Текст книги "Александр Македонский: Сын сновидения. Пески Амона. Пределы мира"

– Но мы не можем пойти против воли Александра, – возразил Селевк.

– А я говорю, можем, потому что он ничего не узнает. Но я не могу взять всю ответственность на себя: или вы согласны действовать, или мы ничего не делаем и встретим все уготованные нам опасности.

– Ну, допустим, что мы согласны, – ответил Птолемей. – Каков твой план?

– И зачем ты послал за Каллисфеном? – спросил Селевк.

Евмен выглянул из шатра посмотреть, не идет ли тот, о ком зашла речь. Но никого не увидел.

– Слушайте, насколько мне известно, Мемнон сейчас должен быть на Хиосе. Он готовится отплыть на север, предположительно на Лесбос. Там он дождется попутного ветра, чтобы переправиться через море в Грецию. Однако на это потребуется время, потому что надо запастись провизией и загрузить в трюм все необходимое для экспедиции. Вот в этот момент мы и должны вмешаться, чтобы разделаться с ним раз и навсегда.

– И каким же образом? – спросил Птолемей. – Подошлем убийцу или отравим?

– Ни то ни другое. Наемный убийца не сможет войти с ним в контакт: его всегда окружают четверо телохранителей, преданных ему до безумия. Они изрубят злоумышленника в мгновение ока, как только он подойдет ближе положенного. Что касается яда, представляю, как он проверяет свою еду и питье: Мемнон много лет живет среди персов и наверняка научился таким вещам.

– Есть яды, которые действуют не сразу, – заметил Птолемей.

– Верно, но яд всегда остается ядом. Симптомы можно заметить. Если в конце концов кто-то каким-то образом поймет, что Мемнону подсунули яд, чтобы его убить, на Александра ляжет несмываемое пятно, а мы не можем этого допустить.

– Так что же тогда? – спросил Селевк.

– Есть третья возможность. – С этими словами секретарь потупился, словно пришел в смущение от подобной мысли.

– А именно?

– Болезнь, неизлечимая болезнь.

– Но это невозможно! – воскликнул Селевк. – Болезни приходят, когда приходят, и уходят, когда уходят.

– Похоже, что это не так, – возразил Евмен. – Некоторые болезни вызываются мельчайшими, невидимыми человеческому глазу существами, переходя от одного тела к другому. Я знаю, что Аристотель, прежде чем уехать в Афины, проводил некоторые чрезвычайно тайные эксперименты, основанные на его изысканиях по самопроизвольному размножению.

– То есть?

– Кажется, он открыл, что в определенных ситуациях размножение этих существ происходит не спонтанно, а путем некоторой… передачи. В общем, Каллисфен в курсе. Он знает об этих опытах и может написать своему дяде. Сначала ничего не случится и не возникнет никаких подозрений по отношению к повару или врачу: Мемнон будет жить и вести себя как обычно. Первые признаки появятся лишь через несколько дней.

Все переглянулись в растерянности и замешательстве.

– Мне кажется, что этот план не так просто привести в исполнение, он потребует соблюдения многих условий, – сказал Птолемей.

– Верно, но, насколько я вижу, это наша единственная возможность. Однако удача на нашей стороне: врач Мемнона вышел из школы Теофраста и…

Селевк удивленно посмотрел на него:

– Я не знал, что тебе поручали шпионские задания.

– Это означает, что я хорошо справляюсь со своим делом, поскольку оно касается тайных сведений. Во всяком случае, царь Филипп в свое время связывал меня со всеми своими осведомителями у греков и варваров.

Тут в шатер заглянул Каллисфен.

– Вы меня звали? – сонным голосом спросил он.

Александру тоже не удалось заснуть: его не оставляла мысль о том, что Мемнон готовит нападение на Грецию. Справится ли с ситуацией Антипатр? Не лучше ли отправить на родину Пармениона?

Пока Лептина занималась мытьем посуды, царь вышел из шатра и направился к берегу моря.

Стояла тихая теплая ночь, и прибой на прибрежных скалах шумел в такт его шагам. Почти полная луна лила свой прозрачный свет на усеивавшие морскую поверхность острова, на белые дома, теснившиеся на свободном от скал пространстве.

Песчаный пляж прерывался скалистой грядой, и Александр взобрался на нее, чтобы полюбоваться живописным видом сверху.

Пока он карабкался, к давно не покидавшему его тяжелому душевному напряжению добавились физические усилия, и вдруг, без всякой видимой причины, Александр ощутил смертельную усталость и потребность в чьей-нибудь помощи. Ему внезапно вспомнился отец. Он едва ли не въяве увидел, как тот стоит на скалистой гряде. Александру страстно захотелось, чтобы это оказалось правдой, захотелось побежать навстречу отцу, как раньше, в Миезе, сесть с ним рядом и попросить совета.

Он весь погрузился в эти мысли. С вершины перед ним открылся вид на побережье по другую сторону скал. То, что предстало его глазам, изумило Александра: там было что-то вроде огромного некрополя. Множество монументальных надгробий были высечены в скалах. Другие, как призраки в белизне лунного света, одиноко и гордо возвышались на побережье, омываемые набегавшими морскими волнами.

И там, спиной к Александру, стоял в молчании человек, опершись на воткнутый в песок посох с подвешенной к нему лампой. Сложением он был похож на царя Филиппа, и его фигуру окутывал белый плащ с золотистой каймой, какой был у отца в день убийства. Александр застыл на месте и смотрел на него, онемев, не веря своим глазам. Он почти ожидал, что вот-вот этот человек обернется и у него окажется лицо и голос Филиппа. Но незнакомец не шевелился, и только белоснежный плащ с легким шелестом колыхался на ветру, как крылья.

Царь легкими шагами приблизился и увидел журчащий среди скал родник, кристально чистый ключ, отражающий свет лампы. От источника по прибрежному песку бежал маленький ручеек, исчезая в соленых морских волнах. Человек, который должен был услышать шаги, не обернулся, словно был занят созерцанием чего-то скрытого в роднике. Александр подошел ближе, но в темноте ножнами меча задел камень. На шум человек резко повернулся, и его глаза сверкнули в свете лампы. Глаза Филиппа!

Александр вздрогнул, по коже пробежали мурашки, и он чуть не крикнул: «Отец!»

Но спустя мгновение он различил черты лица и более темную бороду – это был незнакомец, Александр никогда раньше его не видел.

– Кто ты? – спросил его царь. – Что ты здесь делаешь?

Человек взглянул на него со странным выражением, и Александр снова уловил в нем что-то знакомое – в этом взгляде, в этих горящих глазах все-таки было что-то от отца.

– Я смотрю на родник.

– Зачем?

– Потому что я ясновидец.

– И что ты там видишь? Темно, а твоя лампа светит тускло.

– Впервые на людской памяти поверхность воды опустилась почти на локоть и открыла послание.

– О чем ты говоришь?

Человек поставил лампу на камень, откуда бил родник, и свет выхватил надпись, нанесенную незнакомыми буквами.

– Я говорю вот об этом, – объяснил он.

– И ты можешь это прочесть?

Голос ясновидца звучал странно, как будто его устами говорил кто-то другой:

Идет владыка Азии, у которого в глазах день и ночь.

Он поднял лампу, чтобы осветить лицо Александра:

– Твой правый глаз голубой, как ясное небо, а левый мрачен, как ночь. Ты давно наблюдаешь за мной?

– Недавно. Но ты не ответил на мой вопрос: кто ты?

– Мое имя – Аристандр. А кто ты, со светом и мраком в глазах?

– Ты не узнаешь меня?

– Не совсем.

– Я царь македонян.

Человек еще раз пристально взглянул на него, поднеся лампу к лицу:

– Ты будешь царствовать во всей Азии.

– А ты следуй за мной, если не боишься неизвестного.

Человек опустил голову.

– Я боюсь лишь одного – видения, которое давно преследует меня и значения которого я не могу понять: голый человек горит заживо на своем погребальном костре.

Александр ничего не сказал – он словно прислушивался к равномерному, неутихающему шуму прибоя. Обернувшись к вершине скалистой гряды, он заметил там своих телохранителей, следивших за этой неожиданной встречей. Александр попрощался с ясновидцем:

– Меня ждет очень тяжелый день, я должен возвращаться. Надеюсь завтра встретить тебя в лагере.

– Я тоже надеюсь, – ответил Аристандр и направился в противоположную сторону.

Глава 33

К борту флагманского корабля, покачивавшегося на якоре в порту Хиоса, медленно подошла шлюпка. На корабле при каждом дуновении ночного бриза колыхался царский штандарт с изображением Ахурамазды, а на юте тускло светила лампа.

Вокруг стоял флот Великого Царя: еще триста кораблей с таранами, боевые триеры и пентеры, выстроившиеся вдоль пирсов.

Шлюпка подошла, и моряк постучал веслом по борту:

– Послание командующему Мемнону!

– Подожди, – ответил командир стражи. – Я спущу тебе трап.

Чуть погодя по сброшенному с палубы веревочному трапу человек поднялся на борт и попросил разрешения увидеть верховного командующего.

Командир охраны обыскал его и провел в кормовую надстройку, где Мемнон писал письма и читал донесения от правителей и командиров персидских гарнизонов, еще хранящих верность Великому Царю, а также от разбросанных по всей Греции осведомителей.

– Тебе послание, – объявил пришедший, протягивая папирусный свиток.

Взяв его, Мемнон увидел печать своей жены – первое письмо с тех пор, как они расстались.

– Что еще? – спросил он.

– Ничего, господин. Но если хочешь написать ответ, я подожду.

– Тогда подожди. Иди выпей и поешь, если голоден. Я позову тебя, как только закончу.

Оставшись один, Мемнон дрожащими руками развернул свиток.

Барсина – Мемнону, своему любимому мужу

Здравствуй!

Мой драгоценный, после долгого пути мы целые и невредимые прибыли в Сузы, где царь Дарий принял как меня, так и твоих сыновей с великими почестями. Мне было предоставлено крыло дворца со слугами и служанками, а также чудесный сад, парадиз, с благоухающими розами и цикламенами, с бассейнами и фонтанами, где плавают красные и голубые рыбы, с птицами, привезенными со всех частей света, павлинами и фазанами из Индии и с Кавказа, с прирученными гепардами из далекой Эфиопии.

Наша жизнь тут была бы завидной, если бы ты не был так далеко. Мое ложе одиноко и пусто, оно слишком велико и холодно.

Однажды ночью я взяла книгу с трагедиями Еврипида, что ты мне подарил, и со слезами на глазах прочитала «Алкестиду». Я плакала, муж мой, думая о героической любви, так страстно описанной поэтом. Меня поразила та часть, где Алкестида идет на смерть, а муж обещает ей, что ни одна женщина не займет ее места, что он поручит великому художнику создать ее образ и положит к себе в постель, рядом с собой.

О, если бы я могла поступить так же! Если бы я тоже позвала великого художника, одного из великих мастеров-яунов вроде Лисиппа или Апеллеса, и заказала ему изваять твой образ или написать портрет дивной красоты, чтобы держать у меня в комнате, в самых сокровенных уголках моего ложа!

Только теперь, мой любимый муж, только теперь, когда ты далеко, я поняла все значение вашего искусства, приводящую в трепет силу, с которой вы, яуны, воспроизводите наготу богов и героев.

Я бы хотела созерцать твое обнаженное тело, хотя бы глядя на статую или картину, а потом закрыть глаза и представить, что по воле какого-нибудь бога этот образ может ожить и сойти с картины или с пьедестала и подойти ко мне, как в тот день, когда мы в последний раз наслаждались друг другом, чтобы ласкать меня твоими руками, целовать меня твоими губами.

Но война удерживает тебя вдали, эта война, несущая только горе, слезы и разрушение. Вернись ко мне, Мемнон, пусть другие ведут полки Дария. Ты уже достаточно сделал, никто не может упрекнуть тебя. Все рассказывают о твоих подвигах при обороне Галикарнаса. Вернись ко мне, нежнейший муж мой, мой блестящий герой. Вернись ко мне, потому что все богатства мира не стоят одного мгновения в твоих объятиях.

Мемнон вновь свернул свиток, встал и подошел к планширу. Огни города мерцали в спокойном вечернем воздухе, и с темных улиц и площадей доносились крики детей: они играли в прятки, пользуясь последним осенним теплом. Чуть дальше слышалось пение юноши, певшего своей возлюбленной, которая, возможно, слушала его, краснея в темноте.

Мемнон ощутил, как на него навалилась бесконечная тоска и смертельная усталость, однако сознание, что на его плечах лежит судьба безграничной державы, надежда великого монарха и уважение стольких солдат, не позволяло уступить этому чувству.

Он знал, что последние его несгибаемые воины, окопавшиеся в галикарнасском акрополе, сражались до конца, страдая от голода и жажды, и не мог смириться с мыслью, что ничем не сумел помочь им. О, если бы в самом деле существовал великий Дедал, отец Икара, мастер, способный дать человеку крылья! Тогда он, Мемнон, ночью полетел бы к своей жене, чтобы доставить ей радость, а потом, еще до рассвета, вернулся бы на свой пост.

Но приказы Великого Царя предписывали иное: ему надлежало отплыть на остров Лесбос и подготовить с него высадку на Эвбее. Первое персидское вторжение за сто пятьдесят лет.

Недавно командующий получил письмо от спартанцев, они выражали готовность вступить в союз с царем Дарием и поставить во главе антимакедонского восстания греческого полководца.

Он вернулся за свой столик и принялся писать.

Мемнон – Барсине, нежнейшей супруге

Здравствуй!

Твое письмо вызвало во мне прекраснейшие и мучительные воспоминания о часах, проведенных нами вместе в нашем доме в Зелее перед последней разлукой. Ты не можешь себе представить, как больно мне ощущать твое отсутствие. Образ твоей красоты является мне по ночам во сне. Ни одна женщина не покажется мне желанной, пока я не смогу снова обнять тебя.

Мне предстоит последнее усилие, решительное сражение, а потом я смогу отдохнуть со своими сыновьями и в твоих объятиях, пока боги не отнимут у меня жизнь и дыхание.

Поцелуй за меня детей и береги себя.

Он запечатал письмо, думая, как к этому бесчувственному папирусу прикоснутся пальцы Барсины, легкие, как лепестки цветов, и такие же благоуханные. Вздохнув, Мемнон позвал курьера и протянул ему свиток.

– Когда она его получит? – спросил он.

– Скоро, не пройдет и двадцати дней.

– Хорошо. Счастливого пути, и да хранят тебя боги.

– Да хранят они и тебя, командующий Мемнон.

Он смотрел, как курьер садится в шлюпку, потом повернулся к кормовой надстройке и позвал капитана:

– Отчаливаем, капитан. Дай световой сигнал прочим кораблям.

– Уже? Но разве не стоит дождаться рассвета? Будет лучше видно, и…

– Нет. Я хочу, чтобы наше передвижение оставалось в тайне. То, что мы собираемся сделать, имеет чрезвычайную важность. Просигналь также, что я созываю командиров всех боевых частей здесь, на флагманском корабле.

Капитан, грек из Патары, поклонился и отдал соответствующие распоряжения. Чуть погодя к кораблю Мемнона подошли несколько шлюпок, и люди из них поднялись на палубу. Мемнон сидел на месте наварха. Он закутался в синий плащ поверх доспехов. На табурете рядом лежал коринфский глухой вороненый шлем с серебряной родосской звездой.

– Навархи, судьба дает нам последнюю возможность отстоять нашу солдатскую честь и оправдать милость Великого Царя. У нас за спиной больше нет портов, где мы нашли бы убежище, разве что в далеких бухтах Киликии или Финикии, до которых много дней плавания. Так что у нас нет выбора. Мы должны пойти вперед и обрезать корни, из которых наш противник черпает силы. Я получил тайное послание от спартанцев – депешу, намотанную на скитале. Если мы высадимся на континенте, они готовы присоединиться к нам. Поэтому я решил взять курс на Лесбос, а оттуда на Скирос и Эвбею, где нас встретят афинские патриоты, готовые нас поддержать. Я направил послание Демосфену и не сомневаюсь, что ответ будет положительным. Пока это все. Возвращайтесь на свои корабли и приготовьтесь.

Флагманский корабль медленно вышел из порта с зажженными кормовыми огнями, и остальные суда последовали за ним. Ночь была ясная и звездная; кормчий Мемнона уверенной рукой держал руль. На следующий день погода переменилась, и под сильным южным ветром море разбушевалось. Несколько кораблей доложили о повреждениях, и флотилии почти два дня пришлось идти на веслах.

На пятый день они достигли цели и вошли на западный рейд Лесбоса в ожидании, пока непогода уляжется. Мемнон приказал произвести ремонт поврежденных судов. Он послал своих помощников набрать наемников и взять их на борт, сам же тем временем вышел на остров. Остров был действительно очаровательный, и полководец велел показать ему дома поэтессы Сафо и поэта Алкея, жителей Лесбоса.

Прямо перед домом, по преданию принадлежавшим Сафо, сидели бродячие писцы. По заказу они переписывали стихотворения поэтессы на деревянные таблички или более дорогие папирусные свитки.

– Можешь написать стих по-персидски? – спросил Мемнон одного писца восточной внешности.

– Да, конечно, властительный господин.

– Тогда напиши мне тот, что начинается такими словами:

 
Богу равным кажется мне по счастью
Человек, который так близко-близко
Пред тобой сидит, твой звучащий нежно
Слушает голос и прелестный смех[31]31
  Перевод В. Вересаева.


[Закрыть].
 

– Я знаю этот стих, господин, – сказал писец, обмакивая тростинку в чернильницу. – Это песня ревности.

Мемнон с бесстрастным видом кивнул.

Он знал, что Барсина побывала в руках Александра, и от этого ему порой становилось страшно.

Глава 34

Покинув Галикарнас, Александр повел свое войско вдоль побережья на восток, хотя все пытались отговорить его от этого. В Ликии имелись места, зимой совершенно неприступные. Там был лишь один проход между отвесными утесами и морем, усеянным подводными рифами, открытым для бурных западных ветров.

Волны, разбиваясь о рифы, взрывались пеной и яростно били в скалы, чтобы потом отступить назад и, собравшись с силами, снова обрушиться на пустынный, истерзанный бурями мыс.

На Гефестиона зрелище произвело сильное впечатление.

– Это страшно, – доложил он Александру. – Представь себе гору выше горы Афон и шире, чем Пангей, гладкую и черную, как вороненое железо, круто обрывающуюся в море. На вершине ее, вечно затянутой тучами, постоянно гремит гром. Небо пронзают молнии, и вершина порой бросает в море ослепительные искры. Дорога же представляет собой древний проход, пробитый ликийцами в сплошной скале, там всегда скользко от бьющихся волн и вырастающих за зиму водорослей. Если упадешь в море – пропал: морские валы искромсают тебя об острые камни.

– Но ты прошел там?

– Да.

– И как же?

– Помогли агриане. Они вбили в трещины колья и связали их веревками, за которые можно держаться, когда нахлынет волна.

– По-моему, неплохая идея, – сказал царь. – Мы можем сделать то же самое.

– Но нас было пять десятков, – возразил Гефестион, – а ты хочешь провести двадцать пять тысяч человек и пять тысяч коней. Что ты сделаешь с лошадьми?

Александр помолчал, прикидывая, а потом сказал:

– У нас нет выбора. Нужно пройти этот путь и завладеть всеми ликийскими портами, тогда флот Великого Царя будет отрезан от нашего моря. Если придется, я пойду с одной пехотой, но пройду.

– Как хочешь. Мы не боимся ничего, но все-таки хотелось бы, чтобы ты понял, на какой риск решаешься.

Они выступили через день и подошли к Ксанфу, внушительному городу на отвесной скале над рекой, носящей то же имя. Вокруг виднелись десятки высеченных в скале гробниц с монументальными фасадами, напоминающими дворцы и храмы с колоннами. Говорили, что в одной из этих усыпальниц покоится тело ликийского героя Сарпедона, павшего от руки Патрокла во время Троянской войны.

Александр велел показать ему усыпальницу и некоторое время задумчиво стоял у этой почитаемой могилы, изглоданной временем и непогодой; на ней еще можно было различить знаки древнейших надписей, но они были совершенно неразборчивы. Каллисфен услышал, как Александр шепчет стихи Гомера – призывы ликийского героя к своим воинам перед последней битвой, в которой пал мертвым:

 
Друг благородный! когда бы теперь, отказавшись
                                                            от брани,
Были с тобой навсегда нестареющи мы и бессмертны,
Я бы и сам не летел впереди перед воинством биться,
Я и тебя бы не влек на опасности славного боя;
Но и теперь, как всегда, неисчетные случаи смерти
Нас окружают, и смертному их ни минуть, ни избегнуть.
Вместе вперед! иль на славу кому, иль за славою сами![32]32
  Илиада. Песнь двенадцатая. Перевод Н. Гнедича.


[Закрыть]
 

Потом, обернувшись к Каллисфену, царь сказал с глубокой печалью:

– Думаешь, он повторил бы эти слова, если бы дано ему было снова говорить?

– Кто знает? Никто еще не возвращался из царства Аида.

Александр прижался к гробнице руками и лбом, словно прислушивался к какому-то еле слышному голосу, доносящемуся сквозь столетья. А потом повернулся и зашагал на свое место – во главу колонны.

Они спускались по реке, пока не достигли устья, откуда открывался вид на порт Патары, самый значительный в Ликии. В городе были красивые постройки в греческом стиле, и жители одевались по-гречески, но говорили они на древнем эллинском диалекте, так что без помощи толмача их было не понять. Царь расположил войско на постой и объявил отдых на несколько дней, надеясь за это время получить известия от Пармениона, который сейчас должен был находиться на плоскогорье в глубине материка. Однако о нем ничего не было слышно. Зато прибыл корабль из Македонии, последний до наступления зимы.

Капитан избрал трудный, мало исхоженный маршрут, чтобы не столкнуться с флотом Мемнона. Он привез доклад Антипатра о ситуации на родине и о резких конфликтах с царицей-матерью Олимпиадой.

Александра это встревожило и раздосадовало, но он оживился, увидев свиток с печатью царя молоссов и почерком своей сестры Клеопатры. Царь вскрыл его не без некоторого опасения и стал читать:

Клеопатра, царица молоссов – Александру, царю македонян

Здравствуй!

Мой обожаемый брат, прошло уже больше года с тех пор, как я обнимала тебя последний раз, и не проходит и дня, чтобы я не думала о тебе и не скучала по тебе.

Эхо о твоем походе достигло и моего дворца в Бутроте и наполнило меня гордостью, но эта гордость не может возместить мне твоего отсутствия.

Мой муж и твой зять Александр, царь молоссов, собирается в поход в Италию. Он собрал большое, почти двадцатитысячное войско из доблестных воинов, хорошо обученных по македонской методике, как учил наш отец Филипп.

Александр мечтает завоевать великую державу на западе и избавить всех греков от угрозы со стороны варваров, живущих в тех землях, – карфагенян, бруттиев и луканов. Но я останусь в одиночестве.

Наша матушка ведет себя все более странно, она раздражительна и капризна, и я сама всеми силами избегаю встреч с ней. Насколько знаю от других, она день и ночь думает о тебе и приносит жертвы богам, чтобы богиня Тихэ была к тебе благосклонна. Мне остается лишь проклинать войну, которая удаляет от меня тех, кого я люблю больше всех на свете.

Береги себя.

Стало быть, западный поход тоже должен был вот-вот начаться. Другой Александр, почти его зеркальное отражение, связанный с ним крепкими дружественными и кровными узами, собирался в поход в направлении Геркулесовых столбов, чтобы завоевать все земли, простирающиеся до реки Океан. И когда-нибудь они встретятся – возможно, в Греции, или в Египте, или в Италии… И в тот день мир увидит зарождение новой эры.

Александр воспользовался днями отдыха, чтобы послушать, что пишет Евмен в своих «Дневниках»: царский секретарь заносил туда записи обо всех текущих происшествиях, сведения о пройденном расстоянии, о нанесенных и принятых визитах, о высказываниях на заседаниях высшего командования, а также о состоянии финансов.

– Неплохо, – признал царь, прослушав несколько отрывков. – Описания обладают определенным литературным изяществом, но надо бы переработать эти отчеты в правдивую историю о нашем походе.

– Нельзя сказать, что я этим не занимаюсь, – ответил Евмен, – но пока что ограничиваюсь регистрацией фактов, соразмеряясь с имеющимся у меня временем. Для истории есть Каллисфен.

– Верно.

– Да и не он один. Ты знаешь, даже Птолемей пишет отчеты об этой экспедиции. Он не давал тебе читать?

– Пока что нет, но было бы интересно взглянуть.

– И еще продвигается труд Неарха, твоего адмирала.

– Похоже, все пишут про этот поход. Интересно, на кого можно положиться больше всех. И все-таки я по-прежнему завидую Ахиллу, у которого был Гомер, чтобы воспеть его подвиги.

– То было иное время, друг мой. Зато Неарх проводит большую работу по установлению отношений с разными общинами, живущими в этих краях. У него здесь много знакомств, и его очень уважают. Кстати, недавно он изложил мне свою точку зрения на наш поход. Он говорил как моряк.

– И что он сказал?

– Он убежден, что тебе нельзя оставаться без флота и нужно собрать другой. Очень опасно, что на море полностью господствует Мемнон.

– А ты сам что думаешь? Ведь это вопрос денег, если не ошибаюсь.

– Возможно, теперь, с теми деньгами, что добыли в Сардах и Галикарнасе, мы можем позволить себе траты.

– Тогда позаботься об этом. Договорись с Неархом, согласуй вопрос с афинянами. Пусть захваченные нами верфи и порты вновь заработают. Теперь можно и рискнуть.

– Я встречусь с Неархом на его судне, и мы прикинем что и как. Я понятия не имею, сколько стоит один боевой корабль и сколько нам их понадобится, чтобы затруднить жизнь Мемнону. Мне также надо знать, какие у тебя планы на ближайшую зиму.

Александр выглянул в окно и посмотрел на вершины гор, уже покрытые снежными шапками.

– Мы пойдем дальше, пока не найдем дорогу, ведущую вглубь материка. Нужно как можно скорее встретиться с Парменионом и объединить наши силы. Меня это очень заботит, Евмен. Если один из наших двух контингентов будет уничтожен, у второго не останется никакой надежды.

Секретарь кивнул, собрал свои таблички и ушел.

Александр сел за рабочий стол, взял лист папируса, обмакнул тростинку в чернильницу и начал писать:

Александр – Клеопатре, нежнейшей сестре

Здравствуй!

Моя любимейшая, не печалься о том, что твой муж отправляется в поход. Есть люди, рожденные для выдающейся судьбы, и он один из таких. Мы с ним заключили договор, и Александр покидает свои края, свой дом и жену, чтобы исполнить его. Я не верю, что ты предпочла бы быть женой пустого, никчемного человека, не имеющего стремлений. Жизнь с таким мужем была бы тебе ненавистна. Ты, как и я, дитя Олимпиады и Филиппа, и я знаю, что ты можешь это понять. После разлуки радость будет еще больше, и я уверен, что скоро твой муж пришлет за тобой корабль, чтобы ты увидела солнце, заходящее в божественные и таинственные воды крайнего Океана, который не может пересечь ни один корабль.

Аристотель говорит, что греки со своими городами собрались у нашего моря, как лягушки на берегу пруда, и он прав. Но мы рождены, чтобы узнать иные земли и иные моря, чтобы нарушить границы, на которые никто еще не смел посягать. И мы не остановимся, пока не увидим последнего предела, положенного богами человеческому роду.

Этого, однако, мало, чтобы смягчить мои страдания от разлуки с тобой, и сейчас я бы отдал что угодно, чтобы сидеть у твоих ног и, прислонив голову к твоим коленям, слушать твое нежное пение.

Помни наш договор и вспоминай меня каждый раз, видя, как солнце садится за горы, каждый раз, когда ветер доносит до тебя далекие голоса.

Глава 35

Дней через десять пребывания в городе царю объявили, что к нему явился некий Евмолп из города Солы.

– Ты знаешь, кто это? – спросил Александр Евмена.

– Еще бы! Это твой лучший осведомитель к востоку от Таврского хребта.

– Если это мой лучший осведомитель, почему же я его не знаю?

– Потому что он всегда общался с твоим отцом… и со мной.

– Надеюсь, тебя не расстроит, если сейчас я пообщаюсь с ним лично, – с иронией проговорил Александр.

– Конечно-конечно, – поспешил заверить его Евмен. – Я лишь старался оградить тебя от скучных обязанностей. В общем-то, если ты предпочитаешь, чтобы я удалился…

– Не говори глупостей и впусти его.

Евмолп не сильно изменился с того последнего раза, когда секретарь видел его в Пелле, но все так же страдал от холода. Так как морская навигация прекратилась, ему пришлось верхом на муле пересечь покрытые снегом горы. Перитас зарычал, едва увидел его лисью шапку.

– Какой милый песик, – с тревожным видом сказал Евмолп. – Он не кусается?

– Нет, если ты снимешь с головы эту лису, – ответил Евмен.

Осведомитель положил шапку на табурет, и Перитас немедленно растерзал ее, а потом в течение всей беседы давился мехом.

– Какие новости ты мне принес? – спросил Александр.

Сперва Евмолп произнес серию подобающих любезностей и комплиментов блистательному молодому царю и лишь потом перешел к главному:

– Государь, твои подвиги посеяли панику при дворе в Сузах. Маги говорят, что ты воплощение Аримана.

– Это их бог зла, – объяснил Евмен с некоторым беспокойством. – Немного похож на нашего Аида, владыку подземного царства.

– Видишь ли, этого их бога всегда изображают в виде льва, а ты носишь шлем в виде львиной головы, и это сходство производит большое впечатление.

– А что еще?

– Великий Царь очень доверяет Мемнону, – кажется, он послал ему две тысячи талантов.

– Огромная сумма.

– Еще бы!

– И ты знаешь, на что она должна быть потрачена?

– На вербовку новых войск, на подкуп и финансирование возможных союзников. Но я слышал и о других деньгах, еще двух тысячах талантов, которые, кажется, направляются по суше вглубь Анатолии.

– А на что предназначаются они?

Евмолп покачал головой:

– Понятия не имею. Нет ли в той области какого-нибудь твоего полководца? Возможно, он располагает более точными сведениями…

В голове Александра промелькнула неприятная мысль: а что, если Великий Царь хочет подкупить Пармениона? Но он тут же отогнал это подозрение, показавшееся недостойным.

– Значит, Мемнон пользуется безусловной поддержкой Великого Царя?

– Абсолютной. Тем не менее немало вельмож при дворе питают страшную зависть к этому чужаку, этому греку, которому монарх доверил верховное командование своими войсками и которого наделил властью даже над правителями-персами. Мемнон – самый могущественный человек в государстве после царя Дария. Однако если ты спросишь меня, не предвидится ли, случайно, какого-нибудь заговора против него или нельзя ли таковой устроить…

– Я не спрашиваю у тебя ничего подобного, – оборвал его Александр.

– Прости. Я не хотел тебя оскорбить. Ах да, есть и другие известия.

– Говори.

– Ко двору прибыла жена Мемнона Барсина, женщина поразительной красоты.

Александр едва заметно вздрогнул, что не укрылось от опытного глаза Евмолпа.

– Ты с ней знаком?

Царь не ответил. Секретарь сделал Евмолпу знак не настаивать, и тот продолжил с того места, где прервался.

– Я говорил, что это женщина поразительной красоты: ноги газели, грудь богини, глаза, как ночь. Не смею вообразить, какая пиерская роза цветет меж ее бедер…

Евмен снова сделал знак пропустить остальное.