Текст книги "100 знаменитых москвичей"

Зверев Анатолий Тимофеевич
(род. в 1931 г. – ум. в 1986 г.)

Известный русский художник-авангардист, большой мастер портрета, пейзажа и натюрморта, создатель циклов графических работ, автор более 30 тысяч произведений. Участник Третьей выставки молодых художников Москвы и Московской области (1957 г.); многочисленных выставок за рубежом (в Париже, Сан-Франциско, Нью-Йорке, Сен-Реституте, Лугано, Далласе, Копенгагене, Гренобле, Вене, Западном Берлине, Сент-Луисе, Монжероне, Джерси-Сити, Венеции, Лондоне, Туре, Шартре, Женеве, Денвере и др.). Обладатель золотой медали VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве (1957 г.).

«Гений человека всегда одновременно и его рок». Эти слова С. Цвейга удивительно точно отражают судьбу Анатолия Зверева, в которой жизнь и творчество составляют единое целое. Художник жил по велению своей гениальности, и потому его биография была так же далека от общепринятых мерок, как великое искусство – от обычного добротного ремесленничества. Превыше всего на свете он ценил независимость и искусство и ненавидел всяческие условности, отнимающие время и энергию у творчества.

В работе самым важным и дорогим для Зверева был процесс «творения» и то впечатление, которое производил он на окружающих. Ведь в отличие от других художников все свои произведения он создавал не в тиши мастерской, а непосредственно на глазах у зрителей, поражая легкостью, артистизмом, неистощимой фантазией и импровизацией. Каждый, кто присутствовал на таких творческих сеансах, соприкасался с чудом, таинством рождения шедевра.

Слава, звания, деньги – все эти желанные житейские атрибуты спокойного и благополучного существования были для Зверева не существенны. И хотя большую часть жизни он не имел своего угла, одежды, нередко голодал и часто бывал битым, никогда не жаловался, не сетовал на свою неустроенность и неприкаянность. И не страдал от общественного непризнания.

Лишь о маленьком отрезке биографии художника можно сказать – «все как у всех», уложив события в обычные рамки анкетных данных: родился, учился, работал. Об этом сам Анатолий Тимофеевич рассказал в «Автобиографии», снабженной причудливым посвящением «Тебе, Тибету» (художник любил вращать корневую структуру слов, придумывая оригинальные логаны). Из нее известно, что родился он в Москве в бедной простой семье: отец – тамбовский крестьянин из старинного рода иконописцев, инвалид Гражданской войны, почти лишившийся зрения, мать – рабочая.

О своих детских годах художник рассказывал немногословно: «Учился очень неровно и имел оценки всякие: по отдельным предметам или "отлично", или контрастное "два". Впоследствии мне удалось каким-то образом окончить семилетку и получить неполное среднее образование, чем я гордился перед самим собой, кажется, больше, нежели перед другими. Детство в основном проходило дико, сумбурно… Желаний почти что никаких, кажется, не было».

Живопись вошла в жизнь Анатолия как будто случайно. «Что же касается искусства рисования, – писал он, – то художником я не мечтал быть. Но очень хотелось, чтобы троюродный брат рисовал мне всегда коня. Тем не менее рисование мне, по-видимому, удалось, и впоследствии оно так или иначе прижилось. Когда был в пионерском лагере, не стесняясь могу сказать – создал шедевр, на удивление руководителя кружка: "Чайная роза, или Шиповник", а когда мне было шесть лет (еще до упомянутого случая), изобразил "Уличное движение" по памяти…»

Это детское «творчество» было прервано войной. Вместе с родителями и двумя сестрами десятилетний Анатолий оказался в Тамбовской области. Потом были трудные годы военной разрухи. И лишь после войны в его альбомчике «появились рисунки черной тушью, исполненные пером». Талантливый подросток продолжал любительские занятия рисованием, живописью, лепкой и гравюрой по линолеуму в московских домах пионеров и студиях для взрослых. А затем пошел учиться в ремесленное училище на маляра.

В 1951 г. Зверев поступил в Московское художественное училище им. 1905 года, но уже с первого курса был отчислен, по одним данным, «из-за внешнего вида», по другим – «из-за богемно-анархического поведения». Видимо, имели место обе причины, так как юноша, живший в тяжелых материальных условиях, действительно выглядел не лучшим образом, а характер имел гордый и независимый.

Звереву ничего не оставалось, как податься в маляры. Он работал в московских парках: благоустраивал детские площадки, красил заборы и скамейки, поправлял песочницы и грибки. Занятий живописью не оставлял. Правда, денег на краски не было, и он зарабатывал их игрой в шашки.

Вот, собственно, и все, или почти все, чем была «богата» житейская биография Зверева. Но вслед за этим началась непростая биография творца, способного, по словам искусствоведа С. Кускова, «превращать в живопись буквально все, что попадало в поле его внимания». Она окружена различного рода мифами, слухами и легендами, наполнена многими интересными, а порой и судьбоносными встречами. Первая из них произошла у Анатолия в начале 1960-х гг. в парке «Сокольники» с известным актером Камерного театра Александром Румневым. Этот утонченный ценитель искусства стал свидетелем любопытной сценки. Он увидел, как один из рабочих парка – бледный худощавый паренек в слишком большом для него овчинном тулупе и разных сапогах – хромовом и кирзовом, принес ведра с белилами и киноварью. Подойдя к фанерному щиту, он начал с небрежным артистизмом водить по нему обычным кухонным веником, поочередно опуская его в ведра с красками. И буквально через несколько минут на грязной фанере «поселились» диковинные птицы, яркие и лучистые. Румнев понял, что перед ним – несомненный талант, самородок. Они познакомились.

Александр Александрович стал первым меценатом, принявшим участие в судьбе Анатолия Зверева. Он приютил его у себя в доме и познакомил со многими представителями художественного мира столицы. Вскоре юноша попал в дом известного коллекционера Георгия Дионисовича Костаки, который был не только собирателем произведений русского авангарда 20-х гг., но и живо интересовался творчеством современных художников московского андеграунда. Именно здесь Зверев начал проводить свои виртуозные художественные сеансы. Рисовал много, жадно, истово, рождая нередко за одну ночь по нескольку десятков работ. Часто присутствовавший на зверевских сеансах известный дирижер Игорь Макаревич вспоминал: «Во время работы Зверев достоин камеры Клузо. Им овладевает исступление: рука, как бы управляемая приказом, выбрасывает бурный поток образов, за которым едва успевает мысль. И такая быстрота переходов мысли, что некоторые картины Зверева тому, кто видит их рождение, представляются художественными энцефалограммами». Это были портреты самого хозяина дома – Г. Костаки и его гостей, представителей московского бомонда и художественной интеллигенции, натюрморты, пейзажи, графические иллюстрации к произведениям литературы.

Художник мог работать чем угодно, используя для этого любые подходящие, по его мнению, предметы. Его коллега Дмитрий Плавинский рассказывал: «Анатолий работал стремительно. Вооружившись бритвенным помазком, столовым ножом, гуашью и акварелью, напевая для ритма: "Хотят ли русские войны, спросите вы у сатаны", – он бросался на лист бумаги, обливал бумагу, пол, стулья грязной водой, швырял в лужу банки гуаши, размазывал тряпкой, а то и ботинками весь этот цветовой кошмар, шлепал по нему помазком, проводил ножом 2 – 3 линии, и на глазах возникал душистый букет сирени!» Подобным образом Зверев создавал и один из своих шедевров, за который получил золотую медаль на VI Всемирном фестивале молодежи и студентов в 1957 г. Один из американских корреспондентов, бывший очевидцем этого, писал: «Наши рассчитывали ошеломить русских потоком "агрессивных" абстракций. Сняли пенки с самых авангардных течений и всей этой эклектикой надеялись нокаутировать социалистический реализм. Живописный конвейер вертелся без перерыва. Не успев "прикончить" один холст, хватали следующий. Русские растерялись. Такие темы оказались для них неожиданностью. Воспитанникам академистов ничего не оставалось, как доказывать правоту словами. Спорили энергично. Нас обвиняли в уходе от социальных проблем. Мы возражали: сначала научитесь свободно обращаться с материалом! Это продолжалось до тех пор, пока в студии не появился странноватый парень с двумя ведрами краски и с намотанной на палку тряпкой для мытья пола. Раскатав холст, насколько позволяло помещение, он выплеснул на него оба ведра, вскочил в середину сине-зеленой лужи и отчаянно заработал шваброй. Все не заняло и десяти секунд. Мы замерли от восхищения. У наших ног распростерся огромный женский портрет, исполненный виртуозно, изысканно, с тонким пониманием. Парень подмигнул кому-то из остолбеневших американцев, хлопнул его перепачканной ладонью ниже спины и сказал: "Хватит живописью заниматься, давай рисовать научу!"»

Несмотря на столь ошеломляющую скорость и технику работы, картины Зверева в большинстве своем не были виртуозными поделками. Они поражали мыслью, точностью характеристики, удивительным способом подачи сюжета. В них не было беспредметности, напротив, его живопись отличала фигуративность, узнаваемость, которым не мешали экспрессия и чувственность манеры письма. Особенно интересны в этом отношении портреты матери художника, которые он написал в разные годы. На одном она предстает брейгелевской старухой с обвисшим подбородком и толстыми оттопыренными губами. Гротескность портрету придает преувеличенный до уродства нос с горбинкой. Другой портрет, где она изображена за стиркой белья, полон экспрессии. В нем все – и фигура женщины, и складки одежды, и как бы двоящийся силуэт спины – подернуто рябью, передающей характер движения.

Особым стилевым разнообразием отличаются 34 автопортрета художника. Эти графические работы (тушь, перо) – то импульсивные и мрачные, то гротескные и беспощадные в саморазоблачении, то реалистические.

Во многих работах Зверева проявляется особо темпераментный живописный стиль, который исследователи называют «фигуративным ташизмом». В одном из интервью художник заявлял: «…ташизм, кстати, я изобрел, только никто об этом не знает… еще в ремесленном училище!» Именно в этой манере написаны «Портрет Георгия Костаки» (1956 г.), «Сосны» (1959 г.), «Женский портрет» (1966 г.), портрет Марфы Ямщиковой (1979 г.), многие рисунки зверей и животных, которых Анатолий Тимофеевич особенно любил рисовать, а также лепить из серой глины. «Он часто посещал зоопарк, где делал удивительные наброски. Время исполнения – доли секунды. Манера рисования настолько экстравагантна, что разжигает нездоровое любопытство публики. Спящий лев рисуется одним росчерком пера. Линии рисунка – от толщины волоса до жирных, жабьих клякс. Или прерывисты, словно он рисует в автомобиле, скачущем по кочкам. Характер поз, прыжков животных точен и кинематографичен».

Молва о феноменальных способностях Зверева быстро разнеслась по Москве. Слава его росла не по дням, а по часам. Но знал о нем лишь узкий круг поклонников: произведения художника-самоучки не участвовали в выставках и официальным искусством не признавались. Единственным корифеем живописи, по достоинству оценившим зверевский талант, был Р. Фальк, но ведь и его самого не жаловали «чиновники от искусства». Глядя на работы молодого художника, он изумленно восклицал: «Как умеет он, не видев ни одного экспрессиониста, свободно пользоваться их открытиями! И при этом оставаться реалистом, предметником!.. О, ему не грозит ересь формализма, слишком он психолог. А экспрессионистская манера… Это всего лишь наиболее подходящая форма самовыражения его необузданной натуры». Фальк был прав во всем, в том числе и относительно зверевской необузданности. Своевольный нрав художника проявлялся не только в творчестве. Он никому и ни в чем не подчинялся, даже своим благодетелям. Жил свободно и независимо: мог в любой момент уйти из приютившего его дома, мерзнуть, ходить в обносках, бродяжничать, создавать рискованные ситуации.

Единственным периодом, когда Анатолий вел оседлый образ жизни, было время его женитьбы на молодой художнице Люсе, с которой он познакомился все у того же Костаки. Супруги решили жить в деревне, но очень скоро выяснилось, что жена-горожанка не приспособлена к таким условиям. Зверевы вернулись в Москву и поселились у родителей Люси. Денег катастрофически не хватало (художник умел работать и совершенно не умел продавать свои картины), но ревнивый Анатолий категорически воспротивился желанию жены устроиться на службу. В семье участились скандалы, и вскоре Зверев оказался на улице. Но это его мало волновало. Всегда находилось жилье, под кровом которого он мог страстно, до самозабвения заниматься своим искусством. Но рядом с этой страстью все чаще появлялась и другая – к алкоголю. Сначала водка была источником вдохновения, поддерживала силу его таланта, еще не успевшего полностью раскрыться, повышала столь необходимую ему работоспособность. Ведь Зверев все больше входил в моду, и заказы сыпались со всех сторон. Известный лингвист Галина Маневич писала: «…денно и нощно эксплуатировалась импровизация Зверева, подогреваемая большим количеством алкоголя, к которому был неравнодушен молодой художник. Я сама в начале 60-х видела у Г. Костаки более сотни рисунков тушью, выполненных Зверевым за одну ночь по мотивам апулеевского "Золотого осла". По степени свободы, остроте ракурса, минимальности линий и капель, оставленных на листе бумаги, их можно сравнить лишь с графикой великих французов – Матисса и Пикассо. Часто происходившие программно-направленные показательные ночные сеансы, конечно, обостряли зрение, возбуждали психику – и обернулись агонизирующей экспрессией».

Художник продолжал творить, не щадя себя. Он создал замечательные иллюстрации к «Сорочинской ярмарке», «Вию», «Страшной мести» и «Мертвым душам» Н.В. Гоголя и несколько трагично-печальных портретов любимого писателя, 36 листов трепетных одухотворенных иллюстраций к поэме М.Ю. Лермонтова «Мцыри» и портрет самого поэта. Но больше всего художник любил рисовать женщин. С трогательной нежностью и теплотой им были выполнены портреты Полины Лобачевской, Натальи Шмельковой, преданного друга и хранительницы его архива, а также вдовы поэта Н. Асеева Оксаны Михайловны Асеевой, ставшей для Зверева «ангелом-хранителем», «солнцем его судьбы».

Бродяга-художник и пожилая «дама из высшего общества» познакомились в одной московской коммуналке и сразу же прониклись друг к другу особой симпатией. Оксана Михайловна – человек высокой культуры, добрая и отзывчивая женщина – смогла по достоинству оценить и талант, и душевные качества Зверева. Их любовь, несмотря на большую разницу в возрасте, была трогательной, глубокой и необходимой обоим. Возможно, если бы не было в судьбе художника этой женщины с ее теплотой, заботой и огромным терпением, жизнь его могла бы оборваться гораздо раньше.

В последние годы, после смерти Асеевой, психическое здоровье Зверева, подорванное спиртным, особенно ухудшилось. «Казалось, пьянство – естественное состояние его жизни», – вспоминал художник В. Калинин. В 1986 г., после очередного лечения в больнице, Зверев скончался.

«Каждый взмах его кисти – сокровище, – говорил о нем Р. Фальк. – Художники такого масштаба рождаются раз в столетие». Огромное наследие Зверева разошлось по всему миру. Сегодня его картины и рисунки есть во многих знаменитых музеях. Но бо́льшую часть своих работ он просто дарил людям, приговаривая при этом: «По рисункам моим и картинам молено видеть и слышать меня».

Иван IV Грозный
(род. в 1530 г. – ум. в 1584 г.)

Первый русский царь; провел ряд реформ, направленных на укрепление самодержавной власти, способствовал развитию книгопечатания, летописания, повышению авторитета церкви. Установил торговые связи с рядом европейских государств, покорил Казанское и Астраханское ханства. Отличался жестокостью в ведении внутренней политики.

«Муж чудного рассуждения, в науке книжного почитания доволен и многоречив, зело ко ополчению дерзостен и за свое отечество стоятелен, на рабы, от Бога данные ему, жестосерд, на пролитие крови дерзостен и неумолим, множество народа от мала до велика при царстве своем погубил, многие города свои попленил и много иного содеял над рабами своими; но этот же царь Иван и много доброго совершил, воинство свое весьма любил и на нужды его из казны своей неоскудно подавал» – это свидетельство современника Ивана IV достаточно точно характеризует непростую личность первого русского царя и его деяния и в целом совпадает с мнением большинства современных историков. Фигура масштабная и неоднозначная, Иван Грозный оставил в истории России огромный след.

Будущий царь родился 25 августа 1530 г. в подмосковном селе Коломенское. Его отец – Великий князь Василий III Иванович из рода Рюриковичей – умер, когда мальчику исполнилось три года, и страной фактически правила мать, Елена Глинская, предками которой были Дмитрий Донской и хан Мамай. Но в 1538 г. она умерла, и управлением страны и воспитанием Ивана занялись бояре. Мальчик рос под опекой чужих людей, относившихся к нему с почтением как к будущему государю, но без таких необходимых ребенку тепла и ласки. По свидетельствам современников, ум у мальчика был бойким и гибким, немного насмешливым. Но с детства он стал свидетелем сцен насилия и боярского своеволия, творимых противоборствующими боярами – Шуйскими и Вельскими. Это оказало очень неблагоприятное влияние на формирование характера Ивана, главными чертами которого постепенно становились недоверчивость, подозрительность, склонность преувеличивать опасность, пугливость. Все мысли мальчика были направлены на борьбу за существование, он очень рано повзрослел, часто размышлял в уединении. Первый смертный приговор Иван Васильевич подписал в возрасте 13 лет.

Смута, вызванная враждой бояр, длилась много лет. В 1547 г. сгорела Москва, начался народный мятеж. Иван как раз достиг возраста, когда можно было выйти из-под боярской опеки. Он читал много религиозной литературы, из которой вынес идею о царе как помазаннике Божьем, правителе от имени Всевышнего. Церковное таинство миропомазания и принятие титула царя укрепили его позиции и ослабили политическое влияние бояр. Сам же Иван Грозный, будучи человеком глубоко религиозным, свято верил в собственную избранность: «Мы, смиренный Иоанн, царь и Великий князь всея Руси по Божьему изволенью, а не по многомятежному человеческому хотенью».

Отдельного внимания заслуживает семейная жизнь Ивана Васильевича. В год восхождения на престол молодой царь женился на Анастасии Романовне Захарьиной. Она родила ему шестерых детей, четверо из которых умерли в младенчестве, а сын Федор оказался умственно неполноценным. Еще один сын, Иван, погиб от руки отца в 27-летнем возрасте. Он имел неосторожность вступиться за свою жену, на которую Иван Грозный обрушился с руганью за упущение в убранстве, за что и получил от отца удар посохом в висок. Женщина, которая была беременной, от испуга потеряла плод, а Иван скончался от раны через десять дней. Смерть единственного на тот момент наследника повергла царя в отчаяние, он отправил в монастырь большие средства на помин души сына, говорят, даже сам подумывал постричься в монахи. Анастасия Захарьина при странных обстоятельствах умерла в 1560 г. (возможно, царицу отравили, боясь ее влияния на Ивана Васильевича и высокого положения ее братьев при дворе), а в 1561 г. царь женился на дочери кабардинского князя Марии Кученей. Сын от этого брака прожил всего два месяца, в 1569 г. умерла и Мария. Марфа Васильевна Собакина пробыла женой Ивана Грозного всего три недели, войдя в историю как «царская невеста», поскольку осталась девственной. Со следующей женой, Анной Ивановной Колтовской, царь прожил три года, после чего последовал развод. Пятая жена, Мария Долгорукая, была казнена по приказу Ивана Васильевича сразу после свадьбы. О двух следующих женах – Анне Васильчиковой и Василисе Мелентьевой – мало что известно, кроме того, что первая была пострижена в монахини через два года после свадьбы. Последней женой была Мария Федоровна Нагая, мать царевича Дмитрия, погибшего в 9-летнем возрасте при невыясненных обстоятельствах; современники говорили об убийстве и обвиняли в нем Бориса Годунова. Из этих восьми женщин любимой была лишь одна – первая жена Анастасия.

В начале царствования Иван Грозный правил вместе с Избранной радой – узким кругом царских советников, – с которой провел ряд реформ, направленных на централизацию государства, повышение авторитета духовенства и церкви, укрепление самодержавия, преобразования в армии. В 1550 г. был принят новый свод законов – Судебник. В 1550 – 1551 гг. царь лично участвовал в военных походах против татар. В 1552 г. была покорена Казань, через 4 года – Астрахань, в результате были освобождены тысячи христианских пленников и обеспечена безопасность восточных рубежей. Южная граница государства Московского проходила вдоль Оки. Вдоль нее строились укрепленные монастыри и крепости, как деревянные, так и каменные. В честь победы над Казанским ханством был построен знаменитый храм Покрова на рву, более известный как храм Василия Блаженного. Пожар, которым ознаменовался год начала царствования Ивана IV, оставил в душе царя неизгладимый отпечаток, и под его руководством в Москве активно велось каменное строительство. Один из образованнейших людей своего времени, Иван Васильевич способствовал развитию книгопечатания. В 1553 г. по его приказу было начато строительство первой типографии, которое завершилось через 10 лет, а еще через год из нее вышла первая книга – «Апостол». При Иване Грозном были воздвигнуты дворец для царя в московском Кремле и Китайгородская стена – самая крупная постройка Москвы того времени. Множество сооружений, возникших во времена правления Грозного – как деревянных, так и каменных, – не сохранились до наших дней, но известно, что строительство тогда велось очень активно, в 1577 г. был даже учрежден Городовой приказ, ведавший строительством «городов», то есть укреплений. В 1582 г. для торговли с Англией, Данией и Голландией было начато строительство города Архангельска, ставшего первым торговым портом на Руси.

После побед над Казанским и Астраханским ханствами взор Ивана Грозного обратился на Запад. В 1558 г. началась война за овладение Балтийским побережьем, получившая название Ливонской. Был разгромлен Ливонский орден, однако княжество Литовское оказалось очень сильным противником: человеческие потери были велики, а ведение войны требовало огромных средств. Иван Грозный в 1560 г. разогнал Избранную раду, советовавшую царю пойти на мирное соглашение с противником. В 1563 г. русское войско овладело Полоцком – крупной литовской крепостью. На этом его удачи закончились. Уже в следующем году Москва потерпела ряд серьезных поражений, в результате она не только не получила выхода в Балтийское море, а и утратила ряд своих земель. Появились перебежчики, некоторые – из того немногого числа людей, которым мнительный царь доверял. Дмитрий Вишневецкий, воевода юга Руси, перешел к королю Сигизмунду, доверенный друг Ивана IV – князь Андрей Курбский – также ушел к литовцам и повел отряды против собственного народа. Царь тяжело переживал эти предательства, как и военные неудачи. В начале зимы 1564 г. он покинул Москву и отправился на богомолье в Троице-Сергиев монастырь, откуда в январе 1565 г. передал, что «не хотя многих изменных дел терпети, мы от великой жалости сердца оставили государство и поехали, куда Бог укажет нам путь». По Москве покатились народные сходки, опустели приказы, лавки, суды. Было избрано посольство из числа духовенства, бояр, купцов, дворян и приказных людей, которое отправилось бить челом государю с просьбой вернуться в Москву и на царствие.

2 февраля царь торжественно прибыл в столицу. С этого момента начались кардинальные изменения в его политике, ознаменовавшиеся в первую очередь введением опричнины. Все земли делились на опричные и земские, опричными назывались города, земли и даже московские улицы, которые переходили под личное управление царя для обеспечения опричников, ставших орудием наведения порядка на Руси. Своеобразным сердцем опричнины стала Александровская слобода, где жизнь была устроена по образцу монастырской и регулировалась уставом, написанным лично царем. Существует легенда, связанная с этим местом и не дающая покоя многим поколениям историков, археологов и кладоискателей. Согласно ей в Александровской слободе находилась так называемая «библиотека Ивана Грозного», в которую входили греческие пергамины, латинские хронографы, древнеегипетские манускрипты, книги восточных народов, древние славянские, скифские и другие летописания до XV в., а также богатейшие собрания книг, вывезенных из Новгорода, Твери, Владимира, Суздаля, Пскова. Некоторые даже говорят о книгах из знаменитой Александрийской библиотеки и собраниях древних географических карт, в том числе и империи Чингисхана.

Опричники одевались в черные одежды наподобие монашеских ряс, ездили с собачьими головами и метлами, привязанными к седлам, что означало, что они грызут неверных царю и выметают с Руси изменников. До 1578 г. проводилось около ста казней в год, расправы чинились над всеми, кто подозревался в измене, а их имущество и земли переходили к опричникам. Самым страшным эпизодом, связанным с опричниной, был новгородский погром в январе 1570 г. Поводом послужило подозрение в том, что город желает перейти к Литве. Число жертв погрома насчитывало 10 – 15 тысяч человек, что составляло почти половину тогдашнего населения Новгорода. Большинство историков считает, что Иван Грозный отменил опричнину в 1572 г. после нашествия на Москву крымского хана Девлет-Гирея, которое опричное войско не смогло остановить.

Казни прекратились с 1578 г. Царь раскаивался в содеянном, он приказал составить поминальные списки (синодики) казненных, которые рассылались по монастырям для поминовения за упокой их душ.

В 1581 г. с целью предотвратить запустение имений, разоренных опричниной, Иван Грозный отменил «Юрьев день», что способствовало укреплению крепостничества на Руси. В том же году началось присоединение Сибири.

18 марта 1584 г. царь Иван Грозный умер, оставив после себя наследника Дмитрия, погибшего через 7 лет, и неполноценного Федора, который и стал царем, последним из рода Рюриковичей. Фактически государством правил боярин Борис Годунов, а «блаженный» и слабый здоровьем Федор Иванович бо́льшую часть времени проводил в церкви, видимо, унаследовав от отца тягу к религии.

На протяжении веков историки пытаются дать ответ на один вопрос: что же перевешивает в деяниях первого русского царя Ивана Грозного – положительное или отрицательное? Никто не может поспорить с тем, что его вклад в культурную, религиозную и общественную жизнь Руси огромен. Но в то же время трудно оправдать ту жестокость, с которой он боролся за сохранение своей власти, или уменьшить ущерб, причиненный годами Ливонской войны и опричнины. Несомненно одно – Иван Грозный был и остается одной из самых ярких и неоднозначных фигур в истории России.