Текст книги "Земля"

Глава 7

Когда сон покидает Рину, комната наполнена персиковым нежным светом. Рина, повернув голову видит в окно рассветное небо без единого облачка. Вылезать из-под одеяла будет зябко: за ночь дом остыл, но долго разлёживаться не хочется.

Это правда. Она здесь, в Страфилевом краю, пусть пока и немногое успела рассмотреть за пределами станции. Но день обещает быть долгим и солнечным, и, ох, может быть, удастся увидеть настоящую живую страфиль…

Спящий Сэм такой очаровательно взлохмаченный – ну ещё бы, он даже не успел вчера толком просушить волосы на ночь. Косые утренние лучи подбираются к самому лицу; жаль, на окнах нет штор. Тогда бы можно было потихоньку подойти на цыпочках и подвинуть край занавески, чтобы Сэм мог добрать ещё немного утренней дрёмы. Между их кроватями метра два с лишним. Пятно солнечного света смещается быстро, золотит на его руке светлые волоски, вот-вот коснётся лба. Наверное, лоб Сэма сейчас приятно-прохладный. А укрытое одеялом тело – жаркое после ночного сна… Рина даже различает тень от ресниц на его щеке. Доведётся ли ещё когда-нибудь увидеть его таким – милым, тихим и беззащитным?

Так, хватит уже вздыхать понапрасну.

Начало такого дня – время деяний.

Нужно встать, привести себя в порядок. Узнать, есть ли на станции запас кофе, – Рина не уверена, прихватил ли Сэм с собой пачку-другую, – и если кофе имеется, то сварить.

Рина решительно спускает на циновку босые ноги. Толстая циновка всё-таки приятнее, чем голый деревянный пол. Тянется за тёплыми носками…

Нелюдской вопль, гортанный, переливистый, лишь немного приглушённый стенами станции – начисто сметает все внятные мысли.

* * *

Подсобщик в одних портках орёт с веранды на остров. Перегнулся слегка через толстые перила наружу закинул голову и орёт неизвестно что.

Крик был не таким уж долгим: всего несколько секунд понадобилось людям, чтобы подскочить и прибежать прямо к месту действия.

– Что случилось? – интересуется девчура слегка дрогнувшим голосом.

– Ты – что – творишь? – уточняет бугайчик.

Ййр переводит дух, не оборачиваясь. В руке у него кружка горячего чаю – исходит паром на зябком ещё утреннем воздухе. Орк прихлёбывает питьё и отвечает по очереди на оба существенных вопроса.

– Солнце встало. Крылатых с молодым днём проздравляю.

До троих на веранде долетает ответный крик. Сэм, тихо охнув, указывает рукой, но Рина и сама уже видит в рассветном небе над деревьями силуэт летящего существа.

Босиком на холодной веранде Рине делается жарко, сердце сокрушительно колотится. Вцепиться взглядом, рассмотреть – но в глазах отчего-то плывёт.

Ййр, не торопясь, отпивает из своей кружки ещё пару глотков, набирает глубокий вдох и снова орёт, на этот раз чуть дольше. Летунья (летун?) делает круг, роняет короткий крик и ныряет за дальние громады зелёных крон.

– Ивам… доброго утра, – произносит подсобщик с короткой заминкой, будто припоминает, как правильно здороваться по-человечески.

Вид у людья оторопелый вкрай. Они молча идут вслед за орком обратно на кухню.

Только теперь Рина замечает, что в кухне уже набралось тепло от растопленной спозаранку плиты, на край которой отставлен горячий чайник, что на огне дышит подкопчённый ото дна «кругляш», распространяя запах варящейся каши – кажется, пшённой.

Подсобщик проходит по кухне – легко, бесшумно, словно ничто не может сбить его привычных движений. Ставит недопитую кружку с чаем на стол – идёт проведать кашу – подцепляет со спинки дивана футболку, натаскивает её на своё костистое тело. Оборачивается к Рине и Сэму – те так и стоят посреди кухни, как неприкаянные.

– Надо было вчера сказать, – сдвигает надбровья Ййр. – Совсем из башки вон. Зря напугал.

– Так это ежеднев… ты каждое утро так орёшь? – хмуро спрашивает Сэм.

– Зачем каждое. Когда не дождище и не мороз.

Рина присаживается на подлокотник кресла. Горячо, горячо стучит в груди, и вовсе уже не от испуга. В том крике не то чтобы различима была речь – скорее смутно угадывалось какое-то подобие, но неужели…

– Йир… – не выходит произнести вздорное орчье имя правильно, да что поделаешь. – Йир, ты с ними разговариваешь? И они отвечают? На страфильем?

Орк, вооружившись парой видавших виды прихваток, отставляет кашу с огня и оставляет допреть под крышкой.

– Ну, – вешает прихватки на стенной крючок, запирает огонь чугунным кругляком, чтобы понапрасну не пыхал. – Тут воркотни ихней и нехотя, а нахватаешься. Не хитро.

Рина-Аришка чуть с подлокотника не валится, глазища в пол-лица, а сама-то радёшенька! И с чего бы, интересно. Не пшёнка же так сильно её развеселила.

* * *

– Большинство современных учёных сходятся в том, что у страфилей нет собственной развитой речи, что они лишь научились хорошо копировать звуки, это помогало им при охоте…

– Что да то да, вторят они влёт, закачаешься, – хмыкает Ййр. – Вдовиха одна взяла как-то моду: по-лисьи из кустов тявкала. Чуть всех лисок тут не перевела. Потом, было, пара сердешная или холостёжи стайка попробовала раз над Юзуфом покуражиться, мемекали ему из лесу, от коз не отличишь. Юзуф не промах, у нас козочки были все посчитаны. И при брякалке каждая. А те хари мемекали знатно, а брякать не смекнули.

– Те свидетельства, когда страфили разговаривали с людьми, обычно относят или к очень удачному копированию ранее слышанной речи, или к домыслам и сказкам; в неволе они тоже ничего осмысленного не говорят… и быстро погибают.

Ййр прижимает уши.

– Вражий плен – чего весёлого, – говорит он глухо. – Когда первых сюда свезли… Совсем были плохи. И через одного чокнутые. Перемёрло тогда больше половины.

– Дедушка Ибрагим верил, что всё получится. И он был прав, – произносит Рина. – И ещё он всегда верил, что у страфилей есть собственная речь. Мудрость. Сказания… Йир, они действительно говорят с тобой?

– По-моему, он просто орал, – вполголоса говорит Сэм.

– Чтоб слышнее было, – орк пожимает плечами. – Мудрилы они ещё те, это правда. Сказочки… почти все на один манер: «Летела, летела, где упала – там и села, убила, поела, дальше полетела». Небогато у страфилей со сказочками.

– А что ты сейчас кричал той страфили? – спрашивает Рина.

– Сперва как обычно. – Соразмерив силу голоса с помещением кухни, повторяет негромко слитный звук. – «Сегодня я вас не убиваю». Ответ: «Хорошо». Потом про вас передал: «И людьё моё, этих, если что, не трожьте». А мудрила крылатая: «Лады, посмотрим…» Ну. Чего вы сидите-то. Берите миски, пшёнка подошла.

* * *

Люди завтракают. Орк, сообщив, что «да чаю уже пошвыркал», уходит в Минины аппартаменты. Слышно – приговаривает что-то козе, и голос журчит почти ласково. Вскоре на пороге кухни является и само животное, при свете ясного утра её можно хорошенечко рассмотреть во всём её безобразном великолепии. Видно, у этой Миньки изрядный опыт по части проживания здесь, в доме: похаживает будто бы с полным правом, однако ведёт себя смиренно. Постукивает в пол аккуратными раздвоенными копытцами, к плите и не суётся. Рина замечает, как Сэм при виде козы досадливо морщится, но это больше для виду: скотинка всё-таки по-своему очень милая.

Ийр чего-то шуршит в соседней комнате. Рина громко спрашивает, можно ли угостить козу комочком каши.

– Можно, – долетает ответ. – Потом не отвяжется.

Животное аккуратно подбирает с ладони остывший пшённый комок.

– Ты же всерьёз ему не поверила, правда? – едва слышно интересуется Сэм. – Насчёт страфилей.

– Для чего Пиру нас обманывать?

– Да тише ты… да по любой из сотни разных причин. Мы понятия не имеем, что может быть у орка в голове; и потом, я же не говорю, что он врёт. Может, и сам в это верит. Жил здесь один, годами…

Подсобщик тащит через кухню несколько смятых циновок, слегка попятнанных и со следами усердного жевания по углам. Быстро возвращается с веником, тряпкой и ведром воды.

– Поели? Расселяться не отдумали?

* * *

Вскоре ближняя к кухне жилая комната общими усилиями приведена в человеческий вид. Пол чисто вымыт, Сэм с Ийром довольно ловко переместили туда и кровать, и маленький стол, и даже тумбочку. Теперь есть где разложить вещи, а на столе как раз находится место и для «Рональдова рояля»: Рина обещает себе хотя бы попробовать, каково на нём печатается. Красивая всё-таки штука.

Оставшись одна, Рина поправляет на кровати покрывало. Подумав, достаёт из вещевой сумки свой старый и любимый палантин – жатый хлопок, нежные сиреневые узоры по тёмно-зелёному полю. Вешает на изголовье кровати. Удивительное утро…

Она успела уже переодеться в дневное и после этого отпереть обе двери в Ближнюю – свою – комнату. С кухни кто-то коротко стучит по дверному косяку. Сэм скорее всего у себя в Дальней, снаряжает фотоаппарат, значит это стучит Ййр. Рина приятно удивлена его внезапной вежливостью.

– Заходи, – приглашает Рина.

Подсобщик принёс очередную циновку. По виду – новую.

– Спасибо. Вижу, циновки здесь не кончаются…

– Хватает. – Ййр оглядывает комнату с одобрением. – Липника в лесу полно. И черетянки, по бережкам. В пору наготовлю – зимой плету. Руки занять. Умею.

Пока Рина соображает, в каких словах следует похвалить его умение, Ййр кивает на палантин в изголовье:

– Красивая шалинка… У тебя ещё другой плат есть? Или шапка. Только чтоб яркие.

– Зачем?

– Нельзя прятаться. Нельзя, чтоб сдумали: крадёшься. – Он скрючивает пальцы, проводит по своей голове, располосованной голыми рубцами. Жест быстрый и не то чтобы внушительный – скорей попытка быстро объяснить важное, не тратя слова. – Враги крадутся. Жратва прячется. А вы двои здесь ничьи враги и жратва ничейная.

– Вот это подойдёт? – Рина разыскивает в сумке просторную рубашку, такую же лимонно-жёлтую, как дождевик госпожи Брук. Может, и следовало бы испугаться, но ведь Ййр её не пугает, он просто объясняет правила.

– Хорошо. Кнаберу тоже передай, тебя живее послушает.

* * *

Ходить за водой оказалось совсем и недалеко, но тропинка вскоре довольно круто сбегает книзу, обещает нелёгкий обратный путь с полными вёдрами. Сэм опять молодец и абсолютно не жалуется, что приходится тратить силы и время на такой обыденный труд, только шутит, что парой вёдер следовало бы навьючить увязавшуюся с ними козу.

Перед выходом из дому подсобщик надел своей пучеглазой Минушке издевательски-бирюзовый ошейник с бляшками, вроде собачьего. Спереди на ошейнике прицеплен приплюснутый колокольчик, глухо побрякивающий от козьего прискока.

– А страфили коз не трогают? – спрашивает Рина, силясь на ходу поглядывать внимательно и себе под ноги, и на небо, и на окрестные деревья.

– Было стадо – козляток таскали, – признаётся Ййр. – Мину и не станут обижать.

Источник заключён в обомшелый деревянный сруб, от которого по непроглядно-чёрному руслу бежит в лес тихая и обжигающе студёная вода. Ййр показывает, как черпать, чтобы не взбаламутить донный ил, и говорит не набирать очень уж полные, но свои вёдра вытаскивает с водой почти доверху. Сэм сильный парень. Он тоже набирает полные.

Рина примеривается к своей ноше поменьше. Хорошо, что ручки вёдер усовершенствованы удобными для ладоней деревянными рукоятками, но Рина, попробовав их поднять, прикусывает губу: как с честью взойти на горку обратно, при такой тяжести?

– Кто лишку захватил, в русло отбавляйте, – роняет Ййр, отправляясь по тропе обратно. Шаг ровный, привычный, размеренный. Ни капли ведь не расплеснёт. Коза семенит за ним, оглянувшись на людей с немыслимым ехидством – хотя, конечно, это только так кажется.

Рина отбавляет немного воды. Глупо было бы надрываться, в самом деле. Тем более, прикинув в памяти примерный общий обьём Толстобрюшкиного и питьевого баков, а также умывальника, Рина уверена, что одной ходки за водой будет маловато.

На второй поход Сэм зачёрпывает поменьше. Джинсовые солпины он ещё за первый подъём от колена промочил.

* * *

Когда с этой работой покончено, подсобщик усаживается на крылечке, гладит Миньку – та норовит пристроить голову ему поперёк колен.

– Славно воду носить, когда артелью, – говорит он с улыбкой. Рина, потирая ладони, не может не согласиться, что в одиночку это каторжный труд. Сэм вытирает лицо красной банданой и молча идёт в дом переодеться.

Рина изо всех сил себя останавливает, чтобы не обидеть Сэма непрошенной глупой заботой, не спросить, промочил ли он ботинки, не сказать, чтобы развесил джинсы возле не успевшей остынуть закрытой плиты. К таким мелочам он бывает невнимателен, но всё-таки Сэм более чем достоин того, чтобы справляться самостоятельно, без подобного наседкина квохтанья.

Рина тоже садится на ступеньку, благо крыльцо основательное, широкое. Дотягивается почесать козу за длинным ухом – та прикрыла глаза, млеет от ласки.

– Пойду отведу её к Мэгз, – говорит подсобщик, и голос звучит мягко. – Небось соскучились.

– А нам можно пойти с тобой? – наверное, ей, владелице острова, странно спрашивать у подсобщика разрешения – примерно так же странно, как воду таскать, но…

– Отчего нельзя. Идём.

– Сейчас, только позову Сэма!

Ййр не оборачивается посмотреть, как девчура скинет обувку возле двери, как скроется в доме. Люди, ох, люди. Чуется в Ибрагимовом внучье наследная жилка, крепкая косточка, пусть телесной силы и не добрала пока. Росточек с осиновый листочек, пальцы воробьиные, три раза без привычки с водой к дому взойдя, а сиганула-то, вон, через две ступеньки. Кнабер бугайчик мясной, да пока рыхлый и ходит по земле тяжело. Непонятно ещё, во что перелиняет.

* * *

Сэм сперва не в восторге от идеи прямо сейчас идти гулять, но Ринино предположение – а вдруг увидим ещё страфилей, близко! – подцепляет его на отлично. Пока Сэм снаряжает фотоаппарат и заново подвязывает бандану, Рина незаметно расправляет на спинке стула вымокшие джинсы. Ничего, высохнут и здесь.

Вчетвером – если считать вместе с козочкой – они огибают станцию. Снова спуск – идут мимо огородика, обнесённого крепким забором; поверху забора туго натянута бечёвка с подвешенными к ней жестянками из-под консервов.

Идут и мимо молодых яблонь, роняющих цветочные лепестки. Здесь место удивительной и щемящей красоты, несмотря на то, что к веткам там и сям подвешены всё те же консервные банки, слабо погромыхивающие на сладком движении воздуха – от морского ветра яблони прикрыты станционной горкой и рослым лесом осторонь. Ййр замедляет шаг. Похлопывает одну яблоню по стройному стволу:

– Ибрагим сажал. Такие махонькие были.

Рина тоже дотрагивается до прохладной, чуть шершавой коры. То ли эта грусть так пахнет счастьем, то ли у счастья печальный привкус, но прямо теперь, под сенью молодых облетающих яблонь, ей на минутку делается тесно в собственной коже, и в глазах снова плывёт…

Дальше идут они лесом, смешанным и не частым, по ясно нахоженному пути. Хотя дедушкин сад остался позади, и здесь царствуют берёзы с лиственницами да травяной куст-липник, Рине всё ещё чуется яблонев цвет, нежный и ясный.

Но здесь уже необходимо смотреть в оба! Простая ли тень от ветки – или тень страфильего крыла? Дальний ли птичий голос – или вправду неведомое слово?..

Пока что страфили блистают своим отсутствием.

Сэм что-то подозрительно долго молчит, и это верный признак, что он немного не в духе.

Не так уж и далеко они удалились от станции вглубь Страфильева края, шагают не дольше двадцати минут – и вот впереди широкая луговина, окружённая изгородью – опять же со знакомыми жестянками наверху. Через луговину тянется прозрачный ручеёк, тоненький и мелкий, а в некотором отдалении видна какая-то прямоугольная конструкция – не то громадный ящик, не то крохотный сарай.

– Мэгз! – зовёт подсобщик. Вынимает пару серединных перекладин, чтоб пропустить рослую Миньку, подныривает сам.

Слышно глуховатое бряканье другого козьего колокольца, и Мэгз является на всех рысях. Она очень похожа на свою сестрицу, только имеет белое пятно на боку, и, кажется, она ещё крупнее Мины и как-то… мускулистей. Или просто шерсть у неё короче, поэтому лучше просматриваюся мышцы.

– Мэгз, – прикрикивает орк, и пегая коза отвечает ему почти таким же возгласом.

Дальше происходит неожиданное.

Шустро подбежав к Ййру, Мэгз легко взвивается на задние ноги, оказавшись макушкой почти вровень с немаленьким орком, и в следующий миг они – без сомнения, намеренно и довольно сильно – сталкиваются лбами.

Ййр смеётся, а Мэгз возвращается в подобающее ей от природы четвероногое положение и трясёт головой.

Рина даже охает, почти не веря, что после такого удара крепкого козьего лба прямо в череп можно устоять на ногах и не заработать себе как минимум лёгкое сотрясение мозга.

– Тебе ничего? Не больно?

– Чего мне сделается, – Ййр отвечает весело, оглядывает своих питомиц, угощает какими-то, видать, вкусными корешками – припас в карманах. – Рон, тот был учёный человек… он мне так говорил: «У вас у орков лобовая кость толщиной в четыре вершка, а потом сразу затылочная». Слышь, Кнабер? Ты с утра не знал, что может быть у орка в голове. Теперь знай.

* * *

На обратном пути настроение у Сэма и вовсе оставляет желать лучшего. «На станции надо будет сразу заняться обедом», – думает Рина. На сытый желудок ему сразу полегчает. По крайней мере, на это хочется надеяться…

Ййр останавливается посреди тропы – плавно, тихо, и Сэм едва не проходит дальше один, задев подсобщика плечом. Тот придерживает Сэма рукой поперёк груди:

– Хотели страфилей увидать?.. Светописец, без моей команды не щёлкай. Холостёжь. Они в жизни на карточку не щёлкались.

Рина шарит взглядом по окрестным деревьям, но замечает их не сразу.

Должно быть оттого, что страфили сидят на ветвях по обе стороны тропы совсем безмолвно и неподвижно, как изваяния безумного гения.

Непостижимые.

Страшные.

Прекрасные.

В тысячу раз грозней и восхитительней, чем это возможно передать.

Их определённо больше десятка, и все страфили очень пристально смотрят на двух людей. Эти глаза, как драгоценные камни: огненные опалы, льдистые топазы, сумрачные аметисты…

Ййр не говорит – выпевает им некий клич, улыбается, уперев руки в бока, и несколько страфилей, помедлив, слетают на ветви пониже. Шорох их крыл едва ли не тише, чем шелест ветра в листве. Кто-то отвечает орку, тот в свою очередь тоже не лезет за словом в карман, – и вдруг лес полнится смешливым клёкотом, а страфили будто совсем оживают, встряхиваются, подают голоса…

Сэм, зачарованный этим ужасом и восторгом, очень медленно поднимает фотоаппарат клицу, забыв или не услышав предупреждение Ййра. Рина замечает его движение в последний момент и не успевает остановить.

Щелчок затвора кажется чужеродным и катастрофически громким.

Глава 8

Мир рушится в пронзительном страфильем крике, в хлопанье узорчатых крыл, в яростном шипении. Каким-то крохотным краем сознания, уцелевшим даже под этой жутью, Рина видит, как трое или четверо крылатых свечой взмывают с деревьев вверх и исчезают за древесными макушками. Но остальные… Встопорщенные дыбом перья – хищно изогнувшиеся тела, готовые к смертельному броску – искажённые лица, утратившие даже дальнее сходство с человечес…

Какая-то сила жёстко, коротко тянет её за плечо, и Рина с маху сталкивается с Сэмом, которого точно так же сдёрнули с места. Подсобщик стоит – живая скала, вросшая в землю – и прижимает людей к себе.

Глухие быстрые толчки – вжатая в орка лицом, Рина чувствует, как бьётся его сердце, слышит где-то у себя над ухом сдавленный и сиплый вскрик Сэма, но никто не спешит рвать их на части когтями или причинять какой-либо другой вред.

Ййр говорит со страфилями, лишь слегка повысив голос – действительно говорит, в этом не может быть сомнений. Не пытается их переорать. Голос-гармонь гудит у него в груди: сперва чуть сердито и насмешливо, а потом – ласково и строго.

Жуткое шипение смолкает, сменяется негромкими растерянными голосами.

– Не дурить. Стоять рядом, – внятно произносит Ййр, выпуская Рину из своей хватки. Несколько долгих секунд спустя отпускает и странно согнувшегося Сэма, и глазау парня мокрые от боли, полоумные – подсобщик-то без всякой деликатности держал его за ухо.

Рина решается снова взглянуть на страфилей. Некоторые выглядят будто пристыженными, из самых ближних одна (один?), изогнув гибкую шею, прихорашивает перья, словно не имеет к случившемуся переполоху никакого отношения, у прочих всё ещё хмурый и взъерошенный вид.

Ййр идёт к страфилям ближе – шаг, другой, третий, – и Рине требуется усилие, чтобы не схватиться за него.

– Меня щёлкай, Кнабер, – говорит подсобщик. – А они посмотрят.

Сэм держится за смятое ухо, пытаясь отдышаться.

– Давай, Сэм, пожалуйста, – просит Рина. – Тогда страфили поймут, что фотоаппарат вреда не причиняет.

Сперва руки у Сэма дрожат; он быстро с этим справляется. Поначалу при щелчке затвора крылатые вздрагивают, но Ййр поворачивается перед фотоаппаратом расслабленно, даже с ленцой, и усмехается. Пять щелчков спустя подсобщик говорит:

– Хорош, всё-то не трать… ребятки поняли.

«Да, они поняли», – думает Рина. Даже те несколько, что улетели прочь, теперь потихоньку вернулись и сидят на ветвях поодаль, с любопытством вытягивая шеи.

Сейчас страфили уже ничем не напоминают те великолепные недвижные статуи. На их лица возвращается тонкая красота, непривычная человеческому взору, но теперь эта красота не может скрыть живое опасливое любопытство, даже некоторую смущённость крылатых существ. И ещё Рине отчего-то приходит на ум, что вся грозная стая состоит из… мальчишек. Что ж, у многих действительно видны жениховские хохолки на затылках. И оперение на груди едва заметно отливает драгоценно мерцающей зеленью и лазурью.

Теперь почти все страфили смотрят на Ййра, и один, золотисто-рыжий, с яркими зелёными глазами, роняет какой-то жалобный, мяукающий распев, низко свесившись с толстой кленовой ветви. Ййр хмурится, взмахивает ладонью, будто отгоняет назойливое насекомое, но тут к рыжему присоединяются остальные. Раскачиваются на своих ветвях, уцепившись страшными когтями, и умоляюще мяукают. Ййр отвечает ворчливо, но в голосе ясно слышна улыбка. Голоса крылатых, шумный шелест и древесный скрип почти мгновенно смолкают.

– Выпросили у меня песенку – объясняет подсобщик, едва оглянувшись на людей. – Ихнюю любимую. Придётся вам потерпеть маленько. Ты, Кнабер, можешь ребят пощёлкать, как распоются. Они согласны. Только сперва не сбивай.

Сэм медленно кивает. Рот у него приоткрыт, красная бандана съехала на затылок, и пострадавшее ухо с этой банданой почти цвет-в-цвет.

Рина едва переводит дух, во рту у неё совсем пересохло, и хочется хотя бы присесть на землю – ногам сейчас веры нет, но она стоит, не решаясь даже ухватиться за Сэма. И ещё она успевает жгуче пожалеть, что с собой нет диктофона.

Подсобщик размеренно хлопает в ладони, будто задавая ритм.

Когда он начинает петь, Рина даже не сразу понимает, что песня ей хорошо знакома – родные и старые человеческие слова. Полное безумие, но это именно так. Тысячу раз слышанная песня, ставшая совершенно домашней и уютной вопреки собственному тексту.

 
 –  Слушай, лишь тебе спою
О беде своей.
У печали на краю
Я не сплю ночей…
 

Страфили вливают в песню свои голоса. Кажется, лишь трое из всех действительно выпевают текст, копируя Ийра, но остальные…

 
Видишь, весь теперь я здесь
Со своей бедой;
Знаю – я могу расцвесть
Лишь с тобой одной…
 

Остальные сплетают дикую и чарующую музыку, фантастическое кружево многоголосья. Вот этот – наполовину прикрыл аметистовые глаза, качает головой, гукает низко, с дрожью и перекатом. Ещё двое, распушив грудные перья, подпускают в общий узор вздыхающего, нежного шороха морской волны, обнимающей берег… А один из тех, кто улетел прочь и вернулся, кажется, только и выкликает на высокой ноте нечто вроде «и-иихх!..» – и всякий раз делает такое лицо, будто сам на себя удивляется.

 
Чадо одиноко в чаще…
 

Рина тоже подпевает – беззвучно, одними губами – и тоже на себя удивляется.

 
Я молю нежней и слаще…
 

Сэм действительно их фотографирует. Бледный, с пылающим ухом, рот он так и позабыл закрыть, но руки у него не дрожат.

 
О, будь же добра
Ко мне…
 

Песенка короткая, но припев можно повторять несколько раз. Смолкают страфили не сразу – по одному. Высокое «и-иихх!» дважды звучит уже в полном одиночестве, и только потом песня окончательно завершена.

Ййр перебрасывается с крылатыми ещё парой весёлых фраз, те снова клекочут смехом, снимаются с мест и улетают, быстро скрывшись из виду – будто произошедшее было немыслимой причудой сна.

Сэм опускает фотоаппарат, и теперь Рина наконец может ухватиться за его руку, хотя в этом больше нет такой уж срочной необходимости.

* * *

– Сильно примял? Покажи, – Ййр оглядывает несчастное сэмово ухо без особой жалости, но и без злости.

«Господи, Сэм, – думает Рина. – Я тебя очень люблю, но если ты прямо сейчас скажешь, что Ййр не имел права… тогда, честное слово, я тебя ударю».

К счастью, Сэм находит в себе силы слабо улыбнуться – к побелевшим губам уже возвращается цвет.

– Ж-жить буду.

– Будешь. Даже хрящ тебе не поломал. Дома тряпку мокрую приложи. Пусть прохладится.

Ййр больше ничего не добавляет к своему наставлению. Ничего насчёт того, что слушать надо, когда старшие велят, к примеру, «не щёлкать» без команды, и подавно ничего о том, что испуганные страфили могли всерьёз напасть.

– Это были… мальчики, да? – спрашивает Рина.

Ййр несильно хлопает её по плечу:

– Глаз-алмаз! Хохольники углядела?

– Да, и ещё перья на груди с переливом.

– Всё верно. Пацанья ватажка.

– Я читала… – начинает Рина и вдруг жарко стесняется своего книжного знания; после минувшей сумасшедшей встречи с живыми страфилями оно кажется таким бледным и шатким. – Я читала, что молодые страфили живут общей стаей, смешанной.

– Опять верно, – отвечает Ййр. – Живут все хором, когда их мало. И когда ухаживаться пора, тоже собираются. Бузу подымают – аж перья летят.

Уже видны яблони, и огородный забор, и сама станционная горка, когда Рина решается спросить:

– Ййр, а откуда они знают эту песню?

– Эти-то? Небось от родителей. Переняли немножко.

Наверное, на лице у Рины легко прочитывается следующий логичный вопрос, и Ийр, почесав сквозь шапочку затылок, пробует пояснить:

– Здесь раньше была вертушка. С вашей музыкой. Не помню, кто забрал. Генератор жил – она играла. Самое оно, знаешь, зимой вечера долгие. А летом что. Если окно наразмашку, и вечер тихий, то далеко было слыхать. Эту… душой тёточка с пластинки пела. Кому из крылатых, верно, тоже понравилось. Утащили как своё.

– Почему тогда они… попросили, чтоб спел ты? – спрашивает Сэм.

– Я с вертушки слышал. А они – нет, – отвечает Ийр просто, как будто это всё объясняет. – Холостёжь ведь. Самому старшому лет шесть, а генератор сдохши уже считай все восемь.

Помолчав, продолжает, как о важном:

– Ведь самая их песенка – холостёжная. Хотя и на ваших словах, на людских.

* * *

На станции Ийр решительно отстраняет Рину от суеты с обедом – небось у девчуры совсем не к готовке сейчас сердечко лежит, после эдаких приключений! И точно: пока Ийр отпирает вьюшку и оживляет кухонный огонь, а Кнабер чего-то там мудрит со своим светописным аппаратом, забравшись в пустой тёмный чулан-зимник, из Ближней комнаты доносятся первые тяжёлые звуки Рональдова рояля. Ибрагимово внучьё, слыхать, живо разобралось и с установкой чернильной ленты, и с заправкой бумажного листа.

К тому времени, как на плите уже вовсю кипят длиннявые макароны, и свиная тушёнка пускается шкворчать у себя на сковороде, а Кнабер осторожно прикладывает к уху свой красный плат, смоченный под умывальником – «рояль» в Ближней стрекочет как настёганный, прерываясь только для певучего «динь» и механического шороха каретки.

«Никакой он больше не Рональдов рояль, – думает Ййр. – Он Аришкин. И снова играет – может, без генератора. Не подох рояль, не заржавел, живёт. Столько лет в хламовнике, под чехлом – а ожил, как ни в чём не бывало, заиграл».

От этой мысли такая в нутре теплынь, и рот сам собою лепит улыбку.

Подходит бугайчик Кнабер, маячит чего-то за плечом. Может, вконец проголодался, невтерпёжничает.

– Обожди чуток, – говорит ему Ййр через плечо. – Скоро сготовлю. Можешь пока миски-ложки достать.

Кнабер за мисками нейдёт, всё мнётся. Сухо прокашливается, как иногда делают люди, когда хотят обратить на себя внимание и сказать что-то гораз важное.

– Говори, чего надумал, человек, – предлагает Ййр из своей нутряной теплыни, обернувшись к нему от почти готовеньких длиннявых макарон.

Лицо у парня сложное, будто крепко его ломает что-то похлеще утихающей боли в примятом ухе. Мокрый свёрнутый плат он придерживает у башки рукой, но отжать как следует почему-то не захотел или не догадался: на футболке с мокрого плата успело разъехаться сырое пятно.

– Я должен принести извинения, – выговаривает Кнабер приглушённо, но отчётливо. – За свой… опрометчивый… поступок.

– Так. А чего ты ещё начудил? – осторожно спрашивает Ййр. Горхаты шальные, Кнабер же почти всё время тут на виду крутился, дом поджечь никак не мог, и в тёмном зимнике вёл себя довольно тихо, да там и накосяпорить-то не с чем.

– Нет, ничего… Я про этот случай, когда я… разозлил страфилей, – вот теперь у бедняги делается такое табло, словно Ййр его сейчас заставит сожрать полведра сырых червей, щедро приправленных крупными гвоздями. – Я не должен был.

А-а, так вон оно в чём дело!

– Теперь запомнишь, – орк кладёт жиловатую жёсткую руку Кнаберу на сухое плечо, и тот едва заметно вздрагивает, будто ждал плевка или оплеухи. Взгляд свой прячет от бледных глаз Ийра. – А извинения твои девчуре лучше отнеси. Ей нужнее.

– Рине?.. – удивляется Кнабер почти шёпотом. – А ей-то…

– Меня бы и так, и так не тронули. Тебя если и ободрали бы – так сам и сглупил, на кого тут утрёшься? Вот если Ришка за твой финт под когти ввернулась бы – беда. Ей и тащи извинение.

Парень после этих слов всё-таки взглядывает на орка – недоверчиво, будто Ййр вздумал нечестно над ним шутить. Кивает молчком и отходит – доставать миски с посудной полки. Однако странно. С виду Кнаберу сильно залегчало, ишь, даже чёрточка меж бровей разгладилась. Странный. Как будто необходимость орчаре извинения таскать прибивала парня куда крепче, чем трудная мысль, что от его кнаберского недомыслия они с Аришкой могли попасть под острые когти. Да нет, что за чушня. Просто девчура Кнаберу свойская, содружебница. Перед ней и извиняться легче.

– Рина-а, – зовёт орк, слив с макарон воду. – Иди, пожрать сготовлено!

– Сейчас, – отзывается девчура, и «рояль» весело динькает.

– Знаю я ваше «сейчас», давай жми до первой точечки – и иди! Так и будешь стрекотать, пока всё льдом зарастёт!

– Ладно! – голос тёплый, живой. Ййру приятно знать, что ничьи вострые когти сегодня до курносой Ришки не дотянулись.