Текст книги "Папа едет на море"

И еще лабрадор

А на следующий день, когда мы с мамой стали подозревать, что папа вовсе не собирается отдыхать, а весь отпуск намерен провести у фортепьяно, случилось вот что.

К нам в номер кто-то забрался.

К обеду мы с мамой перегрелись и устали загорать, плавать и отдыхать за себя и папу, поэтому решили вернуться в номер. Маму ждал кроссворд, а меня – новая книжка из библиотеки. Я мечтала с хрустом открыть ее на пляже и почувствовать себя очень взрослой.

Но, как только я взялась за ручку двери в номер, та открылась сама собой. Мама даже ключ достать не успела. Шторы тревожно захлопали почти под потолком. Разбросанные по полу ноты шелестели, жалобно приподнимая уголки листов. На ковре в гостиной виднелись пятна, похожие на следы.

Мама тут же проверила сейф. Он по-прежнему стоял в шкафу, надежно закрытый, сонно блестящий и не понимающий, зачем его тревожат. В вазочке у кровати на месте лежали мамины серьги, в моей комнате тоже все было в порядке: книги, блокноты и коробка мелков. Кто же у нас побывал? И что он искал?

Мы позвонили администратору и вызвали охрану, а сами пока осмотрели кровать, заглянули под кресла, в тумбочки и за этажерку, но никого и ничего не нашли. Появились администратор, охранник и кругленький молодой человек – заместитель директора Плёнкина. Все они ходили за мамой по номеру, вздыхали и без конца задавали вопросы. Как будто эти вопросы были веревкой, за которую они держались, чтобы не потеряться.

– У вас ничего не пропало?

– Что же тут произошло?

– Что искали?

– Кто это мог быть?

Намотав по гостиной три круга, сотрудники пансионата еще раз вздохнули и отправились «искать другие следы». А мы с мамой пошли к папе в актовый зал рассказать ему о случившемся. В коридоре из-за поворота торчала голова лабрадора, как будто зависшая в воздухе сама по себе.

– Дебюсси! – Мама радостно протянула к собаке руки. – Дружок, ты не видел, кто забрался к нам в номер?

Пес – я вам точно говорю – хмыкнул и дал от нас деру. Мы с мамой переглянулись.

Клад

На некоторых людей фраза «я же говорила» действует как красная тряпка на быка. Случалось такое с вами? Только что все вокруг кивали и соглашались, что лучше вас предсказывает будущее только ведущий прогноза погоды. Но после волшебных слов «я же говорила…» в вас летят книжки, тетрадки, упреки и угрозы больше никогда не иметь с вами ничего общего.

За ужином я сказала родителям, что Дебюсси – подозрительная собака. И с видом настоящего детектива поправила на носу воображаемые очки. Этот пес перевернул наш номер. Похитил что-то очень важное. И разгуливает по пансионату как ни в чем не бывало.

Родители молчали.

Я повторила:

– Я же говорила… Этот лабрадор – опасный. Ему нельзя доверять. Надо навести справки, на кого… на кого он работает… Вдруг он шпион?

Слова застревали в горле. Они никак не хотели звучать над накрытым к ужину столом. Папа окатил меня строгим взглядом, а мама засмеялась. Всё вместе это было очень неприятно. Лучше бы они кинули в меня тарелкой. Над детективами не смеются!

Ко всему прочему официант принес родителям пасту с морепродуктами, а мне котлету с картошкой, горошком и вареной морковью из детского меню. И он туда же!

– Дорогой детектив. – Папа еще раз посмотрел на меня из-под бровей (и поверх усов). – Мы отправим вам гонорар за работу голубиной почтой, а пока ешьте, пожалуйста, ваш ужин. Остынет. В номере ничего не пропало – я проверил. Только ветер разбросал мои ноты. Но на журнальном столике давно пора было прибраться, так что все к лучшему.

Я ела и настаивала на повторной экспертизе. В конце концов, у меня уже были заготовлены перчатки, ватные палочки, зеркальце и несколько целлофановых пакетов для улик. Не пропадать же добру. Папа согласился быть свидетелем. После десерта.

Мы осмотрели дверную ручку, порожек и тумбочку в прихожей. Ощупали шторы и покрывала на кроватях. Я поковыряла следы на ковре – они почти пропали. Стоп! Я повернула голову к балкону: под креслом лежал неопознанный объект. Папа тоже это заметил. Жестом он остановил меня и медленно двинулся навстречу опасности. Мое сердце билось громче часов с кукушкой, когда папина рука пропала под креслом и… перед нами появился разноцветный, чуть разлохмаченный канатик. Весь в собачьих слюнях.

– Дебюсси просто хотел с нами поиграть, вот и принес свою игрушку! – радостно заключила мама и направилась к двери.

Не надо быть детективом, чтобы понять: она собралась пойти играть с лабрадором.

Ох!

Папа пишет колыбельную

Новый день нашего отпуска начался очень рано. Буквально на рассвете. И вовсе не потому, что папа решил встретить солнце для вдохновения, нет. Нас разбудил детский крик. Он гудел, как колокол. Гремел, как гроза. И клокотал, как закипевшая вода в кастрюльке с яйцами.

Вопли раздавались сразу отовсюду, словно их передавали по радио. Папа подскочил и бросился в мою комнату. Потом в шутку спросил маму, не появился ли у него сын. Сонная мама на всякий случай осмотрела кровать.

Тут ребенок снова закричал – еще громче, еще жалобнее и страшнее.

Похоже, вместе с нами проснулся весь пансионат. Сонные отдыхающие свешивались с балконов и выглядывали в коридор.

Папа решил пойти на разведку.

Над морем летали чайки и поднималась дымка. Молочно-розовая, в цвет маминого маникюра. Совсем скоро, зевая, словно лев, вернулся растерянный папа.

Оказалось, вечером в соседнем корпусе поселилась семья снежных людей из Сибири. Мама, папа и младенец йети. Все шерстяные и лохматые: видны только глаза и кончик носа. Они ехали на конференцию в Альпы, и им надо было отдохнуть пару дней. Под утро младенец проснулся – то ли от морского воздуха, то ли от крика чаек, то ли от жары. И поднял крик.

Теперь отдыхающие и директор пансионата решали, что делать дальше. А с ними и снежные люди. Их густая шерсть развевалась на прохладном утреннем ветерке.

– Может, тебе сочинить для малыша колыбельную? – предложила мама.

Папа только этого и ждал. Он кивнул, натягивая спортивные брюки и свитер (это для йети в отеле было жарко, а для людей морское утро ощущалось довольно прохладным), взял нотный блокнот, чмокнул маму, потрепал меня по голове и снова ушел. Я почти засыпала, но сквозь сон слышала, как в дверях он с кем-то заговорил. Кажется, с Дебюсси.

На завтраке папа появился немного серый и попросил сразу три порции манной каши. Все же непросто вставать на рассвете, когда тебе сорок три.

– Колыбельная почти готова. Не хватает небольшой фразы в конце. Мне бы на ком-то потренироваться.

Слушать колыбельные – не по парку круги наматывать. Я, конечно же, сразу предложила провести испытания на мне. Но тут Дебюсси, не пойми откуда взявшийся у нас под столом, гавкнул и горячо, инициативно задышал. И папа решил тренироваться на нем.

Пока папа почтительно скармливал лабрадору половинку яйца всмятку, в столовую, прячась друг за друга, гуськом вошла снежная семья. Кажется, им было очень жарко: они обмахивались веерами и натягивали на глаза бейсболки. Листья растений, живущие на островке клумбы в самом центре столовой, качались, посылая йети легкий ветерок и прохладу. Громадный шерстяной папа неловко поклонился сразу всем столикам. Мама, чуть ниже его ростом, поправила на шее бусы из крупных цветных камней. На руках она держала крошечного по их меркам малыша. Он тоже был покрыт густой шерстью и сжимал в кулачках лед.

Отдыхающие в пансионате «Морской» были очень приличными. Через две секунды они оправились от шока и опустили глаза в свои тарелки. Йети уселись за свободный стол.

И весь оставшийся завтрак, один за одним, к ним спешили официанты: у снежных людей оказался зверский аппетит! Они доели всю манную кашу, которая уже остыла и была похожа на высокогорный снег. Выпили целое ведро лимонада со льдом. И съели все мороженое. Даже с крошками печенья и сушеным кизилом (бе!).

И когда последний фруктовый лед исчез в недрах их ртов, появился Плёнкин. Сперва он подошел к столу прожорливых отдыхающих, а после – к нашему.

– Все получится, – заверил его папа.

И зевнул.

Папа дает первый концерт

Весь день снежные люди провели в бассейне на заднем дворе. Над ними кувшинками склонялись зонтики. В воду постоянно подсыпали лед из столовой, чтобы мохнатым гостям было не жарко.

Тут же прогуливалась Лариса из парикмахерской, призывно стуча каблуками. Она сделала три круга, как акула вокруг жертвы. Потом присмотрелась к шерсти и ногтям снежных гостей, махнула рукой и ушла на свой цокольный этаж.

Появился и Дебюсси. Лабрадор обнюхал задремавшего папу-йети и тоже удалился.

Любопытные дети выглядывали из-за угла и укатывались кубарем, если кто-то из снежных людей шевелился. Йети-малыш, рано утром напугавший весь пансионат, сладко спал в надувном круге и иногда протягивал к маме розовенькие, свободные от шерсти ладошки. Его мама, сдвинув брови, читала журнал о кулинарии и вязании.

Папа – не йети, а композитор – на пляже не показывался. И мы с мамой расстраивались. Приехал человек в отпуск – и не отходит от пианино! Это никуда не годилось.

Но стоило нам устроиться на лежаках после купания и огорченно переглянуться, как папа помахал нам с балкона.

Он дописал колыбельную.

– После ужина соберемся в фойе. Я сяду за рояль Остролобова и сыграю колыбельную пару раз. Малыша положат в люльку и после унесут в номер. Он точно проспит до самого утра. – Папа сиял, как чистый альпийский снег.

Я спросила, крепко ли уснул Дебюсси после испытания. Папа кивнул и указал себе за спину.

– Да, спит у нас на диване.

Это уже слишком! Чужая, не пойми чья, да еще и слюнявая собака в нашем номере. Я ревновала папу к Дебюсси.

Папа это заметил и рассмеялся. Ну а к кому мне его ревновать, не к йети же?

* * *

За ужином директор пансионата забрался на клумбу посреди столовой, откашлялся и объявил: «Вечером вас ждет концерт. В девять ноль-ноль». Отбросив ложки и вилки, отдыхающие захлопали. Выбежал повар, поймал в кастрюлю луч от самой яркой люстры и направил его на папу, словно софит. Мы с мамой прикрыли ладонью глаза, а папа смущенно привстал, стряхнув с коленок салфетку. Остролобов, стоявший в дверях, поморщился и ушел.

Смокинг, который хранился для большого концерта, папа решил не надевать. Хватило удобных туфель и голубой рубашки с чайками – для настроения. В фойе собрался чуть ли не весь пансионат. Семья снежных людей робко смотрела на остальных отдыхающих сверху вниз.

Конечно, папа, сыграл не только колыбельную.

Сперва прозвучали его «Дождливая соната» и «Египетское танго». Потом, поблагодарив слушателей за аплодисменты, он сыграл «Солнечный ноктюрн». Папа верил, что музыка дарит надежду, и от его игры в фойе стало совсем светло. Поэтому он попросил погасить лампы, усесться поудобнее и поднести люльку с малышом ближе к роялю. А дальше…

Дальше кое-что пошло не по плану.

Доброе утро

Мы проснулись в нашем номере очень рано: свежие, отдохнувшие и очень довольные. Мы – это я и мама. Папа как раз очень устал. Он полночи пытался разбудить своих слушателей.

Оказалось, колыбельная убаюкала не только снежного малыша, но и всех, кто пришел на концерт. И разбудить их было невозможно.

Папа хлопал в ладоши, прыгал, кричал. Объявлял бесплатную раздачу мороженого. А некоторым даже щекотал пятки. Но отдыхающие только переворачивались на другой бок и продолжали сопеть и храпеть.

В итоге папа унес нас с мамой в номер – «уволок добычу в пещеру», пошутил он. И задернул в фойе шторы, чтобы любопытные чайки не налетели на толпу спящих.

На завтрак ему совсем не хотелось идти – он толком не спал три ночи. И вдруг засобирался на пляж:

– Подремлю там под зонтиком.

Странный у папы получался отпуск.

Нам было его очень жаль. Поэтому мама пошла за ним на море, а я должна была на завтраке взять для него манную кашу и принести на пляж. Но кто же знал, что папу ждут в столовой. А его ждали. Вчерашние слушатели.

И когда я переступила порог большого, наполненного звуками и вкусными запахами зала, все взгляды достались мне. В два прыжка ко мне подскочил директор. Йети встали из-за стола и тоже пошли навстречу. Я испугалась, но тут снежные люди впервые улыбнулись. Зубы у них были белые, ровные и красивые – хоть в рекламе снимай.

В общем, все, кто попал на папин концерт, спали сладко и крепко, как в детстве. Все видели волшебные сны. В памяти ожили воспоминания о первой поездке на карусели, новогодней елке, любимом герое сказки или… идеальном розовом маникюре. И все были абсолютно счастливы.

– Гости из Сибири сегодня уезжают… Не даст ли ваш папа еще один вечерний концерт? – робко спросил Плёнкин.

– Только если вы приготовите для него фонтан манной каши, – строго сказала я.

Йети и директор переглянулись и пропустили меня к столику у окна.

Плохая погода

На седьмой день нашего отпуска погода решила сделать перерыв и с самого утра начала портиться. Ветер с моря, выпятив грудь, толкал берег. Потом навалились густые, тяжелые тучи и начал капать дождь.

Выглянув с балкона, папа поймал носом пару дождевых капель. Махнул рукой и тут же скрылся из номера. Скорей побежал к фортепиано, понимаете? Мама посмотрела на сердитое серое море. Потом на дверь, которая медленно закрылась за папой. Тоже махнула рукой – совсем невесело – с потрескавшимся от морской воды и гальки маникюром. И тоже куда-то ушла.

Завтракать я отправилась одна.

Такое утро выдалось у меня впервые за долгое время, и я решила себе ни в чем не отказывать. Съела полтарелки овсянки, засыпав вторую половину изюмом и орехами, и выпила четыре стакана какао, а потом прошмыгнула в кинозал пансионата и взяла целое ведро карамельного попкорна. И спряталась с ним в библиотеке.

* * *

Но к обеду у меня возникло плохое предчувствие – то ли от грозы, то ли от битвы какао с попкорном в моем животе. Ноги сами повели меня на цокольный этаж. Именно там с первого дня, затаившись как дикий зверь, нас с мамой поджидала Лариса со своей парикмахерской.

Еще в начале коридора я почувствовала удушливый запах лака, масок для волос и какой-то цветочной воды. За стеклянными дверями слышалось жужжание-гудение, из которого, словно рыбки из сети, вырывались женские голоса. Аппарат для завивки – большая круглая кастрюля с креслом и лампочками – жевал чью-то голову. Из-под кастрюли струился розовый фартук и торчали в разные стороны руки и ноги. С розовыми ногтями.

Меня затошнило.

Но не зря же я пришла! Что-то важное ждало меня в этом логове лака и начесов. Поэтому я смело открыла дверь и сказала «здрасте». Шум стих. Только кастрюльный аппарат тянул свое урчащее соло, и гудел кран над тазиком для мытья головы. Из-за зеркал выплыла Лариса и распахнула для меня объятия. Я попятилась.

– Моя прелесть! И ты пришла! А твоя мама – тут как тут. Такая она у тебя прелесть!

Хозяйка парикмахерской подбиралась ко мне все ближе и ближе. Отступать было некуда. Я уперлась спиной в ручку двери и кивнула.

– Давай тебе челку сделаем? К первому сентября? Будешь самой модной девочкой в классе! – шипела Лариса. И ее челка тоже шипела, будто заколдовывая меня.

Мои длинные волосы опутали шею, умоляя оставить их в покое. Я закрыла лоб руками и в ужасе замотала головой…

– Люда! Люда, подойди сюда.

Мамин голос был совсем близко, но звучал как будто из глубины.

Под аппаратом для завивки волос сидела моя мама.

Лариса отступила от меня, но всего на пару шагов. Рядом с ней появились еще две женщины в розовом. Их глаза сияли. Одна держала в руках маникюрные ножницы, другая – кисточку для макияжа. Обе разглядывали мои ногти, щеки, ресницы и брови, выискивая изъяны и прицеливаясь. Дамы, остановитесь, мне тринадцать!

Тут аппарат для завивки зашипел, выпуская пар. Космическая кастрюля наконец-то оказалась на планете Земля и отпустила маму. «Не надо», – из клубов пара раздался мамин голос. Женщины в розовом сникли. У них даже ногти перестали блестеть. Но Лариса не сдавалась и робко, но хищно повторяла:

– А может… Может… – Она хрустнула пальцами с длинными ногтями. – Может, мы хотя бы вашего прелестного Аркадия подстрижем? Он у вас немного оброс.

Клубы пара рассеялись, и я увидела маму. В этот момент она сама могла подстричь кого угодно.

Папа теряет лицо

Прежде чем вы узнаете, что же с мамой сделали в парикмахерской пансионата «Морской», я расскажу вам историю.

Когда мне было четыре года, к нам в гости из Финляндии приехала мамина одноклассница Женя. В ее красивом пластиковом чемодане было много сокровищ: журналы с модными платьями «Беда», шоколадные кролики, мармеладные котята, червяки-тянучки, кукла Вамби и три банки крема «Неверя» – для лица, для рук и для тела. Крем, конечно же, предназначался для мамы. Она расставила эти банки по периметру квартиры, как охранные корабли в игре «Морской бой». Одна, со средством для лица, контролировала ванную. Другая, с кремом для рук, – кухню. Банка с целительным бальзамом для тела сторожила спальню. Обычно она стояла высоко-высоко на полке рядом с платяным шкафом, но однажды мама переставила ее на тумбочку, когда вытирала пыль. Это была стратегическая ошибка.

Закончив с уборкой, мама убежала за овощами и фаршем для супа. Я осталась дома одна. Мне было четыре года, и слова родителей иногда надолго застревали в моей голове. Случилось это и тогда: перед выходом мама разглядывала себя в зеркале, щипала себя за бока и щеки и вздыхала: я некрасивая.

И вот я, смелая маленькая девочка, решила ей помочь. Пока мама ходила по рынку между овощными и мясными рядами и выбирала помидоры, сыр и редиску, я взялась за дело. Банка с кремом для тела как раз стояла на высоте моей вытянутой руки. Вместе с ней, словно в сказочный лес, мы отправились в шкаф с мамиными платьями! В платяном лесу мы с банкой щедро и жирно намазали все юбки, шлейфы, складки, пояса, пуговицы и молнии – всё, до чего могли дотянуться. Мы очень старались, чтобы мама, когда наденет какое-нибудь платье, юбку или костюм, вся пропитывалась кремом и становилась красивая.

Ох… что было потом, мама и сейчас без смеха рассказать не может. Почти все платья были испорчены. Они не отстирывались, и химчистка их не брала. Драгоценного редкого крема в банке не осталось. А папа в тот вечер ужинал бутербродом с колбасой и половинками редиски. Мама плакала, тоскуя по платьям, и смеялась: теперь-то она – точно самая красивая.

Она и сейчас была у меня самой красивой. Как Лариса ни старалась, ей не удалось испортить мамино ласковое выражение лица, мягкую улыбку и румянец. Но вот папа точно не сразу привыкнет просыпаться рядом с куклой Вамби. Куклой, у которой на голове одуванчиком лежали взбитые белые кудряшки, нарисованные брови удивленно торчали уголками вверх, а розовые ногти кричали что-то про сладкое и приторное.

И это еще маме не успели сделать перманентные синие стрелки на глаза и татуаж губ. Я все же вовремя пришла.

Как и следовало ожидать, вернувшись из актового зала, папа начал страшно ругаться. Он размахивал руками и кричал, что жена известного композитора не может выглядеть как кукла, что это неприлично и безвкусно. Мама слушала молча, потому что сама была очень расстроена результатом. Она тихо глотала слезы и пыталась стереть острые темные брови, впившиеся ей в лицо.

Мне было так жаль ее и так стыдно за папу, что я тоже сперва затопала ногами, а после заплакала.

– Папа! Ты совсем не обращаешь на нас внимания! А мы – в отпуске. И ты – в отпуске!

Мои слова вылетели с балкона, стайкой птиц облетели пляж, вернулись назад, стукнулись о люстру и мелкой крошкой осыпались нам на голову.

– Да, я похожа на сахарную вату, – сказала мама. – Но зато ты вспомнил, что у известных композиторов есть жены.

Ох, это была недолгая, но такая напряженная сцена.

Если бы это была музыка, подумала я, у дирижера начались бы судороги, а у музыкантов от усердия и напряжения выступил бы пот. Палочка дирижера рисовала бы в воздухе зигзаги, щеки саксофониста бы посинели, а у скрипки бы закружилась голова – так сильно ее бы раскачивал в разные стороны скрипач.

Но в нашем номере не было оркестровой ямы. Зато внизу уже шумели отдыхающие – они шли на ужин. И папа, вслушавшись в осколки моих слов, побледнел, покраснел, почесал лысину и – попросил у мамы прощения. Он попросил прощения и у меня. И убежал на стойку регистрации вызывать такси.

– Мы поедем ужинать в ресторан. Я закажу кабриолет. – Он почти вышел в коридор, но вдруг заглянул назад и робко попросил маму: – Но ты, пожалуйста, не крась губы розовой губной помадой.