Текст книги "Сва"

– Да, вы правы, мне давно пора курсовую писать. Хорошо, я приду. Обязательно.

– Ну и отлично. До завтра.

Лилиан

Перед подъездом большого угрюмого дома на Масловке Сва почувствовал необъяснимое беспокойство, но когда Лилиан с улыбкой открыла дверь, все сомнения исчезли. На ней был лёгкий, затейливой выделки полосатый халат с рисунком цветов и птиц, жёлто-красная ткань переливалась при каждом движении. Голову увенчивал шёлковый красный платок, повязанный в виде тюрбана с перламутровой каплей чуть выше лба. Бусы, колье и многочисленные перстни на этот раз были тоже из перламутра.

– Вот стихи! Сразу кладите их к себе, чтобы не забыть, – вскользь коснувшись его руки, она сунула Сва папку и направилась вглубь квартиры. – Проходите в гостиную, будем чай пить. Нил придёт позже, у него опять срочные дела. А я сейчас вернусь. Немного подождите.

В квартире звучала тихая, далёкая, бесконечная мелодия…

Минут через десять Лилиан принесла и поставила на столик у дивана две пиалы с красноватым чаем, блюдечко с изюмом, курильницу, источавшую приторный дымок, потемневшую от времени медную сахарницу восточной работы и вазочку с пурпурной маленькой розой. Сва овладело тихое мление. Он заметил под полами халата красные шаровары и чуть загнутые кончики жёлтых кожаных туфель, одетых на босу ногу, скользнул взглядом по её опущенным глазам, подкрашенным ресницам и проникся к Лилиан внезапным обожанием. Сегодня она выглядела значительно моложе, чем в день знакомства, и в своём наряде напоминала красавца-юношу с персидской миниатюры. Глаза невольно проследили, как она мягко прошлёпала в угол комнаты, присела на корточки, выключила магнитофон и с улыбкой вернулась.

– Что это была за музыка? – Сва выпустил прощальную струйку дыма и погасил сигарету.

– Красиво? – прищурилась Лилиан. – Сначала был арабский ре-баб, а потом музыка испанских морисков. Вряд ли вы это слышали.

– Вы словно из восточной сказки явились, – не удержался Сва и понял, что краснеет.

– Вам нравится моя одежда? – довольно улыбнулась она и отвела глаза.

– Вопрос! Ни на ком никогда не видел ничего подобного.

– Очень рада. Надеюсь, вы от чая не откажетесь? Точнее, это не просто чай. Я специально для вас заварила самые редкие травы, разные снадобья – с Памира, из Киргизии. Их невозможно найти в Москве, попробуйте!

Сва отхлебнул и зажмурился. Поразил глубокий горько-сладкий вкус со множеством неуловимых примесей и ароматов:

– О-о!– качнул головой. – Невероятно! Одновременно что-то жгуче-сладкое и необычайная свежесть. Я чая с такими примолота-ми и представить не мог.

Лилиан сдержанно хмыкнула:

– Чай из магазина я бы вам не предложила.

– Да, восток – это восторг! – с пафосом воскликнул Сва и слегка смутился.

– Восток – восторг… Неплохо. Я рада, что вы способны тонко чувствовать, – Лилиан задумчиво улыбнулась, помолчала. – Значит, у вас артистичная, восприимчивая натура. Тем важнее предупредить вас об опасности. Нил в прошлый раз говорил, что настоящее откровение постигается только в экстазе. Но если ваш дух неподготовлен, неукротим и слишком быстро стремится вместить бесконечное, он может повредить оболочку души и даже покалечить тело. Некоторые наделённые художественным даром люди глубоко страдают оттого, что их дух скован немощью души и потому не может достичь подлинных высот. Такие люди часто погибают раньше взлёта. Разные снадобья стократно усиливают духовную мощь даже у неподготовленного человека, кстати, это о них говорится в русских сказках о богатырях. Но! Но они во сто крат быстрее, чем обыкновенное безумие, разрушают волю и психику – всю так необходимую мудрецу гармонию духа, души и тела. Увы, для многих из хиппов баловство с разной дурью стало началом движения в ад, – она многозначительно кивнула головой, подтверждая свои слова. – Нельзя идти в заколдованные подземелья без проводника. Так что слушайте внимательно… Восторг и означает по-русски «экстаз». В своих глубинах суфизм весь пронизан его энергиями. – Лилиан отхлебнула из пиалы и прикрыла веки. – Радения дервишей, их музыка, танцы, экстатические молитвы похожие на заклинания – это лишь некоторые пути, Нил вам уже рассказывал. Но есть и другие.

Её глаза, сияя незнакомым блеском и словно блуждая, встретились с глазами Сва:

– Допейте! И я вам скажу нечто важное.

– А можно с сахаром? – спросил он и снял крышку с сахарницы.

– Это не сахар, – улыбнулась Лилиан, – это так называемый «зелёный шербет», приготовленный немного иначе. Наверняка, вы о нём ничего не знаете. Но подождите, его надо пробовать после всего, отдельно и осторожно.

– Даже не слышал о таком, – мечтательно признался Сва, и в голове у него поплыли успокоительные мысли: «Нет, это не наркота.

Лилиан этим не занимается. Это какое-то древнее снадобье, как они с Нилом говорят. Всё пройдёт без следа, как светлое, небесное опьянение, надо только постараться хоть что-нибудь запомнить. Повезло мне с олдами – встретить такую щедрость и такую культуру. Как хорошо, что я им понравился…»

– Пейте как можно медленнее, а я вам почитаю суфийские стихи, из моих самых любимых. Они часто звучат у меня в голове, сами собой, – опять опустив глаза, проговорила Лилиан и начала читать по памяти, потом вынула из-под столешницы пачку машинописных страниц.

Сва недоумевал, как бумажные листки могли так плавно и покорно устремляться за её рукой, за голосом:

 
О, этот вечно пересохший рот,
Которому глотка недостает!
Я жажду жажды, хочет страсти страсть,
И лишь у смерти есть над смертью власть.
 

Подобных стихов Сва не слышал. Но слова то и дело пропадали в лёгком шуме и неясных грёзах:

 
………………………………. о, дай
Войти в бескрайность, перейдя за край,
Где мертвый жив, а длящий жизнь – мертвец,
Где лишь начало то, что здесь конец.
 

Глядя на дымок, льющийся вверх из курильницы, он перестал ощущать себя. Лишь зачарованно следил за сизой витиеватой струйкой и пытался проникнуть в неуловимое, такое близкое откровение: «Тут целый потаённый мир – мир запахов. Так много сути в малом, так мало сути во многом. Души сгорающих трав возносятся к потолку. Нельзя оторвать взгляда от пути ввысь. Их земная жизнь кончена, но осталось благоухание. Как блаженно кружится от него голова. Жизнь, любовь, смерть – всё слито воедино. Умирать на миг и опять возрождаться – это возможно для избранных…»

Мысли легко струились, стлались по комнате вместе с курящимся дымом, обволакивали стол, кресло и сидящую в нём Лилиан. И он сам будто парил в воздухе. Оставаясь на месте, тихо плыл к потолку.

– …суфии учат понимать единство жизни и смерти, смысл любви и сокровенную суть вещей, – услышал Сва и посмотрел на Лилиан.

Она сидела рядом и протягивала ему медный сосуд с откинутой крышкой:

– Теперь попробуйте. Берите немного, но не глотайте, всё само тает во рту. Вот так! – она чуть высунула алый тонкий язык и проглотила ложечку маслянистой тёмно-зелёной массы. Сва сделал то же самое и почувствовал вкус только что выпитого чая, но неизмеримо более сильный.

– Берите ещё. Да, не стесняйтесь! Это всё для вас, для дорогих гостей, – ласково улыбалась Лилиан.

– Что-то невероятное по вкусу, – пролепетал Сва. – Похоже на… не знаю, как будто гвоздика чувствуется… анис. Не могу понять.

От языка расходилась волна неведомых ощущений, поднималась в мозг, растекалась по телу. Сва немел, погружаясь в странные видения: «Я уже на востоке. Оказывается, так легко всё представить…»

Под потолком качнулась и двинулась в угол комнаты арабская лампа-фонарь из прорезной меди. Но тут же движение остановилось, он очнулся на прежнем месте, наткнулся на близкий острый профиль Лилиан.

– Что-то, простите, я немного устал. Сразу столько нового… – он смутился и, теряя силы, откинулся на спинку дивана. – Простите…

– Это иногда бывает. У тонких натур. Сейчас пройдёт. Выпейте, чтобы освежиться. Вот, розовой воды, – доносился до него то близкий, то далёкий голос.

Сва что-то глотнул – пахнуло запахом розы. Жидкость была густой, холодяще-сладкой. Он вдруг забыл, как здесь оказался и зачем сидит перед молодой прекрасной арабкой и слушает её странную речь. Ничуть не удивился, лишь обрадовался, когда она запела. Нежный голос струился в комнате, словно дымок курильницы. Горячий ветер пустыни пахнул в лицо, Сва легко взлетел над столиком и повис в воздухе.

– Как же это? Как же так? – слабо звучало внутри.

В этот миг гурия в маленьком тюрбане подошла, раскрыла халат, и Сва простонал от её наготы. Мягкие руки обняли его и опустили на песок. Арабка, чарующая, немыслимо близкая, держала его невесомое тело, спасая от нарастающей сладостной боли. Ничего не понимая, он проникал вглубь бесчисленных поцелуев, в чашу густого, жгучего вина. Совсем близко, за сверкающей стеной, таилось откровение. Еще миг, ещё – невыносимое блаженство взорвалось в сердцевине плоти, заполнило до предела ….........................................................................................................................................................................................................................................................................

Он парил в восхитительной пустоте. Долго спускался, удивляясь и горюя. Женская тень мелькнула рядом и исчезла. «Зачем я здесь? – облачками проплывали мысли. – Неужели это я? Как оказался в этом тёмном мире?»

…Где-то вдалеке послышался звук шагов. Сва очнулся и зябко поёжился. Гостиная была в полумраке, из-за плохо зашторенного окна лился внутрь ледяной, ядовитый свет фонарей. Он попытался встать с дивана, пошатнулся, задел ногой столик, на котором уже ничего не было. Открылся освещённый дверной проём. В нём стоял Нил и смотрел с любопытством:

– Здравствуйте, здравствуйте! А я только что вернулся и заметил вас. Идёмте на кухню, будем ужинать.

– Спасибо, мне… не хочется, – через силу пролепетал Сва.

– У вас были видения? Нет-нет, ни о чём сейчас не говорите! Если есть силы, лучше возвращайтесь домой. Потом поговорим.

– Да, я пойду, – с трудом выдохнул он. – А где Лилиан?

– Она в магазин отошла, скоро вернётся. Вы её подождёте?

– Нет, пожалуй, – Сва начал догадываться, что произошло, будто сомнамбула двигался по комнатам и коридору к входной двери.

– Выход здесь, – Нил легонько потянул его в другую сторону, что-то надел на плечи, вывел на лестницу и открыл дверь лифта. – До встречи, Сва.

– Да… – сонно произнёс он и нажал кнопку спуска.

Тело едва двигалось от непосильной тяжести. Хотелось упасть на землю и лежать до бесконечности. Уличный холод заплывал вглубь сна, тревожил, будил. Надо было идти. Домой. Из последних сил переставлять ноги. Метро, турникет, эскалатор… Пошатываясь на сиденье трясущегося вагона, Сва боролся с навязчивой жутью: сознание то и дело отделялось от тела, и тогда он не мог пошевелиться, будто парализованный. Глаза закрывались сами собой. В голове тоскливо вертелось:

– Кажется, я влип, как никогда. Лави, погано без тебя.

Поздним утром он проснулся одетым на своей кровати, холодея от страха. Мозг колола мысль: произошло что-то непонятное, сладко-гадкое. И если он вновь окажется у олдов, будет ещё хуже. Смутные видения наплывали одно на другое, прожигали сознание, разгорались в теле, сводили с ума: лицо Лилиан, тянущие в себя острые глаза, столик с восточными угощениями и всё, что было потом, с этой гурией… Весь день Сва прожил живой тенью, не понимая толком, что с ним происходит. Неведомо куда ехал в метро и в отчаянии думал:

– Юноша решил полюбопытствовать, захотел узнать истину не из книг. Смешно. С такими женщинами все откровения идут к голой правде. Пора бы усвоить основной закон. Гадостно как… Подсунула какую-то наркоту, пусть особую, но всё-таки. И приобщила. Сразу и к ней и к себе самой, – каждый раз от этих мыслей, пот мельчайшими уколами выступал по телу. – Причём здесь мистика, суфизм? Ладно, теперь всё равно. Она сумасшедшая, маньячка. А может, я тоже свихнутый? Опять попал туда же. Но я же не этого хотел. Или, наоборот, хотел? Что-то в моей глубине хотело, какое-то иное существо? Раньше со мной такого не было… Я стал другим, собой не владею. Себя уже боюсь. Откуда во мне эти видения? Вовсе не сон – будто прожил кусок чужой восхитительной жизни. Теперь она меня с ума сведёт, я её рабом стану. И не в наркоте дело, она ещё что-то умеет, овладела моим воображением, чувствами – сходу. Её нельзя больше видеть, ни за что! Да ещё этот Нил, интеллектуал чёртов. Наверняка, всё знает, догадался, по крайней мере, что я был не в себе. И хоть бы что. Живёт параллельно, а она по полной отрывается. Как же я влип с этими олдами! Даже Ноту не расскажешь. Стихи их выкину, не читая. Дьявольщина какая-то… И к Лилиан тянет до жути, как в пропасть.

Сва испугался собственных мыслей и очнулся. Поезд стоял на конечной станции.

Погружение

Серо-чёрное небо, полное неживой воды, который день висело над городом. В квартире и комнате мертвела тишина, пугала. Её нужно было изгнать, заговорить – да не с кем, нечем. Кассеты Нота горкой высились на полу рядом со старым магнитофоном. Музыка страшила ещё больше. Ударники пробивали череп, в извилины вьедался синтезатор, наполнял их дрожащим рёвом, скрежетом и гулом, кислотные звуки струнами стягивали мозг, и он не выдерживал, расползался на куски. Всё двоилось, распадалось, множилось. Жизнь расслаивалась на извилистые ленты, разматывалась, сматывалась, перематывалась, изматывалась. Нитями тянулись, нулились в нуль мысли. Вслед за ними вытягивалось и спутывалось в клубок время – час, полдень, полночь, полчаса, сутки…

– Нужно что-то с собой сделать. Пить хочется. Вообще хоть что-нибудь сделать. Самое глупое. Буду готовиться к сессии. Чушь какая… Лучше куплю хлеба и съем кусок. Нет, тоже маразм. Тошнит с самого утра – водяра поганая! А надо бы что-то проглотить, от голода шатает. Пойду в ближайшую столовую и через силу буду есть, пока деньги есть. Есть деньги – бред. А что ещё? Я есть, он ест, они едят. Они едят то, что есть. Они есть то, что едят. А что есть я? Сейчас лягу спать в метро, и во сне пойму. Буду спать сидя. Нет, стоя. Я уже сплю и иду во сне. Зачем, куда? К Лави, я же крезанулся. Попрошусь к ней в палату. Дворцовая палата, там и заживём, посреди дурдома. Кайф будет! «Крэйзи Даймэнд». Халаты нас обвенчают по-своему. Попы все в чёрном, а они в белом. Колёс надают на счастье. Дурдом, но всё по-человечески, без ломки. А здесь дуржизнь отстойная. Мы всего лишь надувные птицы, сейчас череп треснет, и конец. Это Ты нас такими создал, Создатель? А зачем? Лучше бы всё в мире осталось пусто. Рай пустоты и чистоты. Нет боли, зла, грязи людской, паскудной. Да-а, не жизнь, а грязнь создал. Чтобы не жить, а грязнуть, погрязать, грызть друг друга, грузнеть, грустнеть и ждать, когда всё кончится. Признаёшь ошибку? Мы же, правда, по ошибке в этом мире родились. Невинными, чистыми младенцами. Жили от любви к любви – детство, отрочество, юность. Далее нигде. Или мы остановкой ошиблись, не там вышли из чрева матери – за счастьем? Лави теперь у себя на Яузе поезда ждёт, бродит по станции безумного метро, чтобы отъехать в иной мир. А меня туда не пускают. Нужен особый билет – крезовый, шизовый, глючный. Не всем положено. Смешно. Я и без билета обойдусь – зайцем, мышью, мухой проеду. Прыгну на ближайший крезовоз. Или под него. И всё.

Сва остановился посреди улицы и пьяно пошатнулся. В руке был старый портфель. Несколько часов он проспал за столом в университетской библиотеке. Болела голова. Как он туда попал? С утра выпил водки, но не даже почувствовал – словно рвотная хлорная вода из-под крана. А что было потом? Долго-долго сидел среди людей, прочёл несколько книг, но ничего не запомнил. На пустых страницах не было ни буквы. Решил заказать что-нибудь по суфизму, из дореволюционных научных изданий и на всё получил отказ.

– Студентам не полагается. Ладно. А может, Лилиан всё придумала про экстаз? У неё что-то ведьмовское в лице и блеск в глазах, то ли наркотический, то ли гипнотический. Даже не поймёшь, красивая или уродка. Худющая. Но умная. И от этого ещё хуже.

Впервые Сва встретилась подобная женщина. Он с ужасом понимал, что, окажись она сейчас рядом, он вновь бы исполнил любую её волю.

– Маньячка! Зачем ей тогда муж? – краснел он, вспоминая их встречу, и с ненавистью закрывал глаза. – Или мне это пригрезилось? Ведь я не знаю, как действуют её сладкие гадости. Кайф с последующей ломкой. И с поломкой мозга. О, Боже! Если бы всё это было только в моём воображении! Да, наверное, так и было. Я что-то принял у Лилиан, и меня понесло. А потом приглючилось… Рехнуться можно от тоски. Что же ты наделала, Лави, милая? Была бы ты рядом, тут же сгинула бы эта гурия шизанутая.

В тот день на полях его тетради для конспектов появились коряво написанные строчки:

Разлука – рана времени, и залечить её может только Лави. Когда вылечится. А если Лави залечат, время не излечится. Начнётся времятечение – источение, истончение, истечение жизни. И по истечении наступит нежизнь…

Поздно вечером, когда Сва, пытаясь заснуть, валялся на кровати и вглядывался в потолочную муть, зазвонил телефон. Он сразу догадался, что это Лилиан.

Начала, не здороваясь:

– Я знаю, ты на меня сердишься и боишься. Верно ведь?

Он решил держаться изо всех сил:

– Сержусь, боюсь – не те слова. Просто не хочу вас видеть. И знать.

– А в чём дело, Сва?

– Мне… вам самой не стыдно, хотя бы перед вашим мужем?

– Нил мне такой же муж, как и ты. Успокойся! Мы с ним всего лишь старые друзья, и брак у нас фиктивный – это между нами, – чтобы у него квартиру не отобрали, а меня московской прописки не лишили. И потом, что произошло? Только не лги самому себе. Ты молод, но не мальчик. Признайся, ведь в душе ты именно этого ждал? С моего первого поцелуя. Я ведь не слепая.

– Н-нет… не ждал.

– Хорошо, пусть не сразу. Зачем темнить? Я знаю, что такое экстаз. Мало кому дано его ощутить, кстати. А у тебя истинный дар, дар будущего суфия.

– Мне это пополам! – крикнул Сва. – Экстаз! Суфии! К чёрту всё! Это не моё!

– Я тебе не верю, извини уж. К чему эти крики? Себя ты не обманешь, а меня тем более. Такого, как в тот вечер, ты никогда не испытывал и, если не захочешь, больше не испытаешь. Ладно, воля твоя. Прости меня… за неожиданность. Но, согласись, всякое откровение внезапно. И так похоже на насилие – над здравым смыслом, обычной жизнью, привычками, моралью. Ты согласен?

– Не хочу говорить.

– Значит, согласен. Но я звоню, чтобы сказать о другом. Сва, повторяю, у тебя есть дар, мистический, художественный – мне пока неясно. Поверь, это не комплимент, я знаю толк в людях, много, кого повидала. Ты в тот вечер раскрылся. По-настоящему. С неожиданной стороны для себя самого. Твой экстаз и меня увлёк. Слишком далеко, прости… Этого со мной почти не бывает.

– Мне всё равно. Лучше не говорите больше об этом, ни о чём не говорите!

– Потерпи немного. Ведь, на самом деле, мне от тебя ничего не нужно. Это ты пришёл, ты ищешь, а не я. Я живу, чтобы давать, а не брать. Ты не знаешь, как мало людей хотят получить что-то подлинное. Большинство питаются землёй, как черви. Они боятся всего истинного, сокровенного, тайного.

– Не думаю, что вы правы, – как можно суше прервал её Сва.

– Не суди по себе. Хотя и ты можешь стать как все. Да, можешь! И еще… Если ты не раскроешь себя до конца, будешь страдать и, в итоге погибнешь. Это закон мистической жизни.

– К чему вы мне это говорите? Зачем позвонили? Чтобы припугнуть, голову заморочить?

Голос её осёкся. Сва подождал несколько мгновений, чтобы с треском бросить трубку и вдруг услышал тихое:

– Потому что… полюбила тебя.

– …

– Молчишь, не веришь?

– Я… не знаю, что вы называете любовью?

– То же, что и ты, дурачок.

– Ну, нет! – вскричал он. – Я сейчас повешу трубку!

– Хорошо, пусть ты прав. Это нечто другое. Я дважды была замужем, еще в юном возрасте. Сейчас мне тридцать один. И в восемнадцать и в двадцать два я всё искала то, что сейчас ищешь ты. А потом перестала. Любовь людей коротка, убога, жестока. Я знаю, от смешения неба с грязью погибнет весь мир. А первыми погибнут самые чистые души. Ты можешь легко погибнуть, слишком легко.

В трубке послышался её вздох, но Сва боялся слушать дальше.

– Зачем мне всё это?

– Ты пришёл к нам, – помнишь? – чтобы найти путь к истине, узнать путь суфиев, испытать озарение. Я открыла тебе лишь каплю из того, что знаю, прошла с тобой лишь первый шаг.

– Я не хочу идти дальше!

– А я тебя и не зову. Если тебе нужно, забудь про меня. Но не забывай того, что было тебе открыто. Ты ведь не хотел книжных истин, хотел живого откровения и узнал то, о чём никто никогда не напишет, не скажет. А, получив совсем чуть-чуть, испугался. Запомни напоследок! Гарем был создан суфиями. Но не для грубого вожделения, а для высших откровений. Напомню тебе, что тело для мудреца – лишь инструмент, послушное орудие, скакун к мистическим вершинам… Ну ладно! Чувствую, тебе это ни к чему. Закончим разговор. Скажи мне напоследок, что ты теперь ищешь? Истину? Любовь?

– Лави! – хотел крикнуть он, но вместо того, мысленно зачёркивая лицо Лилиан чёрным крестом, яростно воскликнул: – Вам это не нужно знать!

– Милый Сва, я понимаю, ты идёшь путём бесчисленных страданий. Но на этом пути ты не найдёшь ничего… Мне так хочется удержать тебя. На земле нет человека достойного вечной любви. Здесь можно лишь пережить несколько мгновений экстаза, на миг ощутить блаженство невыразимого, сладостного покоя.

– Тогда зачем жить? Лучше сразу упокоиться – на том свете.

– На этот вопрос ты должен ответить сам. Ну, до свидания. Если будешь очень страдать, звони. Немедленно.

– Нет! И не ждите.

Она, не слушая, продолжила:

– Знаешь, чтобы не сразу погибнуть в этом мире, есть древнее средство – нежность. Это лучшее, что осталось у людей. Есть и другие, грубые средства. Я ничего не пожалею, чтобы тебе помочь. Прости, но я не могу, не имею права сказать тебе «прощай». Пока!

В трубке раздались частые гудки, а Сва, обессиленный, вернулся в свою комнатку и рухнул на кровать. Соседская пара на два голоса храпела за стеной, так и не услышав ни слова из этого разговора. Словно медленный яд, он всё глубже проникал в душу и мозг.

– Как похоже на то, что говорила Лави! – перехватила дыхание мысль. – Почему? Или я или они обе свихнулись. Как жить в таком мире? Как любить? Лави, неужели ты права? Где этот всесильный, добрый Бог, который поможет, спасёт? Кто поможет, а!? Кто? Ну кто?! Никто… Никто. Ник-то, ник-то, ник-то, ник-то…

Рассеивались за окном, лохматыми краями вползали в комнату мглистые облака – обволакивали, заволакивали, волокли с собой через стены, пол, в подполье. Сва сжал зубы, стиснул лоб, выдохнул, что есть силы, вцепился в спинку кровати:

– Только бы удержаться! Хоть за что-нибудь ухватиться – за воздух, за слово, за единственную спасительную мысль!

Оконное стекло было усеяно крупными дождевыми каплями. Одни слезинками стекали вниз, другие появлялись на их месте. В детстве ему нравилось смотреть на дождь за окном, чтобы лучше чувствовать домашний уют. Теперь его дом вывернулся наизнанку, как и всё на свете. Хотелось малой каплей раствориться в небе, исчезнуть в холодном заснеженном просторе. Там и наступит его послежизнь. Совсем недавно, в прошлом, которое – как неизлечимая болезнь – уже никогда не пройдёт, он так же стоял у этого окна и улыбался Лави. Невидимая, она и сейчас была рядом и ждала любви. Или она уже ничего не ждёт? Уходя, так и написала: «Прости, любовь моя. Прощай навек. Твоя Лави». Даже если и не так, сути это не меняет. Тогда чего ждать ему? Если она вернётся и увидит, во что он превратился, исчезнет от ужаса. Нужно исчезнуть первым. Придти к Лилиан, нырнуть в ослепительные, отравленные видения. Уйти, как отовсюду ушла Лави, бросив его любовь на городскую свалку. Точно так же, как раньше бросили её саму? Да, именно. Зло повторяется, растёт, заполняет мир. Лучше навсегда скрыться от него. Вместе с Лилиан, она знает, как. Разом кончить бессмыслицу жизни, прекратить подростковые поиски истины, любви и так далее. Как много написано и сказано об этом пустых слов. Все религии – лишь мечты человечества о человеческой жизни, попытки снять проклятие с переполненной страданием и мерзостями земли. Но её уже не изменить к лучшему. Можно ли позолотить зыбучую грязь? Засыпать её живыми цветами? Можно ли наполнить любовью тени людей, их заживо истлевшие души?