Текст книги "Праздник покойной души"

Валентина Андреева
Праздник покойной души
Роман

– Быстро дуй ко мне – очумеешь!

Наташкин телефонный звонок, разбудивший в восемь часов утра, восторга не вызвал. Я не планировала просыпаться раньше десяти. Именно поэтому, проводив вчера свекровь, мужа и сына в деревню, позволила себе разгуляться. До двух ночи мы с Аленой протряслись, не в силах оторваться от фильма ужасов, а еще целый час ушел на реабилитацию взбудораженной нервной системы. Не могу сказать, что позднее чаепитие с коробкой конфет, подаренной мне по ошибке, полностью сняло напряжение от ужастика. И я, и дочь с замиранием сердца прислушивались к каждому шороху в квартире и время от времени бросали тревожные взгляды на кошачье семейство, вольготно расположившееся в кухне на полу. К счастью, беспокойства оно не проявляло. Значит, нечистая сила у нас пока не поселилась. И это радовало истерзанные страхом души, заставляя их потихонечку возвращаться из пяток на место законной регистрации.

Содержимое коробки исчезло довольно быстро. Благо было не одинаковым. Собственно, конфеты предназначались для секретарши. Но ей повезло срочно улететь по горящей путевке в Таиланд (внешняя реакция ее состоятельной приятельницы на измену то ли своего, то ли чужого мужа), и я полдня совмещала свои прямые обязанности заместителя руководителя предприятия с секретарскими.

Во время, близкое к обеденному перерыву, пропустив к шефу внеплановую делегацию из трех человек за взятку шоколадом, молнией метнулась в свой кабинет на рабочее место. Естественно, спрятав коробку конфет в верхний ящик стола. Через три минуты вся делегация, возглавляемая Максимом Максимовичем, торжественно ввалилась ко мне. О выражении лиц делегатов лучше не говорить. Мое же выражало искреннюю доброжелательность.

С вопросом возможности и целесообразности искусственного выращивания для нашего предприятия радужной форели покончили быстро – не царское это дело выбрасывать большие деньги на ветер. Делегаты призадумались и немного уменьшили итоговую сумму расчетов. Макс задумчиво потер подбородок и предложил стандартный набор: «Чай? кофе?» Вот тут-то я с кислой физиономией достала презентованную коробку конфет. Делегаты с севера переглянулись и попросили разрешения явиться через пару дней с новой калькуляцией…

Вчера Дмитрий Николаевич заехал за мной немного пораньше. Возникла необходимость съездить в деревню, нашелся покупатель на двухсотлетнее наследство нашей бабушки – его матери. Старый рубленый дом, в котором раньше она и внуки регулярно проводили летние месяцы, тряхнул стариной, но не рассыпался, как следовало ожидать, а очаровал семью питерских пенсионеров.

В шесть вечера с превеликой суетой и нервотрепкой троица родных людей укатила, оставив после себя мелкую пыль глубоких разочарований в моих способностях оказывать действенную помощь при авральных сборах. Оно, конечно, где-то и справедливо – ну зачем было совать пакет с наполнителем для кошачьего туалета в их сумку с продуктами? Да если бы я сама знала…

– Ма-а-а, кто звонил? – пробормотала Аленка, не открывая глаз. – С ума сошли, в такую рань?

– Наталья Николаевна сбрендила, – мрачно пояснила я. – Зовет присоединиться.

Вылезать из-под одеяла не хотелось. Дочь, не решившаяся в эту ночь спать в собственной комнате, натянула свое одеяло на голову: – Присоединяйся, – послышался приглушенный голос, – а то сейчас в дверь начнет звонить. Спать хочется.

Я вспомнила про дверной звонок и очередной раз помянула мужа недобрым словом. Это исключительно по его велению и хотению у нас над дверью набатный колокол.

Колокол зазвонил, когда я уже почти доплелась до двери. Стая кошек, путавшихся под ногами в ожидании завтрака, прыснула в разные стороны. Плюшка, выбравшая неудачный маршрут на кухню, поскользнулась на керамических плитках пола и, перекувыркнувшись, рванула обратно, изрядно оцарапав мне ногу. Из спальни раздался грохот и негодующий вопль дочери:

– Ма-а-а, твоя лампа вдребезги!!!

Оплакивая в душе и лампу, и свой покой, я открыла входную дверь.

– С добрым утром, девушки!

По Наташкиной физиономии было видно, что она не врет, – оно у нее действительно доброе.

– Сколько можно спать?

Потеснив меня в сторону, подруга прошествовала в комнату дочери, где ее не было.

– О! Ленусик тоже проснулась! Слушайте, вас не дождешься…

– А ты не могла бы чуметь без нас? – зевнув, спросила я, еще на что-то надеясь… – Вчера поздно легли…

– Смотрели «Тайну склепа»? Я тоже. Только не до конца. На том месте, где Лоренцо хотел дать по башке своей прапрапрабабке лопатой, а из стены к его шее протянулась костлявая рука его покойной жены, я нечаянно завопила. Денька, как могла, поддержала. А вот Борис не поддержал. Спросонья не понял всего ужаса… А когда понял… Словом, до конца я не досмотрела. Кстати, удалось Лоренцо бежать из замка?

– Удалось. – «Показывают же, на ночь глядя, всякую муру», – подумалось мне. – Только не совсем. С рассветом он вместе со своей вполне живой возлюбленной удрал, у лошадей только пятки, в смысле подковы, сверкали, а ночью почему-то опять оказался в своей опочивальне. Рядышком с покойной женой.

– Все мужики козлы! Давайте кофейку попьем. – Наташка бодро прошлепала в кухню. – Где Ленусик? Деточка! – громко заорала она, насыпая кофе в кофейник. – Вылезай из укрытия, ночной кошмар кончился. Но есть новая серия.

– Здесь я…

Зевающая дочь, выбравшаяся на волю и застрявшая в проеме кухонной двери, удивительно походила на новую возлюбленную графа Лоренцо. Одеянием, ниспадавшим с ее плеч крупными складками и напоминавшим пышное платье Агнессы. И зачем надо было брать именно мое, двуспальное одеяло?

Наташка взглянула на нее, буркнула:

– Понятно… – и тут же распорядилась: – Десять минут вам на то, чтобы выйти из сонного оцепенения и сесть за стол в состоянии, готовом к прослушиванию информации, от которой запросто можно свихнуться. Графу Лоренцо с его побегушками от живой невесты к мертвой жене такое бы и в страшном сне не привиделось!

Мы с Аленкой разом засуетились. Как назло, активизировалось любопытное кошачье семейство. Дважды я спотыкалась о Гошку и падала на Плюшку. В последний момент та уворачивалась, а я, шипя от боли, потирала коленки. Дочь, устав вспоминать, где ее джинсы, надела задом наперед длинный белый свитер и успокоилась. Я – нет. Хотя бы потому, что Аленкины джинсы ошибочно приняла за свои. Они были мне слишком малы, а смириться спросонья с тем, что я за одну ночь катастрофически поправилась, не могла. Не распухла же от страха? То, что джинсы не мои, дошло не очень быстро. К тому моменту дочь совсем забыла о потере. Не стоило ее снова расстраивать.

Не прошло и получаса, как мы сели за стол. Наталья успела сбегать домой за горячими булочками. Хорошая вещь – хлебопечка!

– Ну вы знаете, где я вчера была… – сделав глоток кофе и прислушавшись к своим ощущениям, начала она.

Это мы знали. Даже слышали, как Наталья Николаевна возвращалась домой в двенадцатом часу ночи. И всего-то полэтажа не доехала – лифт застрял. Пока не появилась бригада ремонтников из двух человек, Наташка попыталась собрать как можно больше народа, но на ее усилия откликнулись только почти сроднившиеся обитатели квартир нашего этажа. Всего-то муж с сыном, Анастас Иванович со своим Степушкой, да мы с Аленкой. Денька не в счет. За человека ее не считаем, поскольку она собака. По-собачьи себя и повела. Для начала жалобно взвыла и принялась усиленно царапать бетонное покрытие у шахты лифта в надежде лет через десять закончить подкоп. Потом перешла на ожесточенный лай. Наташка ответила тем же, только отдельные слова мы все же различали. Но лучше всех смысл перебреха уяснили соседи с двенадцатого и четырнадцатого этажей, поэтому потребовали немедленно растащить обеих в разные стороны, обеспечив строгую изоляцию друг от друга. Уж куда строже? Тем не менее Деньку за недостойное поведение тут же убрали, и она бессильно постанывала за закрытой дверью квартиры. Убрать Наталью не представлялось возможным. Она продолжала повизгивать и ругаться. Мы с Аленой, как могли, уговаривали ее не паниковать. Едва ли кабина лифта способна оторваться. И потом, если чего… Она все-таки застряла не на семнадцатом этаже, а только на тринадцатом. В порыве сострадания я даже пообещала обязательно застрять в лифте в следующий раз. Не долго думая, Наташка предложила мне использовать вторую, грузовую, кабину. Она, мол, как раз свободна, вместе и выпустят. Пока я раздумывала о необходимости принести себя в жертву обстоятельствам, Анастас Иванович миролюбиво гудела басом, уговаривая Степана Ивановича пересказать Наталье пару новых анекдотов из сборника сканвордов. Он застенчиво отказывался. Ну пока она на него не прикрикнула. Сразу выяснилось, что Степушка их забыл. Борис время от времени интересовался, как Наталье живется в ее одиночке. Ответом были приглушенные рыдания.

В половине первого она вышла на волю. Но назвать ее счастливой я бы не рискнула. Вполне понятно: Наталья горела желанием срочно свести счеты со службой лифтового хозяйства. Бригада ремонтников свое уже получила, мы тоже, поэтому все быстренько и заслуженно разошлись. Как раз при входе в свою квартиру Степан Иванович вспомнил забытые анекдоты и захохотал. Анастас Иванович, женщина крупная телом и нежная душой, вполне ласково толканула его вперед. Судя по грохоту, остановился он, скорее всего, у кухонного окна, по пути прихватив кое-какую мебель.

Позднее возвращение Натальи в эту пятницу было вполне оправданно. Дней десять назад в переполненном троллейбусе она случайно не поделила место с какой-то мымрой, на поверку оказавшейся старой знакомой по прежнему месту жительства. Свою бывшую комнату в коммунальной квартире, где проживало четыре семьи, Наталья всегда вспоминала с тихой грустью, мечтая хоть одним глазком взглянуть на дом, где прошли ее детство и юность. Воспоминания заканчивались одинаково: подруга в ностальгическом порыве представляла свое возвращение в житейскую коммуну, да так явственно, что пугалась до потери сознания. Иначе чем же объяснить дикие движения ее рук, будто отталкивающих воображаемое видение, и отчаянные вопли: «Ни за что!!!»

Не дожидаясь ликвидации коммунального жилья как явления, противоречащего нынешнему уровню развития общества, семья Кузнецовых приобрела кооперативную квартиру и, тепло простившись с соседями, выехала на новое место жительства. Первое время еще перезванивались. В основном с Милочкой – Людмилой Станиславовной Угрюмцевой, тогда еще Дашковской, хорошо воспитанной дочерью хорошо воспитанных соседей из двадцатиметровки и ровесницей Натальи. Со временем звонки стали реже, а потом и вообще иссякли.

Мир, как известно, тесен. Судьба свела бывших соседок по коммуналке на одном сиденье троллейбуса тридцать первого маршрута. Процесс раздора быстро трансформировался в радостное узнавание. Жавшийся к окну мужичок с объемной пластиковой сумкой, не выдержав именно второй стадии встречи, добровольно освободил свое место.

Наталья услышала много нового и интересного. Дом как стоял, так и стоит. Их коммуналку давно расселили. В настоящее время единственной хозяйкой четырехкомнатных хором с потолками в три метра двадцать сантиметров и восемнадцатиметровой кухней является Милочка. Вместе с ней проживает взрослая дочь Марина, которую друзья в последние полгода почему-то называют Нэнси, и… собственно, все. Бывший муж, лупоглазый Эдичка из соседнего дома, он же Эд, он же Эдик и Эдуард Вениаминович Угрюмцев, в поисках более счастливой семейной жизни со временем забрел так далеко, что про его существование забыла не только Милочка, но и три последующие жены. Жаль только, что земля круглая: лет пять назад Эдик вновь начал свое вращение по жизненному кругу, усиленно пытаясь вернуться в самую первую семью.

У Милочки был собственный магазин готового платья плюс ателье, существовавшее при нем же. Денег вполне хватало. Наталья, оценив соболий полушубок Милочки, решила, что та не врет. Вот только почему бы ей при ее положении не возить свою шубу и себя в ней на личном транспорте? К примеру, на «Шкоде». Но задать бывшей соседке интересующий ее вопрос Наталья не успела. Милочка расстроенно пояснила, что по дороге на работу сломалась машина. Водителю пришлось вызвать техпомощь. Машину забрали в ремонт, вот бедной Милочке и пришлось добираться до места в таких варварских условиях.

– А я зимой вообще не езжу на своей «Шкоде», прекрасно обхожусь общественным транспортом, – заявила Наталья. – Так хоть какое-то общение с людьми. Масса впечатлений! Одним словом – жизнь! Во всех ее проявлениях.

Как назло, рядом примостилось одно из таких проявлений. Правда, дурно пахнущее. Мотающаяся на поручне молодая пьяная бомжиха норовила стать Наташке родной дочерью. Время от времени она отпускала поручень и заваливалась ей на грудь. Наталье это надоело быстрей, чем бомжихе подниматься. В очередной раз стряхнув невменяемую девушку с себя, подруга помогла ей улечься в проходе поудобнее и тем самым перевела стрелки на других пассажиров. В троллейбусе разгорелась дискуссия: выкинуть девицу на мороз или дать ей выспаться. Может, человеком проснется. Чем дело кончилось, не известно. Наташке надо было выходить, и она второпях обменялась с Милочкой телефонами.

Милочка позвонила Наталье три дня назад – вечером. Наташка как раз разбирала содержимое своей черной сумочки, вместительность которой была постоянным предметом моей зависти. Наткнувшись на визитку Милочки, подруга пустилась в тяжкие раздумья – оставить ее в кошельке или закинуть в коробку из-под подаренных мне когда-то конфет, где хранилась масса ненужных до поры сведений. Таким образом, Наташкино «О! А я только что о тебе вспоминала!» полностью соответствовало действительности.

Получив от Милочки приглашение на день рождения, Наталья слегка озадачилась: перспектива провести вечер пятницы в кругу незнакомых лиц, утомленных своими неограниченными денежными возможностями, не устраивала. Она уже открыла рот, чтобы сослаться на неотложные дела, но тут Милочка неожиданно всхлипнула…

Несколько минут растерянная подруга выслушивала прерывающийся рыданиями безрадостный монолог бывшей соседки. Выяснилось, что она одна-одинешенька. Во всем мире не найдется человека, которому она была бы нужна не как источник материального благополучия. Чувствуя, что глаза невольно наполняются слезами, Наташка шмыгнула носом и напомнила, что у Милочки есть дочь. Это замечание вызвало новый порыв отчаяния: с Маринкой они давно уже не только говорят на разных языках, но и живут на разных территориях. Бывшая коммуналка, после евроремонта засверкавшая престижностью, является собственностью Милочки лишь на бумаге. Фактически ее занимает дочь. И с кем?! С бывшим любовником матери! И ладно бы Милочка сама ему на шею бросилась! И в мыслях не было – десять лет разницы. Полгода около нее пресмыкался, усы отрастил, чтобы в ее глазах постарше выглядеть… Приспособленец! Все время жил в свое удовольствие за ее счет, а потом к Маринке перекинулся. И усы сбрил! Знал, что безденежье девчонке не грозит, мать не допустит…

– А ты допусти! – Слезы сочувствия у Наташки высохли, так и не пролившись.

– Не могу, – в свою очередь, забыв про рыдания, пояснила Милочка. – Она в РУДН на платном отделении учится. Сразу бросит. А куда потом? На панель? Да и столько денег в эту учебу вгрохано, не хочется терять. Вот закончит… Если я, конечно, до этого доживу.

– С чего бы тебе не дожить? – удивилась Наташка. – Попробуй посмотреть на проблему с другой стороны: ты абсолютно свободная, красивая, состоятельная женщина. К сожалению, у тебя есть непутевая дочь, которую, к счастью, ты не видишь. Просто оплачиваешь ее содержание, а фактически – свое безоблачное существование. Что касается приспособленца… Все мужики – козлы! За исключением ограниченного числа знакомых мне. Просто твой бывший козлее других. Тебе повезло вовремя скинуть его вонючую шкуру с собственной шеи. Учитывая, что Маринка, извини, стерва – они оба достойная сладкая парочка. И тем уже друг друга наказали. У тебя впереди сладкий миг расплаты. Жизнь сама все расставит по местам.

– Наташенька, твои слова, как бальзам на душу, хотя все не совсем так, как ты говоришь. Впрочем, я со злости тоже преувеличила… Но я тебя очень прошу, приезжай в пятницу. Мне надо с тобой посоветоваться. Поверь, больше просто не с кем. Я действительно одна. Все друзья – друзья по обязанности и по бизнесу… Ну договорились? Прямо ко мне на работу. Часикам к шести-семи…

Отказаться Наталья не смогла. Ее хлебом не корми – дай возможность прийти кому-нибудь на помощь. Даже если и не просят. А уж если просят – труба дело! Горы свернет.

Положив трубку, подруга вернула визитку Милочки в кошелек и решила выдать бывшую соседку замуж – чтобы не бесилась с жиру по пустякам.

Милочка не обманула. К семи часам магазин был закрыт и ни одной живой души, кроме уборщицы и ее самой, казалось, там не было. Впрочем, уборщицу Милочка быстро выставила.

Экскурсия по магазину много времени не заняла. Наталье не понравились цены.

В рабочем кабинете с уютной кожаной мебелью был сервирован одноразовой посудой незатейливый праздничный ужин, в основном нарезка. Ее быстренько смела голодная Наташка, в перерывах отвлекаясь на короткие тосты, подслащенные «Бейлисом».

– Забирай его с собой. Я все равно не пью, – предложила именинница, и Наталья согласно кивнула головой, предвкушая прекрасный субботний вечер в компании со мной и Аленой.

Милочка казалась вполне счастливой. И не мудрено – в одиночку, не отвлекаясь на закуску, «уговорила» полбутылки «Камю». При этом совсем натурально морщилась и вроде бы от чистого сердца ругала «эту дрянь», приводя в качестве примера, как эталон, молдавский «Белый аист». Мало того, после каждой пропущенной рюмки всерьез уверяла, что вообще терпеть не может крепкие спиртные напитки. Кончилось тем, что Наталья не выдержала и отняла живительный напиток из слабых рук Людмилы Станиславовны. Впрочем, отняла – не совсем точно. Бутылка сама выпала, подруга ее только подхватила, не дав пасть французской сногсшибаловке совсем уж низко – на пол. Проверив остатки содержимого на свет, решительно убрала в шкаф.

Почему-то Милочку это обстоятельство очень развеселило. Правда, ненадолго. Бессмысленный хохот плавно перетек в оханье и стоны, так сказать, предтечу синдрома перепития.

– Так мы пили за здравие или за упокой? – зло поинтересовалась Наташка, ругая себя последними словами за то, что согласилась на эту встречу.

– Я не пью… – простонала Милочка, резко побледнела, выпрямилась и нетвердыми шагами направилась к огромной вазе с цветами, куда не так давно пристроила и Натальин букет. Цветы веером полетели в сторону, живописно рассыпавшись на полу и на столе. Ваза, намеченная к использованию не по назначению, не сдалась и, грохнувшись с телевизионной тумбочки, покончила жизнь самоубийством.

Милочка немного расстроилась. Крепко зажав рукой рот, попыталась выскочить из кабинета, но не вписалась в дверь и мягко осела на пол. Предчувствуя катастрофические последствия, Наташка быстро подхватила «набравшуюся» приятельницу и точно вписала в дверь, открыв ее пьяной головушкой Милочки. Иначе не получилось. Свою совесть успокоила тем, что Людмила Станиславовна «почти под наркозом».

Оставив приятельницу в интимной обстановке наедине и в обнимку с унитазом, а также прекрасным набором только что подаренных махровых полотенец, Наталья прислонилась к стенке коридора, отделанного пластиком, облегченно вздохнула и подумала: «Как мало человеку надо для счастья. Вот умотать бы сию минуту домой, сесть с чашечкой кофе на кухне, пресекая на корню любую попытку мужа, сына и собаки нарушить единение с телеэкраном… И не забыть убрать визитку Людмилы Станиславовны на дно коробочки с ненужными документами!»

В принципе все исполнимо: выйдет Милка из заточения, решится вопрос с ее транспортировкой к месту жительства… Не на себе же ее переть!

Милка не вышла, а скорее выползла, опираясь руками о стену. Наташка успела подумать, что у них в реанимационном отделении все пациентки, независимо от возраста и тяжести перенесенной операции, просто красотки по сравнению с ней. Такое впечатление, что Милочку похоронили заживо, а потом опомнились и вернули на белый свет. При этом все, кто возвращал, скончались на месте при виде результата: крашеные белые волосы торчали в разные стороны, как наэлектризованные. Глаза в темных кругах от расплывшейся туши были неразличимы и на неестественно бледном лице казались черными провалами. Яркая губная помада, позволившая себе разгуляться далеко за пределы рта, довершала общую картину ужаса.

– Мама дорогая… – только и смогла вымолвить Наталья.

– Я не пью, – прошептала Милочка. – Это от страха…

– Конечно, – поспешила согласиться подруга. – Ты уж как-нибудь держись. Еще до дома добираться.

– Я здесь заночую… Ты извини… Все кружится…

Милочка сморщилась и потихоньку продолжила путь к кабинету. Наталья двинулась за ней, раздумывая над Милкиной пьяной бесшабашностью: ни за что бы не согласилась остаться одна в таком огромном пустом помещении.

– Я… не могу домой… Здесь…

Милочка благополучно добралась до дивана и, страдальчески скривившись, отвернулась от украшенных живыми цветами остатков праздничного ужина.

Десяти минут Наталье хватило, чтобы навести относительный порядок. В душе накопился изрядный запас раздражения, и она чувствовала настоятельную потребность его реализовать. Но не успела. Милочка, проглотившая по ее настоянию две таблетки фестала и одну церукала, удивилась: мир перестал вращаться.

– Ну так, может, все-таки поедешь домой? – с надеждой спросила Наталья.

Такой реакции на свое предложение она не ожидала.

– Не-е-ет!!! – истерично завопила Людмила Станиславовна, и пакет с осколками хрустальной вазы невольно выпал из Наташкиной левой руки. Правой она крепко прижимала к груди «Бейлис», который намеревалась положить в сумку.

В коридоре отчетливо послышались размеренные шаги. Наталья, еще раз помянув дорогую маму, но только шепотом, вопреки обыкновению не заорала. Грохнувшись на коленки рядом с пакетом, как завороженная, уставилась на закрытую дверь кабинета. Шаги смолкли. Наташка нервно оглянулась на Милочку и ошалела: именинница спокойно прихорашивалась перед зеркалом. Первой мыслью было: «Оглохла!» Вторая в голову прийти не успела – раздался противный скрип открывающейся двери…

Бутылка точно попала по назначению. Глухой удар, чей-то вопль и Наташкино «Сидеть!!!» раздались практически одновременно…

– Стучаться надо, Кирилл! – командным тоном произнесла Милочка, и Наталья осторожно открыла глаза. Молодой парень в камуфляжной форме, наполовину высунувшись из двери, пялил глаза на нее. Хотя и обращался к Милочке:

– Простите, Людмила Станиславовна. Услышал шорох, думал, опять к вам мышь проскочила. Нагнулся, дверь приоткрыл, хотел поймать, а тут… в лоб «граната»! Как только увернулся!

– Мы думали, это мышь дверь открыла. Поставь «гранату» на стол и иди.

– Через сколько примерно готовить машину, Людмила Станиславовна? Хотелось бы заранее прогреть мотор, да и салон. К вечеру значительно похолодало.

– Сегодня я остаюсь здесь. Ты свободен, отдыхай. Позвони Тимуру Георгиевичу, пусть через полчасика заедет и отвезет Наталью Николаевну домой.

Перед тем как закрыть дверь, Кирилл не преминул смерить Наталью весьма недовольным взглядом. А может, это ей только показалось.

– Хороший парень, – сказала Милочка. – Сын приятеля одной из моих клиенток. Она попросила его пристроить. Услужливый и душевный. Когда возит меня по делам, всегда точно определяет, в каком я настроении. Я из него прекрасного менеджера сделаю.

За оставшиеся полчаса до отъезда Наташка узнала такое, что ни за что не решилась бы выйти одна даже в освещенный коридор магазина.

– Я схожу с ума, – поведала Милочка. – Ты не представляешь, до какой степени я дошла! Главное, никому не могу рассказать о своих глюках – пойдут разговоры… Засмеют!

«Пить надо меньше!» – подумала Наташка, но вслух этого не сказала. Вспомнилась соседка по дому, крестоносица Зинаида. Крестом был вечно пьяненький муж Колька, которого она частенько таскала на себе домой. Вообще-то он был тихим алкоголиком, пьющим по окончании трудового дня. Больше всего на свете любил поговорить с чайником, именуя его время от времени то Зинулей, то Зинкой-дурой. При появлении на кухне настоящей Зинули сразу умолкнуть не мог, от души удивляясь, как так могло получиться, что женился на одной, а теперь на шее сидят две. Не иначе как от хорошей жизни расплодились… Отсутствие способности вовремя умолкнуть приводило к нехорошим последствиям – обе Зинули, то бишь настоящая и чайник, объединялись и-и-и… Бывало по-всякому.

– Понимаешь, я вынуждена жить на даче. Вернее сказать, в загородном доме. Причину ты знаешь… – Милочка, стараясь не смотреть на Наталью, нервно теребила пачку салфеток, то вытаскивая, то запихивая их обратно. Наталье надоело сидеть на полу, и она перебралась в кожаное кресло, украдкой посмотрев на настенные часы.

– Условия там не ахти какие, жилые пока только две маленькие комнатушки, но я твердо решила заняться благоустройством. Часть работ этим летом сделана… Все началось с того, что три месяца назад умерла моя мама. – Милочка с надрывом вздохнула, отбросила салфетки и вскочила с дивана. Наташка едва успела поджать ноги. Мила повернулась к зашторенному окну и глухо сказала: – А может, я и вправду рехнулась?… Понимаешь, последнее время почти каждую ночь просыпаюсь от одного и того же – маминого громкого укоряющего шепота: «Мила, мне плохо, Мила! Ну где же ты? Нечем дышать. Помоги-и-и-и…» – Милочка с трудом перевела дыхание. – Она ищет меня и зовет по всему дому… Я уже и священника приглашала. Дважды. Все без толку. Молитесь, говорит, за упокой души рабы божьей Антонины. Велика милость Господа, может, отпустит грехи вашей матушке. А какие у нее грехи, скажи на милость?

Наташка не то что ответить на вопрос, рот не могла разжать со страху. Ни средне-специальное медицинское образование, ни внушительный опыт работы в должности квалифицированной медсестры, по внешнему виду соответствующей кандидату медицинских наук, не смогли заглушить панический страх перед покойниками.

Милочка выражение Натальиного лица истолковала по-своему:

– Ну вот и ты со мной согласна. Мама была исключительно добрым, интеллигентным человеком. За всю свою жизнь никому не сделала ничего плохого.

Наташка еле-еле нашла в себе силы кивнуть головой. В принципе Антонина Генриховна ей не нравилась. Нет, она никогда не позволяла себе повысить голос или сделать обидное замечание. Но достаточно было губам этой дамы дрогнуть в презрительной усмешке, и Наташенька уже начинала себя чувствовать хуже некуда. Всю жизнь боявшийся высокомерной жены Милочкин отец Станислав Сергеевич под конец не выдержал напряжения и слегка запил. Раскрепощение тщательно прятавшегося мятежного духа наступало в субботние или воскресные дни сразу же после второй стопки, после чего соседи, несмотря на массивные стены между комнатами, невольно оказывались слушателями повести временных лет семейной жизни Дашковских. Антонина Генриховна никогда не отвечала на изысканные оскорбления мужа – преподавателя русского языка и литературы в средней школе. Молча выпроваживала из комнаты заплаканную Милочку, предлагая ей поиграть с Наташенькой или погулять во дворе. Мятежник изгалялся недолго. Осилить пол-литра слабый интеллигент не мог, засыпал прямо за столом.

Антонина Генриховна никогда ни на что не жаловалась соседям. Наталья хорошо помнила момент, когда ее сердобольная мама по доброте душевной попыталась высказать сочувствие. Ледяной взгляд непонимания заморозил на месте не только Валентину Михайловну, но и Наталью, стоявшую в противоположном конце восемнадцатиметровой коммунальной кухни. Лишь однажды подруге довелось увидеть другую Антонину Генриховну – на третий день после похорон Станислава Сергеевича, скончавшегося прямо в метро от сердечного приступа. «Железная леди» тайком плакала.

Рассказ Милочки Наташку не удивил. Такую даму, как Антонина Генриховна, даже смерть не выбьет из колеи. Очевидно, она и на том свете не смирила помесь высокомерия с гордыней и так всех достала, что места для успокоения ее души не нашлось ни в раю, ни в преисподней. Вот и стонет теперь на перепутье между тем и этим миром.

– У меня очень сложная ситуация, – между тем продолжала Милочка. – Жить в одной квартире вместе с Маринкой и этим… этим… Ну ты меня понимаешь, я не могу. Приобрести себе другую – пока не позволяют средства. Слишком много вложила в загородный дом. А находиться там одна – боюсь. Ты посмотри на мои волосы… – Милочка повернулась к Наталье и пальцами приподняла пряди волос. Наталье этот жест показался не очень понятным. Волосы как волосы. Но, на всякий случай, сказала, что они и правда не очень. – Я же почти вся седая! Это в сорок-то лет! Крашусь вот…

– А ты не пробовала кого-нибудь пригласить к себе из родственников… Ну… пожить немного, погостить…

– Каких родственников?! Вроде бы у мамы был какой-то брат, живший за границей, но он давно уже умер, а есть ли у него дети – не знаю. Мы сто лет ни с кем отношения не поддерживали, я даже никаких адресов не знаю. А папин брат, мой дядя, вообще терпеть нас с мамой не мог. Особенно маму. Еще при ее жизни. Считал, что она ему жизнь загубила.

– Да-а-а, – протянула Наташка. – В таком случае, он, конечно, не пожелает услышать ее снова. Даже посмертно.

– Не уверена, что он мог бы ее услышать. Даже при всем желании. Я ведь почему говорю, что одной ногой в сумасшедшем доме: за мамой, пока она болела, ухаживала сиделка. Очень приятная девушка лет тридцати. Умница, с хорошими рекомендациями. Я проверяла… Первое время после смерти мамы она согласилась пожить у меня, причем бесплатно. Так ей благодарна за участие! К ней я обратилась и тогда, когда начались эти слуховые галлюцинации. Девушка уже работала в другом месте, выбраться ко мне ей было весьма проблематично. Но все-таки она меня не бросала. Часто звонила, а иногда и приезжала с ночевкой. Так вот, – Милочка перешла на громкий шепот, – можешь себе представить, она ни-че-го не слышала! И это в то время, когда я рядом с ней затыкала уши от настойчивого маминого зова! Ты не смотри на меня так, пожалуйста, и… возьми вон там на полочке расческу, пригладь волосы… Да-да! Девушка стояла рядом и, недоверчиво улыбаясь, старательно прислушивалась. Мне даже показалось, что она искренне жалеет меня, во всяком случае, долго утешала и убеждала, что это чье-то хулиганство. Какое же хулиганство, если она ничего не слышала?!