Текст книги "Царские сокровища, или Любовь безумная"

Смелый план

Полковник Носов оказался высоким, хрупким человеком лет сорока. На узком лице выделялись крупные темные глаза, на мир взиравшие с глубокой печалью. Подобно Джунковскому и Соколову, он был преображенцем. Полковое братство роднит. Носов прямо сказал:

– Я Керенского с его недоумками люто ненавижу, так как они – погубители России. Я монархист и этого нигде не скрываю.

Соколов охотно согласился:

– Нашему народу нужна крепкая власть, власть царя. Причем этот царь должен быть грозным, владыкой всех пространств и всего живого. А слюнтяев, демократов, интернационалистов, кокаинистов, гомосексуалистов и прочую рвань наш народ не приемлет. Уж так устроен русский человек: ты его вначале напугай, а уж потом окажи ему милость, не казни. Он должен чувствовать твою волю, твою власть. Тогда человек в тебя поверит, восхитится твоей силой, пойдет за тобой, куда прикажешь, – хоть весь мир воевать, хоть столицу на гнилом болоте строить.

Носов горячо продолжал:

– Я добивался только одного – порядка во всем. Работать фельдъегерем без должной дисциплины – все равно что фармацевту лекарства составлять с завязанными глазами. Мой корпус был хорошо отлаженным механизмом. Но пришло к власти Временное правительство, и начались беды: у нас были три авто, два отобрали вовсе, а для третьего с трудом выбиваем бензин, порой хожу на поклон к самому Керенскому. Денежное довольствие сделали нищенским, семьи кормить не на что, а у меня двое, простите, маленьких детишек. На что жить? С кистенем на дорогу выходить? Штат сократили втрое, вот и приходится дежурить ежедневно по двенадцать – пятнадцать часов. Но главное, что меня возмущает, – Керенский смеет упрекать нас, – и голосом Верховного главнокомандующего выкрикнул: – «В трудный час, когда родина собирает последние силы для решающего удара, вы, фельдъегери, от фронта прячетесь!»

Соколов рассмеялся:

– Похоже!

– Порой я забавляю своих знакомых, речи произношу голосом а-ля Керенский, все со смеху умирают, говорят: не отличить от оригинала.

– У вас талант!

– Я целый год под командой генерала Краснова провоевал, Георгием награжден, сам государь вручал, тяжело ранен – у меня осколок в спине застрял, – а Керенский…

Соколов решил наконец прервать этот страстный монолог:

– Александр Дмитриевич, пока что передо мной задача стоит скромная: мне надо с глазу на глаз пообщаться с государем.

Лицо Носова вытянулось от удивления.

– Во-от оно что! «Скромная»! Легко сказать… Мне Горький по телефону этого не говорил.

– И правильно сделал: телефоны научились подслушивать.

– И как вы, граф, хотите осуществить ваш план?

– С вашей помощью, Александр Дмитриевич.

Носов надолго задумался. Он уперся руками в парапет и следил взглядом за игрой мелкой ряби Невы, потом перевел взгляд на Соколова, медленно выговаривая слова, спросил:

– Цель этой встречи? Ведь в случае чего с меня голову снимут.

Соколов решительно ответил:

– Врать не привык, дорогой однополчанин! Я задам государю единственный вопрос: чем могу быть ему полезен?

– А если государь попросит вашей помощи в организации побега?

– Разумеется, сделаю все, что в моих силах. Себя, во всяком случае, жалеть не буду.

Носов снова задумался. Он снял фуражку. На высоком чистом лбу собрались морщины. Потом протянул Соколову руку:

– Я ваш, граф, союзник. Предпринять, полагаю, необходимо следующее: для передачи дел мне положили три дня. Один день уже прошел. Я задним числом пишу рапорт о необходимости вас зачислить в фельдъегерский корпус в качестве моего помощника, ибо нынешний – подполковник Бобровский – еще на прошлой неделе подал рапорт об отставке. Керенский никогда не подпишет приказ о вашем, граф, зачислении, ибо вы моя креатура. Но я пойду на служебное нарушение, уже завтра оформлю вам удостоверение личности, только срочно сделайте фото.

– Фотографироваться надо в полковничьем фельдъегерском мундире. Где его взять?

– О мундире мы еще поговорим. Пока о существе дела. Я вас отправляю с какой-нибудь корреспонденцией в Царское Село и на пакете делаю помету – «Вручить полковнику Романову Николаю Александровичу лично в руки». Пока будете вручать, сумеете перекинуться несколькими словами с государем, но осторожней – согласно приказу Керенского, все деловые свидания происходят в присутствии охраны.

Соколов улыбнулся:

– Спасибо, однополчанин! Преображенцы никогда не бросали своих государей в трудную минуту. План ваш, Александр Дмитриевич, мне нравится. Но давайте в надписи на пакете добавим: «Совершенно секретно! Не подлежит оглашению. Ознакомиться и расписаться лично на каждой странице бывшему царю и его семейным». Тогда у меня будет повод выпроводить охрану из помещения и довольно долго побыть наедине с государем.

Носов согласился:

– Хорошая мысль! Операцию лучше всего провести в воскресный день, то есть послезавтра.

– Правильно, на месте будут только дежурные офицеры!

Носов хитро подмигнул:

– Тут еще некая приятная подробность: Керенского в Петрограде не будет. Он уезжает в Гатчину, чтобы устроить там смотр воздухоплавательной школы, первой подобной в России.

Соколов хлопнул в ладоши, отчего образовался звук, подобный выстрелу из пушки. Воскликнул:

– Нам Бог помогает! Утром я отправлюсь в Александровский дворец в форме фельдъегеря с необходимыми документами. А вы, Александр Дмитриевич, ровно в девять ноль-ноль позвоните по телефону начальнику караула и голосом Керенского прикажете: «К вам едет новый сотрудник фельдъегерского корпуса полковник Соколов. Пустить автомобиль на территорию дворца, а фельдъегеря Соколова проводить к государю и его семье. У сотрудника секретнейший пакет, бывший царь захочет обсудить его содержание с членами своей семьи. По этой причине во время пребывания фельдъегеря никого из охраны присутствовать не должно!»

Носов азартно улыбнулся:

– Великолепная мысль! Только позвонить надо не с моего аппарата, а с любого другого – тогда не докажут, что звонок был моим. В Зимнем дворце в выходной день труда не составит найти пустующий кабинет с аппаратом. Впрочем… – Носов задумался, подергал себя за ухо. – Но ведь дежурный Александровского дворца тут же перезвонит в приемную Керенского и выяснит, что все это блеф, что тот Соколова не посылал…

– Вот это, дорогой Александр Дмитриевич, вас пусть не беспокоит. Сразу после разговора линия перестанет посылать сигнал. Поняли? Она выйдет из строя, да так, что чинить долго придется.

Носов покачал головой:

– Точно, вы, Аполлинарий Николаевич, гений! А до Гатчины – с лишком сорок верст! Махом не одолеет.

Соколов вдруг вспомнил о важном:

– Мы хотели поговорить о форме. Где ее взять? Без формы ехать нельзя…

Носов теперь задумчиво почесал скулу:

– На складе фуражку я найду, но китель и брюки – таких размеров, конечно, нет. Ведь ваш рост под сажень!

– Без вершка!

Носов щелкнул пальцами:

– Я дам вам адрес одного фокусника: он все вам сошьет за ночь, но с одним условием.

– С каким?

– Если вы ему хорошо заплатите!

– Заплачу, не пожалею. Но насчет срока – не ошибаетесь?

– Не сомневайтесь, он в деле проверен.

– Замечательно!

– Тогда запоминайте адрес: Троицкая, двадцать восемь, Гирш Бухбиндер. Телефона и конного выезда у него нет. Но делу это не помеха.

У Бухбиндера

Соколов направился на Троицкую улицу. Часы показывали без пяти минут двенадцать, но для решения великих задач позднего времени не бывает – так, по крайней мере, рассуждал гений сыска.

На двухэтажном облупившемся доме – ровеснике самого Петербурга – Соколов увидал роскошную зеркальную вывеску в виде буквы «П». На левой вертикали была изображена дама неизвестной национальности и непонятного возраста. На даме были надеты короткие остроносые сапожки, белые гетры, сюртук и альпийская шляпа с перьями. Под мышкой дама держала хлыстик. Справа на таком же зеркале был нарисован военный красавец в кителе, грудь колесом и вся в орденах, и с громадными, лихо закрученными усами.

Между этих двух замечательных картин размещалась надпись большими буквами: «Гирш Бухбиндер из Парижа». И помельче: «Пошив разнообразных дамских и мужских одежд. Военные мундиры. Охотничьи и шоферские костюмы. Срочно!»

Соколов спустился по лестнице и оказался возле дверей, обитых дерматином. Звонок – электрический, но работать он вряд ли мог, поскольку новая власть энергию и в более приличные места не давала. Соколов стукнул по двери кулачищем, еще и еще – ответа не было. И вот когда Соколов собрался долбить в окно, дверь с ужасным скрипом растворилась. В проеме граф увидал какое-то удивительно высохшее и долгого роста существо с узким библейским лицом, на котором важно гляделся нос крючком, нависший над верхней губой. Существо было в ночных тапочках и в белой, словно саван для покойника, спальной рубахе. На костлявой волосатой груди висел крестик. Существо прокаркало:

– Это вы так рано пришел?

– Если вы – маэстро Бухбиндер, так это я пришел, – отвечал в тон Соколов. – Но не рано, а в самый раз. Шалом!

– Шалом! Это я Гирш Бухбиндер. Вы правы, хороший заказчик всегда приходит в самый раз. Нагните голову, при таком прекрасном росте здесь низко. Простите, у нас тут хорошо, но все-таки не Таврический дворец. Где спички? Сейчас зажгу лампу. Господа революционеры опять выключили электричество. Как вам это нравится? Самодержавие, конечно, плохо, но при царе почему-то всегда был свет. Теперь демократия, это хорошо, но почти всегда нет света. Люди могут решить, что демократия – нехорошо. Прошу, только не подумайте, что я против. Я – за, только пусть будет электричество.

Прошли в помещение. В нос шибанул тяжкий запах чеснока, пыли и чего-то кислого. На стене висели два зеркала, посредине небольшой прихожей стоял ободранный стол с громадным угольным утюгом, на вешалке висели пальто, фрак, еще что-то, видимо заказы.

Бухбиндер плотоядно скользил антрацитными глазами по фигуре Соколова.

– Таки вам перешивать или работать новое?

– Мне надо шить полковничий мундир фельдъегеря, но здесь очень тесно. Может, подымемся наверх?

– Да, ваша голова слишком уперлась. Еще потолок повредите, хе-хе. Поворачивайте взад. Осторожней, здесь под ногами ступеньки.

Соколов поспешил наверх, как спешит на поверхность воды ныряльщик, засидевшийся без воздуха на дне.

– Так что у вас к нам?

Гений сыска, развлекаясь, продолжал говорить в тон с портным:

– У меня к вам сшить полковничий фельдъегерский мундир.

– Мундир? – переспросил Бухбиндер таким тоном, словно речь шла о чем-то необычном. – Я мундиры работаю. По мундирам я художник, как Исаак Левитан по пейзажам природы. Вы слыхали об таком, об Левитане? Можете удивляться, но он женился на моей двоюродной племяннице Циле Шухман. Материя у вас есть?

– У меня есть заказ, и у меня есть деньги.

– Правильно, без денег теперь мундиры уже никто не работает. Образец тоже есть?

Соколову эти затянувшиеся переговоры надоели. Он строго сказал:

– Бухбиндер, у меня нету ни материи, ни образца, ни времени. У меня нет даже сахарного диабета. Но мне нужен мундир. К утру. Если вы не можете, то не крутите мне мозги – и зай гезунд!

Портной Бухбиндер окончательно уяснил, что заказчик серьезный. Он сразу стал деловитым.

– Быстро к утру хорошо не бывает. На моем теле только две руки. Зато у меня нет нужного цвета тонкого сукна. Потом фельдъегерям положен кант малинового цвета. Я буду сейчас ночью бегать по евреям и искать. Вы никогда не бегали ночью по евреям? С их стороны будет такая нахальства, что я вам ничего не советовал. Евреи помогут, но сдерут с вас три шкуры. И они правы. Потому что мундир надо не им, а вам. Шить полковничий мундир – это вам не дворницкий передник строчить. Но для меня это дважды два. Положим, я все найду по знакомым к пяти утра. Мы будем шить втроем – жена Рива и сын Самуил. Вы можете прийти на примерку к двенадцати дня?

– Без примерки можно?

– Можно, но когда вы наденете готовый мундир, то это будет такое, что жалко смотреть.

Довод был сильным. Соколов сдался:

– Согласен, приду на примерку в полдень. Сделайте мне копию обмеров.

Бухбиндер, старательно слюня языком химический карандаш и приближаясь к бумаге самим носом, словно хотел эту бумагу клюнуть, нацарапал несколько слов и передал Соколову:

– Держите, это для вас бесплатно! А на вторую примерку жду с нетерпением в четыре.

– Второй примерки не будет. В четыре я приду за готовым мундиром.

– Раз без двух примерок, то стоит дороже и моя фирма последствий не отвечает, если в рукавах будет жать и в шагу тоже. Позвольте вам обмерить. Так, опуститесь, пожалуйста, на две ступеньки, а то не достать. Ширина рукава, плечи – боже мой, на такие плечи и на такой рост никакого сукна не хватит! Суконная фабрика Брухмана должна неделю работать только на вас. Это же все пойдет в два раза больше, чем у обычного заказчика. Брюки прикажете со штрипками? В узких военных брюках непременно рекомендую штрипки, чтобы не набегало.

Бухбиндер вновь во рту послюнявил огрызок химического карандаша, что-то нацарапал на бумажке и перешел к практической стороне дела:

– Работать такую вещь по теперешним временам стоит сорок пять рублей плюс за скорость – в два раза больше. Материю придется перекупать, положим еще двести десять рублей вместе с брюками, если дешевле – будете иметь сдачу обратно. Пуговицы золоченые? Еще семнадцать пятьдесят да галуны золотом шитые… Вам ведь и подклад хочется шелковый? Вижу, вижу по вашим глазам – хочется! Давайте сразу аванс двести рублей, остальное завтра в шесть вечера, когда получите.

Портной выговорил эти астрономические цифры, и ему стало страшно: вдруг господин военный так рассердится, что начнет стрелять, и хорошо, если только в воздух.

Но военный сказал возвышенную речь, которая ласкала слух старого еврея:

– Я сейчас дам вам, уважаемый Бухбиндер, пятьсот рублей. И столько же завтра. Вы цифру уяснили, сын Давидов? Тысячу рублей! Это неслыханный капитал.

Портной потупил взор и сделался очень спокойным, словно каждый день в его ателье полковники с усердием носили по тысяче рублей ассигнациями. Он с вдохновением произнес:

– Гелд – хорошо, но ваш мундир так всем понравится, что это будет неслыханно.

Соколов решительной фразой завершил разговор:

– Итак, мундир должен быть готов завтра ровно в четыре пополудни. Если не сделаете вовремя, то вместо денег – поколочу, затем прикажу выдать вам трехлинейную винтовку Сергея Мосина образца 1891 года и отправлю воевать на Западный фронт. Там нужны такие бесстрашные герои.

Голос Бухбиндера дрогнул.

– Для чего такие жуткие обещания? Уверяю вам, все будет готово в четыре пополудни! В шагу тянуть не будет. Вещь станет на вас играть, как оркестр пожарных на открытой эстраде Летнего сада! И вообще, не имейте эту вредную привычку нервничать за мою работу.

Уроки мастерства

В воскресный день около девяти утра от Петрограда по Царскосельскому шоссе двигался роскошный шестиместный «бенц».

Дорога в этот утренний час была пустынна. Лишь изредка попадалась крестьянская телега, запряженная жалким одром, или крутил педали велосипедист-спортсмен. Кое-где в лугах косили траву, скирдовали.

В авто сидели двое – за рулем Рошковский, на заднем сиденье – гений сыска. Последний время от времени поглядывал на карманные часы.

Ровно без пяти девять Соколов сказал:

– Витя, въезжай на этот бугор и на вершине остановись.

Рошковский сбросил скорость, на вершине возвышенности затормозил. Соколов поднялся на сиденье, с удовольствием проговорил:

– Прекрасное место! Дорогу видно далеко, и линия телеграфных проводов отнесена в сторону саженей на двадцать. Витя, тебе нравится эта местность?

– Красивая, – отвечал Рошковский. – Птички поют, бабочки порхают.

Соколов посоветовал:

– Авто на всякий случай убери с дороги. Мало ли кто поедет или пойдет, свидетели в нашем благородном деле излишни.

Рошковский дал газу, крутанул в сторону руль и поставил «бенц» за густыми кустами орешника. Теперь автомобиль и в пяти шагах не было видно.

Соколов вынул из брючного карманчика часы – на циферблате было три минуты десятого. Он негромко приказал:

– Пора!

Рошковский открыл багажник и достал моток прочной шелковой веревки. На конце троса была укреплена массивная гайка.

Как учили на курсах разведчиков, Соколов встал меж двух телеграфных столбов, приблизительно посредине линии. Он раскрутил над головой грузило, и гайка взвилась в голубое небо. Другой конец веревки сыщик держал в руке. Затем грузило упало на провода, веревка закрутилась.

Соколов примерился и с силой дернул веревку. Раздался тонкий звук – дзинь! – и провода, не менее десяти пар, лопнули, упали на траву.

Рошковский восхитился:

– Это работа! В доброе время за такое спрятали бы в тюрьму, и надолго, – и стал сматывать вещественное доказательство преступления – веревку.

Соколов сказал:

– Ну, великий стоматолог, не оплошай! Когда ремонтники связь наладят и уедут, ты опять ее – трык! – разрушь. Уяснил? Иначе дежурный офицер Александровского дворца созвонится с приемной Керенского и узнает, что я хитростью прошел к государю. Для меня это закончится военно-полевым судом и самым неприятным приговором. Все понял?

Рошковский вытянулся в струнку, дурашливым голосом ответил:

– Так точно, господин полковник!

– Дело сделаешь и тихо сиди во-он под тем дубом, терпеливо жди меня до часу дня. Если до этого времени я не приеду, значит, меня схватили. Добирайся в этом случае до города согласно собственному разумению.

Друзья обнялись. Соколов сел за руль и понесся к своей неотвратимой судьбе – в Царское Село к арестованному государю.

Рошковский перекинул веревку с гайкой на плечо, перешел дорогу. Он решил действовать по-своему.

Профессор-диверсант

Замечательный доктор и профессор Петербургского университета Рошковский, словно заправский диверсант, спрятался в кустах жасмина. Он прилег на теплую землю, широко раскинув руки.

Кругом была зачарованная тишина – ни одного постороннего звука, только щебетание птиц да стрекот кузнечиков. Сладко пахло травами, сквозь разрыв кустов виднелась бездонно-голубая высь.

На душе было уютно и спокойно. Рошковский рассуждал: «День воскресный, солдаты ремонтной бригады в увольнительной, уехали в Петроград. Пока их соберут, пока они возьмут свои инструменты, пока найдут места обрыва проводов – да это целая вечность пройдет! Зачем я буду еще портить линию? Прежде граф вернется, посадит меня в авто, и мы благополучно вернемся домой, пойдем в «Вену», выпьем водки под исправную закуску, под грибочек и семгу малосольную, – ах, жизнь прекрасна!»

Пока Рошковский рассуждал подобным гастрономическим образом, на него навалилась дрема и он под чириканье пташек и жужжание пчелок впал в сладостный сон.

* * *

Сколько он дрых, нынче никто уже знать не может, но досконально известно, что диверсанта-любителя разбудил далекий звук приближающегося авто. По характерному тарахтению мотора Рошковский, заядлый автолюбитель, вмиг пробуждаясь, определил: «Это пылит по дороге американский „студебекер“, тип девятнадцать, шесть цилиндров, стартер электрический, до Февральской революции стоил три тысячи рубликов. Прекрасный мотор! Небось кто-то из нового начальства торопится».

Рошковский поднялся с земли и осторожно выглянул из кустов. Где-то в четверти версты действительно ехал открытый «студебекер». Шофер держал небольшую скорость. Рошковский различил на сиденьях троих в форме связистов.

Связисты, круто повернув головы вправо, неотрывно смотрели на провода, пытаясь визуально определить общее повреждение линии. Известно, что подобные неприятности случаются, когда высохший до трещин и пропитанный клебемассой столб спиливается местными мужиками для нужд собственного хозяйства или – гораздо реже – падает сам под воздействием сокрушительных сил северной природы.

Авто подъехало к тому месту, где густые кусты и ветвистые березы загораживали свежей зеленью телеграфную проводку, остановилось напротив Рошковского. Высокий рыжий связист, видимо старший, крикнул:

– Ванька, сбегай погляди, там все в порядке?

Из авто выскочил солдат, напролом полез через кусты.

Рошковский подумал: «Сейчас заорет: „Сюда, тут обрыв линии!“»

Не успел он додумать, как солдат вылез из кустов и закричал:

– Сюда, вашу мать! Тут, ядрена вошь, намеренный обрыв всех проводов! Поди, минут сорок проваландаемся, чтоб ее… Эх, поймать бы того, кто рвал провода, да его!..

Рошковский укоризненно покачал головой: «Какой ругатель, стыд прямо! Интересно, шофер примет участие в восстановительных работах?»

Связисты забрали из багажного сундучка мотки проводов, «кошки», на которых лазят по столбам, и отправились на трудовую вахту.

Рошковский задумался: «Что делать? Если связисты хотя бы на пять минут починят линию, граф Соколов пропал!» Но Рошковскому тут же пришла счастливая мысль: «Сейчас шофер отлучится от своего авто, и тогда…»

К глубокой печали Рошковского, шофер не пошел за связистами, но занялся излюбленным делом всех водил на свете – поднял капот и стал сладострастно ковыряться во внутренностях стального зверя.

План Рошковского рушился, ибо шофер тут был неприятной помехой.

Но вот шофер хлопнул капотом и начал тщательно вытирать ветошью руки. Потом зевнул, да так громко, что испугалась ворона, сидевшая на дубе, каркнула и боком полетела в сторону. Затем шофер решил прилечь. Он перепрыгнул через давно высохшую канаву и растянулся на земле.

Рошковский перекрестился, прошептал:

– Господи, благослови! Самое время действовать, – и начал осторожно выбираться из кустов, пересек пустынную дорогу, подошел к автомобилю.

Шофера, улегшегося в высокой траве, не было видно. Рошковский посмотрел на щиток и, к своей неописуемой радости, заметил: ключ зажигания торчит в замке.

Рошковский лихорадочно соображал: «Если залезть потихоньку в авто, то, пока я заведу мотор, прибежит шофер, подымет шум… Что делать?» И вот профессора университета осенило. Он осторожно открыл переднюю дверцу, снял машину с тормоза и, не теряя времени, стал толкать ее. «Студебекер» – штуковина массивная, тяжелая – не поддавался.

Рошковский напрягся еще больше, в висках застучала кровь, в глазах потемнело, между лопаток заструился пот. Подгоняла мысль: в любой момент могут появиться связисты или спохватится шофер, привлеченный сопением разведчика.

«Студебекер» находился на самой вершине возвышенности, и это крепко помогло делу. Автомобиль нако нец-то сдвинулся с места. Рошковский с еще большей отчаянностью уперся плечом в машину, и она начала набирать ход.

В этот момент, уже за своей спиной, он услыхал голоса связистов:

– Где наш водила? Ах, уснул, сердечный…

Тут же истошный голос завопил:

– А где мотор?! Гляди, его мужик какой-то угоняет! Держи вора! – И связисты бросились вдогонку за Рошковским.

«Студебекер» успел уехать саженей на тридцать, но преследователи с каждой секундой сокращали расстояние. Рошковский уже слышал за своей спиной топот их шагов, тяжелое дыхание и угрожающие обещания:

– Ну, поймаем – убьем!

Рошковский с разбега вскочил на сиденье, повернул ключ зажигания, выжал сцепление, нажал на педаль газа. Преследователи уже почти висели на задке машины. Авто рвануло, все больше набирая скорость. Связисты словно безумные продолжали нестись по дороге, падая и задыхаясь матерной бранью.

Рошковский снял фуражку, приподнялся на сиденье и помахал ею в воздухе:

– Привет защитникам народной демократии! Поцелуйте своего Керенского в задницу.

Рошковский на полной скорости понесся вперед, чуть не врезался в фуру с сеном, выехавшую с проселочной дороги. Но уже километра через полтора остановился, вынул веревку с гайкой, запустил ее на телефонную линию, рванул – и провода, словно гитарные струны, с уже знакомым звуком разорвались, концы упали на землю.

Связь Царского Села с канцелярией Керенского вновь была нарушена, и вовремя…