Текст книги "Тайна замка Бельвуар"

Библиотека

На следующий день до полудня свершилась долгожданная экскурсия людей Гилилова и его самого в легендарную библиотеку графа Рэтленда. Последний был экскурсоводом и дал исчерпывающие о ней объяснения. Описывать библиотеку не стоит, это мало что даёт, её нужно видеть и в ней работать. Книжные фонды были колоссальны, они создавались почти сто лет; её устройство было уникальным, а работа поставлена на научную основу. Здесь трудились знающие люди; они вели учёт книг, на каждую из которых составлялись карточки, как у нас, которые по разделам ставились в специальные ящички; книги имели шифры и номера и, соответственно, свои места на полках, всё это отражалось в картотеке; давались краткие аннотации к каждой из них. Старинных книг было много, их библиография завершалась; одновременно библиотекари работали над вновь поступающими книгами, которые приходили часто ящиками. В Европе работали ежегодные книжные ярмарки, куда граф посылал своих агентов, они закупали или заказывали нужные ему книги, поэтому библиотека быстро пополнялась современными изданиями, а старинные разыскивались в лавках, на базарах и уже начавших работать различных аукционах. Многое с воодушевлением рассказывал граф о своей библиотеке. Он её не только любил. Этим словом мало что и выразить: граф её обожал, заботился и гордился ею. Это было то место в замке, да и в его жизни, где творческое начало хозяина Бельвуара на генном уровне находило адекватное выражение и проявление (сохранилось это место в Бельвуаре и до настоящего времени). «Книги для Просперо были дороже самого герцогства» (Шекспир. «Буря»). Когда экскурсия закончилась, в большом зале осталось несколько человек. Стоял аромат тонких женских духов, на одном из кресел был забыт шифоновый зеленый шарф с золотой отделкой, на нём лежала дамская сумочка, украшенная рубинами. «Да! Женщины здесь работают, творят очередной замысловатый труд, над которым придётся множеству людей ломать головы», – подумал Гилилов, наткнувшись на «вещественные улики».

Нортон засел за какие-то иллюстрации, спросив разрешение их сфотографировать. Граф давал на всё разрешение; ему уже не было смысла что-то утаивать, хотя состояние проекта о «загадке Феникс» во втором варианте было даже ему на данном этапе не особенно известно; над ним здесь трудились две поэтессы, два замечательных человека, имена которых в историческом плане воскресил в своей книге Гилилов, но это уже другая тема. Илья Михайлович остался в библиотеке: ему очень хотелось порыться в картотеке, посмотреть книги на полках; он искал одну, которая должна быть небольшой по объёму, но очень интересной, возможно, с изображением трагической маски на шмуцтитуле и другим оглавлением на обложке. Это касалось «Жертвы любви». Конечно, она могла стоять в библиотеке другого хозяина, а может быть, и здесь, где писалась и даже печаталась. Её вообще могло не быть, но надежды сохранялись. Эти мысли не отпускали Гилилова, и он, простясь с графом, который спешил читать книгу о себе, засел за картотечные ящички.

В это время Дмитрия Евгеньевича привлекла в другом конце большого библиотечного зала полка с книгами так называемого «малого ряда». Дома он постоянно их покупал под этим грифом, интересуясь находками и теориями профессоров Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова А. Т. Фоменко и Г. В. Носовского. Вот и здесь, увидев возле красивого книжного шкафа стоящую за цветами скромную полку с тонкими книжечками, он решил их просмотреть. При этом цели особой не преследовал, а у подошедшего работника библиотеки спросил на всякий случай, что собой эти брошюры представляют и в какие разделы отнесены. Оказалось, что в картотеку они, по распоряжению хозяина, пока не занесены, но ими часто пользуются работающие здесь леди, иногда отдельные книги с этой полки они берут с собою. Дмитрий Евгеньевич, перебирая «малый ряд», вдруг почувствовал, что набрёл на нечто чрезвычайно важное. Всматриваясь в оглавление, он увидел знакомое название: «Жертва любви», год издания… его не было. «Бог мой! – подумал он, – а не это ли ищет Гилилов?»

Он вспомнил дискуссионную брошюру, где Илья Михайлович утверждал, что исследователей ждёт ещё одна находка, что ею должна стать книга, возможно, малого объёма, но где-то в мире она есть, прячется; скромно стоит в чьей-то библиотеке и ждёт своего часа. Вот этот час и настал! «Пришла окончательная развязка литературного детектива, длящегося почти сто пятьдесят лет. Да, несомненно, это именно та книга, которую напрасно ищет в картотеке Гилилов. Эта полка, по существу, секретная, а чтобы не привлекла внимание, она очень скромная, не видна на фоне великолепных книжных шкафов. Эта брошюра стоит десятков лет трудов Гилилова!» – так думал Дмитрий Евгеньевич, рассматривая свою находку. «Что же делать? А вдруг её не дадут, скажут, что не зарегистрирована, да мало ли что может быть! Вплоть до того, что граф не велит эту полку трогать».

Дмитрий Евгеньевич решил взять брошюру с собой без разрешения. «Гилилов её изучит в лаборатории под всевозможными лучами, на свет и прочее, мы её отсканируем и вернём назад. Граф разоблачен полностью, уже признался, что он и есть заблудший отец своих пьес-детей, какую ещё тайну он может хранить в этой книге? Видимо, уже никакую, а для Гилилова книга важна, важна настолько, насколько может быть незыблемым фундамент его трудов о Шекспире и представлений в литературном мире о нём, как об особом исследователе жизни и творчества английского драматурга. Нет, книжечку нужно взять с собою; её просто могут спрятать или унести эти работающие здесь поэтессы; ведь это хитроумный плод их труда», – размышлял Дмитрий Евгеньевич.

Надо полагать, что думал он правильно и подошёл к Илье Михайловичу; тот поднял глаза вверх и, увидев плафон большого зала библиотеки, указал на него подошедшему начальнику лаборатории. Осмотрев внимательно выполненную на нём искусной рукой художника картину, они понимающе посмотрели друг на друга и улыбнулись. А дело было в том, что, посетив в 1597 году Милан и побывав во дворце Миланского герцога (скорее всего из семейства Сфорца), молодой английский лорд, граф Рэтленд, тщательно осмотрел поразившую его картину. Ею был украшен потолок одного из лучших залов дворца герцога; теперь такая же точно картина украшала потолок библиотеки графа Рэтленда в его Бельвуаре (она и сейчас там). Одновременно она присутствует в пьесе Шекспира «Буря», украшает покои герцога Миланского Просперо, который особо печётся о своих книгах и библиотеке. Думая о будущем, он как бы забирает книги с собою – в вечность: «А книги я утоплю на дне морской пучины, куда ещё не опускался лот» (Шекспир. «Буря»).

Такую цепочку и зацепки обнаружил Гилилов, когда искал в пьесах Шекспира присутствие графа Рэтленда. А ведь и впрямь, – это важное открытие в детективных поисках подлинного Шекспира! И сколько таких «цепочек» открыл ученый! Необходимо было ещё раскручивание одной ариадновой нити на пути этого поиска. И эта нить в виде тоненькой брошюры лежала в кармане Дмитрия Евгеньевича. Он сказал Гилилову, что хочет ему показать очень интересную вещь. Они поблагодарили работников библиотеки, оставив там Нортона за фотографированием всего, что ему хотелось снимать, и быстро вошли в кабинет Гилилова. Дмитрий Евгеньевич осторожно извлёк из кармана «Жертву любви» и, отдавая Гилилову, спросил:

– Вы это ищите?

Тот, увидев брошюру, обомлел.

– Дима, где ты её нашёл? Я даже не надеялся её вообще увидеть, – почти шепотом спросил он, словно боясь, что его услышат.

Дмитрий Евгеньевич всё рассказал и добавил, что её нужно сегодня же вернуть, так как она может понадобиться работающим в библиотеке дамам-писательницам, что сейчас он её отсканирует, просветит всевозможными лучами, вдобавок сфотографирует, а, зайдя за Нортоном, поставит на место. Гилилов, взяв в руки книжечку, замер, он не верил своим глазам, не мог прийти в себя, настолько был потрясён находкой. И всё это с ним происходило не напрасно. Как потом выяснится, каждому переживанию есть причины. Намеченное было выполнено точно по плану Дмитрия Евгеньевича. Илья Михайлович приступил к изучению полученных материалов, а начальник лаборатории, уходя с Нортоном из библиотеки, куда незаметно брошюра была возвращена, попросил у последнего экземпляр «Игры» Гилилова на русском языке.

Он решил ещё и ещё раз прочесть биографию Рэтленда, события 1612, 1622 гг., связанные с честеровским сборником «Жертва любви» и Великим фолио Шекспира. В этом он чувствовал потребность и желание помочь Илье Михайловичу. Лучше всего думалось в тишине – в парке.

Дмитрий
Размышления

Отправляясь в парк, Дмитрий Евгеньевич думал об этом человеке. Он знал, что многое о нём известно. Идя по одной из аллей к розарию, где было тепло и много солнечного света, Дмитрий Евгеньевич фиксировал самое главное в своих знаниях о Рэтленде. Прежде всего, это был Шекспир (Потрясающий Копьём), создатель пьес – шедевров, сонетов, поэм. Известно, что он учился в нескольких университетах, пополняя и совершенствуя свои знания; много путешествовал, участвовал в военных экспедициях и сражениях, в мятеже Эссекса, был за это наказан властями, вырвался из темницы, где чуть не погиб; усугубившаяся болезнь превратила его в «догорающую свечу», что живёт он в своём родовом замке Бельвуар, страдает физическими и моральными болями и ждёт смерти как приговора.

В «Буре», своей последней пьесе, он написал, что каждая третья мысль Просперо (Рэтленда) о смерти, сама по себе она ему не страшна, страшно её приближение, то есть ожидание. Многое стало известно о его жене – поэтессе, которая играет важную роль в жизни супруга. В «Буре» она предстает как дочь Просперо – Миранда. Ей он передает свои обширные знания и учит искусствам. Во имя спасения «догорающей свечи», гениальной личности, Гилилов привлекает экспедицию ученых, профессионалов и добивается поездки в Бельвуар. Естественно, это происходит в виртуальном формате, что никому подобное не запрещается, но позволяет, пусть и мысленно, в наших представлениях помочь Рэтленду, а некоторым, возможно, узнать и о другом финале его жизни, чем официально зафиксированном в различных источниках. Есть ли для этого хотя бы какие-то основания? Посмотрим. «Можно обратить внимание и на особые интонации автора „Игры“ в отдельных её разделах, – думал Дмитрий, – на вопросы, которые он задаёт читателям, как будто побуждая их задуматься. В книге это звучит не один раз. Вот и приходится думать. Прав переводчик сонетов Шекспира Сергей Степанов, который считает, что лучше ошибиться думая, чем не думать вообще».

Как бы то ни было, но творчество Рэтленда, по существу, прошло за «занавесом». И в течение четырёх столетий люди не знали имени и биографии подлинного Шекспира. Таинственность его деятельности (и окружения) проявлялась во всём: в неопределенных датах написания, публикаций и постановок пьес, в присутствии авторских псевдонимов, в изменении названия пьес, в наличии вариантов текстов произведений и в другом, включая якобы и плагиат. В этом разбираются учёные-шекспироведы и по сей день. Вот уж поистине: Шекспир и несть ему числа, то есть он повсюду и во все времена. Но к концу XIX века внимание литераторов привлёк небольшой сборник поэм и стихов в основном траурного содержания. Он назывался «Жертва любви». В авторах числился некий Роберт Честер, поэтому сборник стали называть честеровским. В нём присутствовала, в том числе, поэма Шекспира «Феникс и Голубь»; перевод заголовка на русский язык, изучив содержание поэмы, откорректировал Гилилов, хотя в оригинале заголовок отсутствовал, то есть литераторы проявили самодеятельность – сами озаглавили шекспировскую поэму, да еще и с ошибкой, которую пришлось исправлять. Честеровский сборник с поэмой Шекспира явно носил мистификационный характер. Попытки учёных, литераторов понять до конца смысл этой книги, идентифицировать её героев, которые все носят имена птиц, оказались им не под силу. Выдвигались разные версии, предположения о прототипах героев, о содержании сборника, вплоть до свадебного характера, хотя речь в нем идет о смерти, похоронах. Все эти попытки и версии стали историческими вехами на пути к открытию истины, что в научном формате сделал Илья Михайлович Гилилов. И произошло это уже в конце XX века.

Он последовательно, почти на уровне детективного расследования, вскрывая все мистификационные слои, показал: книга «Жертва любви» посвящена творчеству и почти одновременному уходу из жизни в 1612 году платонических супругов Роджера Мэннерса – графа Рэтленда и Елизаветы Сидни – графини Рэтленд, которые в книге фигурируют как Голубь и Феникс. Доказательства Гилилова были неоспоримы. Это открытие имело глобальное значение в мировом шекспироведении, ибо поиски подлинного Шекспира благодаря этому прямо и непосредственно вели в замок Бельвуар, то есть к Рэтленду и его окружению. Всё это получило полное и глубокое раскрытие у Гилилова в книге «Игра».

Дмитрий Евгеньевич чувствовал, что в анализе поэтического сборника «Жертва любви» у Гилилова есть лакуны. Тем более их нужно заполнить, поскольку на современном этапе его теорию, вытекающую из анализа этой книги, опровергают документально. Якобы «документ» в научном обиходе исследователей был давно, а Гилилов его специально проигнорировал. «Данный момент нужно уточнить на сайте Гилилова и у него самого», – подумал Дмитрий Евгеньевич. В идентификации Голубя и Феникс с Роджером и Елизаветой Рэтленд лежат два главных факта: дата ухода последних из жизни почти одновременно в 1612 году и дата выпуска одного из четырех сохранившихся сборников «Жертва любви» (1611), на другом – 1601 год. Конечно, в сумме последних цифр получается 1612 год, чем как бы подтверждается скрываемая дата тоже одновременного ухода из жизни Голубя и Феникс, описанная в честеровском сборнике. Именно в этом году ушла из жизни высокородная платоническая супружеская пара. Это были граф и графиня Рэтленд. Других имён и пар исследователи не нашли. В 1601 году и ранее ничего подобного не обнаружено. Отсюда Гилиловым был сделан вывод, что 1601 год придуман авторами для мистификации. На двух других экземплярах «Жертвы любви» (напомним, всего их четыре) даты отсутствуют. Как же тут быть? Простым сложением цифр такое явление не докажешь, хотя в этом тоже что-то есть. Повторим, в книге «Жертва любви» установление прототипов Голубя и Феникс привело Гилилова к Рэтленду, а затем к Шекспиру.

Однако некий шотландский сочинитель – поэт, мемуарист Драммонд зафиксировал в своём дневнике, что читал книгу (может быть, книжечку?) «Жертва любви» в 1606 году в Лондоне. Правда, он не сообщает ни даты её выпуска, ни автора. У него существует простая фиксация названия книг, прочитанных за каждый год. Эта запись и является тем «документом», который якобы специально проигнорировал Гилилов в своем исследовании. Что же получается? Если Драммонд прочёл «Жертву любви» в 1606 году, значит она создана и выпущена в 1601 году, когда Роджер и Елизавета были живы. Да, были живы. Это бесспорный факт. Значит, рассуждают оппоненты Гилилова, ушла из жизни какая-то другая пара, о ней и речь в честеровском сборнике. Таким образом, последовательно рушились все выводы Гилилова по рэтлендианской теории. Именно в «Жертве любви» он нашел недостающие звенья, которые позволили ему полностью аргументировать уже существующую, но ещё «рыхлую» теорию: Шекспир – это Рэтленд. Теперь же якобы всё рушится из-за записи Драммонда в своём дневнике о чтении им «Жертвы любви» в 1606 году. Вот как бывает в истории, в литературных делах!

Этот факт (1606 год) важен. Но как и почему он возник? «Да. Некоторые лакуны в анализе Гилилова книги „Жертва любви“ нужно заполнить», – так думал Дмитрий Евгеньевич. Однако в любом деле, даже секретном, таинственном подчас улики лежат на поверхности, на видном месте. И Конан Дойль, и Эдгар По (великие детективщики) считали, что самый надежный способ спрятать улику – это положить её на видное место. Если использовать в анализе «Жертвы любви» этот метод и двигаться от общего к частному, а затем от частного к общему на более высоком уровне полученных данных, то лакуны в анализе поэтического сборника Честера можно заполнить и сохранить рэтлендианскую теорию, а может быть, увидеть и другое в шекспировских делах с 1612 по 1622 гг. и даже позже. Так размышлял Дмитрий Евгеньевич, но он уже устал сидеть и непрестанно думать, тем более солнце сильно пригревало. Ему помог Нортон. Он вошел в розарий и предложил прогуляться к нижнему парку в обход главной лестницы замка со львами, пушками, «бахчисарайскими» фонтанами, цветущими лилиями и кувшинками.

Прогулка

Она была просто великолепной. Светило тёплое весеннее солнце. Нежная мартовская зелень охватила видимые взору пространства. Воздух был чист и напоен ароматами цветущих растений. Всё это подавляло желание думать. В таком царстве красоты и пьянящего эфира хотелось просто млеть. Бельвуар был прекрасен как никогда. «Объять» бы его и перенести в Московию! Чего уж там! Но человек устроен так, что ему ко всем красотам природы нужна ещё и беседа. Она и состоялась между гуляющими мужчинами.

Оба следили за своими детьми. К ним подключался и Игорь Витальевич. Его дочь Наташа была в группе медсестёр. Спускаясь по широкой и удобной дорожке пологого склона в сторону нижнего парка, Нортон рассказывал Дмитрию Евгеньевичу о своём посещении апартаментов медсестёр, не найдя их на рабочем месте. Все три красавицы, как он сообщил, были в своей гостиной, сидели за столом, заставленным яствами, а напротив, на диване, сидел граф, рядом в кресле – Ольга Васильевна. Они наблюдали за барышнями; те, отыскивая на многочисленных блюдах самые вкусные лакомства, вскрикивали и ставили оценки, что вкуснее. А граф заливался смехом, Ольга Васильевна довольно улыбалась. Дмитрий Евгеньевич спросил: «И это в рабочее время?» Оба расхохотались. «Знаешь, Дима, мне кажется, что граф грезит о собственных детях, другой раз у него на глазах слёзы, когда он смотрит на наших детей». «Но они уже достаточно взрослые, – уклончиво ответил Дмитрий Евгеньевич, – а при этом мы не должны забывать роджерскую пылкость и его фаустовское сердце. Что же было потом?» «Потом мы все откушали яств, пили кофе, разговаривали. Граф сказал, что дети много работают, плохо едят, очень худые, что теперь он будет заботиться и об их питании, и о здоровье. Ольга Васильевна, посмеиваясь, объяснила графу, что если бы эти дети поменьше носились везде и всюду, то точно были бы пухленькими. Смеялись все. Граф был весел, ласков, но он такой и есть от природы, – заметил Нортон. – Предложил осмотреть нижний парк и водоём с золотыми рыбками. Так что они все там. Возможно, мы их ещё застанем». Гуляющие ускорили шаг и, как всегда, заговорили о жизни и судьбе графа.

Дмитрий Евгеньевич поинтересовался его братьями и сёстрами. Оказывается, по рассказам Скревена, с которым Нортон любил поговорить на разные темы и выпить кофейку, самые младшие братья учатся; второй за графом, Френсис, женат. Заметим, что его дочь Кэтрин Мэннерс, в будущем (с 1620 года) – жена Джорджа Вилльерса – герцога Бекингэма (1592–1628), которого А. Дюма описал в своих романах, а во многих фильмах он гуляет бог знает в каком виде и возрасте; на самом деле – это молодой человек неописуемой красоты, щедрости, молниеносных решений, красивых поступков и необыкновенного лихачества. Он же и законодатель мод в Англии. Всем этим восхищался Д’Артаньян и любил за это герцога безмерно. История с подвесками королевы Франции Анны Австрийской – исторический факт (хотя на самом деле он свершился без участия Д’Артаньяна и его друзей). Конечно, герцог Бекингэм – государственный деятель страны, а не только герой романов А. Дюма, что тоже нужно понимать.

Но это небольшое отступление от темы беседы. «Две сестры Рэтленда замужем; к одной из них, Бриджит, в своё время сватались последовательно граф Саутгемптон и граф Бетфорд; но она отказала, посчитав их не совсем серьёзными кавалерами. Другая (Френсис) вышла замуж за университетского друга Рэтленда; там свой круг интересов, в том числе литературных. За другими сестрами присматривают родственники, воспитывают и обучают. За всё платит граф. Кроме того, по рассказам Скревена, его светлость помогает учёным и литераторам Кембриджского университета, где он учился семь лет; граф в своей деревне строит больницу для её жителей. Конечно, он заботится и о театре „Глобус“, где ставят его пьесы», – закончил Нортон. «Но пьесы идут под авторством Шекспира?» – спросил Дмитрий Евгеньевич. «Да. Это среднее между Шейкспи и Шакспер. Такая тонкость в фонетике этих слов; специалисты считают, что лучшее звучание – Шекспир. Наши исторические литераторы, не вдаваясь в тонкости английских звукоплетений, тоже пишут и читают Шекспир. Красиво. Конечно, красивее, чем Шейкспи; Шекспир пишется Shake-Speare, то есть Потрясающий Копьём, – это наш граф, а Шакспер играет в „Глобусе“. Кстати, Дима, вы видите их всех у водоёма? Они там носятся около него, как угорелые; брызгаются водой, а ваша теща, Ольга Васильевна, сидит и беседует со Скревеном. Он явно к ней неравнодушен. Изумительно красивая, приветливая и обаятельная женщина», – добавил ко всему Нортон. «У неё в Московии муж и великолепная усадьба, она признана лучшим врачом-терапевтом в регионе», – ответил Дмитрий Евгеньевич и спросил у Нортона: «Вы знаете, почему так весел граф? Он закончил „Бурю“, „сломал свой волшебный жезл“ и стал безработным». Тут они оба расхохотались.

В замок возвращались все вместе, гурьбой, по главной лестнице, которая произвела на группу Гилилова в день приезда поразительное впечатление. Её величие и красота оставались такими же и впечатление было такое же. Вечером, на ужине, граф заявил, что составил расписание экскурсий, походов, прогулок. Пока дождей нет нужно использовать время максимально. Завтра будет экскурсия по замку, а вечером – спектакль: приезжают столичные артисты. Это сообщение прозвучало как гром среди ясного неба. Как говорится, граф пошёл ва-банк. Дмитрий Евгеньевич среди общего шума, вызванного этими заявлениями, не мог отделаться от навязчивой мысли о лакунах в анализе книги «Жертва любви» и о 1606 годе. Возвратившись довольно поздно в свою комнату, а уходить раньше графа не полагалось, он решил ещё час-другой заняться тяготившим его вопросом.