Текст книги "Мохнатое чудо"

VI. Медвежий дом

Когда стало известно, что на Биостанции выращивают медвежат-сирот для того, чтобы выпускать их в дикую природу, сюда стали поступать медвежата в возрасте от нескольких дней до трёх месяцев. За двенадцать лет работы на волю было выпущено 84 медвежонка. Многие из них многократно регистрировались после выпуска, что подтверждает возможность их выживания в дикой природе. Работа с медвежатами-сиротами удивительно многообразна, она требует особого внимания и знаний. Но ничто не может сравниться с радостью от того, что красивый, гордый и сильный лесной зверь волею судьбы избежал горького плена у человека и обрёл свободу той жизни, которую ему определила сама Природа.

Детеныши бурого медведя оказались удивительными созданиями! При общей, как бы одинаковой для всех закономерности развития, они отличались яркой индивидуальностью. Она проявлялась во всём: в скорости роста, в привычках, во взаимоотношениях друг с другом, в способности приспосабливаться к жизни на воле и в других качествах, перечислить и выделить которые оказалось совсем непросто.

Для работы с маленькими медвежатами требовалось тёплое помещение. Вначале мы приспособили для этого лабораторию. Лаборатория располагалась во второй половине нашего дома. В середине ее стояла большая печь, тепла которой хватало для того, чтобы в комнате поддерживалось ровная температура в течение суток. Только в самые лютые морозы эту печь топили дважды в день: рано утром и вечером.

Медвежата в возрасте от рождения и до месяца ещё не способны самостоятельно себя обогревать. Для их содержания сделали специальные ящики. В них при необходимости вставлялись перегородки, которые делили их пополам. В одной половине дно было сплошное, в другой – из мелкой нержавеющей металлической сетки. Медвежат в возрасте до 30–40 дней помещали в той половине ящика, где было сплошное дно. Ящик застилали чистыми пелёнками и ставили около печки. Позже приобрели электрические прорезиненные коврики, которые поддерживали постоянную температуру от 28 до 38 градусов. Такие коврики укладывали под дно ящичка, и медвежатам было тепло. Когда медвежата подрастали, перегородку вынимали, и зверьки могли выходить на ту половину ящика, где была сетка. Под сеткой стоял жестяной поддон. В нём собирались нечистоты, и это значительно облегчало уход за медвежатами. Но присутствие медвежат в лаборатории очень мешало работе, а иногда вовсе исключало возможность пребывания там людей. Дело в том, что в той комнате, где содержали медвежат, нельзя было разговаривать, включать музыку, появляться посторонним людям. Для животных старались создавать такие условия, которые хотя бы приблизительно были похожи на их жизнь в берлоге. А посторонних людей не пускали, чтобы медвежата не знакомились с «чужим» запахом. Поэтому, как только появилась возможность, содержание маленьких медвежат перенесли в отдельный дом.

Это был старый деревянный дом, в котором уже давно не жили люди, но полы, потолки и стены неплохо сохранились. Главное, в доме стояла большая печь, которая исправно топилась. После небольшого ремонта этот дом на несколько лет стал как бы берлогой для маленьких медвежат и получил название «медвежий дом».

В одной половине поставили портативную газовую плиту, боксы с необходимыми продуктами, весы, посуду и ветеринарный шкафчик. Вся другая половина была оборудована для медвежат. Здесь стояли ящики для их содержания и топчан, на котором медвежат осматривали и корми ли. Комнату перегораживала вольерная сетка, которая при необходимости убиралась.

В этом доме медвежат содержали до трёхмесячного возраста. Здесь их кормили вначале из соски, потом приучали есть из мисок. Связано это было с тем, что из соски один человек может одновременно кормить не больше двух медвежат. При этом также неминуемо происходил контакт с руками человека. Детёныши медведя очень неравнодушны к голой коже человека. По-видимому, она для них такая же приятная, как сосок медведицы-матери. Поэтому при работе с медвежатами мы всегда надевали перчатки или рукавицы. Обычно медвежат выкармливала моя жена. Лишь в особых случаях, когда на содержании было много медвежат, к их кормлению подключался и я.

В возрасте двух месяцев медвежата уже очень хорошо слышат и имеют тонкое чутьё. Как только начинали кормить одного медвежонка, другие слышали, как он чмокает соской и урчит. Медвежата понимали, что началось кормление. Те малыши, которым приходилось дожидаться своей очереди, начинали волноваться, пищать, а потом принимались скоблить стенки ящика и кричать. Если им долго не давали есть, то они возбуждались до такой степени, что потом отказывались от еды. Из мисок один человек мог одновременно кормить всех медвежат. И руками не нужно трогать зверьков, и волноваться им не приходится– у каждого своя порция каши.

В первых числах апреля, когда в лесу появляются проталины, медвежат выносят в лес. В лесу стоит деревянная избушка без окон, с наглухо закрытыми дверями. Внутри стоят специальные клетки. В них лежит толстый слой соломы. Избушка для медвежат как бы представляет берлогу в тот период, когда они уже не нуждаются в обогреве. Этот дом-берлога нужен для того, чтобы подрастающие медвежата содержались вдали от людей. В этом случае они не будут слышать звуков, которые сопутствуют человеческому жилью, и будут привыкать к тем звукам и запахам, которые обычны для дикой природы. Дом-берлога является для медвежат так же надежным убежищем в непогоду в то время, когда медвежата начинают самостоятельно, без сопровождения человека, выходить в лес.

Работа с медвежатами построена так, что в апреле месяце двери дома-берлоги остаются постоянно открытыми и медвежатам предоставляется полная свобода. В это самое время медведицы выводят из берлог своих детей в большой свет. Как это происходит на самом деле, можно только догадываться, но за долгие годы наблюдения за дикими медведями кое-что всё же удалось подсмотреть.

VII. Весна

Настоящая весна приходит в здешние края только в середине апреля. Ясная, солнечная погода может вдруг смениться густой метелью, а тёплый южный ветер поменяться на колючий и холодный северо-восточный. В марте по ночам крепкий мороз прихватывает подтаявший на солнце снег, и тогда образуется на снегу ледяная корка-наст. В отдельные годы наст бывает таким крепким, что ходят по нему, не проваливаясь, даже кабаны и лоси.

Крупные медведи-самцы стараются выбраться по насту из лесной глуши на открытые места: на болота, на край поля или на холмы, одна сторона которых расположена к солнцу. Снег в таких местах тает рано, и на открывшейся земле можно найти себе пропитание. Некоторые медведи упорно гоняются за лосями и кабанами в надежде поймать их. Но такая удача выпадает им редко, и, отчаявшись поживиться мясом, медведи уходят искать растительную пищу.

Весной голодные самцы могут представлять опасность и для молодых медведей, и для медведицы с медвежатами. Вот и распорядилась природа так, что выходят из берлог молодые медведи и матки с медвежатами в то время, когда появляются проталины, и медведям уже можно найти для себя корм недалеко от берлоги. Самцы к этому времени занимают лучшие кормные места, и вероятность встречи их с молодыми медведями и самками небольшая.

В самом конце марта небо стало совсем прозрачным, иссиня-голубым. С широких еловых веток елей давно свалился налипший за зиму снег – кухта, а берёзы на солнечной опушке подёрнулись лёгкой, едва заметной синевой, которая бывает на них только ранней весной. Утром по лесной просеке прошёл длинноногий лось, с хрустом проваливая в подстывшем за ночь снегу глубокие лунки. В осиннике напевно, по-весеннему, свистели синицы, слышался тонкий писк рябчика и далеко окрест разносился дробный стук – весенняя песня дятла.

Ранним утром, на самом рассвете, ушёл от своей норы барсук. Пока держал наст, он побегал по знакомым местам, покопался в насквозь про гнившем пеньке, в надежде найти личинку короеда. Около замерзшего ручья вытащил из-под корней дуплистой ольхи окостеневшую от мороза лягушку. Её припрятала «про чёрный день» запасливая норка, да зачуял лягушку вездесущий барсук, достал и съел.

На лесной полянке, там, где один остров леса близко примыкал к другому, белки выбили на снегу целую дорожку, бегали из одного леса в другой. У них началась пора свадеб. Найдёт самец себе подружку – и начинается у них весёлая игра. Бегают по деревьям друг за другом, цыркают.

Барсук внимательно понюхал беличью дорожку: свежие следочки источали тонкий аромат еловых семян, чуть слышный кисловатый запах сухих грибов. Бегают белки по лесу, вот и собирают на своих лапках разные запахи просыпающегося от зимы леса– запахи, такие знакомые барсуку.

Ещё раз понюхал барсук беличью дорожку, подёргал носом и, неуклюже переваливаясь с боку на бок, потрусил дальше. Но не прошел он и десятка шагов, как дорогу ему перегородил толстый ствол осины. Она упала ещё осенью, но не легла совсем на землю, а задержалась на толстых сучках, которые обломились при падении дерева только наполовину и воткнулись в землю. За зиму осину засыпало снегом так, что под стволом барсук пролезть не смог, обходить дерево не стал, а вскарабкался по снежному надуву наверх и спрыгнул на другую сторону. И в этот момент из-под самого его носа с треском выскочил рябчик. Птица ночевала в удобной снежной лунке под стволом осины и так удобно там уст роилась, что до сих пор не выбралась наружу несмотря на то, что день уже давно начался.

От неожиданности барсук крякнул, присел, но быстро оправился, посмотрел вслед улетевшей птице, развернулся и сунул нос в ямку, в которой только что сидел рябчик. В ямке сохранился тёплый запах птицы. Барсук долго и внимательно нюхал щекочущий ноздри запах, облизывал ставший горячим от волнения нос, фыркал и вновь втягивал носом пахучую струйку воздуха. Вкусная добыча ускользнула.

Добыть рябчика для барсука всегда было большой удачей. Случалось это так редко, что старый барсук помнил все случаи, когда это произошло. В последний раз ему посчастливилось поймать рябчика поздней весной прошлого года. В ту пору тепло уже разогрело землю, и на песчаном откосе подсох песок. Проходивший по вершине откоса барсук услышал, как внизу кто-то фыркает. Осторожно подошёл к краю и увидел самозабвенно купающегося в мелком песке рябчика. Тот трепетал крыльями, зарывался в песок, трясся всем телом, разбрасывая вокруг себя целые пригоршни засыпавшегося ему в перья песка. Рябчик так увлёкся купанием, что совсем не слышал подошедшего хищника. Барсук спрыгнул с откоса прямо на птицу и легко её поймал.

Перебирая в памяти счастливые дни прошлого, барсук перешёл поляну и направился к лесному распадку. Южный склон распадка хорошо прогревался солнцем и здесь уже появились большие проталины. На проталинах барсук намеревался поискать корешки съедобных растений. Вдруг он остановился, развернулся, задрал вверх голову и уставился на сосну, одиноко стоявшую на поляне. Шершавая кора старого дерева бала ярко освещена солнцем. По стволу вниз головой, с шорохом, быстро спускались две белки. При этом вторая белка бежала за первой, повторяя все повороты, так близко, как будто её голова была привязана к хвосту пер вой! Добежав до самого низа дерева и почти зацепившись за снег, белки развернулись и, шурша по коре пуще прежнего, так же резво устремились вверх. Но теперь они поднимались по крутой спирали, то исчезая за стволом, то мелькая на нём ярким жёлтым пятном. От беличьей беготни на снег с шорохом сыпался мелкий мусор, зверьки цокали, хоркали и тем самым привлекли внимание барсука.

Насмотревшись на счастливую пару, барсук недовольно хрюкнул, как бы осуждая зверьков за беспечность, и побежал дальше. А вдалеке, на самой верхушке высоченной ели в это время сидел ястреб-тетеревятник. Зрение у ястреба острое, далеко видит. Заметил крылатый хищник мелькающих на стволе дерева зверьков, соскользнул с вершины ёлки вниз и, ловко лавируя среди деревьев, неожиданно вылетел на поляну. От неминуемой беды белок спасло только то, что в этот момент они были среди густых веток в самой вершине сосны. Крылья ястреба свистнули рядом! Белки тут же разбежались в разные стороны.

Ястреб несколько раз пытался поймать кого-нибудь из них, но белочки умело прятались от него в переплетениях ветвей, мелькая рыжими комочками то в одном месте, то в другом. Ястреб сел на толстый боковой сук и, поворачивая голову вправо-влево, долго высматривал затаившихся зверь ков. Жёлтый внимательный глаз беспощадного лесного хищника ощупывал каждое подозрительное место. Но белки столетиями обучались спасаться от преследования, передавая это умение новым поколениям. Неожиданное нападение ястреба не увенчалось успехом: белки вовремя его обнаружили и сумели скрыться. Ястреб улетел ни с чем. Белочки тут же скатились с сосны и быстрыми прыжками бросились к спасительному лесу. Во второй половине дня, когда корочка наста уже оттаяла и барсук начал проваливаться в снег, он вернулся к норе. Сел около входа, старательно расчесал длинными когтями шерсть на боках, на спине. Потом почистил у норы вход, слазил внутрь, вытащил оттуда и выбросил подальше от норы кусок какой-то старой коры. Ещё раз спокойно, по-хозяйски осмотрелся вокруг и ушёл в нору до следующего утра.

Несколько дней стояла ясная погода. Снег просел, в ручье и лощинах появилась вода. Ёлки и сосны сорили на снег старую, отмершую хвою. Тёмно-коричневые хвоинки нагревались от солнца и, протаивая снег, прятались в его толще. В середине дня солнце припекло так, что на толстой сосне, стоявшей рядом с медвежьей берлогой, растопилась камедь.

В прошлое лето ветер свалил огромную, старую берёзу. Она упала на давно лежавший здесь полусгнивший ствол сосны. Здесь, под завалом, медведица и сделала себе берлогу. Когда берёза падала, то зацепила толстым суком стоявшую рядом сосну и содрала кусок коры. В этом месте выступила сосновая смола-живица, залечила свежую рану. За лето живица подсохла, заветрилась и превратилась в тёмно-жёлтую камедь, которая теперь, разогревшись от яркого солнца, повесила тугую блестящую каплю.

Остропряный запах сосновой смолы зачуяла медведица, шумно вдохнула нежный аромат, беспокойно задвигалась в берлоге. Этот запах напомнил ей лето, вздрагивающую под теплыми волнами ветра листву и ровный, как вздох, шум мерно раскачивающихся сосен. Медвежата почувствовали беспокойство матери, насторожились, отодвинулись в дальний угол берлоги, сбились там в тёплый тугой комок.

Шумно нюхая воздух, покряхтывая, медведица полезла из берлоги. Когда она строила жилище, то выкопала под лежащим стволом сосны удобную ямку, в которую и натаскала подстилку. Около самой берлоги остался валик выкопанной земли. За зиму земля замерзла, и теперь, чтобы выбраться из берлоги, медведице пришлось с трудом протискивать своё тело через узкую щель-чело.

Едва выбравшись, медведица принялась кататься по снегу. Она кряхтела, охала, утробно рыкала, извиваясь всем телом, поворачивалась на спину, на бок, ползла по снегу на брюхе, зарывалась в него головой, садилась и шумно, с придыханием, тряслась всем телом, как будто старалась вытряхнуть из себя тесноту берлоги и сонную безысходность длинной зимы. При этом из её шерсти во все стороны, вперемежку со снегом, летел мусор, отчего снег в этом месте стал грязно-рыжим.

Потом медведица встала, потянулась, ещё раз встряхнулась и, задирая вверх морду, понюхала воздух. Медленно повернулась, подошла к сосне, понюхала потеплевшую кору и на мгновение замерла. Вдруг быстро поднялась на задние лапы, повернулась к сосне спиной и начала энергично тереться о дерево и спиной, и холкой, задрала вверх морду и терлась о смолистый ствол лбом. Это продолжалось почти целую минуту. Видно было, что такое занятие доставляет медведице особое удовольствие.

Шумная возня матери напугала медвежат: такое творилось рядом с берлогой впервые. Они забились в самый темный угол, настороженно смотрели в яркий от солнца просвет чела, не решаясь пошевелиться.

Выбравшаяся на свет медведица, казалось, совсем забыла про своих детёнышей. Её морда, обычно ничего не выражающая, сейчас источала радость и довольство, в глазах светились веселые искорки, движения были грациозными и быстрыми. В них просматривалась мягкая пластика, и в то же время чувствовалась скрытая сила могучего лесного зверя.

В это время один из медвежат коротко фыркнул. Медведица повернулась, мягко ступая, подошла к челу берлоги, нагнула голову и призывно чмокнула. Звук этот особый, и не совсем ясно, как медведица его воспроизводит. Сам по себе он негромкий, но чёткий, и его далеко слышно.

Медвежата тут же торопливо полезли к выходу и, толкая друг друга, сгрудились у чела, не решаясь выбраться на яркий от солнца снег. Медведица чуть отошла от берлоги и чмокнула еще раз. Тотчас все медвежата дружно вывалили наружу и устремились к своей матери. Белая пелена яркого, залитого солнцем снега после привычного полумрака родной берлоги вызывала страх. Медвежата лезли под спасительную тень от тела медведицы, путались у неё под ногами, нервно фыркали, тряслись от возбуждения всем телом.

Медленно переступая, чтобы не зацепить детёнышей, медведица про шла несколько шагов и легла. Тотчас медвежата полезли на неё, как бы спасаясь от непривычного сырого и холодного снега. Медведица повернулась на спину, медвежата расположились у сосков, но от возбуждения не могли сразу начать кормиться, дёргали мать за соски. Медведица терпеливо переносила возню своих деток.

Вскоре малыши успокоились и начали сосать. Молоко быстро кончилось, и медвежата нервно задвигались, стали быстро менять соски, толкать друг друга, пытаясь завладеть соском соседа, и тоненько, но совсем по-медвежьи рявкали от возмущения. Медведица чуть опустила голову и впервые при ярком дневном свете посмотрела на своих деток. Морда её выражала спокойствие и умиротворённость, а в мягких движениях лап, которыми она касалась медвежат, проявлялась особая нежность – она была счастлива.

Однако яростная борьба медвежат за право обладания соском матери вызывала у неё явное беспокойство. Медведица повернулась, встала на ноги и медленно пошла вперёд. Медвежата кубарем покатились с неё прямо в снег – хорошая, полезная для здоровья закалка! Едва оправившись от падения, они тут же вскочили на ноги и, торопливо перебирая лапками, бросились за матерью. У медвежат проявилась реакция следования. Теперь они будут неотступно следовать за своей матерью, преодолевая любые препятствия на своём пути, набираясь сил и опыта для жизни в лесу.

Медленно, с остановками медведица направилась от берлоги к пер вой проталине на ближнем пригорке. От солнечного тепла вокруг стволов деревьев образовались широкие кольца протаявшего снега. На открывшейся земле расправили веточки, вырвавшиеся из снежного плена ярко-зелёные кустики брусники, поднялись острые стрелки осоки.

Сквозь моховое одеяльце проклюнулся первый, ещё не раскрывшийся цветок подснежника. На разные голоса свистело, чирикало и щёлкало многоликое население лесных птиц. В лес пришла весна… Переходя от проталины к проталине, часто останавливаясь, чтобы погреть медвежат, медведица будет всё дальше уходить от берлоги, уводя в большой свет своё потомство. Для медвежат начиналась полная открытий, неожиданностей и опасностей жизнь в большом и суровом в своей простоте древнем лесу, который подарил этим маленьким существам жизнь и свободу.

VIII. Первая защитница – медведица-мать

На лесной поляне

Жизнь медвежат на биостанции во многом отличается от жизни диких медведей. Медведица охраняет своих детёнышей от всякой возможной опасности. Она не остановится даже перед человеком, самым страшным для неё существом, чтобы только спасти медвежат. Пока она лежит с детёнышами в берлоге, материнский инстинкт у неё выражен слабо. Если человек обнаруживал берлогу, медведица уходила прочь, бросая детей. Назад она уже не возвращалась. Столетиями вырабатывалось такое поведение. Звери как бы знали коварство человека, который всегда стремился убить медведя. Такая участь поджидала и медведицу, если бы она решилась ввернуться к оставленным ею детёнышам. Убежав, она и себя сохраняла, и в тот же год находила себе супруга-самца, а зимой рожала новых медвежат.

Оставленные ею медвежата в любом случае были обречены: даже выкормленные человеком, они никогда не могли попасть обратно в лес, и оставались бесполезными для населявших его медведей. Но когда медведица выходила с медвежатами из берлоги, видела своих детенышей, начинала водить их по лесу, появлялась реальная возможность вырастить потомство, и мать отчаянно охраняла малышей, порой даже с опасностью для неё самой. Известно множество случаев защиты медведицей своих детей. Отдельные истории мне хорошо известны, и я хочу о них рассказать.

Стычка

В мае на небольшой лужок у лесного ручья вышла медведица с двумя медвежатами. Здесь на открытом солнцу месте уже проросла трава. Был вечер. Низкое солнце ещё не спряталось за лес, и под его косыми лучами молодая травка переливалась изумрудной зеленью. Замечательное место для медведей, здесь было чем подкормиться.

Медведица деловито и спокойно начала щипать траву, захватывая её целыми пучками. Медвежата то затевали борьбу, смешно кувыркаясь через голову и, отвешивая друг другу быстрые оплеухи, то лезли матери под самую морду, как бы надеясь найти для себя чего-нибудь вкусненькое. Вкусненького не находилось и приходилось, как и матери, довольствоваться травой. Нужно заметить, что травой медвежата начинают подкармливаться сразу, как только находят первые её проростки. Казалось, что на этой затерянной в лесу полянке ничто не может нарушить покоя медвежьей семьи. Но лес часто преподносит своим обитателям неожиданности. Так случилось и в этот раз.

В лесу вдруг негромко хрустнул сучок. Тонкий слух медведей и опыт проживания в лесу позволяют им четко различать звуки, которыми всегда наполнен лес. Голоса птиц и многих зверей, монотонный скрип сухого дерева в ветреную погоду, даже звук от преодолевающего звуковой барьер реактивного самолета не вызывают у них беспокойства. Но едва слышный подозрительный шорох или треск сломленного кем-то сучка непременно настораживают.

Медведица подняла голову и замерла. Пучок травы, который она только что сорвала, так и остался торчать зажатым в её пасти. Сам вид медведицы и её напряжение непонятным образом тут же передались медвежатам – они застыли, как изваяния, там, где кто из них находился. Мгновение длилась напряжённая тишина. Потом медведица вдруг быстро встала на задние лапы, развернулась и остро уставилась в одну точку. Медвежата при виде поднявшейся на дыбы матери зафыркали, подбежали к ней и прижались к её ногам.

В лесу ещё раз щелкнул сучок и раздался какой-то шелест. Медведица присела, сгорбатилась, всё тело у неё натянулось, и в этот момент на край лужайки вышел из леса громадный медведь! В ту же секунду медведица с каким-то странным звуком, похожим на сдавленный кашель, будто она чем-то поперхнулась, бросилась к нему. Подскочила вплотную, резко затормозила передними лапами, на которых мышцы вздулись от предельного напряжения буграми, и, широко разинув клыкастую пасть, громко заревела.

От неожиданности медведь присел, приподнялся на задних лапах, странно вытянул губы трубочкой и, в свою очередь, громогласно заревел. Медведица отпрянула от медведя назад, но в следующее мгновение вновь бросилась к пришельцу под самую морду. То ли от страха, то ли от гнева шерсть на ней поднялась дыбом, и от этого она казалась толстым, взъерошенным шаром, который метался у самца под самым носом, беспрестанно ревел и верещал на разные голоса. Самец коротко рявкнул, высоко приподнялся на прямых, как брёвна, толстых лапах, отчего сразу вырос из просто большого медведя в настоящего гиганта и, широко расставляя ноги, повернулся боком. Постоял мгновение и так же боком, сохраняя достоинство, медленно пошёл в лес. Медведица, припадая к земле на передних ногах, сердито рявкала, делала в сторону самца быстрые рывки на два-три шага, но близко к нему не приближалась, и расстояние между медведями всё увеличивалось. Так продолжалось до тех пор, пока самец совсем не скрылся. Из леса, от того места, где только что скрылся самец, донёсся громкий, как выстрел, треск: старый медведь нарочно сломал толстый сук, выражая своё негодование медведице, причинившей ему беспокойство, и всё стихло.

В то время, когда мать атаковала самца, медвежата в страхе умчались на противоположную сторону лужайки и забились в куст тальника. Медведица медленно, с остановками вернулась на прежнее место. Видно было, что стычка с самцом далась ей непросто: ноги дрожали мелкой дрожью, она потряхивала головой, как будто хотела избавиться от охватившего её волнения. Потом коротко, негромко фыркнула. После ее сигнала медвежата, с треском ломая сухие веточки, выскочили из куста и наперегонки бросились к матери. Как только они к ней подошли, медведица тут же развернулась и ушла с детьми в лес, в противоположную от медведя сторону.

На глухарином току

Весной, в самый разгар глухариного тока, старый, опытный лесник Заповедника Тимофей Артёмович вышел на охрану токовища, а заодно и для учета самих глухарей. Место это было недалеко от Центральной усадьбы, местные охотники сюда не ходили, знали, что здесь охранная зона заповедника. Но могли заехать городские браконьеры: от проезжей для машины дороги до глухариного тока было всего четыре километра.

На Старосельский Мох, так называлось урочище, Тимофей Артёмович вышел ещё днём. Пришёл и начал готовить в стороне от токовища место для ночлега. Весенняя ночь короткая, не то что зимой. Можно было скоротать её и у примитивного костерка, как придётся. Но старый лесник знал: как отдохнёшь ночью, так и днём поработаешь.

А день ему предстоял нелёгкий. Рано утром, ещё до рассвета, нужно было выйти на токовище и послушать, где будут петь-токовать глухари, места эти пометить на карте, определить по пению глухарок-копалух центр токовища, заодно подсчитать и самих глухарок. В заповеднике специалисты просмотрят записи и по ним определят, насколько благополучно обстоят дела в охранной зоне Заповедника со стадом населяющих её древних птиц – глухарей. Такой учёт проводился в заповеднике каждый год, и результаты было с чем сравнивать.

За долгие годы работы Тимофей Артёмович привык чувствовать себя в лесу хозяином. Для ночлега выбрал пятачок голой земли под густой кроной столетней ели. Рядом возвышалась над землёй зелёная моховая кочка. С виду она казалась мягкой, сухой, так и хотелось на неё сесть и понежиться, как в перине. Но лесник знал, что вид её обманчивый, подо мхом было не только сыро, но ещё и лёд сохранился: мох надёжно защитил его от весеннего тепла.

Вначале Тимофей Артёмович наломал и принёс на место ночлега две охапки давно засохших ёлочек. Под кронами высоких густых деревьев такие сушинки, тонкие и длинные, стояли повсюду. Когда-то эти ёлочки проросли из семян, тянулись к свету, сколько могли, а потом засохли – кроны взрослых деревьев с годами становились всё гуще и, наконец, совсем перекрыли молодым деревцам доступ к живительному солнечному свету. В лесу свои правила. Здесь выживают только сильные. У самой земли от постоянной сырости сухие ёлочки подгнили и легко ломались. Аккуратно, в два ряда, лесник уложил сушняк на будущую постель: половину вершиной в одну сторону, а остальные – вершинкой в другую. Получилось ровное ложе. Утоптав торчавшие вверх сучки, наломал с ближайших ёлок засохшие тонкие нижние ветки и уложил их поверх настила, чтобы мягче было. Получилась сухая постель. Тимофей Артёмович знал, что из свежих еловых веток-лапок можно быстро соорудить мягкую постель. Но рубить живые деревья без особой надобности не привык. А главное, сырая постель бока не греет, а здоровье нужно уметь беречь.

Потом лесник достал из рюкзака закрытый в кожаный чехол топор с узким, как долото, лезвием и длинным топорищем и пошёл за дровами для костра. Много лет назад топор отковал ему местный кузнец по специальному заказу. Топорище лесник сделал из витой берёзовой щётки. Чур ку для топорища выколол от самого комля срезанной на болоте берёзы. Болотная берёза с толстой ребристой корой отличается особой прочностью. Прежде чем сделать топорище, чурку два месяца сушил под навесом, на ветерке. В лесу без хорошего топора человеку долго не прожить. Потрогал лезвие пальцем, погладил топорище, вспомнил кузнеца, без временно ушедшего в другой мир, помянул его добрым словом, вздохнул и пошёл в лес.

Для ночного костра выбрал засохшую на корню ель. Подрубил с той стороны, куда нужно было свалить дерево, а потом подсёк с другой стороны. Вздрогнуло дерево, чуть наклонилось, хрустнуло в подрубе и со свистом упало на землю, не зацепив кроной других стоявших рядом живых деревьев. Снизу лесник отрубил два кряжа, такие, чтобы не тяжело было поднести к будущему кострищу. Потом отрубил ещё два небольших кряжка ближе к вершине дерева. Всё перенес к месту ночлега.

Погода стояла безветренная, но Тимофей Артемович знал, что дым от костра ночью будет тянуть с открытого места в лес: ночной заморозок быстро прохватит болото, а лес ещё сохранит тепло дня. Тёплый воздух будет подниматься вверх, а на его место будет затекать холодный, с болота. С учётом этого он и подготовил место для костра, на метр сбоку от своей постели. Рюкзак и топор положил на постель, закинул на плечо видавшее виды тульское ружьё-двустволку и пошёл на токовище, «на подслух», послушать, где будут рассаживаться глухари на ночёвку.

Было то самое время, когда день уже ушёл, а вечер ещё не наступил. По болоту гуляли прозрачные обрывки лёгкого тумана. Очертания редких и низких болотных сосен казались в тумане нереальными плавающими островками зелени. Лесник сошёл с протоптанной дорожки в сторону. Идти стало труднее: свежий, никем не тронутый моховой покров проседал, нога тонула в заполнявшейся водой ямке, и каждый шаг давался с трудом. Не торопясь, с чавканьем выдирая ноги из податливого мха, лесник вышел к давно знакомой ему упавшей сосне. Постелил на сырой, никогда не просыхавший к весне ствол кусок пропитанного олифой брезента, положил сверху такой же небольшой кусок войлока и сел. Молодые работники заповедника давно использовали для этих целей прорезиненные коврики– «пенки», но старый лесник не привык изменять своим правилам и ко всяким химическим и синтетическим материалам относился с неприязнью.

Сумерки стали сгущаться. На далёком чистике прокурлыкали журавли. На краю болота, в ближайшей куртине чахлого березняка, несмело затоковал тетерев, рядом прочуфыкал ещё один – и всё стихло. Где-то рядом протянул-прохоркал вальдшнеп: «вжик-вжик чик, вжик-вжик чик…». Местные охотники называют этого кулика с длинным носом слукой. Каждую весну летят они с юга в свои заветные места, где будут выводить потомство. Днём вальдшнепы отдыхают, выбрав для себя местечко в лесу. А как только начинают сгущаться сумерки, поднимаются на крыло и летят-тянут невысоко над землей, выбирая лес с полянками, перелески и закустаренные луговины. «Хоркают» на лету только самцы. Незатейливая песня у вальдшнепа, но поет он её беспрестанно, с упоением, поёт в страстной надежде, что услышит его самочка и выберет себе друга. Самочка беззвучно перелетает из леса на полянку или просеку, где разыскивает для себя корм.