Текст книги "Гении тоже люди… Леонардо да Винчи"

Леонардо, понуро опустив голову, возвращался домой. Перед лицом его, в какой-то дымке, неподвижно стоял образ Мамы, смотрящей на него любящими, но такими печальными глазами. Разлука с ней наполнила невыносимой болью его душу. Он больше не слышал стрекотания кузнечиков и жужжания пчел, не чувствовал аромата растений. Весь мир, словно сопереживая ему, замер в какой-то торжественной печали.

– Вернуть бы ее, хоть на минутку – лишь увидеть лицо… чтоб посмотреть в любимые добрые глаза… и прикоснуться к ее теплым, мягким, рукам…

Сейчас, когда он простился с Матерью, он стал понимать, как важна она для него. Ведь без нее померк свет, ушла вся радость жизни и осталась… лишь одна глухая тишина…

* * * * * * *

В доме его ждали дядя Франческо, бабушка Лючия и Альбиера. Отец уехал во Фьоренцу по делам, а дед Антонио, как сообщила бабушка, был приглашен в один из домов Винчи для составления какого-то нотариального завещания.

– Леонардо, где ты ходишь весь день напролет? Ты весь пропах лесом! Смени штаны и рубаху, мой руки и садись за стол поскорее, – сказала бабушка добрым, мягким голосом, накрывая на стол, – вот-вот подойдет дедушка и мы будем обедать. Она искренне любила своего единственного внука, прощая его шалости и никогда не жаловалась мужу на его многочасовые прогулки по горам и лугам Тосканы.

В Винчи, в большинстве домов, кухня обычно объединялась со столовой и приготовление пищи осуществлялось на открытом очаге посреди комнаты с целью сохранить в доме тепло. В этом же, одном из самых, наверное, больших и знатных домов в городке, кухня была отделена от других комнат. Приглашенными сэром Антонио мастерами камин был перемещен к стенам главного зала, а позднее выстроено отдельное крыло для кухни, которая была отделена от зала крытой галереей так, что дым, ароматы и вечная суета кухни не тревожили гостей и домочадцев. На стенах кухни висели сковороды, большие и маленькие кастрюли, чайники и узорная вафельница, в которой по воскресеньям бабушка выпекала хрустящие вафли с козьим сыром и шафраном. В углу стояли вертела для готовки на открытом огне, различных размеров треноги для котлов, и крючки для протыкания перепелов и дичи. Бабушка Лючия по праву считала себя полной хозяйкой этой империи запахов и вкусов. Домашнюю прислугу к приготовлению пищи она не допускала, они занимались лишь уборкой и стиркой, покидая дом Синьора Нотариуса по вечерам. Она же ежедневно обучала молодую невестку правильно пользоваться ковшами и терками, ситечками и ступками, чтобы тщательно измельчать пищу, протирать или процеживать ее до или после готовки.

– Доктор говорит, что чем лучше измельчена пища, тем эффективнее тело поглотит её, – говорила бабушка Альбиере, а та, как всегда, с покорностью, терпеливо выслушивала ее назидания.

В этом доме любили кулинарные излишества и позволяли себе застольную роскошь, что в этом тосканском городишке показывало контраст между семейством нотариуса и местными бедняками. Здесь питались три раза в день. К обычным у бедняков одной или реже двум трапезам, утреннему завтраку и вечернему обеду, здесь добавили merenda, или полдник. При надобности бабушка Лючия приказывала постелить дорогую скатерть из тонкого полотна и соответствующие ей салфетки, посуду, столовое серебро, кувшины для воды, дорогие графины, вилки и ножи. Главным отличием их трапезы от еды бедняков было почти ежедневное потребление мяса и отборного вина, обилие дичи, доставленной крестьянами и арендаторами из их собственных владений, а также – избыток специй и соли, по причине дороговизны это было не по карману простому люду.

Леонардо, усевшись на отведенное ему место, наблюдал за тем, как на длинный деревянный и хорошо отполированный стол, что стоял посреди большой комнаты, накрывают яства, предварительно уложив на него скатерть. Хлеб, как он заметил, сегодня отсутствовал, зато на столе появились горячие пироги, начиненные грибами и смазанные сверху яйцом, отчего они приобрели аппетитные золотисто-хрустящие корочки. Посередине стола, на овальном фарфоровом блюде, лежал припущенный карп, фаршированный овощами и зеленью и политый острым кисло-сладким соусом из меда, уксуса и пряностей.. И, наконец, завидев входившего в дом мужа, бабушка принесла на стол тушеную говядину в глубоком и широком глиняном горшке. Леонардо был голоден, но он помнил, что в этом доме заведено приступать к трапезе только после того, как глава семьи, коим был синьор Антонио, сядет за стол.

Дед отчего-то был не в настроении, придравшись к жене, что та положила слишком много пряных специй – корицы и гвоздики – в тушеное мясо:

– Лючия, я тысячу и один раз говорил тебе, что пряности нужны, чтобы заглушать вкус несвежих или протухших продуктов, – сказал он сердито, при этом облизывая пальцы, – мы же покупаем в лавке мясо только что зарезанного теленка!

– Антонио, я старалась угодить тебе и строго следовала рецептуре, оставленной мне твоей покойной матушкой, – сразу покраснев, тихо ответила на его упрек Лючия.

– К черту рецептуру, будь она неладна! Вот даже доктор говорит, что моя подагра – это результат твоих «кулинарных ше-дев-ров». Да и дорого мне обходятся эти твои заморские пряности, – не переставая, ворчал Антонио, делая короткие паузы лишь для того, чтобы запить еду красным вином, что переливалось рубиновыми оттенками в прозрачном графине из венецианского стекла.

Тут в разговор вмешался дядя Франческо, негромко произнеся:

– Отец, может ты прикажешь еще и придерживаться церковного календаря, согласно которому нельзя есть мясо по средам, пятницам и субботам, а также во время постов? Или мы монахи какие, коим мясо четвероногих животных вообще не полагается по уставу Ордена? Впрочем, я уверен, если бы не твоя подагра, ты бы и здесь нашел лазейку в законе.

– Не перечить мне, когда я говорю! – Антонио стукнул кулаком по столу, да так, что карп на овальном блюде пошевелил своими плавниками, словно живой.

Вдоволь насытившись мясом и нежнейшим карпом и заев все это двумя пирогами, у Антонио, казалось, улучшился нрав и он рассказал домочадцам, что сейчас, по дороге домой, возвращаясь от умирающего аптекаря, успевшего, однако, продиктовать нотариусу свое завещание, его укусила чья-то собака. И завтра он обратится к главе городка с настоятельным предложением переловить и утопить где-нибудь в Арно всех этих бесцельно-лающих бродяжек! Услышав об укусе, Лючия немедленно бросилась осматривать рану на пятке мужа, но там оказалась лишь малозначительная царапина. Дядя Франческо же, наклонившись к уху Леонардо, прошептал:

– Леонардо, ну ответь мне, дружище, разве можно доверять людям, которые не любят собак, а? Но я доверяю собаке, когда ей не нравится человек, – они посмотрели друг на друга, в глазах дяди блестели озорные искорки. И, отвернувшись от Антонио, дабы не вызвать очередной вспышки его гнева, они оба таинственно заулыбались, уже давно научившись прекрасно понимать друг друга.

Дядя Франческо каждый день раскрывал перед любимым племянником удивительную мудрость природы. Нередко он вместе с племянником спускался к реке и, глядя на ее быстрые воды, говорил Леонардо, что вот, мол, и жизнь приплывает и утекает. Они гуляли по лесу, и дядя Франческо показывал ему, какие превращения происходят с насекомыми. Он заставлял Леонардо прикоснуться руками к комочкам земли, когда всходили хлеба, сам удивляясь той неведомой силе, которая помогает тоненькому стебельку пробиться сквозь твердую, оледенелую землю. А в разгар лета дядя и племянник наблюдали за муравьями, которые тащили на себе зерна более крупные, чем они сами. Однажды дядя Франческо рассказал ему сказку о тайном договоре между муравьем и зернышком.

– Оставь меня здесь. Я вернусь в родную землю, а через год принесу тебе не одно, а сто зерен, – попросило зерно муравья.

– Ну а муравей?

– Он, Леонардо, так устал тащить зерно, что согласился. Только не очень-то он поверил обещанию зернышка. А через год…

– Колос! Зерно превратилось в колос! Верно, дядюшка?!

На следующее утро Леонардо с дядей Франческо отправились по обыкновению гулять по окрестностям Винчи. Они забрели далеко в луга и стали собирать птичьи яйца. Ловко отыскивая спрятанные в траве гнезда, Франческо в своем увлечении разгибался лишь изредка, в то время как мальчик, задрав вверх голову, больше наблюдал за птицами, которые с криком носились над нами.

– Леонардо, не различаешь ли ты в их крике что-либо понятное нашему разуму? – подняв голову, спросил дядя.

– Да, я четко слышу, как они просят нас не похищать их еще не родившихся детей, а вот эта пара прогоняет нас, крича – Вон отсюда, негодяи! – отвечал ему мальчик.

И так было каждый раз – они соревновались в изобретательности, придумывая значения птичьему крику.

Птицы… таинство их полёта не переставало приковывать внимание Леонардо к небу, и он готов был часами наблюдать за тем, как птицы совершают свое загадочное действо, купаясь в порывах ветра или паря над облаками, распластав свои могучие крылья. Его по-прежнему завораживало волшебство полета!

– Дядя Франческо, разве не жестоки те, кто излавливает птиц и сажает их в клетки? Помнишь, ты рассказывал, что птицы – это одни из самых древних существ на земле, чьих современников давно уже не осталось в природе, а вот птицы дожили до наших дней! Так неужели они могут оказаться на краю гибели из-за людского неблагоразумия? Разве можно помещать эти свободные существа за прутья? – спросил мальчик.

– Да, ты прав, лишать кого-то свободы – это более чем жестоко! И этих торговцев можно увидеть повсюду на нашем местном базаре. Но это их род занятий, Леонардо, ведь лишая живые существа свободы и, затем, продавая их, они кормят и одевают свои семьи. Такова жизнь! Вот мы, например, съедаем теленка, убитого мясником, ловим рыбу и птицу для жарки на вертеле. А что более жестоко, как ты полагаешь, посадить птицу в клетку, где она лишена свободы, или убить ее для употребления в пищу?

Леонардо замолчал, погрузившись в глубокое раздумье. Он не знал ответа на вопрос дяди. А потом он сказал серьезно:

– Я никогда, больше никогда не буду есть животную пищу из-за уважения ко всем земным тварям! Даже не прикоснусь к ней! Я слишком люблю все живое!

– Но это же глупо, да и неразумно, лишать себя вкусного, аппетитного, ароматного и полезного для организма жаркого! К тому же это не решит проблемы. Вот твой дед Антонио, например, съедает мяса, птицы и рыбы за троих, словно работает в поле, а не за конторкой своего бюро, – пытался переубедить его дядя. – Хотя я и вижу, что твою жалость вызывает даже покалеченный на дороге кузнечик, которого, я это наблюдаю постоянно, ты бережно поднимаешь и опускаешь в траву, чтобы не раздавили. Я не могу не уважать твои чувства, Леонардо. Но в то же время, твой ненасытный, желающий всё познать ум доводит нас порой до жестокости. Помнишь наши опыты над теми же животными, которых ты пытаешься оберегать и спасать? Не так давно мы с тобой разрезали лягушку, чтобы посмотреть, что у нее там внутри. А до того, смазывали воском крылья летающих насекомых, утяжеляя их, с целью выяснить, смогут ли они теперь поднять в воздух насекомое. Ты сам говоришь, что смотреть, запоминать, изучать – это то, к чему тебя так страстно влечет!

– Смотри-смотри, Леонардо, – вдруг воскликнул дядя, – это коршун, – он указывал рукой на птицу с раздвоенным хвостом. – Видишь ее? – спросил он, ложась рядом с Леонардо на траву, чтобы удобнее было следить за полетом. – Когда ветер, как вот сейчас, дует высоко в небе, коршун тоже парит в вышине; когда же ветер гуляет по равнине, коршун бесстрашно спускается даже ниже башни замка Кассеро. Коршун, он не любит зря махать крыльями, он всегда плывет по свежему ветру…

Но Леонардо его уже не слышал. Он завороженно смотрел в небо и мысли унесли его в далекое прошлое:

– Почему я не родился птицей? – думал он, – Я отчетливо помню из своего детства, как Мама, уложив меня в колыбельку перед нашим домом в Анчиано, сама ушла собирать цветы для горшка, отойдя далеко к краю лужайки. В тот момент к моей колыбели подлетел коршун, внимательно посмотрел на меня и несколько раз прикоснулся крылом к моим губам. Мои губы до сих пор помнят то необыкновенное чувство от прикосновения птицы. Правда, иногда мне кажется, что это был сон. Но если это и был сон, то он поразительный и полный пророческого смысла. Это видение с самого раннего детства оставило глубокий след в моей памяти и душе. Я думаю, что тот коршун был вестником моей судьбы и мне в жизни надлежит заниматься изучением птиц и тайны их полета.

Потом он с улыбкой посмотрел на своего добродушного дядю, который так любил его баловать. Тот, находясь невдалеке, весело что-то напевал, рассматривая бабочку на своей ладони. Леонардо обратился к нему:

– Дядя Франческо, спасибо тебе за то, что возишься и играешь со мной, за наши совместные увлечения! Помнишь, как ты из ветвей можжевельника научил меня делать крепкие, далеко стрелявшие луки, и учил определять дальность выстрела, а потом мы вместе отмеряли шагами правильность наших расчетов, и, когда ты угадывал, а это было в большинстве случаев, твоей радости не было предела! А еще мы из полых стволов тростника вырезывали дудочки. Ты проверял мой музыкальный слух и мы вместе определяли места, где надо было вырезать отверстия для пальцев, чтобы добиться чистого звучания! Если бы не ты, я бы никогда, наверное, не научился понимать природу и ценить всякую жизнь, будь-то птица или пушистый зверек. Именно ты пробудил во мне интерес к окружающему и благодаря тебе я понял, что Природа есть Истина, а её можно познать, лишь внимательно наблюдая за ней.

Франческо был тронут еще детским, но уже таким осознанным и искренним выражением благодарности. Он признательно обнял мальчика, притянув его к себе за плечи.

Вечерело и пора было возвращаться домой. Солнце уже окрасило своим багряным заревом пыльную, темно-малахитовую листву деревьев. Небольшая роща на краю живописного луга еще вовсю наслаждалась мягким теплом от медленно заходящего светила, шелестя на поднявшемся ветру своими густыми и пышными кронами. Вся растительность луга благоухала букетом остропряных ароматов, и мощный аккорд лета был апогеем в этой цветущей симфонии.

Дома их ждал накрытый к обеду стол, все уже были в сборе, но к еде не приступали. Дед отчего-то нервно расхаживал из угла в угол. Завидев сына и внука, он, в свойственной ему строгой манере, сказал:

– Франческо, где вас носит? Когда, наконец, закончится это бесцельное времяпрепровождение? Может пора уже взяться за ум? Я не позволю, чтобы из моего единственного внука вырос такой же праздный бездельник, как ты! Запомни, предоставленная мальчику свобода не должна быть дурно использована!

– Отец, – ответил Франческо, – у ребенка должно быть детство. Так они, дети, посредством игр и любимых увлечений развиваются как личность, в них они находят себя.

– Я то уж очень хорошо вижу, как развилась твоя личность, шалопай ты и беззаботный тунеядец! В чем, скажи, в чем ТЫ нашел себя? – ворчал синьор Антонио, с огорчением осознавая свою беспомощность что-либо изменить в жизни сына, этого совершенно «неудавшегося произведения».

На следующий день, в субботу, в городке Винчи как обычно кололи свиней. Все мальчишки с округи сбегались посмотреть на это зрелище, охотно интересуясь вещами отвратительными и ужасными. Они собирались вокруг животного, толкаясь, чтобы протиснуться в первые ряды и стараясь ничего не упустить. Они строили гримасы и отвечали издевательскими возгласами беспрерывному визгу животного, принесенного сюда на заклание. Свиней убивали безжалостным способом: животное опрокидывали спиной на широкую доску и крепко привязывали – уже тогда одного его крику было достаточно, чтобы испугаться и убежать. После этого в сердце свиньи вгоняли бурав, каким пользуются виноделы в Италии, просверливая винные бочки. Первое время, пока сердце смертельно раненного животного продолжает биться, деревянная рукоятка бурава покачивается, но постепенно колебания становятся короче, и, когда этот страшный маятник смерти останавливается, это означает наступление конца. И тут люди, сгрудившиеся вокруг, со свистом набрасываются на только что убитое ими животное, чтобы его разделать. Толстый мясник, отгоняя толпу, разрезает брюхо сверху вниз, во всю длину, и отделяет легкие, погруженные в свой прозрачный мешок, печень, и сердце, и кишки, обернутые слоями белого жира. Люди же вокруг, точно как их далекие предки, танцевавшие возле убитого ими мамонта, со смехом и дурацкими шутками, напиваются молодым вином и жадно поедают сырую печень и другие части свиньи, считающиеся одновременно и лакомством, и целебным продуктом от ста хворей.

В то субботнее утро Леонардо присутствовал на подобной кровавой оргии, стоя в стороне от бушевавшей толпы убийц. Весь оставшийся день после увиденного он провел в раздумьях и полном одиночестве, поднявшись на склоны горы Монте Альбано. А на следующий день местный приходской священник после воскресной службы в разговоре с бабушкой заметил:

– Любезная синьора Лючия. Хотел бы ненадолго отвлечь Ваше внимание и поговорить об отроке Леонардо, внуке Вашем. Я заметил, что он отличается редкостным состраданием, тогда как другие дети, подобные безжалостным разбойникам, смеются, наблюдая это варварство. Черты его лица искажаются от сильной душевной боли, словно бы инструмент, которым закалывают свинью, проникает в его сердце. Позвольте мне выразить уверенность, синьора Лючия, что если его определить к духовному званию, то он мог бы стать хорошим проповедником, чтобы управлять прихожанами и называться их пастырем. Кроме того, язык его превосходно подвешен.

Лючия хорошо запомнила слова священника. И вечером, когда все домочадцы традиционно собрались за столом, включая отца, она, накормив семью обильным воскресным ужином, поведала об этом разговоре мужу и сыну Пьеро, чем дала пищу для их рассуждений о будущем мальчика.

Между тем, встреча с Мамой не выходила из головы юного Леонардо. И поздно вечером, когда все в доме уснули, он зажег свечу и сел на стул за бюро деда Антонио. Он левой рукой взял толстое гусиное перо, недавно очиненное дедом с помощью перочинного ножа и окунул его в чернильницу. Пористая внутренность стержня впитала чернила и упругое перо – справа налево – заскрипело по шероховатой бумаге.

Это было письмо, полное наивных, но таких искренних, вопросов и душевного отчаяния. Письмо, адресованное… Богу:

«Господи,

Я еще маленький и грехов у меня пока нет, но они, кажется, потихоньку собираются. Вот ведь и дедушка Антонио говорит, что меня так и тянет вытворять что-то плохое. Это Ты меня испытываешь? А может мы, люди – это твои игрушки?

А бабушка Лючия рассказывала мне, что Ты самый главный на Земле, хоть и живешь на небе. И Тебя надо любить и почитать. Я Тебя, конечно, люблю, но маму я люблю больше. Ты сможешь простить меня за это?

Ты все знаешь, скажи, помирятся ли мои родители?

Господи, я Тебе благодарен за все, что Ты мне раньше делал. Но помоги мне сейчас. Моя мама так страдает на Земле, неужели в Твоем аду бывает еще хуже? Я жду ее все время. За что Ты наказываешь добрых людей? На это есть твоя воля? Разве счастье положено не всем людям? Сделай так, чтобы на Земле никто никогда не плакал.

Я Тебя очень прошу, помоги мне. Это самая большая просьба. Обещаю, что больше я Тебя беспокоить никогда не буду. Даже если случится умирать.»

Он подул на бумагу, чтобы обсушить чернила. Затем аккуратно сложил лист и, уже на следующее утро, отнес его на луг и положил в гнездо, надеясь, что добрые, милые птицы, которые летают так высоко, вскоре унесут его к Богу.

Глава 5

Знатное семейство, не имея других наследников, серьезно задумалось о будущем 7-ми летнего Леонардо, которого, несмотря на то, что он был незаконнорожденным, они приняли полноправным членом в свою семью. Поскольку отцу часто приходилось уезжать по службе во Фьоренцу, то образованием внука занялся сам сэр Антонио. Но это было безуспешное занятие – Леонардо было неинтересно слушать уроки деда. Тогда, в поисках альтернативы, он отвез его в школу при церкви Св. Петрониллы, недалеко от Винчи, где он должен был обучаться церковному писанию, счету и латинской грамоте, несмотря на то, что считать и писать мальчика обучал дядюшка Франческо. К церковному писанию и латинскому языку он не проявлял никакого интереса. Сэр Антонио был в бешенстве, поскольку знание латыни в то время было необходимостью:

– Латынь – это не каприз, который можно не исполнять, Леонардо. Это обязательный атрибут грамотного человека в наши дни! Ты ведь хочешь продолжить нашу династию? – вопрошал дед, на что мальчик просто не отвечал. Он предпочитал по-другому проводить свое время, и часто, выходя утром из дома, вместо школы сворачивал в рощу, наблюдая за насекомыми, растениями и полетом птиц. А придя домой, он начинал рисовать, изображая увиденные сегодня листья со всеми их прожилками, речные раковины и насекомых, и их порой невозможно было отличить от живых! Он как-то спонтанно, но так серьезно увлекся живописью, со всем своим богатейшим воображением и неестественно острой наблюдательностью, имея перед собой лишь прекрасные скульптуры и картины, созданные самой природой.

Рядом с городком Винчи шло строительство большого дома для одного знатного синьора, которым руководил зодчий Биаджио. Леонардо часто, вместо посещения школы, приходил сюда посмотреть, как рабочие возводят стены, ровняя их угломером и как с помощью специальных устройств поднимают вверх тяжести. Вскоре сэр Биаджио заметил любознательного мальчика, они разговорились и зодчий был крайне удивлен его ясному уму. Он увидел, что мальчик задает вопросы, связанные со строительством, и для правильного понимания ответа на них ему необходимо знать элементарные основы механики и других технических наук. Вот так и начались их занятия по арифметике, геометрии, алгебре. Зодчий видел, как мальчик схватывает все с невероятной легкостью, словно он когда-то изучал данные науки.

А спустя некоторое время приходской священник, который не так давно советовал Лючии определить Леонардо к духовному званию, но поняв, что тот испытывает интерес к природе, техническим занятиям и рисованию, отвел смышленого мальчика в мастерскую живописца из Эмполио. Войдя в помещение, Леонардо чуть не задохнулся от отвратительного запаха яиц и творога, которые мастер использовал для приготовления красок. Сам же художник стоял на деревянном помосте, делая какие-то исправления на полотне. Мальчик завороженно смотрел за его проворными движениями кистью по полотну, а потом, уже будучи не в силах скрывать подкатившее к горлу удушье от гнилостного смрада, с зажатым руками ртом выскочил наружу.

Как то к сэру Пьеро, отцу Леонардо, обратился крестьянин, который был птицеловом и рыболовом и регулярно, вот уже несколько лет, поставлял дичь и рыбу семейству нотариусов:

– Сэр Пьеро, – сказал он, – будьте добры, взгляните на это, – он держал в руках круглый шит, вырезанный из древесины инжирового дерева.

– Что это? – спросил Пьеро.

– Мне дал это знакомый плотник в обмен на рыбу, – ответил крестьянин, – и, поскольку вы часто бываете во Фьоренце и знаете там многих, я бы хотел попросить вас любезно передать его какому-нибудь художнику, чтобы он расписал щит на свой вкус. А мы с Вами потом рассчитаемся за работу.

Сэр Пьеро, будучи человеком добрым, конечно, согласился выполнить просьбу крестьянина. Он вернулся в дом и заглянул в комнату сына. Тот сидел спиной к двери, будучи поглощенным изображением на картоне каких-то поразительно живых букашек, которые, казалось, вот-вот быстро поползут по поверхности рисунка. И тогда сэр Пьеро принял совсем другое решение:

– Леонардо, – позвал он, и сын медленно повернул голову в его сторону, – Леонардо, сынок, ты можешь расписать этот щит? – тот оторвался от работы, положив кисть на стол, взял в руки щит и внимательно на него посмотрел, словно изучая. Затем он кивнул отцу головой в знак согласия и вернулся к своему занятию.

Получив задание от отца, мальчик стал думать над тем, что же изобразить на этом круглом щите, и, в итоге, решил нарисовать нечто страшное, например, голову Медузы, чтобы напугать зрителей. Он обработал деревянную поверхность щита, залил ее гипсом и стал думать, каким образом было бы лучше воплотить свой замысел.

После прогулки по лесу, он принес в свою комнату большое количество разнообразных живых натурщиков: ящериц, сверчков, змей, бабочек, кузнечиков, летучих мышей и других подобных тварей, из которых, сочетая их по-разному, создал весьма страшное и отвратительное чудовище, отравляющее все вокруг своим зловонным дыханием и воспламеняющее воздух. Это был дракон с огромной головой Медузы, вылезающий из пещеры и изрыгающий яд из пасти и огонь из глаз. Леонардо был полностью поглощен своей работой, затянувшейся на несколько дней, и, казалось, вовсе не замечал зловония, которое распространяли мертвые твари, принесенные им в жертву искусству. В комнату к нему влетел дядя Франческо, остановившись, словно оцепеневший, у порога:

– Леонардо, чем ты занят? Что ты делаешь? – закашлял он, искривив лицо в гримасе и тотчас же закрыв нос рукой, – Здесь страшная вонь! Открой окно и впусти вовнутрь свежего воздуха. У твоей бабушки Лючии сильная головная боль, еще утром она, в поисках источника смрада, приказала прислуге проверить все крысоловки в подвале дома, но все они оказались пусты! Боже милостивый, ты – безумец! – воскликнул он и брови его сначала поднялись вверх, а потом слились в одну сплошную сердитую линию, когда взгляд его остановился на издыхающих живых тварях, приклеенных к щиту.

– Это из великой моей любви к искусству, – молча ответил Леонардо, вернувшись к своему занятию.

Еще через несколько дней картина была готова и пришло время показывать ее отцу. Войдя в комнату к сыну и взглянув на нее, сэр Пьеро с испугом отпрянул назад, не отводя глаз от щита и храня гробовое молчание. Затем он спросил:

– Это тот самый щит, что я дал тебе, Леонардо? И действительно ли это живопись?

– Да, отец. И это произведение служит тому, ради чего оно сделано. Оно производит впечатление. Можешь забрать его. – сказал Леонардо.

Сэр Пьеро не отдал работу сына крестьянину. Взамен он купил у одного флорентийского старьёвщика другой щит с нарисованным на нем пронзенным сердцем и отдал крестьянину, который, в знак большой благодарности, снабжал их бесплатными дичью и рыбой в течение целого месяца. Впоследствии, отец тайно продал щит Медузы каким-то купцам в городе, выручив за него сто дукатов.

Леонардо исполнилось 10 лет, когда отец с женой Альбиерой переехали во Фьоренцу, где сэр Пьеро начинал службу в качестве нотариуса Флорентийской Республики. Маленький городок Винчи отходил для отца Леонардо в прошлое. Одна эпоха кончилась, начиналась новая. С молодыми также последовали дед Антонио и бабушка Лючия, оставляя Леонардо жить в Винчи на попечении дяди Франческо. День отъезда принес радость всей семье, кроме оставленного дома мальчика. В поисках утешения он вновь, как всегда, уходил на свидание со своей единственной Любовью, которая его никогда не предавала – с Природой. И Природа спасала его от одиночества. Или дарила ему его, когда было нужно.

А через три года в Винчи пришла весть из Фьоренцы о том, что добрая дона Альбиера умерла при родах, так и не родив ребенка. Леонардо поник от грусти – его мачеха была всегда так добра к нему, лаской скрашивая его домашнюю жизнь. Печаль по поводу ее смерти заполняла его сердце. Теперь он оставался единственным наследником своего отца, хоть и незаконнорожденным. Но сэр Пьеро, ему тогда было 38, не стал долго горевать по ушедшей супруге, так как не в его характере было терять время понапрасну, и вскоре женился во второй раз, на молоденькой, прелестной девушке Франческе Ланфредини, которая была всего двумя годами старше самого Леонардо.

Спустя год сэр Пьеро, как-то приехав в фамильное поместье в Винчи, сказал сыну, что ему пора собираться в путь:

– Мы едем во Фьоренцу, Леонардо! Хватит тебе болтаться по всему Винчи без толку! Тут ты растешь как зверек, а там будешь учиться, – сказал он и в груди у Леонардо что-то тревожно заклокотало от грядущих перемен. Он еще не осознавал, что конкретно ждет его, и перемены его даже настораживали, но он чувствовал, что душа его хочет чего-то свежего, и даже просит, чтобы подул тёплый, нежный, долгожданный ветер перемен, понимая, что они несут в себе какие-то неизведанные пока новые возможности и открытия!

Чудесная пора детства в полях и лугах между Винчи и Анчиано, вечера в доме деда, где все ждали субботы и возвращения сэра Пьеро, пролетели быстро, но Леонардо запомнились навсегда.

С утра он ходил в задумчивости, а затем решил прогуляться за городок, туда, где давно уже вовсю развернулось строительство домов для знатных синьоров. Зодчий Биаджио сейчас уже руководил новой стройкой. Обрадовавшись появлению Леонардо, он не мог не заметить его грусти:

– Леонардо, что с тобой? Я не узнаю тебя! Чем вызвана твоя печаль?

Леонардо поведал ему о том, что ему предстоит переезд. Зодчий предложил ему сесть рядом и ободряюще произнес:

– Не стоит бояться перемен. Ничто не стоит на месте. И чаще всего перемены случаются именно в тот момент, когда они необходимы. Знай, Леонардо, что все, что неожиданно изменяет нашу жизнь – это не случайность. Я хочу рассказать тебе историю из моей жизни.

Пять лет назад, когда я переживал далеко не самый лучший период, я шел по нашему городку, будучи обремененным множеством проблем, и вдруг увидел сидящего на краю дороги старичка. Торопиться мне было некуда, я присел рядом и мы разговорились о сути бытия. Старик поразил меня своими умными речами и жизненным опытом.

– Старик, ты мудрый человек, скажи мне, вот я еще не старый и сильный мужчина, но нигде не могу найти хорошую работу. Сын у меня бездельник, дочь гуляет, а жена ничего не делает по дому, все приходит в упадок. Что мне делать? Дай мне совет, как все исправить?

На что старик, повернувшись ко мне своим морщинистым лицом, тихо ответил:

– Повесь у себя на двери табличку и напиши на ней: «Так будет не всегда».

А через несколько месяцев мне, как хорошему мастеру, неожиданно поручили руководить строительством первой виллы на этой стройке. Сын мой, наконец-то, взялся за ум и занялся своим делом, дочь я удачно выдал замуж и она стала хорошей женой и матерью, а супруга моя, видя, что я снова начал хорошо зарабатывать, оказалась очень заботливой, я ею очень доволен.