Текст книги "Тайна замка Бельвуар"

Болезнь
Продолжение 2

От этой самой болезни, согласно литературным источникам, умер король Англии Вильгельм III Оранский (1650–1702). Будучи штатгальтером (правителем) Голландии, он в 1688 году сверг с престола законного короля Англии и своего родственника Якова II, внука Якова I, чей портрет висит в кабинете Рэтленда и кто смотрел в замке Бельвуар шекспировские пьесы вместе с его хозяином и своими придворными. Особенно нравилась королю Якову I комедия Шекспира «Как вам это понравится», любил он и другие пьесы этого драматурга, смотрел их по нескольку раз. Судьба же Вильгельма III, при всех его блестящих полководческих данных, закончилась печальным падением с лошади и якобы воспалением лёгких. Но всему виной была, в конечном счете, эта самая болезнь. Король не имел наследников, а его супруга Мария, дочь свергнутого Якова II, помогая мужу в этом недостойном свержении своего отца с трона, умерла раньше (1694) и вошла в историю как Мария II королева Англии. Трон английский опустел; ближайшей к нему и вполне легитимной была родная сестра Марии II и вторая родная дочь свергнутого Якова II Анна. Она и стала королевой Англии. Годы её жизни типичны для того времени (1665–1714). Выйдя замуж за датского принца, она родила тринадцать детей, из них ни один не выжил: последствия болезни сказались и в потомках. На этом пресеклась династия Стюартов. Можно считать причиной её конечного поражения всё ту же болезнь. Она выкашивала и династии, и армии, и великих людей. О королеве Анне французский драматург Эжен Скриб (1791–1861) написал изумительную пьесу «Стакан воды», где почти нет вымысла; она вся наполнена историческими фактами и фамилиями в талантливом литературном исполнении.

Обратимся к более позднему времени, любимому нами девятнадцатому веку. Здесь сошлемся на несколько очевидных и прискорбных примеров. От этой болезни умер итальянский композитор Гаэтано Доницетти (1797–1848), написавший более семидесяти опер; по существу, он был учителем великого Верди. Когда в операх Доницетти сегодня поет Анна Нетребко, то это становится праздником, в котором её голос и красота возносят слушателя в небесную сферу, как пение и красота Франко Корелли (1921–2003).

Нельзя также обойти смерть французского писателя Ги де Мопассана (1850–1893). Он умер страшно: сифилисный паразит быстро проник в мозг; писатель сошёл с ума и был помещён в психиатрическую больницу. Его навестили друзья: Гюстав Флобер, Оноре де Бальзак, Анатоль Франс. Общение было только через замочную щель. Другого врачи не могли разрешить. Писатели увидели голого, заросшего волосами человека, который, бормоча что-то, на четвереньках пересекал палату из угла в угол. Это зрелище было ужасным, оно напоминало одну из картин ада. Вскоре Мопассан умер от апоплексического удара. Есть мнение, что от этой болезни сошёл с ума немецкий композитор Роберт Шуман (1810–1856). Болезнь длилась годами, а смерть настигла тоже в психиатрической больнице, поразив мозг композитора. Не миновала она и русских литераторов. Сын богатых сибирских помещиков Н. М. Языков (1803–1847) став, как сам он называл себя, «поэтом радости и хмеля», получал похвалы своему таланту из уст Жуковского и Пушкина, дружил с Гоголем, умер относительно молодым от мозгового сифилиса, хотя и лечился много, в том числе и в Италии.

Закончим данную тему ещё одним примером. Он из двадцатого, очень близкого нам века. От этой болезни в 1976 году погибает «стальной король» Америки Говард Хьюз. Нужно полагать, что возможностей у него для лечения было предостаточно. Напомним, что в 70-е годы он затратил немало средств для подъема советской подводной лодки ПЛ-547, затонувшей в Тихом океане, экипаж погиб; предположительно она столкнулась с американской; последняя с вмятинами пришла в один из японских портов для ремонта. Но ни деньги, ни новейшие лекарства, ни его былая голливудская слава и муза, прекрасная Ава Гарднер, – ничто и никто не помогли Хьюзу. Его, голого, на окровавленных простынях вынесли из личного самолета в Далласе и, погрузив в автомобиль, отправили в клинику, где он по форме и содержанию повторил судьбу Ги де Мопассана: сошёл с ума и был поражён апоплексическим ударом.

В заключение несколько слов скажем об итальянском городе Падуя. Здесь в 1596 году, будучи студентом знаменитого одноименного университета, граф Рэтленд совершенствовал свой латинский язык. Здесь же учились и датские студенты Розенкранц и Гильденстерн, хорошо знакомые его светлости молодые люди. Влюбленный до самозабвения в Падую, Рэтленд оставил память о своем там пребывании. В ряде шекспировских пьес его герои, что называется, топчутся в Падуе даже тогда, когда находятся в другом месте, для них оно тоже – Падуя. А датские студенты позже «засветятся» в шекспировском «Гамлете». Прибывший на учебу в Падую Люченцио, надо полагать граф Рэтленд, в комедии Шекспира «Укрощение строптивой» восторженно восклицает: «Сбылось моё заветное желанье увидеть Падую, наук питомник!»

Этот город славился и другим. Именно здесь врачи «набили руку» в лечении французской болезни. Это свидетельство Теофила Готье (1811–1872) доносится к нам из девятнадцатого века. Что было в конце шестнадцатого, когда, видимо, «рука» ещё не была «набита», а куртизанки правили бал в Италии, даже невозможно представить, хотя свидетельств предостаточно. Студент Падуанского университета английский лорд граф Рэтленд был умнейшим, а в области словесности и литературы – гениальным человеком, но в проявлении своих чувств – неосторожным юношей, о чём неоднократно сокрушались и отчего впадали в отчаяние герои в шекспировских пьесах. В сонетах это тоже отражено: «Пускай грехи мои сжигают кровь», «Все преступленья вольности моей…» (Сонет 109), «Любовь – мой грех» (Сонет 142), «Моя душа, ядро земли греховной…» (Сонет 146). Гилилов об этом знал. И он точно знал, что Рэтленд – это и есть подлинный Шекспир, теперь уже «догорающая свеча», в основном одиноко заканчивающая свой короткий жизненный путь в замке Бельвуар. Гилилов рвался сюда мыслями и чувствами, чтобы помочь этому человеку, облегчить его физическое состояние, а то и вылечить, продлить жизнь мировому светочу литературного Олимпа. Именно Шекспиру-Рэтленду он посвятил свой монументальный многолетний труд «Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса». Великие Владетели временных пространств и эпох знали об этом, вот почему их конкурс на спасение Рэтленда дошёл до Московии, и экспедиция Гилилова прибыла осенью 1610 года в резиденцию его светлости – замок Бельвуар.

Эти и последующие события, как мы понимаем, произошли здесь в виртуальном формате, тем не менее во многих аспектах их содержание правдиво, что подтверждают литературные свидетельства и логика развития.

Гилилов

Его главное внимание как исследователя и писателя в этой работе, которую он коротко сам назвал «Игра», было направлено на раскрытие четырехвековой шекспировской тайны и исправление официальной историографии великого драматурга. Эту задачу Гилилов выполнил. Выполнил настолько блестяще, что читатели его книги, не комитеты, аффилированные с бизнесом и политикой, а именно читатели и деятели культуры присуждают его великому труду Нобелевскую премию. По закону справедливости он стоит нескольких. Эта книга особая. Её нужно читать снова и снова.

Снова и снова читать Шекспира призывает его современник – поэт Бен Джонсон (1572–1637). Он знал Рэтленда. И в своей поэме, посвященной памяти Шекспира, называет драматурга родовым именем графа Рэтленда – Мэннерсом. Шекспировскую тайну берегли многие, в том числе и Бен Джонсон. Гилилов её раскрыл, потому что снова и снова читал Шекспира, потому что владел научным методом системного анализа. Сейчас он сидел в своем прекрасном кабинете в замке Бельвуар над раскрытой книгой, обдумывая один деликатный и тонкий вопрос, который должен был решить с Нортоном.

Лечение графа было столь успешным, что он уже самостоятельно выходил на прогулки в парк, на любимую им цветочную поляну, даже поднимался на небольшой холм вблизи озера и подолгу там отдыхал. Врачи всё это приветствовали и видели явные признаки восстановления физического и душевного здоровья его светлости.

Однажды, как рассказал Нортон, графа увидели в парке у статуи Аполлона. Сидя на скамейке под высоким дубом, он смотрел на плещущийся «кастальский» ключ у подножия античного бога и плакал. Гуляющие там врачи старались деликатно не заметить это и покинуть аллею, но граф подозвал их, поговорил с ними, а потом, прогуливаясь с Игорем Витальевичем – врачом-терапевтом и психологом, признался, что время уходит быстро, что он стоит на краю могилы, боится остаться один, а его сердце болит от воспоминаний о прошлом. Они долго беседовали, и граф пришёл в замок успокоенный и умиротворенный.

Гилилов, слушая Нортона, понимал, что Рэтленд не может забыть Эссекса, свои, как он думал, предательские на допросах и судилище показания против друзей, и особенно против Саутгемптона. Последнего приговорили к смертной казни, но по ходатайству влиятельных друзей её заменили пожизненным заточением в башне. Конечно, перед глазами Рэтленда стоят каменные стены его камеры в Тауэре, где он провёл около года и где в отчаянии на них бросался, сходя с ума от угрызений совести и видения отрубленной головы Эссекса; где он на стенах выцарапывал какие-то слова на итальянском языке (их можно было прочесть и в двадцатом веке). В Тауэре он готов был к суициду. Такие события быстро не стираются из памяти, с возрастом человека напоминают о себе не только чаще, но и больнее, а одиночество всё усугубляет. Граф одинок. Супруга даже наездами не заглядывает в замок. Остаются слуги и мы, прибывшие на небольшое время и ещё не особенно знакомые ему люди. Так думал Гилилов, понимая, что, наряду с разными видами лечения, графа нужно вовлечь в творческие беседы, в весёлый смех молодежи, и особенно прелестных медсестёр, которые окружали его заботой, не сводя с него восторженных глаз. Нужно устроить какие-то экскурсии по замку; наконец, с хозяином попасть в его знаменитую библиотеку, увлечь рассказами об ученых, науке, о путешествиях, которые так любил граф в своё время. Этот план вырисовывался в голове Гилилова, и он поделился им с Нортоном, получив не только полное согласие, но и хорошее дополнение к нему. Сюда непременно, на первых порах, входила беседа графа с Нортоном о самом Гилилове. Этот план Илья Михайлович одобрил. Оставалось ждать. Необходимо было вывести из состояния транса и апатии мысли и чувства Рэтленда, определить другой вектор его жизни и побудить к положительной умственной активности.

Гилилов
Продолжение 1

Осень в Бельвуаре «отшумела» всеми своими прелестями. В замок пришла зима. Часто ещё зеленеющие травы, деревья и кусты покрывались снегом. Кое-где цвели запоздалые розы; не сдавались зиме устойчивые цветы, продолжая радовать глаз своей красотой и «силами». Всюду стало тише и печальнее. В Бельвуар приезжали и уезжали из него какие-то люди. Это видел Гилилов из окон своей резиденции. После таких визитов граф был задумчив, но не угрюм. Во многом ему помогал психолог Игорь Витальевич, они беседовали подолгу, и граф становился внутренне спокойнее. Он видел, что все заняты трудом: прежде всего лечат его, что-то налаживают в технике, проверяют, экспериментируют, читают, пишут, спорят, занимаются своей внешностью; всегда внимательны к нему, стараются во всём помочь. «Да они мне как родные», – думал граф, видя и анализируя всё это. И вот в его состоянии наступил тот момент, когда за последним преодолением чего-то тяжелого, сдерживающего волю, мозг и даже мышцы, открывается живительной струёй желание творить, делать; спадает пелена апатии, черной ступорности, и человек начинает хотеть жить. В середине очень тёплого февраля это произошло и с графом. Он позвал к себе Нортона и предложил ему прогуляться по поляне и в парке.

Граф, идя с Нортоном по цветочной поляне, срывал отдельные цветущие нарциссы и делал из них букет. Эти ранние цветы жары не любят, а при прохладной погоде держатся долго. Оба некоторое время молчали. Нортон ждал вопроса или какого-нибудь рассуждения со стороны его светлости. Последний, налюбовавшись особым цветком нарцисса и попавшейся ему чудной веточкой незабудки, остановился и неожиданно спросил спутника: «Кто такой Гилилов?» Сказав, что он чувствует в нем не только руководителя экспедиции, человека, который организует его лечение, но и что-то большее, чего понять не может, а спрашивать напрямую затрудняется. Нортон подобный вопрос предвидел, даже чувствовал, что на этой прогулке в беседе с графом он непременно будет задан.

Александр Генрихович Нортон рассказал всю правду о Гилилове. Конечно, кое о чём он умолчал, но так было нужно, чтобы оставить графа спокойным. «Гилилов Илья Михайлович (Менделевич), – спокойно, мягко и несколько медленно, как бы в раздумье, заговорил Нортон, – учёный секретарь Шекспировского общества при Академии наук моей страны. Один из великих исследователей биографии и творчества Шекспира. Нашу страну английский драматург в своих пьесах называет Московией». Рэтленд остановился и замер. Теперь уже Нортон, срывая пышный, с яркой сердцевиной нарцисс и передавая его графу, почувствовал, что для двоих, а скорее для его светлости, настал момент истины.

– Разве у вас Шекспира читают и ценят? – спросил граф.

– Да, – просто ответил Нортон, – Роджер, вы просили называть вас по имени и рассказать о Гилилове. Ведь так? Но я продолжу тему, начиная с Шекспира. Разобью свой рассказ на три небольших новеллы. Если вы не возражаете, присядем на скамейку у цветущей золотом форзиции и у этой прелестной статуи, льющей слёзы скорби по своим детям. Однако, Роджер, для меня важно, чтобы вам не было холодно; солнце пригревает, но зимой оно обманчиво.

– Я одет тепло, на мне подарки главного доктора, он требует, чтобы я не простуживался и не захватил лихорадку. А сейчас, Александр, я вас очень прошу продолжить рассказ, – сказал граф.

Собеседники уселись на скамейку. «Итак, о Шекспире, – сказал Нортон, вполоборота повернувшись к слушателю. – В мировой цивилизации нашего времени он занимает одно из ведущих мест. В культуре человеческого общества ему принадлежит пальма первенства. Его пьесы, поэзию изучают в школах, университетах. В мире нет театра, где бы не шли его комедии, трагедии. На сюжеты его пьес написаны оперы, балеты; в музыку вовлечены почти все произведения Шекспира. У нас говорят: „Шекспир и несть ему числа“, то есть он присутствует всюду. По его произведениям, биографии ведутся бесчисленные дискуссии, исследования, защищаются диссертации, присуждаются ученые степени, проводятся конференции, фестивали, снимаются фильмы; ежегодно в мире публикуется до пяти тысяч книг, статей, посвященных различным аспектам его творческого наследия и биографии. Шекспира изучают чуть ли ни под микроскопом. Особая, что называется, битва ведется вокруг „Шекспировых сонетов“; герои его пьес изучаются столь пристально и в таком море разнообразных мнений, суждений, что это невозможно прочесть и перечислить.

Шекспир переведен на сотни языков мира. Им восторгаются, ему поклоняются, открывают памятники, музеи. Понимаете, Роджер, я говорю о значении английского гения кратко, почти лапидарно, не все, а только какую-то часть. Особая его роль в развитии английского языка, в который он ввел 3200 новых слов, оперируя в словообразовании на латинских, греческих, французских, итальянских корнях. Значит, этот человек владел названными языками. Указанная мною цифра превосходит практику других великих писателей Англии, и не только этой страны. Источники произведений Шекспира разнообразны. Один исследователь изложил их в восьми томах своего многолетнего труда. При этом большинство из них в то время ещё не были переведены на английский язык. Значит, Шекспир их изучал в оригинале. Таким образом, перед нами встает человек энциклопедических знаний.

В одном из тайных своих трудов, прячась за маской какого-то несчастного комедианта, он описал Италию так и таким языком, в смысле литературного стиля, образности, точности воспроизведения и оценки природы, объектов, жизни людей, их культуры, что сегодняшние повествования меркнут перед его трудом. Ничего подобного в мире не создавалось и нет по сию пору, то есть моего времени. Его называют Великим Бардом, Титаном слова, наконец, он – Великий Логодедал. Так назвал его Гилилов. Звезда Шекспира ярче всех сияет в небесной сфере; она освещает весь земной шар и так будет всегда».

Нортон остановился, ибо увлекся и уже не видел лица Рэтленда, но, взглянув на сидящую рядом фигуру, в свою очередь замер: взгляд графа «ушел» в даль, лицо было сосредоточено и как бы сжато, оно даже застыло; внутри этого человека стояли рыдания, что стало понятно Нортону. Опомнившись через минуту, граф попросил продолжить рассказ.

– Видите ли, Роджер, – сказал Александр Генрихович, – я немного старше вас и у меня есть опыт психологической работы с людьми. Если я буду говорить дальше на эту тему, то могу чем-нибудь вас расстроить, а врачи нам это строго запрещают. Требуют беречь вашу очень и очень эмоционально подвижную нервную систему тем более, что её затронула болезнь.

– Дорогой мой друг, – услышал в ответ Нортон, – я, несмотря на свою ещё относительную молодость, пережил уже многое и такое, что лучше бы не родился. Неужели я не в состоянии спокойно выслушать до конца рассказ об Илье Михайловиче. Ведь он жив, здоров, он здесь, в замке; и для меня он как отец родной; рассказывайте же, пожалуйста. Не нужно ничего бояться. Я выдержу теперь всё и даже предвижу что.

– Хорошо, – продолжил Нортон, – это будет моя вторая новелла о Гилилове, она опять начнется с Шекспира. Согласитесь, Роджер, что у всякого нормального человека, при знании даже части рассказанного мною о значении его творчества, естественно возникает желание узнать хотя бы что-то и о самом авторе. Кто же он, что собою представляет? Вы согласны, Роджер? Разве можно отделить отца от детей, сделать их сиротами? Вот мраморная Ниобея веками льёт слёзы скорби о своих погибших детях. Так и здесь. У людей рождается законное желание узнать об отце, создавшем пьесы, узнать его биографию. Её стали изучать.

– И что там нашли? – спросил граф почти отсутствующим голосом.

– Да, собственно, ничего, – ответил Нортон и посмотрел на Рэтленда. Тот вскинул брови и как-то загадочно улыбнулся.

– О дорогой Роджер! Вы улыбаетесь преждевременно.

– Да?

– Да, – ответил Нортон, – они не нашли в официально принятой биографии драматурга, изложенной в учебниках, в книгах, в Британской энциклопедии, ничего, что связывало бы отца с его детьми, то есть автора с его творениями. Автор напоминает фигуру чужого, абсолютно постороннего человека.

– Такого быть не может! – воскликнул граф.

– А вот и может, – очень твердо и уверенно ответил Нортон, – и Гилилов это доказал.

Гилилов
Продолжение 2

– Ещё раньше, – продолжил свой рассказ Нортон, – многие на это обратили внимание. Гилилов обобщил предыдущие исследования, поиски, находки ученых, литераторов, поклонников творчества Шекспира, внес свои идеи, эмпирическим путем доказал их; системно всё проанализировал, и вот раскрылась яркая, как этот цветущий куст, картина. Оказалось, что всё сотворённое Шекспиром создал один очень неграмотный англичанин тоже по фамилии Шекспир, или Шакспер. Роджер! Вы можете сегодня же вечером провести эксперимент: дайте задание своему конюху написать поэму «Венера и Адонис», либо пьесу «Бесплодные усилия любви», либо крик Шекспировой души – монолог «Быть или не быть», наконец, пару-тройку сонетов. Как вы думаете, что он напишет даже через несколько лет?

– Думаю, что ничего, – ответил граф, качая головой и даже слегка смутившись.

– Здесь такое же, а то и хуже. Очень коротко и самое главное о человеке, который официально признан создателем Шекспирова наследства. Возможно, вы его знаете. К слову, Гилилов в этом уверен. Биографию Шекспира изучали долго и скрупулезно. И вот, что о нём нашли многие, очень многие люди разных профессий за века своих поисков, – сказал Нортон.

Далее он продолжил вторую новеллу о Шекспире и Гилилове.

«Человек этот по имени Уильям Шекспир, или Шакспер (1564–1616) родился в маленьком английском городке Стратфорде-на-Эйвоне. В школе он не учился, а если учился, то до чтения по слогам; университетов никаких не оканчивал, так как не было школьной подготовки и в списках студентов не значился. Его семья была неграмотна, как и большинство жителей городка; в доме, кроме Библии, книг не было, библиотеки в городе – тоже. Да, забегая вперед, скажу, когда он умер в том же доме, где и родился, то там не обнаружили ни книг, ни рукописей Великого Барда, Титана слова и Логодедала. В юности этот человек, якобы в будущем великий драматург и поэт, любил на соревнованиях в местной округе выпить крепкого эля (пива) и поспать под яблоней у оврага, когда шёл домой. Занимался он и браконьерством в заповеднике помещика Томаса Люси, за что был якобы сечён слугами последнего. К яблоне постоянно водят туристов, но второй миф выбросили из биографии Барда, так как, по документам, у названного помещика в округе просто не было этого самого заповедника (мифов вокруг биографии Шекспира собралось немало).

Женившись и заимев к двадцати трем годам четырех детей, молодой человек исчезает на дорогах Англии, покинув семью, родной дом и свой край. Семь лет о нем никто ничего не слышит и не знает. „Возможно, это тот молодой человек, который все последние семь лет считал себя несчастным, грязным нищим“ (Шекспир. „Укрощение строптивой“). Это так называемые „потерянные годы“ в биографии Шекспира. Литераторы их насчитывают от шести до восьми лет. Вы можете себе представить, чтобы гениальная и очень грамотная литературная личность, как утверждают учебники, выбросила из своей творческой биографии семь лет наиболее продуктивного возраста? И вдруг, о боги! Как любят восклицать эти слова шекспировские герои, „несчастный, грязный нищий“, неграмотный человек одну за другой на великолепной бумаге и в прекрасном полиграфическом исполнении в 1593, а затем в 1594 годах выпускает две изысканные поэмы на античную тематику с изящными дружескими посвящениями их графу Саутгемптону. Роджер! Вы же отлично его знаете. Это лучший друг вашей юности, вы с ним неоднократно бывали при дворе Елизаветы I, в походах Эссекса, он тоже писал стихи и даже сватался к одной из ваших родных сестёр! Вы вместе с ним открывали театр „Глобус“! После этого под именем Шекспира выходят замечательные пьесы и сонеты. В конце концов, спустя сто лет, выясняется, что всё это сотворил некий актёр, который не имел образования даже на уровне начальной школы. Роджер, я несколько упрощаю свой рассказ, но сущность передаю верно. Многие (уже в XIX веке) это заметили, поняли, но Гилилов это увидел и понял ярко и бескомпромиссно, доказав не отдельным примером или примерами, а системным образом, что в творчестве и биографии официального Титана слова, Великого Барда вырисовались две стороны, два берега, в литературном отношении, по существу, взаимоисключающие друг друга. На одном из них высятся великие, непревзойдённые творения и энциклопедические знания, а на другом мельтешит одиозная, умеющая читать лишь по слогам личность, к тому же (о ужас!) сильно любящая деньги, торговлю, ростовщичество, суды, что Шекспир в своих пьесах просто проклинал. И вот эта личность каким-то образом стала работать в столичном театре „Глобус“, объявилась его соучредителем, то есть пайщиком. Одновременно она превращается в отца шекспировских произведений.

Исследователям стало ясно, что драматург и поэт Шекспир скрыл своё подлинное имя.

Предполагают, что, уйдя из дому, в котором, видимо, была очень тяжелая материальная и бытовая обстановка, Шакспер с цыганами либо бродячими актерами прибыл в Лондон, где пробивался случайным ремеслом, потом пристал к какому-то театру, а затем – к открывшемуся „Глобусу“. Этот театр обожали в то время молодые графы Рэтленд и Саутгемптон. Они, что называется, чуть ли ни дневали в нем, проводя время в ущерб обязанностям при дворе, чем была недовольна королева. Возможно, в значительной степени на их деньги этот театр и создавался. Такая вот вырисовывается картина, Роджер, в моем втором рассказе о Гилилове».

– Но ведь потом, – сказал, встрепенувшись, граф, – актерские труппы, чтобы их не считали бродячими, приписали ко дворам знатных особ, а сейчас они имеют патенты и находятся под покровительством самого короля и членов его семьи.

– Но тогда этого не было, и наш претендент на шекспировское творчество каким-то чудесным образом оказался у подножия Терпсихоры и Аполлона – в театре «Глобус», – сказал Нортон. Граф рассмеялся.

– Александр, рассказывая о Гилилове, вы изобразили созданную им картину пропасти двух, якобы непереплываемых от одного к другому, берегов. Их что, соединить нельзя?

– Ах, Роджер, это не пропасть, это – Большой каньон в штате Колорадо в Америке. Я вам покажу его на фотографии, я там был. Но случилось самое худшее, возможно, этого даже кто-то хотел. А тут еще нашлись очень наивные, но горячо верящие в свою правоту люди, их было немало, которые (как вам бы и хотелось) стали «сшивать» берега, довольно часто булькаясь в воду!

Оба собеседника громко и весело расхохотались. Нортон продолжил:

– Делали они это, даже при крушениях, последовательно, шаг за шагом, укрепляя «канаты», что порождало впечатление уверенности в своём деле, правды и окончательной истины, которую спешили зафиксировать в учебниках, а потом и в научных трудах, энциклопедиях.

– И все этому поверили? – спросил граф, довольный услышанным, при этом улыбаясь почти загадочной улыбкой.

– На ваш вопрос скажу одно: придется начинать третью часть рассказа о Гилилове, – произнес Нортон.

– Начинайте, Александр, но мне нужно размять ноги, они сильно затекли, – сказал граф, вставая и сильно прихрамывая.

– О да! Конечно, конечно, – воскликнул Нортон. И они медленно пошли по дорожке в сторону парка.