Текст книги "Папа едет на море"

Открытка

У отдыхающих в пансионате своих почтовых ящиков не было. Письма и газеты приносили по утрам и оставляли у каждого номера в коридоре. Иногда их просовывали в щель под дверью. Тогда жители пансионата, только проснувшись, сразу разворачивали огромный бумажный парус и читали свежие новости.

Сегодня утром вместе с газетой у нашей двери лежала открытка.

На рыхлой, пухлой бумаге акварелью был нарисован берег с яхтами, чайки и бегущий по пляжу человечек. А на обратной стороне – красивым, жирным почерком кто-то писал на французском. Папа вертел открытку перед глазами, нюхал ее и смотрел на свет. Но кроме французских круглых слов она больше ничего сказать не могла.

– Нужен словарь, – и папа отправился на утреннюю пробежку в библиотеку. На завтрак, ровно к подаче манной каши, он вернулся с листком – расшифровкой акварельного послания. Листок говорил:

Уважаемый Аркадий!

Мы, Общество Свободных Бегунов, отправляемся в забег «Лазурный берег – Африка». Мы проложили интересный маршрут и окажемся на вашем побережье, пробежав мимо пансионата, где вы отдыхаете.

Ваша музыка часто помогает нам настроиться на забег – и мы хотели бы пригласить вас пробежать часть пути вместе с нами.

Если вы готовы, позвоните по номеру 37-56-48-1 – и наш координатор поможет все организовать.

Ваши

Поль,

Артур,

Николя,

Патрик,

Жоффе,

Алекс,

Рудди,

Элиот

и маленький Клаус

Папа довольно щурился и ел кашу, а мама рассматривала картинку с Лазурным берегом.

– Забег по пляжу – это, наверное, приятно, – предположила она.

Папа кивнул, надул щеки, чтобы остудить полную ложку манки, и изобразил морской бриз.

– Бежишь, тебя обдувает ветер, летят брызги воды. Хорошо…

Администратор любезно помог папе дозвониться до координатора Бегунов. Дебюсси вертелся у папы под ногами и упрашивал дать ему понюхать открытку. Ну какой же любопытный пес!

Координатор – будто ждавший звонка папы – очень радостно протараторил по-русски текст из открытки про музыку и маршрут, а после сообщил, что бегуны будут на побережье уже завтра. От папы требовался размер одежды и обуви. И зачем-то – шапки. Размера шапки папа не знал и попросил меня сбегать на пляж к маме и уточнить у нее. А сам пока просто сообщил координатору, что он лысый, если это вдруг важно.

«Завтра утром за вами приедет машина и доставит вас к старту. Членский взнос с вас брать не будем!» – радостно заключил голос на другом конце провода.

Папа хмыкнул и сообщил, что будет завтракать и работать до одиннадцати утра, а после – готов выдвигаться.

Флажки и ленточки

Совсем поздно вечером вокруг нашего пансионата началось бурление и брожение: ко входу подъезжали машины, всюду бегали рабочие, растягивали ленты с флажками, расставляли прожекторы и какие-то будки и тумбы. Директор Плёнкин, заложив руки за спину, прохаживался по фойе и мраморным ступеням лестницы и раздувался от гордости.

– Такой важный забег. Столько хлопот, – приговаривал он, пока рабочие обегали его со всех сторон. Флажки тянулись прямо к пляжу и уходили к морю.

Утром на завтраке за нашим столиком зазвучала французская речь: папа повторял самые важные слова и фразы. Например, такие:

Здравствуйте!

А вы на каком инструменте играете?

У вас классные кроссовки!

Можно мне круассан?

Спасибо!

Я устал…

Нарепетировавшись, быстро позавтракав и похрустев пальцами перед инструментом в актовом зале, папа облачился в спортивный костюм. Это были голубые шорты, белая футболка и кепка в шашечку, которую он надевал только по особым случаям. Машина – длинномордая и очень серьезная – подъехала ко входу в пансионат ровно в одиннадцать. Известный композитор помахал нам рукой и нырнул в ее приоткрывшееся брюхо.

* * *

За ночь парк и пляж превратились в спортивный проспект с трибунами, питьевыми фонтанчиками и станциями для переодевания. Кажется, готовились не к забегу, а к авторалли «Уравнение 7». На дорожках пальмами возвышались башенки из шин. Рабочие в черно-белых футболках, с секундомерами в руках сновали между будками на пляже. Где-то у берега появился совершенно незнакомый сияюще-белый корабль. Мы с мамой только пожимали плечами и ничего не могли понять.

К полудню трибуны начали заполняться. Собрались отдыхающие из нашего пансионата и соседних отелей и санаториев. Пришли французы – они прибыли вечером вместе с флажками и прожекторами. Их было очень много, они широко улыбались и разминали кисти рук.

Около полудня дорожка из флажков задрожала от напряжения, а вдали показались разноцветные точки. Постепенно они превращались в фигурки бегущих людей. Мы с мамой заняли стратегический пост – уселись в кресла на своем балконе. Рядом улегся Дебюсси. Так нам было видно и центральную аллею, и парк пансионата, и набережную с пляжем.

Среди бегущих нашего папу мы узнали сразу: ему выдали футболку со скрипичным ключом. На майках других бегунов тоже были символы разных профессий: шестеренки, ножи и вилки, книжки, телескопы, иголки с нитками, цветы, а у одного мальчика – мороженое. Наверное, это был маленький Клаус.

При виде бегунов толпа оживилась. Французы на трибунах начали аплодировать – очень громко, часто и размашисто. Теперь-то понятно, зачем они разминали руки. Отдуваясь и потея, они хлопали так, будто на них налетела тысяча комаров. Дебюсси радостно лаял, прыгал по балкону и вилял полумесяцем-хвостом.

Клаус, по-моему, улыбался шире всех и слал трибунам воздушные поцелуи. Один из них, кажется, долетел до нашего балкона.

Рядом с бегунами бежали фотограф, видеооператор и повар, который забрасывал спортсменам в рот кусочки буженины, красной рыбы и маленькие сладкие помидоры. Фотограф крупным планом снимал сосредоточенных взмокших бегунов и успевал щелкать собравшихся зрителей и флажки, красиво развевающиеся на ветру.

Даже с балкона мы с мамой заметили, как все происходящее удивляет папу. Он растерянно крутил головой, явно не понимая, что происходит.

Директор пансионата развернул на набережной плакат с надписью «Tui Tui» и взял музыкальные тарелки, которые принес из фойе.

Тыдымс!

Тут, подбежав к пляжу, бегуны вдруг замедлились и свернули к большой будке. Из нее выскочили двадцать рабочих – тех, что утром тренировались с секундомерами. В руках они держали скафандры! Самые настоящие. От них тянулись трубки с воздухом и какие-то провода, которые вели прямо к лайнеру у берега. Мы с мамой даже рты не смогли закрыть от удивления. Папа явно не успевал сопротивляться судьбе и был быстро одет в скафандр. На повара, фотографа и видеографа тоже надели подводное снаряжение, чтобы они последовали за бегунами по дну моря.

Зрители на трибунах привстали и затихли – все, кроме аплодирующих, потных французов. А десяток бегунов, папа и несколько рабочих, тоже в скафандрах, отправились в море. В окошках папиного огромного шлема сияли его вспотевшая лысина и полные вопросов (на французском языке?) глаза.

Наверное, если бы человечество высадилось где-нибудь на другой планете и космический корабль упал рядом с морем, это выглядело бы примерно так же. Медленно, вязко бегуны опускались в воду. Они волокли за собой кольца трубок и шнуров и махали трибунам, зрителям и фотографу большими перчатками.

Французы с посиневшими от оваций ладонями шустро перепрыгнули на борт лайнера. У всех отдыхающих, как у нас с мамой, не закрывались рты. А директор Плёнкин бегал вдоль набережной и всматривался в воду, в которой скрылись спортсмены. Рабочие уже сворачивали флажки и будки и грузили их в машину, чтобы следовать на другой конец берега и встречать бегунов там.

Ох!

Что было потом

Вот бы мы могли тоже погрузиться под воду или хотя бы посмотреть прямую трансляцию с видеокамеры. Наверное, тогда мы бы много чего увидели. Огромные валуны, обросшие цветными водорослями. Пробивающиеся, как струны, сквозь толщу воды лучи света, совсем темные дыры – там, куда свет уже не проникает. И много-много рыб. Больших, маленьких, плоских, как тарелки, плавающих стаями и поодиночке, застывших в воде плашмя или вертикально. Мимо нас проплывали бы медузы, переливаясь радужными ободками. И, может быть, нам бы даже встретился дельфин.

Еще мы услышали бы гулкие шаги: ведь водолазные ботинки подкованы свинцом и весят по десять килограммов каждый! И, конечно, у нас в ушах гудели бы голоса неутомимых бегунов. Но как они могли говорить под водой?

Оказалось, кроме трубки с воздухом, к шлему каждого бегуна тянулся телефонный провод. Он доставлял усталые вздохи и охи бегунов наверх, в телефонную будку на белоснежный корабль, а после разносил их по наушникам в шлемах. В мешанине голосов папа мог разобрать только звонкий смех Клауса и суровый булькающий голос самого старшего француза Жоффе. Он владел рестораном, у которого было целых четыре Вымышленовских звезды.

Но это было видно и слышно только под водой. А мы по-прежнему стояли на балконе и хлопали глазами.

– Мама… а где наш папа? – Я зашла в номер. Нам срочно требовалось остыть от солнца и эмоций.

Открытка красиво лежала на столике. Мама растерянно смотрела на море и кусала губы. Дебюсси вилял хвостом и скулил: он тоже переживал.

– Папа слишком любит фортепиано и музыку. Он не уплывет далеко, – заключила мама и пошла переодеваться в купальник. Мне показалось, что лабрадор утвердительно кивнул.

* * *

И как же мама была права! Где-то через час из сияющей границы моря и неба появилась моторная лодка. Она белоснежно прыгала по волнам, словно счастливый щенок, и везла к нам папу. Папа держал в руках шлем от скафандра, стирал с лысины пот, брызги волн и махал рукой зрителям на пляже.

На берегу его тут же попытались окружить любопытные отдыхающие, администраторы пансионата и директор Плёнкин. Но мой папа ловко вынырнул из круга и убежал в номер. Мы следовали за ним.

– Это так странно! – только и смог сказать папа, плотно закрыв за нами дверь.

(Нужно напомнить, что мой папа когда-то работал личным водителем русалки, сочинителем мороженого, королем музыкального племени и даже высоким добрым человеком. Что же могло так его удивить?)

– Не понимаю, зачем ради пробежки устраивать столько всего? Флаги, трибуны, скафандры! Корабль! – Папа кружил по номеру и бутылка за бутылкой пил минеральную воду. – Я опомниться не успел, вокруг меня все это закрутилось. Мы еле успели пожать руки друг другу, и то на бегу.

Мама успокаивающе погладила папу по руке.

– Уму непостижимо… Футболку, – (папа все еще был в футболке со скрипичным ключом), – они шили на заказ. Шлем тоже сделали специально. Такой огромный! И теперь обещают прислать мне сертификат об участии в ультрамарафоне Свободного Общества Бегунов. И фото.

– А как там – под водой? – спросила я.

– Красиво. Рыбы, водоросли, много света и все гудит, как оркестр перед концертом. В том числе и голоса бегунов. Они все время болтали между собой по телефону! Я видел затонувшую лодку, целый табун барабулек и общежитие крабов. Но останавливаться было нельзя – лайнер шел над нами и тянул трубки вперед.

– Как же ты остановился и вернулся на берег? – с волнением спросила мама.

– Я… попытался сказать по-французски «Я устал» и даже «У вас классные кроссовки», но понял, что меня никто не слышит. Поэтому я три раза прокричал, что хочу круассан. И это сработало! Оператор ответил звонким «ок», и за телефонный провод меня подняли на палубу. Кажется, никто из бегунов даже не заметил пропажи…

И да, потом лодочник мне признался. Мое участие понадобилось, потому что в следующий раз они хотят сделать забег с оркестром. Представляете? Чтобы оркестр бежал рядом с ними и играл. Но для этого – оказывается – надо увеличить членский взнос.

– И, наверное, для саксофониста и скрипача нужна будет целая воздушная капсула. – Мама постучала ногтем по водолазному шлему.

– Я сделаю из него аквариум, – кивнул папа. И пошел в душ, слегка подпрыгивая, будто все еще шел по дну моря в тяжелых ботинках.

Ну и денек!

Папа становится доктором

С тех пор как папа стал композитором, он начал вставать совсем рано. Только солнце поднимется – он уже чистит зубы, вытирается полотенцем, отжимается, приседает и садится за работу. Утро для него – самое чистое и легкое время. Музыке ничего не мешает. Она сама собой льется папе в уши, из папиных ушей – на клавиши фортепиано, а после – в нотный блокнот.

На море папа тоже не изменял своим привычкам. Вынырнув из-под маминой руки, он делал минимум десять отжиманий, пять раз задерживал дыхание и уходил в тайный актовый зал.

Тут я и заставала его по пути на пляж. Но одним солнечным утром вместо меня его нашел директор пансионата.

Откашлявшись, он склонился над папой и прошептал, будто боялся кого-то разбудить.

– Уважаемый Аркадий, не будете ли вы так любезны познакомиться с моей женой Розой? Которую ночь не спим, нужна ваша помощь.

Папа, признаться, смутился от таких откровений. Даже руки с клавиш убрал.

– Конечно… А в чем, собственно, дело?

– Дело в том, что она… Как бы сказать… Поет. Одну и ту же песню. Никаких сил нет. И у нее, и у меня уже голова раскалывается. Под глазами синяки. Но она поет и поет.

Папа нахмурился и тяжело вздохнул. Если бы я стояла рядом, то по его морщинкам сразу бы все поняла. Музыкальная тараторомузелла!

Эта зараза проникает в организм ослабленного восприимчивого человека и устраивается там поудобнее. Внутри у несчастного начинают звучать самые тоскливые, бессмысленные и прилипчивые песни, которые и в ду́ше-то стыдно петь. А тут инфицированный начинает исполнять их везде: в гостях, на пляже, в туалете и даже у зубного врача.

За ужином, когда официанты разносили полные кастрюли молочного супа, Плёнкин появился снова. Официанты одернули жилетки и стали разносить суп еще быстрее. Директор натянуто улыбнулся маме, отметив ее прическу и брови. Потом склонился над папой, как лампа на коленчатом штативе, и что-то тихо забормотал. Папа понимающе кивнул, извинился перед нами, убрал салфетку с колен и отправился за несчастным мужем поющей жены в темноту коридора.

Жена директора была высокой и рыжеволосой, с низким голосом и печальными глазами. Сидя в недоступной для всех части пансионата, она мурлыкала, и выла, и выстукивала пальцами одну и ту же мелодию. Прошлым летом эта песня звучала из каждого утюга.

Пленница песни покачивалась на пуфике и выла:

 
Но-о-о-о мо-о-о-ой ко-о-о-от,
Свитый из лап и усо-о-о-в,
Всем моим бе-е-е-едам назло-о-о-о…
Вовсе не так уж блох.
 

У бедного директора задрожал подбородок. На него больно было смотреть.

Папа тут же взял ситуацию в свои руки. Он попросил Розу сделать пару глубоких вдохов и выдохов и рассказать, где она услышала эту песню.

– На пляже, – всхлипнула она и затянула: – Скво-о-о-озь двери, дождь и гро-о-о-о-о-зы…

В тот вечер папа узнал, что Роза училась классическому танцу, любила инструментальную музыку и даже ездила в Москву на концерт Феодора Терезиса. А еще ценила творчество «АББЫ» и Шнитке.

Правда, любимых пластинок здесь у нее не было. Снотворного и берушей для мужа – тоже. Папа прощупал Розе пульс. Осмотрел горло. Заглянул в красные от недосыпа глаза.

– Завтра я выпишу вам лекарство, – пообещал он и направился в актовый зал.

«На дымоходе в шахматы играют»

У людей часто возникают навязчивые идеи. Например, папе как-то раз понадобился идеальный журнал со сканвордами и анекдотами. Чтобы хорошо проводить время в туалете. Поиски затянулись на три недели: то вопросы попадались легкие, то анекдоты скучные. И вот, когда образцовый сборник наконец нашелся, появилась новая проблема. Разгадать сканворды было невозможно, а анекдоты быстро стали несмешными: в туалете над каждым из них каждый из нас уже посмеялся.

* * *

Тараторомузелла вцепилась в жену директора, как продавщица чурчхелы на пляже. Роза ждала папиных назначений в бассейне. На голове у нее стоял стакан со льдом. Для охлаждения вокального пыла. Рядом с бортиком, будто поджидая папу, лежал лабрадор Дебюсси, закрыв морду лапами. Роза пела.

– Доктор! Простите, Аркадий! Как я рада вас видеть! – забасила она, выбираясь на сушу. Папа откашлялся и попросил ее отнестись к заданию серьезно, даже если оно покажется ей смешным или глупым. Роза послушно кивала, капая растаявшим льдом на папин блокнот.

Пока папа прописал ей слушать вот такие композиции:

«БУРАТИНО» И «ЛЕГИОН ВРЕДНЫХ КОЗ» В ИСПОЛНЕНИИ ЭЛЛЫ ПРИМАДОННАЧЕВОЙ,

BABE, YOU CAN BITE MY BAR И VER-MICHELLE ГРУППЫ «ФЛАЙТЛЗ»,

ПЕСНЮ «ИННА» ГРУППЫ «ИННА-ИННА»

И «ПАРАПЛАН» ЛИВЕРИЯ ВАЛОНТЬЕВА.

– А завтра мы приступим к следующему этапу лечения, – пообещал он.

За ужином папа признался, что сам такую болезнь никогда не лечил. Но он точно знает: чтобы выздороветь, надо сбить эту инфекцию с толку. Сначала поменять местами слова внутри песен, а потом – перемешать тексты и мелодии.

– Тараторомузеллы – очень системные существа, – сказал папа. – Они выросли из маленьких музыкальных вдохновений, но неудачно мутировали. Если нарушить их планы, они теряются, расстраиваются и сами собой уходят.

Мы с мамой переглянулись и, кажется, подумали об одном и том же… А вдруг папа сам заразится тараторомузеллами?

Шипы и розы

Если днем случается что-то очень необычное или я сильно переживаю, мечтаю и чего-то боюсь, ночью мне обязательно снятся кошмары. Это не просто ужасные сны, в которых меня преследуют привидения, учителя из школы или стоматологи. Это целые триллеры, драмы и сериалы о потусторонних мирах со мной в главной роли.

На этот раз в мою голову забрался страх, что папа сам заболеет приставучими, надоедными песнями. Всю ночь я ворочалась в кровати. И буквально уворачивалась от стонов и скрипов оркестра, играющего «Кота» и «Инну». Папа выходил на сцену и вместо своих произведений исполнял «В траве кузнел сидечик» или «На дымоходе в шахматы играют». Представляете, какой ужас?

Но у папы был отличный музыкальный иммунитет! После общения с поющей пациенткой наш известный композитор не утратил ни гармонии, ни чувства ритма. Разве что иногда неожиданно менял тональность. И выдавал легкие джазовые импровизации.

Вторым этапом лечения стал концерт. Об этом мы узнали даже не от папы, а из афиш и объявлений, расклеенных по пансионату. Плёнкин все-таки добился своего. Видимо, он так сильно хотел, чтобы папа сыграл для отдыхающих, что даже тараторомузелла решила ему помочь.

Афиши, сжимавшие в правом верхнем углу алую розу, сообщали, что:

СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ В АКТОВОМ ЗАЛЕ БОЛЬШОГО КОРПУСА СОСТОИТСЯ КОНЦЕРТ.

ВОКАЛ: РОЗА ПЛЁНКИНА.

АККОМПАНЕМЕНТ И ИДЕЯ: АРКАДИЙ ГЛУШКОВ.

СБОР ГОСТЕЙ В 19:00.

Насчитав седьмую афишу, после пляжа и вместо обеда мы с мамой отправились в актовый зал. Шли молча, но мне казалось, что я слышу мамины мысли. Она вспоминала, как папа кружил по гостиной в номере и возмущался:

– Директор при каждой встрече говорит о концерте. Это просто бестактно! Нам не надо было сюда ехать!

А мама говорила, что куда бы папа теперь ни приехал, от него будут ждать музыку.

– Но, конечно, ты имеешь право отказаться от любых выступлений.

И папа отказывался – наотрез.

* * *

– Что-то мне совсем не хочется есть, – расстроенно сказала мама. У нее весь загар испарился из-за этих афиш. Мы шли по коридору к актовому залу. Лампочка у нас над головой замигала. Я потянула на себя тяжелую дверь. Мне было жаль, что тараторомузелла вмешалась в нашу жизнь. Мама сдвинула брови, сжала кулаки и шагнула в зал.

Папа сидел за пианино и прямо спиной чувствовал, что у нас к нему вопросы. От хлопка двери пушистые волосы вокруг его лысины шевельнулись. Мне стало не по себе. Особенно когда я увидела, что рядом с папой, у фортепиано, стоит Роза. В этот момент она закатила глаза, глотнула воздуха и забасила:

 
Тамаг-о-о-очи черррррные,
Тамагочи стрррррастные,
Тамагоччи ждучие, голодные – ужа-а-аасные…
 

Важное уточнение: мама ненавидела эту песню больше всего на свете. Понимаете? Как я ненавижу борщ с пампушками и колючие колготки зимой.

И вот теперь по актовому залу волнами катился этот музыкальный ждучий голод. Слава богу, увидев нас, Роза замолчала. Под скрип паркета мы с мамой тихо двинулись к сцене. Кажется, мы ступали нога в ногу. И чуть пригнулись. И даже крались. Медленно, будто в фильме ужасов, папа обернулся.

Его усы приветственно встопорщились.

 
Как люблю-у-у я вас, как бою-у-усь я вас.
Знать, кормила вас я в недобрррррый ча-а-а-ас.
 

Роза зачем-то снова загудела и зарычала.

С тонущего корабля первыми убегают крысы. А из актового зала первым удрал Дебюсси. Он прижал уши, поджал хвост и поспешил к выходу, ворча что-то под свой собачий нос. Наверное, нюх подсказывал ему, что дело пахнет не очень.

Я посмотрела на маму. Роза и папа тоже посмотрели на маму. Мама, выпрямив спину, провела пальцем по крышке инструмента и посмотрела в окно. Алое солнце отражалось в ее блестящих глазах.

– Рада, что вам стало лучше, – обратилась она к Розе, будто открыла нараспашку морозильную камеру. – Красивые афиши.

«Может, афиши нарисовали чьей-то кровью?» – подумала я.

Мамины слова повисли на люстре под самым потолком и расселись, как голуби, у папы на плечах.

– Я не успел сказать. – Папа виновато опустил голову. – Концерт будет небольшим. Терапевтическим.

– Террррапевтическим? – Мама словно ножом прорезала воздух. Из окна полился закатный вишневый сок.

Жена директора уже открыла рот, чтобы что-то сказать, но папа приложил палец к губам – очень печально и не глядя на маму.

– Роза, молчите. Иначе потеряем весь эффект.

– Прекрасный выбор песни для концерта. До встречи. – Мама сухо кивнула Розе и пошла к двери.

Вот вы – что бы сделали на моем месте? Попытались разрядить обстановку шуткой? Или схватились за живот, будто у вас приступ аппендицита? Присоединились бы к маме? Или остались поддержать папу?

Я вот растерялась. И ужасно обрадовалась, когда увидела в окно Ларису.

– До встречи на концерте! – повторила за мамой я и убежала. На цокольный этаж.