Текст книги "Александр Македонский: Сын сновидения. Пески Амона. Пределы мира"

– Барсина… – прошептал Мемнон. Теперь и он снял длинную хламиду, обнажив свое сильное тело. – Барсина…

Его точеный торс, закаленный сотнями битв, был отмечен шрамами, а последняя рана оставила длинную отчетливую красноватую борозду на бедре. Однако внушительные мускулы и твердый взгляд излучали грозную мощь, непокорную и отчаянную, полную наивысшей жизненной силы.

Ее взгляд долго и настойчиво ласкал его, а муж приближался к ней не совсем уверенными шагами. Когда он лег рядом, ее руки скользнули по его мощным бедрам к паху, и ее рот разбудил наслаждение в каждой точке его тела. Потом она села на него так, чтобы он не ощущал боли в пылу любви, и наклонилась к нему, совершая бедрами те же томительные танцевальные движения, которыми покорила его в первый раз, когда он увидел ее в доме ее отца.

Наконец, побежденные усталостью, они упали рядом друг с другом. Над волнистыми очертаниями карийских холмов уже начал пробиваться слабый свет.

Глава 16

Удары таранов, беспрестанно колотивших в стены Милета, громом разносились до самых склонов горы Латмос, а с моря было видно, как из огромных катапульт в город летят камни.

Персидский адмирал собрал на юте своего корабля командиров эскадры, чтобы принять решение. Донесения поступали удручающие. Попытка высадиться на берег, и так уже рискованная, теперь из-за истощения людей от голода и жары стала бы просто самоубийством.

– Пойдем к острову Самос, – предложил один финикиец из Арада, – пополним запасы воды и продовольствия, потом вернемся сюда и попытаемся высадиться у их перекопанного рвом морского лагеря. Попробуем сжечь их корабли, атакуем их с тыла, пока они заняты под стенами Милета, и дадим горожанам возможность совершить вылазку. Македонянам придется защищаться на два фронта и на пересеченной местности, и мы окажемся в выигрышном положении.

– Недурно, – одобрил предложение один наварх-киприот. – Если бы мы атаковали сразу, прежде чем они вырыли перед кораблями укрепления, наши надежды на успех были бы больше, но можно попробовать и сейчас.

– Согласен, – признал персидский адмирал, увидев почти полное единомыслие своих соратников. – Итак, на Самос. Мой план таков: после того как моряки и солдаты восстановят силы, мы воспользуемся вечерним бризом, чтобы вернуться ночью и атаковать их морской лагерь. Нападем внезапно – рискнем зайти в тыл их войска, стоящего под стенами Милета.

Чуть погодя флаг, поднятый на рее флагманского корабля, дал флоту сигнал спустить весла и приготовиться к отплытию.

Корабли в полном порядке, рядами по десять, под задающий ритм гребле барабанный бой двинулись на север, к острову Самос.

Александр, находившийся под южной стеной Милета, услышал крик одного из своих воинов:

– Они уходят! Персидский флот уходит!

– Великолепно, – заметил Селевк, в это время исполняющий обязанности царского вестового. – Город должен сдаться. Теперь им не на что надеяться.

– Нет, погоди, – остановил его Птолемей. – С флагмана что-то сигналят городу.

И в самом деле, на корме отходившего в море большого корабля были видны вспышки, а вскоре появился и ответ: на самой высокой башне Милета взвился большой длинный красный флаг, а следом еще два – синий и зеленый.

– Они подтверждают, что получили сообщение, – объяснил Птолемей, – но, поскольку солнце не благоприятствует, не могут сигнализировать светом.

– И что, по-твоему, они хотят сказать? – спросил Леоннат.

– Что они вернутся, – ответил Селевк. – По-моему, они идут на Самос пополнить запасы воды и продовольствия.

– Но на Самосе командует афинянин – наш союзник, – возразил Леоннат.

Селевк пожал плечами:

– Увидишь, они получат все, чего попросят. Афиняне боятся нас, но не любят. Погляди хотя бы на то, как ведут себя здесь их войска. Ты видел афинян хоть на одном празднике вместе с нами? А их командиры? Они смотрят на тебя сверху вниз, как на прокаженного, и являются на собрания высшего командования, только если на приглашении есть подпись Александра, а иначе даже не пошевелятся. Говорю тебе, на Самосе персидский флот получит все, в чем нуждается.

– Как бы то ни было, нам все равно, – сказал Александр. – Даже утолив жажду и набив брюхо, персы должны решить, высаживаться им или нет, поскольку я не собираюсь выводить наш флот в море. И Неарх со мной согласен. Нам остается лишь патрулировать вход в залив быстрыми шлюпками, чтобы избежать внезапной атаки ночью или на рассвете. Предупредите адмирала.

Царь вернулся к городской стене, чтобы усилить осадные работы.

Стенобитными машинами распоряжался Лисимах. Он велел придвинуть огромный таран туда, где подкоп, сделанный предыдущей ночью, ослабил стену.

– Я хочу, чтобы отныне машины работали непрестанно, днем и ночью, без перерыва. Велите также принести херонейский барабан: его звук должны услышать в городе, и это посеет панику. Не прекращайте бить в него, пока стена не упадет под ударами таранов.

Два всадника галопом помчались в лагерь и передали Неарху приказ.

Адмирал велел послать в море десяток шлюпок с кувшинами масла, чтобы в случае надобности зажечь его ночью, и организовал доставку огромного барабана под стены Милета.

Вскоре шлюпки вышли в море ожидать возвращения персидского флота, а Гром Херонеи, как уже прозвали барабан солдаты, подал голос. Глубокий рокот, ритмичный и угрожающий, ударился об окружающие горы и, отразившись, разнесся по берегу. А вслед за этим громом вскоре последовали оглушительные удары таранов, выдвинутых сотнями рук к городским стенам, в то время как катапульты метали камни на стены, чтобы держать защитников Милета подальше от осадных машин.

Когда один отряд уставал, на его место вставала смена, и когда одна машина ломалась, ее тут же заменяли исправной, чтобы у осажденных не было ни минуты передышки.

При наступлении темноты персидский флот, пользуясь попутным ветром, вышел на рейд и с надутыми парусами двинулся к морскому лагерю Неарха. Но маленькие отряды на шлюпках в темноте были бдительны. Издалека завидев на фоне неба огромные силуэты персидских кораблей, они сразу же открыли кувшины с маслом и стали один за другим опорожнять их в море, образуя за кормой длинный след, а потом подожгли его.

Огненная змейка на темной поверхности воды осветила обширное пространство, и вскоре на суше затрубили сигнал тревоги. Берег закишел огнями и зашумел возгласами, и при свете факелов отряды собрались отразить угрозу.

Персидский флот и не пытался пересечь огненную линию, навархи спешно отдали приказ гребцам грести назад.

Когда взошло солнце, залив был пуст.

Первым сообщил об этом Александру Неарх:

– Государь, они ушли! Персидские корабли покинули залив.

– В каком направлении? – спросил царь, которого оруженосцы облачали в панцирь, пока Лептина хлопотала над «чашей Нестора».

– Никто не знает, но один дозорный на мысе Микале утверждает, что заметил хвост эскадры на юге. По-моему, они ушли насовсем.

– Да услышат тебя боги, адмирал.

В этот момент вошел афинский командующий Карилай во всеоружии.

– А ты что думаешь об этом? – спросил его Александр.

– Думаю, нам повезло. Однако я без труда мог бы встретиться с ними в открытом море.

– Но так получилось лучше, – сказал Александр. – Мы сберегли людей и корабли.

– И что теперь? – спросил Неарх.

– Подождите до второй половины дня и, если они не покажутся, спускайте корабли на воду и ставьте наготове у причалов.

Оба командира вышли, а Александр сел на коня и вместе с Селевком, Птолемеем и Пердиккой направился к линии осады. Его встретили удары таранов и Гром Херонеи.

Царь поднял глаза к стене и заметил там брешь, которая с каждым ударом расширялась. Одна штурмовая башня потихоньку все ближе и ближе подползала к стене.

– Сейчас начнем решительный штурм! – крикнул Парменион, перекрывая грохот.

– Ты передал солдатам мои приказы?

– Да. Никакой резни, никакого насилия, никаких грабежей. Нарушителей будут судить на месте.

– Это перевели и для варваров во вспомогательных войсках?

– Да, и для них.

– Прекрасно. Можешь начинать.

Парменион кивнул и сделал знак одному из своих людей, который трижды взмахнул желтым флагом. Штурмовая башня пришла в движение и придвинулась еще ближе к стене. В этот момент послышался страшный грохот, и большая часть кладки рухнула, подняв тучу пыли, за которой было невозможно разобрать, где друзья, а где враги.

Тем временем с башни перебросили мостик, и на стену бросился отряд македонян. Разгорелась яростная схватка, и немало атакующих упало с бастионов, стены и мостика, но вскоре им удалось отвоевать на стене у бреши небольшой плацдарм. Выбив оттуда защитников, македоняне начали осыпать градом стрел и дротиков тех, кто был по другую сторону бреши.

Как только пыль рассеялась, в пролом бросился отряд щитоносцев, а за ними последовали штурмовые части фракийцев и трибаллов.

Растерянные, уставшие от сверхчеловеческого сопротивления, милетские воины начали отступать, и войска Пармениона проникли за стену.

Некоторое число солдат – преимущественно из числа простолюдинов – сдались и спасли свою жизнь, но греческие наемники и отряды, набранные из знати, представляя, какая судьба их ждет, бежали в противоположный конец города, избавились от доспехов и бросились с башен в море в отчаянной попытке вплавь добраться до островка Лада, чтобы оказать последнее сопротивление в стоявшей там небольшой крепости.

Александр въехал на коне в захваченный город и быстро поднялся на западную стену. Вдали от берега виднелись плывущие по заливу беглецы: некоторые, обессилев, тонули, другие продолжали размеренно взмахивать руками, продвигаясь к цели.

Царь вместе с Гефестионом развернулся и поскакал к морскому лагерю, разбитому у подножия горы Латмос, где почти все корабли уже были спущены на воду. Там он поднялся на борт флагмана и велел взять курс на Ладу.

Причалив к острову, Александр увидел, что спасшиеся после штурма уже вошли в крепость; вооруженные одними мечами, совершенно изнемогшие, мокрые, они казались призраками. Велев Гефестиону оставаться на месте, царь пошел вперед.

– Почему вы бежали сюда? – крикнул он.

– Потому что это место достаточно мало, чтобы защищать его малым количеством людей.

– Сколько вас? – снова крикнул Александр, уже из-под стены.

Гефестион и телохранители окружили его, прикрыв щитами, но царь велел всем отойти назад.

– Хватит, чтобы не дать вам легкой победы.

– Откройте ворота, и вам не причинят никакого вреда. Я уважаю доблесть и мужество.

– Ты кто, парень? – спросил все тот же голос.

– Я царь македонян.

Гефестион снова приказал телохранителям выйти вперед, но Александр дал знак не двигаться. Защитники Милета пошептались между собой, потом снова заговорил тот же человек:

– Слово царя?

– Слово царя.

– Подожди, я спущусь.

Послышался шум отодвигаемых засовов, ворота крепости отворились, и в проеме показался говоривший. Это был человек старше пятидесяти, с длинной спутанной бородой и морской солью в волосах, с худыми руками и морщинистой кожей. Он увидел, что царь стоит перед ним совсем один.

– Можно войти? – спросил Александр.

Глава 17

Милетские воины, те, что вплавь добрались до острова Лада, поклялись в верности Александру, после того как встретились и поговорили с ним. Триста из них, большинство, завербовались в македонское войско, чтобы участвовать в походе.

Победители проявили к городу уважение. Не было допущено никаких грабежей, и были предприняты меры для восстановления городской стены. Евмен от имени царя созвал городской совет. Он велел восстановить демократические институты власти и объявил, что налоги, которые платили раньше Великому Царю, теперь будут выплачиваться Александру. Воспользовавшись моментом, он тут же попросил аванс, но все равно из-за непомерных расходов финансовая ситуация в македонском войске оставалась критической.

На следующий день на совете высшего командования секретарь объяснил положение, упрямо возвращаясь к состоянию казны, отчего доклад оставил горьковатый привкус, несмотря на одержанные до сих пор великие победы.

– Не понимаю, – сказал Леоннат. – Нам достаточно лишь протянуть руку, чтобы взять все, что хотим. Этот город чрезвычайно богат, а нам приходится выпрашивать ничтожную сумму.

– Объясняю, – снисходительно вмешался Птолемей. – Видишь ли, теперь Милет является частью нашего царства, и вредить ему – значит вредить македонскому городу, такому же как Эги или Драбеск.

– Однако царь Филипп не рассуждал подобным образом, когда брал Олинф и Потидею, – возразил Черный.

Александр весь окаменел, но ничего не ответил. Другие тоже промолчали. Тишину нарушил Селевк:

– Тогда были другие времена, Черный. Тогда царь Филипп должен был преподать урок, а теперь мы объединяем весь греческий мир в единую страну.

Тут слово взял Парменион:

– Люди, нас не должны занимать подобные проблемы. Осталось освободить лишь Галикарнас. Сделаем последнее усилие, и наша задача будет выполнена.

– Ты так думаешь? – спросил его Александр с некоторой обидой. – Я никогда не заявлял ничего подобного и никогда не устанавливал ни границ, ни сроков нашего похода. Но если тебе что-то не нравится, можешь в любое время вернуться назад.

Парменион потупился и закусил губу.

– Мой отец не хотел… – начал было Филота.

– Я прекрасно понял, что хотел сказать твой отец, – перебил его Александр, – и я вовсе не собирался унижать старого солдата. Но у Пармениона за спиной множество сражений, осад, ночных бдений, и годы его уже не юные. Никто не упрекнет его, если он захочет вернуться на родину, на вполне заслуженный отдых.

Парменион поднял голову и обвел всех взглядом, как старый лев, окруженный обнаглевшими щенками.

– Я не нуждаюсь ни в каком отдыхе, – проговорил он, – и любого из вас, не считая царя, – но все прекрасно поняли, что он имел в виду «включая царя», – я еще могу поучить, как держать в руках меч. Однако если мне позволят решать этот вопрос самому, то единственный способ отправить меня на родину до завершения похода – это в виде праха, в погребальной урне.

Снова последовало долгое молчание, которое наконец нарушил Александр:

– Именно это я и ожидал услышать. Парменион останется с нами и поддержит нас своей доблестью и опытом. Мы от всего сердца благодарны ему за это. А теперь, – продолжил он, – я должен сообщить вам о непростом решении, которое я принял в последние часы после долгих размышлений. Я решил отказаться от флота.

Слова царя вызвали ропот в царском шатре.

– Ты решил отказаться от флота? – не веря, переспросил Неарх.

– Именно так, – невозмутимо подтвердил царь. – Нам хватит двадцати кораблей, чтобы перевозить в разобранном виде стенобитные машины. Мы будем продвигаться по суше и захватывать побережье и порты. Таким образом, у персидского флота не останется ни причалов, ни мест для пополнения запасов провизии.

– Они всегда могут высадиться в Македонии, – предупредил Неарх.

– Я уже послал письмо Антипатру с просьбой быть начеку. Да и в любом случае вряд ли они это сделают.

– Такое решение наверняка сэкономит нам еще по сто пятьдесят талантов в день, при нашей-то нехватке денег, – вмешался Евмен. – Хотя я бы не стал сводить все только к деньгам.

– Кроме того, – добавил царь, – сам факт, что у нас больше нет пути отступления по морю, окажет на людей определенное влияние. Завтра я лично сообщу о своем решении Карилаю. Ты, Неарх, примешь командование тем маленьким флотом, что у нас останется. Он невелик, но очень важен.

– Как тебе будет угодно, государь, – подчинился адмирал. – Будем надеяться, что ты прав.

– Конечно, он прав, – отозвался Гефестион. – Сколько я его знаю, он никогда не ошибался. Я – с Александром.

– И я тоже, – заявил Птолемей. – А афиняне нам не нужны. И потом, я уверен, что очень скоро они нам выставят счет за свою службу, и сумма будет немалая.

– Значит, все согласны? – спросил царь.

Все закивали в знак согласия, за исключением Пармениона и Черного.

– Мы с Клитом возражаем, – сказал Парменион, – но это ничего не значит. До сих пор царь демонстрировал, что не нуждается в наших советах. Тем не менее он знает, что всегда может рассчитывать на нашу преданность и поддержку.

– Ваша поддержка мне необходима, – заявил Александр. – Если бы не Черный, мои приключения в Азии уже закончились бы. При Гранике он отсек руку, готовую отрубить мне голову, и я этого не забуду. А теперь поедим, что-то я проголодался! Завтра соберу войско и сообщу ему новость.

Евмен распустил собрание и распорядился вручить приглашения на ужин афинским командирам, а кроме того – Каллисфену, Апеллесу и Кампаспе, что было воспринято всеми с энтузиазмом. Он также велел привести «подруг», очень симпатичных и умеющих внести оживление в молодую компанию. Все они были милетянки, изящные и утонченные, сияющие смуглой таинственной красотой восточных богинь, дочери мужчин, пришедших с моря, и женщин, спустившихся по рекам с великих азиатских плоскогорий.

– Дайте одну Пармениону! – крикнул Леоннат. – Посмотрим, может ли он еще поучить нас, как орудовать палкой, а не только мечом!

Шутка вызвала всеобщий хохот и разрядила напряжение. Хотя бояться никто не боялся, но предстоящий отказ от флота был определенной потерей, которая несла в себе предзнаменование: родина оставалась позади, и, быть может, навсегда.

Вскоре после начала пирушки Александр встал и собрался к выходу. Кипрское вино немножко оглушило его. Смущала все возрастающая раскованность Кампаспы, которая пила и ела, орудуя исключительно левой рукой, хотя вовсе не была левшой – просто правая была постоянно занята другим.

Оказавшись снаружи, царь велел подать Буцефала и галопом понесся прочь. Ему хотелось насладиться ароматом весны и светом взошедшей на небосклоне полной луны.

Десять телохранителей тут же последовали за ним, но их кони не могли поспеть за Буцефалом, который, не выказывая ни малейшего утомления, мчался вверх по склону горы Латмос.

Александр скакал долго, пока не почувствовал, что конь весь вспотел, и тогда перешел на шаг, но продолжал подниматься на открывавшуюся перед ним волнистую возвышенность, усеянную маленькими деревеньками и одинокими крестьянскими и пастушьими домишками. Телохранители, уже наученные опытом, держались на расстоянии, но не спускали с него глаз.

То и дело мелькали быстрые македонские конные разъезды, сопровождаемые собачьим лаем из дворов или внезапно взлетавшими птицами, потревоженными во время ночного отдыха. Македонское войско постепенно занимало внутреннее пространство Анатолии, где безраздельно господствовали древние племенные общины.

Вдруг на дороге, ведущей к маленькому городку Алинда, Александр заметил какое-то беспокойство: несколько всадников размахивали факелами, доносились крики и ругань.

Царь снял с крючка у седла македонскую широкополую шляпу и, нахлобучив ее и закутавшись в плащ, шагом направился в ту сторону.

Всадники остановили повозку, которую сопровождали двое вооруженных мужчин. Эти двое оказали сопротивление и выставили копья, отказываясь отдать транспорт.

Александр подъехал к македонскому отряду и жестом велел командиру приблизиться. Сначала тот ответил раздраженным жестом, но луна выхватила белое пятно в виде бычьей головы на лбу Буцефала, и македонянин узнал царя:

– Государь, но что…

Александр сделал ему знак говорить потише и спросил:

– Что здесь происходит?

– Мои солдаты остановили эту повозку и хотели узнать, кто и зачем едет на ней с охраной посреди ночи. Они оказали сопротивление.

– Вели своим всадникам отойти и объясни этим двоим охранникам, что им нечего бояться. Находящемуся в повозке лицу не будет причинено никакого вреда.

Командир патруля повиновался, но охранявшие повозку не двинулись с места. Из-за занавески послышался женский голос:

– Подождите, они не понимают по-гречески… – и, грациозно поставив ногу на подножку, на землю спустилась женщина с закутанным в платок лицом.

Александр попросил македонского командира посветить и подошел к ней:

– Кто ты? Почему ты едешь ночью в сопровождении вооруженной охраны? Кто еще с тобой?

Женщина открыла лицо. Оно оказалось поразительной красоты – с темными глазами в тени длинных ресниц, с красиво очерченными пухлыми губами. В гордой, полной достоинства осанке улавливался едва заметный трепет.

– Меня зовут… Митрианес, – ответила она после легкого колебания. – Ваши солдаты заняли мой дом и мои владения под горой Латмос, и потому я решила отправиться к мужу в Прузу, в Вифинию.

Александр бросил взгляд на командира патруля, и тот спросил:

– Кто еще в повозке?

– Мои сыновья, – ответила женщина и позвала их.

Из повозки выбрались два подростка, также поразительно красивые. Один сильно походил на мать, а другой очень отличался от нее: у него были аквамариновые глаза и белокурые волосы[26]26
  Так у автора. – Примеч. ред.


[Закрыть].

Царь внимательно посмотрел на них:

– Вы понимаете по-гречески?

– Нет, – ответила за них женщина, но от Александра не ускользнул ее многозначительный взгляд, брошенный сыновьям и словно предупреждавший: «Предоставьте говорить мне».

– Видимо, твой муж не перс: у этого мальчика светлые глаза и белокурые волосы, – сказал царь и заметил, что женщина смутилась. Он снял шляпу, открыв лицо, и шагнул к ней, пораженный ее красотой и аристократической силой ее взгляда.

– Мой муж – грек, он был… врачом фригийского сатрапа. Я давно не получала от него известий и боюсь, что с ним что-то случилось. Мы стараемся добраться до него.

– Но в такое время женщине с двумя детьми опасно ездить по дорогам. Будь моей гостьей в эту ночь, а завтра сможешь отправиться дальше с более подходящей охраной.

– Прошу тебя, властительный господин, не беспокойся. Я уверена, что с нами ничего не случится, если нас отпустят. Нам предстоит проделать такой долгий путь!

– Будь спокойна. Тебе нечего бояться, ни за себя, ни за сыновей. Никто не посмеет обойтись с тобой недостаточно почтительно. – Александр обернулся к своим воинам. – Проводите ее в лагерь!

Вскочив на коня, царь удалился, за ним поскакали телохранители, ни на мгновение не спускавшие с него глаз. По пути им встретился Пердикка, обеспокоенный исчезновением Александра:

– Я отвечаю за твою безопасность, и, если бы ты хотя бы предупреждал меня, когда уходишь, я бы…

Александр прервал его:

– Ничего не случилось, друг мой, и я могу сам позаботиться о себе. Как там проходит ужин?

– Как обычно, но вино слишком крепкое, наши не привыкли к такому.

– Надо привыкать ко всему. Поехали назад.

Прибытие повозки с иностранными охранниками вызвало в лагере возбуждение и любопытство. Перитас принялся лаять, и даже Лептина начала спрашивать:

– Кто там, в повозке? Где вы их нашли?

– Приготовь в этом шатре ванну, – велел ей царь, – и постели для двух мальчиков и женщины.

– Женщины? Кто эта женщина, мой господин?

Александр бросил на Лептину пронзительный взгляд, и она беспрекословно повиновалась, а он сказал:

– Когда приведет себя в порядок, скажи ей, что я жду ее в своем шатре.

Из стоявшего поодаль шатра военных советов доносились непристойные крики, нестройные звуки свирелей и флейт, женский визг и рычание Леонната, перекрывавшее весь прочий шум.

Александр велел принести поесть – свежих фиг, молока и меда, – а потом взял в руки портрет Мемнона, оставленный Апеллесом у него на столе, и был поражен выражением бесконечной печали, которое художник придал этому лицу.

Он снова поставил портрет на стол и стал читать пришедшие в последние дни письма: одно – от регента Антипатра, сообщавшего, что ситуация в стране в целом спокойна, если не считать невоздержанности царицы, которая жаждет заниматься государственными делами; а другое – от Олимпиады с жалобами на то, что регент лишил ее всякой возможности вести себя в соответствии со своим положением.

Ни слова про пышные дары, что он послал ей после победы при Гранике. Возможно, они еще не прибыли.

Глава 18

Александр оторвался от письма и посмотрел на женщину. С чуть подведенными черным, на египетский манер, глазами, в льняном зеленом платье восточной работы, с черными, как вороново крыло, волосами, по-гречески собранными на макушке серебристой лентой, чужеземная гостья словно все еще отражала тот лунный свет, в котором предстала перед ним впервые.

Царь подошел к ней, и она опустилась на колени, чтобы поцеловать его руку:

– Я не могла знать, властительный господин… Прости меня.

Александр взял ее за руки и помог подняться. Он ощутил запах ее волос – аромат фиалки.

Молодой царь был оглушен. Никогда еще так внезапно его не одолевало желание женщины, жажда сжать ее в объятиях. Она поняла это и в то же мгновение ощутила в его взгляде почти неодолимую силу, которая влекла ее, как свет лампы влечет к себе ночную бабочку.

Опустив глаза, женщина сказала:

– Я привела сыновей, чтобы они выказали тебе свое почтение.

Она отошла назад ко входу в шатер и впустила двух мальчиков.

Александр указал на вазу с едой и фруктами:

– Прошу вас, не стесняйтесь.

Но когда он обернулся к мальчикам, то в мгновение ока понял, что произошло за его спиной.

Один из мальчиков увидел портрет Мемнона на столе, и его охватило такое недоумение, что матери пришлось предостеречь сына взглядом и положить руку ему на плечо.

Царь сделал вид, что ничего не заметил:

– Вы ничего не хотите? Вы не голодны?

– Благодарю тебя, мой господин, – ответила женщина, – но мы очень устали в пути и хотели бы лишь удалиться, если ты позволишь.

– Конечно. Идите. Лептина принесет эти кушанья к вам в шатер: если ночью захотите есть или пить, то сможете утолить голод и жажду.

Он позвал девушку и велел ей проводить гостей, а сам вернулся к столу и взял в руки портрет своего противника, словно хотел отыскать в его взгляде секрет этой таинственной энергии.

Лагерь весь погрузился в тишину, ночь была в середине пути. Дозор совершал свой обход, и командир убедился, что часовые у входов не спят. Когда эхо паролей и отзывов затихло, из шатра для гостей крадучись вышла какая-то закутанная фигура. Она направилась в шатер царя.

Перитас спал на своей подстилке, и морской ветерок доносил до него лишь запах соли, относя все остальные ароматы в сторону полей. Двое часовых у царского шатра оперлись на копья, один справа, другой слева от входа.

Закутанная фигура остановилась и взглянула на них, не решаясь проскользнуть мимо. В руках она держала вазу.

– Это Лептина, – сказал один из часовых.

– Привет, Лептина. Что-то давно ты не заходишь составить компанию. А мы устали и нам так одиноко!

Женщина покачала головой, словно привыкла к подобного рода шуткам, потом предложила солдатам фруктов из вазы и вошла.

В свете двух ламп она открыла свое прекрасное лицо. Задержав взгляд на портрете Мемнона, все еще стоявшем на столе, и коснувшись его кончиками пальцев, чужеземная гостья вынула из волос длинную булавку с янтарной головкой и легкими шагами приблизилась к занавеске, отделявшей постель царя от остального шатра. Сквозь занавеску просвечивал огонь третьей лампы.

Женщина отдернула занавеску и вошла. Александр спал на спине, накрывшись одной военной хламидой, а рядом стояла стойка с доспехами, которые он забрал из храма Афины Илионской в Трое.

В этот момент вдалеке, на своем ложе во дворце в Пелле, царица Олимпиада ворочалась во сне, мучаясь кошмаром, а потом вдруг вскочила и издала резкий леденящий вопль, который разнесся по тихим залам царского дворца.

Держа шпильку в левой руке, персиянка нашла сердце Александра, потом, взявшись правой рукой за янтарную головку, замахнулась, но в это мгновение царь проснулся и сверкнул на нее огненным взглядом. Может быть, виной всему была лишь тень от лампы, но его левый глаз, черный как ночь, сделал его похожим на какое-то неземное титаническое существо, на мифологическое чудовище, и рука женщины застыла в воздухе, не в силах нанести смертельный удар.

Продолжая неотрывно, не мигая, смотреть на женщину, Александр медленно встал и придвинул грудь к бронзовому острию, так что выступила капля крови.

– Кто ты? – спросил он. – Почему ты хочешь меня убить?

Глава 19

Женщина выронила шпильку и, закрыв руками лицо, разразилась слезами.

– Скажи мне, кто ты, – настаивал Александр. – Я не причиню тебе никакого вреда. От меня не укрылось выражение лица твоего сына, когда он увидел портрет Мемнона на моем столе. Это твой муж, верно? Ведь так? – повторил он громче, схватив ее за запястья.

– Меня зовут Барсина, – глухим голосом ответила персиянка, не поднимая глаз. – Да, я жена Мемнона. Прошу тебя, не причиняй вреда моим сыновьям и, если есть в тебе страх перед богами, не совершай надругательства надо мной. Чтобы вызволить свою семью, мой муж заплатит тебе любой выкуп, сколько назначишь.

Александр заставил ее поднять лицо. Он снова посмотрел ей в глаза и ощутил, что краснеет. Он понял, что, если прижмет ее к себе, эта женщина сможет сделать с ним что угодно. И в ее взгляде он тоже увидел странное волнение, непохожее на материнский страх или тревогу одинокой пленной женщины. Он различил вспышки могучих таинственных чувств, подчиненных и, возможно, подавленных сильной, хотя и давшей трещину волей.

– Где Лептина? – спросил он.

– В моем шатре под надзором моих сыновей.

– И ты взяла ее плащ…

– Да.

– Вы причинили ей какой-то вред?

– Нет.

– Я отпущу тебя, и эта тайна останется между нами. Не нужно выкупа, я не воюю с женщинами и детьми, а когда встречусь с твоим мужем, мы сразимся с ним лицом к лицу, и я выиграю этот поединок, зная, что наградой станет возможность быть с тобой. А сейчас уходи и пришли ко мне Лептину. Завтра я велю проводить тебя, куда захочешь.

Барсина поцеловала его руку, тихо прошептав что-то на своем родном языке, и направилась к выходу, но Александр окликнул ее:

– Погоди.

Она смотрела на него горящими трепетными глазами, а он подошел к ней, взял ее лицо в свои руки и поцеловал в губы:

– Прощай. Не забывай меня.

Вместе с ней Александр вышел из шатра и долго смотрел ей вслед, в то время как двое педзетеров охраны при виде царя застыли, подобно древкам копий у них в руках.

Вскоре вернулась Лептина, злясь и сокрушаясь, что оказалась в плену у двух мальчишек. Александр успокоил ее:

– Тебе не о чем беспокоиться, Лептина: эта женщина лишь боялась за собственную безопасность. Теперь ступай отдыхать, у тебя еще будет возможность устать.

Он поцеловал девушку и вернулся на свое ложе.

На следующий день Александр отдал приказ, чтобы Барсину и ее охрану сопровождали до самого берега Меандра. Он и сам некоторое время следовал вместе с этим маленьким эскортом.

Когда он остановился, Барсина обернулась, чтобы помахать ему рукой на прощание.

– Кто этот человек? – спросил Фраат, младший из ее сыновей. – Почему у него на столе стоит портрет нашего отца?

– Это великий воин и честный человек, – ответила Барсина. – Не знаю, почему у него на столе портрет вашего отца. Возможно, потому, что Мемнон – единственный в мире, кто может сравниться с ним.