Текст книги "Толкования на русские народные сказки. Заветы древней мудрости"

Погостили они, попировали и поехали в свое царство. Приехали и стали себе жить-поживать, добра наживать. (Аф., 159).

Это сказочное повествование по сложности свойственно позднему Средневековью, тем не менее, в нём сохранились следы древнейших образов, поверий и обычаев. В имени Марьи Моревны, непобедимой богатырши древних времён, угадывается Марморена (Мара-Морена) – праславянское название обряда «похорон» (сожжения, утопления) в дни летнего солнцеворота чучела «умершей» Мары, которая через год возвращалась в виде «воскресшей» Морены – цветущего, раздвоенного деревца.[52]52
  Байдин Валерий. Указ. соч. С. 213–214.


[Закрыть] Бессмертие умирающей и воскресающей Марморены отразилось в непобедимости её сказочного воплощения – Марьи Моревны. Одни черты этого образа (удалая сила) перешли на Царь-девицу, другие (всеведение) на волшебниц Василису и Елену Премудрую, третьи (красота) на Василису и Елену Прекрасную.

Сёстры Ивана-царевича выходят замуж за некогда почитаемых славянами небесных «сородичей» – сокола, орла и ворона, всемогущих, способных к оборотничеству человеко-птиц. Царевич остаётся один и «в тоске» отправляется на поиски любимых сестёр. По дороге он видит «рать побитую» и слышит о «прекрасной Марье Моревне», а затем «в белых шатрах» (знак чистоты) встречает её саму – любовь, которую искала его душа. В супружестве он знает, что его жена ведёт войны с полчищами злых сил (своими пороками), ей удалось покорить даже их предводителя, Кащея (вековечное зло, гордость и др.), которого она заточает в потайном «чулане» (в глубинах души). Царевич открывает тайну жены, но оказывается бессилен. Бездумно и малодушно он трижды «даёт напиться» Кащею (потакает глубинному злу), и оно «срывается с цепей». Кащей Бессмертный «нагоняет на дороге» (во время борьбы с тяжкими искушениями) и уносит Марью Маревну (соблазняет).

Царевич решает во что бы то ни стало отыскать её – потерянную любовь. По пути он встречает своих сестёр с мужьями, они предрекают царевичу «трудную борьбу». Просят, чтобы «тебя вспоминать» (для молитвенного поминовения) оставить своё «серебро» (доверие и надежду). В «царстве Кащея», царевич трижды пытается освободить Марью Моревну и ради этого жертвует жизнью («я без тебя жить не могу»). Кащей рубит его «в мелкие куски», закрывает в «смолёной бочке» и бросает «в синее море» – обрекает на вечное забвение.

Сокол, орёл и ворон видят, как «чернеет серебро» – гибнет надежда царевича вернуть свою любовь, находят несчастного в смертельном отчаянии, исцеляют и воскрешают его «мёртвой» и «живой» водой (небесные силы возрождают душу того, кто любит). Царевич вновь встречает Марью Моревну и хочет разузнать, откуда у Кащея «такой добрый конь» (несокрушимая сила). Узнаёт, что тот получил его от Бабы-яги. Переправился к ней через «огненную реку» он с помощью волшебного «платочка» (заклинания): им нужно «трижды махнуть», и тогда появится «мост» в «тридесятое царство». Марья Моревна хитростью выманивает «платочек» и отдаёт царевичу. Так он попадает в запредельный мир. В пути его доброта и сила духа трижды проходят испытание телесными страстями (жаждой и голодом). Царевич откликается на мольбы птиц и зверей, сохраняет жизнь их детёнышам, не трогает даже пчелиного мёда. Впоследствии благодарные земные существа помогают ему в тяжёлом служении Бабе-яге.

Ей образ в повествовании является двойственным, как и в большинстве средневековых русских сказок. Она грозит смельчаку смертью, бросается за ним в погоню «на железной ступе», «пестом погоняя». В то же время слова Кащея про «кобылицу», на которой Баба-яга «каждый день вокруг света облетает», говорят об изначальной, забытой связи их обоих с праславянской верой. Иносказание будто намекает, что некогда Баба-яга была небесной служительницей, а Кащей её учеником. Он получил «жеребёнка», которого затем «воспитал» (обратил во зло обретённые мудрость и силу), за то, что «три дня пас её кобылиц» (постиг ход небесных светил). Царевичу предстоит сделать то же самое, но «кобылицы» (звёзды) раз за разом «разбегаются по полям» (тонут в бескрайних небесах), «по лесам» (теряются в древесных ветвях), уходят «по шею в синее море» (отражаются в воде).

Далее всё происходит словно в отражённом мире: праотеческое небесное царство превращается в подземное. Царевич «в полночь выкрадывает» (получает хитростью) неприметного, «паршивого жеребёнка» (подобного с виду невзрачному Ивану-дураку). Баба-яга «просыпается утром» (словно является служительницей света), пытается догнать царевича и покарать смертью. Тот трижды произносит заклинания (будто бы творит благую молитву) и вновь попадает в земной мир. Силы Бабы-яги исчезают на его границе, она перестаёт быть вещей и даёт себя обмануть: под ней от тяжести злобы рушится «мост», наведённый беглецом, и она сгорает в «огненной реке».

Иван-царевич возвращается к Марье Моревне из потустороннего мира, и потому она недоумевает, как его «Бог воскресил». Подобно Кащею он также «откармливает жеребёнка» (укрепляется в силе духа) и вновь вступает с ним в сражение. На сей раз царевич побеждает вековое всесильное зло с помощью своего «коня» (великой любви), который разбивает Кащею «голову». Марья Моревна обретает потерянную любовь к мужу, они «с радостью» едут в гости к сёстрам Ивана-царевича и их небесным супругам соколу, орлу и ворону. Затем возвращаются «в своё царство» – добра и правды.

В сказках «Иван-царевич и Марья Маревна» и «Анастасия Прекрасная и Иван – русский богатырь» этот сюжет претерпел значительные изменения и утерял притчевость.

Дочь и падчерица

Женился мужик вдовый с дочкою на вдове – тоже с дочкою, и было у них две сводные дочери. Мачеха была ненавистная, отдыху не даёт старику:

– Вези свою дочь в лес, в землянку! Она там больше пряжи напрядёт.

Что делать! Послушал мужик бабу, свёз дочку в землянку и дал ей огнивко, кремень, трут, да мешочек крупы и говорит:

– Вот тебе огоньку; огонёк не переводи, кашку вари, а сама сиди да пряди, да избушку-то припри.

Пришла ночь. Девка затопила печурку, заварила кашу, откуда ни возьмись мышка и говорит:

– Девица, девица, дай мне ложечку каши.

– Ох, моя мышенька! Разговори мою скуку; я тебе дам не одну ложку, а и досыта накормлю.

Наелась мышка и ушла. Ночью вломился медведь.

– Ну-ка, девушка, – говорит, – туши огни, давай в жмурки играть.

Мышка взбежала на плечо девицы и шепчет на ушко:

– Не бойся, девица! Скажи: давай! а сама туши огонь да под печь полезай, а я стану бегать и в колокольчик звенеть.

Так и сталось. Гоняется медведь за мышкою – не поймает. Стал реветь да поленьями бросать. Бросал-бросал, да не попал, устал и молвил:

– Мастерица ты, девушка, в жмурки играть! За то пришлю тебе утром стадо коней да воз добра.

Наутро жена говорит:

– Поезжай, старик, проведай-ка свою дочь – что напряла она в ночь?

Уехал старик, а баба сидит да ждёт: как-то он дочерние косточки привезёт! Вот собачка:

– Тяф, тяф, тяф! С стариком дочка едет, стадо коней гонит, воз добра везёт.

– Врёшь! Это в кузове кости гремят да погромыхивают.

Вот ворота заскрипели, кони на двор вбежали, а дочка с отцом сидят на возу: полон воз добра! У бабы от жадности аж глаза горят.

– Экая важность! – кричит. – Повези-ка мою дочь в лес на ночь. Моя дочь два стада коней пригонит, два воза добра притащит.

Повёз мужик и бабину дочь в землянку, так же снарядил её едой и огнём. К вечеру заварила она кашу. Вышла мышка и просит у нее кашки. А та кричит:

– Ишь, гада какая! – и швырнула в неё ложкой.

Мышка убежала, а падчерица съела кашу одна, огни позадула и в углу прикорнула.

Пришла полночь – вломился медведь и говорит:

– Эй, где ты, девушка? Давай-ка в жмурки поиграем.

Девица молчит, только со страху зубами стучит.

– А, ты вот где! На колокольчик, бегай, а я буду ловить.

Взяла колокольчик, рука дрожит, колокольчик бесперечь звенит, а мышка отзывается:

– Злой девице живой не быть!

Наутро шлёт баба старика в лес:

– Ступай! Моя дочь два воза привезёт, два табуна пригонит.

Мужик уехал, а баба за воротами ждёт. Вот собачка:

– Тяф, тяф, тяф! Хозяйкина дочь едет – в кузове костьми гремит, а старик на пустом возу сидит.

– Врёшь ты, шавчонка! Моя дочь стада гонит и возы везёт.

Глядь – старик у ворот жене кузов подаёт. Баба кузовок открыла, глянула на косточки и завыла, да так разозлилась, что с горя и злости на другой день умерла. А старик с дочкою хорошо свой век доживал, знатного зятя к себе в дом принимал. (Аф., 98).

Иносказание о нравственном выборе: жить по родовым заповедям или по своей воле. Старик (глава общины) привозит в лесную землянку (берлогу медведя – властителя жизни и смерти, по древнерусским поверьям) родную дочь (живущую по законам предков), а на другой день падчерицу (приученную матерью к самоволью). Там они всю ночь (в неведении будущего) должны «прясть» (медвежью шерсть – праславянский оберег от зла) и выпрясть себе нить счастливой судьбы. Обеим девушкам старик даёт «камень-кремень, огниво и мешочек крупы»: всё для «варения каши» (для насущной жизни).

Девушка-дочь оказывается доброй и мудрой, делится кашей с «мышкой» (олицетворение «воскресающего» существа потустороннего мира, духа предков), готова её «досыта накормить» (совершая молитвы и жертвенные воздаяния), если та «разговорит скуку» (поведает о тайне посмертного воскресения). В знак благодарности мышка «взбирается ей на плечо» (оказывает покровительство) и даёт спасительный совет: когда «вломится» медведь (роковая беда), «не бояться», а укрыться «под печкой» (под защитой праотеческого святилища). В полночь приходит хозяин избушки (властелин человеческой судьбы) и заставляет девушку «играть с ним в жмурки». Мышка начинает бегать по полу, позванивая в «колокольчик» (взывая ко всем предкам-покровителям девушки). Медведь не может никого найти, «ревет да поленьями бросает» (наводит страх и посылает беды), а когда устаёт, хвалит девушку за умение «в жмурки играть» (не страшиться смерти) и утром (когда неведение сменяется мудростью) награждает «возом добра» (счастливой жизненной долей).

Падчерица выросла похожей на свою мать – злой, жадной и нечестивой. Ночью она обижает и прогоняет мышь (отвергает веру в предков-покровителей), «кашу» съедает одна (живёт горделиво и самонадеянно) и ложится спать «в углу» (не признавая родовых святынь). В полночь к ней также «вламывается» медведь (приходит смертельная беда) и заставляет играть в жмурки. Падчерица дрожит от страха и без конца звонит в колокольчик (взывает о помощи к людям и душам предков, от которых по своей воле отроднилась). Мышка предсказывает: «Злой девице живой не быть». Наутро от падчерицы остаются одни косточки.

Это повествование о двух девицах и двух человеческих судьбах изменено в сказках «Баба-яга» (Аф., 102), «Морозко» (Аф., 96), но его поучительный смысл сохранился.

Сказка о Василисе золотой косе, непокрытой красе, и об Иване-Горохе (Покатигорошек)

Жил-был царь Светозар. У него было два сына и красавица дочь. Двадцать лет жила она в светлом тереме, любовались на нее царь с царицею, мамушки и сенные девушки, но никто из князей и богатырей не видал ее лица. А царевна-краса называлась Василиса, золотая коса. Никуда она из терема не ходила, вольным воздухом не дышала. Много было у ней и нарядов цветных, и каменьев дорогих, но царевна скучала: душно ей в тереме, в тягость покрывало! Волосы ее густые, златошелковые, не покрытые ничем, в косу связанные, упадали до пят. Царевну Василису люди величали: «Золотая коса, непокрытая краса».

Земля слухом полнится: многие цари о ней узнавали и послов присылали, царю Светозару челом бить, царевну в замужество просить. Царь не спешил. Только время пришло, отправил он гонцов во все земли с вестью, что будет царевна жениха выбирать: чтоб цари и царевичи съезжались-собирались к нему пировать, а сам пошел в терем высокий сказать Василисе Прекрасной. Царевне на сердце весело. Глядя из окошка косящатого, из-за решетки золотой на сад зеленый, на лужок цветной, захотела она погулять. Попросила отпустить ее в сад – с девицами поиграть.

– Государь-батюшка! – говорила. – Я еще свету Божия не видала, по траве, по цветам не ходила, на твой царский дворец не смотрела. Дозволь мне с мамушками, с сенными девушками в саду проходиться.

Царь дозволил, и сошла Василиса Прекрасная с высокого терема на широкий двор. Отворились ворота тесовые, очутилась она на зеленом лугу пред крутою горой. По горе той росли деревья кудрявые, на лугу красовались цветы разновидные. Царевна рвала цветочки лазоревые и отошла немного от мамушек – в молодом уме осторожности не было, лицо ее было открыто, красота без покрова…

Вдруг поднялся сильный вихорь, какого не видано, не слыхано, людьми старыми не запомнено. Закрутило, завертело, глядь – подхватил вихорь царевну, понеслась она по воздуху! Мамки вскрикнули, ахнули, бегут, оступаются, во все стороны мечутся, но только и увидели, как помчал ее вихорь! И унесло Василису, золотую косу, через многие земли великие, реки глубокие, через три царства в четвертое, в края Змея Лютого. Мамки бегут в палаты, слезами обливаются, царю в ноги бросаются:

– Государь! Неповинны в беде, а повинны тебе. Не прикажи казнить, прикажи слово молвить: вихорь унес наше солнышко, Василису-красу, золотую косу, неведомо – куда!

Рассказали, как было. Опечалился царь, разгневался, а и в гневе бедных помиловал. Вот наутро князья и королевичи в царские палаты наехали и, видя печаль, думу царскую, спросили его, что случилося?

– Грех надо мною! – сказал им царь. – Вихрем унесло мою дочь, дорогую Василису, косу золотую, и не знаю – куда.

Рассказал все, как было. Пошел говор меж приезжими, и князья и королевичи подумали-перемолвились: не от них ли царь отрекается, выдать дочь не решается? Бросились в терем царевны – нигде не нашли ее. Царь их одарил, каждого из казны наделил. Сели они на коней, он их с честью проводил. Светлые гости откланялись, по своим землям разъехались.

Два царевича молодые, братья удалые Василисы, золотой косы, видя слезы отца-матери, стали просить родителей:

– Отпусти ты нас, государь-отец, благослови, государыня-матушка, вашу дочь, а нашу сестру отыскивать!

– Сыновья мои милые, дети родимые, – сказал царь невесело, – куда ж вы поедете?

– Поедем мы, батюшка, везде, куда путь лежит, куда птица летит, куда глаза глядят, авось и сыщем ее!

Царь их благословил, царица в путь снарядила. Поплакали да рас-стались. Едут два царевича, близко ли путь – далеко ли, долго ли в езде – коротко ли, не знают. Едут год они, едут два, проехали три царства, и синеются-виднеются горы высокие, между гор степи песчаные: то земля Змея Лютого. Спрашивают царевичи встречных.

– Не слыхали ли, не видали ли, где царевна Василиса, золотая коса?

И от встречных им в ответ:

– Мы ее не знали, где она – не слыхали. Подъезжают царевичи к великому городу, стоит на дороге предряхлый старик – кривой и хромой, с клюкой и с сумой, просит милостыни. Приостановились царевичи, бросили ему деньгу серебряную и спросили: не видал ли он где, не слыхал ли чего о царевне Василисе, золотой косе, непокрытой красе?

– Эх, дружки! – отвечал старик. – Знать, вы из чужой земли! Наш правитель Лютый Змей запретил крепко-накрепко толковать с чужеземцами. Нам под страхом заказано говорить-пересказывать, как пронес мимо города вихорь царевну прекрасную. Тут догадались царевичи, что близко сестра их родимая, рьяных коней понукают, к дворцу подъезжают. А дворец тот золотой и стоит на одном столбе на серебряном, а навес над дворцом самоцветных каменьев, лестницы перламутровые, как крылья, в обе стороны расходятся-сходятся.

На ту пору грустит Василиса Прекрасная, смотрит в окошечко, сквозь решетку золотую, и тут от радости вскрикнула – братьев своих вдалеке распознала. Словно сердце сказало, послала царевна тихонько их встретить, во дворец проводить. А Змей Лютый в отлучке был. Василиса Прекрасная береглася-боялася, чтобы он братьев не увидел.

Лишь только вошли они, застонал столб серебряный, расходилися лестницы, засверкали все кровельки, весь дворец стал повертываться, по местам передвигаться. Царевна испугалась и братьям говорит:

– Змей летит! Змей летит! Оттого и дворец кругом перевертывается. Скройтесь, братья!

Лишь сказала, как Змей Лютый влетел. Крикнул он громким голосом, свистнул молодецким посвистом:

– Кто тут живой человек?

– Мы, Змей Лютый! – не робея, отвечали царевичи. – Из родной земли за сестрой пришли.

– А, это вы, молодцы! – вскрикнул Змей, крыльями хлопая. – Незачем бы вам от меня пропадать, здесь сестры искать. Вы братья ей родные, богатыри, да небольшие!

Подхватил Змей на крыло одного, ударил им в другого, свистнул и гаркнул. Прибежала к нему дворцовая стража, подхватила мертвых царевичей, бросила обоих в глубокий ров. Залилась слезами царевна Василиса, коса золотая, ни пищи, ни питья не принимала, на свет глядеть не хотела. Дня два и три проходит – ей не умирать стать. Умереть не решилася – жаль красоты своей, голода послушала, на третий покушала. А сама думу думает, как бы от Змея избавиться, и стала выведывать ласкою.

– Змей Лютый! – говорит, – велика твоя сила, могуч полет, неужели тебе супротивника нет?

– Еще не пора, – молвил Змей, – на роду моем написано, что будет мне супротивник Иван-Горох, и родится он от горошинки.

Змей в шутку сказал, супротивника не ждал. Надеется сильный на силу, а и шутка походит на правду. Тосковала мать прекрасной Василисы, что нет весточки о детях; за царевною царевичи пропали. Вот пошла она однажды разгуляться в сад с боярынями. День был знойный, пить царица захотела. В том саду из пригорка выбегала струёю ключевая вода, а над ней был колодезь беломраморный. Зачерпнув золотым ковшом воды чистой, как слезинка, царица пить поспешила и вдруг проглотила с водою горошинку. Разбухла горошинка, и царице тяжелешенько. Горошинка растет да растет, а царицу все тягчит да гнетет. Прошло несколько времени – родила она сына, дали ему имя Иван-Горох. Растет он не по годам, а по часам, гладенький, кругленький! Глядит, усмехается, прыгает. Выскочит, да в песке катается, и все прибывает в нем силы, так что лет в десять стал он могуч бога-тырь. Начал спрашивать царя и царицу, много ли было у него братьев и сестер, вот и узнал, как случилось, что сестру вихорь унес неведомо куда. Два брата отпросились ее отыскивать да пропали без вести.

– Батюшка, матушка, – просится Иван-Горох, – меня отпустите, братьев и сестру отыскать благословите!

– Что ты, дитя мое! – в один голос говорят царь с царицей. – Ты еще зеленехонек-молодехонек. Братья твои пошли да пропали, и ты, как пойдешь, пропадешь.

– Авось не пропаду! – сказал Иван-Горох. – А братьев и сестры доискаться хочу.

Уговаривали да упрашивали царь с царицею сына милого, а он всё просится, то всплачет, то взмолится. Делать нечего, в путь-дорогу его снарядили, со слезами отпустили. Вот Иван-Горох выкатился на волю, в чистое поле, едет день, едет другой, к ночи в лес темный съезжает. В лесу том избушка на курьих ножках от ветра шатается, сама перевертывается – по старому присловью, по мамкину сказанью.

– Избушка, избушка, – молвил Иван, подув на нее, – стань к лесу задом, ко мне передом!

Повернулась к Ивану избушка, глядит из окошка седая старушка и молвит:

– Кого Бог несет?

Иван поклонился, спросить торопился:

– Не видала ли, бабушка, вихря залетного? В какую он сторону красных девиц уносит?

– Ох-ох, молодец! – отвечала старуха, покашливая, на Ивана посматривая. – Напугал меня этот вихорь – вот уж сто двадцать лет в избушке сижу, никуда не выхожу: неравно налетит да умчит. Ведь это не вихорь, а Змей Лютый!

– Как бы дойти к нему? – спросил Иван.

– Что ты, свет мой. Змей тебя проглотит!

– Авось не проглотит!

– Смотри, богатырь, головы тебе не спасти! – промолвила старуха, едва губами шевеля. – Ну, а коли вернешься, дай слово из змеиных палат воды принести: как ею всплеснешься – помолодеешь!

– Добуду – принесу, бабушка!

– Верю на совесть твою. Иди же ты прямо, куда солнце катится. Через год дойдешь до Лисьей горы, там спроси, где дорога в змеиное царство.

Пошел Иван-Горох в сторону, куда солнце катится. Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Прошел он три государства, дошел до змеиного царства. Перед городскими воротами увидел он нищего – хромого, слепого старика с клюкой, подал ему милостыню и спросил, нет ли в том городе царевны, Василисы молодой, косы золотой.

– Есть, да не велено сказывать, – отвечал нищий.

Иван догадался, что сестра его там. Добрый молодец смел, прибодрился и к палатам пошел. На ту пору Василиса-краса, золотая коса, смотрит в окошко, не летит ли Змей Лютый. Приметила издалека богатыря молодого, знать об нем пожелала, тихонько разве-дать послала: из какой он земли, из какого он рода, не от батюшки ли прислан, не от матушки ль родимой? Услышала, что пришел её, брат меньшой, а царевна его и в лицо не знавала. Подбежала к нему Василиса, встретила со слезами.

– Беги поскорее, – закричала, – беги, братец! Скоро Змей будет, увидит тебя – погубит!

– Сестрица любезная! – отвечал ей Иван. – Не ты бы говорила, не я бы слушал. Не боюсь я Змея и всей силы его!

– Да разве ты – Горох, чтоб сладить с ним мог? – спросила Василиса, коса золотая.

– Погоди, друг-сестрица, прежде напои меня. Шел я под зноем, приустал с дороги, больно пить хочется!

– Что же ты пьешь, братец?

– По ведру меду сладкого, сестрица любезная!

Василиса, коса золотая, велела принести ведро меду сладкого. Горох выпил ведро одним духом; попросил налить другое. Царевна еще приказала, а сама смотрела-дивилась.

– Ну, братец, – говорит, – тебя я не знала, я теперь верю, что ты Иван Горох.

– Дай же присесть, с дороги отдохнуть. Василиса велела стул крепкий придвинуть, но стул под Иваном ломается, в куски разлетается. Принесли другой стул, весь железом окованный, и тот затрещал да погнулся.

– Ах, братец, – вскричала царевна, – ведь это стул Змея Лютого!

– Ну, видно, я потяжеле, – отвечал Горох, усмехнулся.

Встал он пошел на улицу, из палат да в кузницу. Заказал он старому мудрецу, придворному кузнецу, сковать посох железный в пятьсот пуд. Кузнецы за работу взялись-принялись. Куют железо, день и ночь молотами гремят, только искры летят. Через сорок часов изготовили посох. Пятьдесят человек его несут, едва тащат, а Иван-Горох взял одной рукой – бросил посох вверх. Полетел посох, как гроза, загремел, выше облака взвился, из вида скрылся. Весь народ прочь бежит, от страха дрожит и думает: коли посох на город упадет, стены прошибет, людей передавит, коли в море упадет – море расхлестнет, город затопит. А Иван-Горох в палаты пошел, только сказать велел, когда посох назад полетит. Побежал с площади народ, смотрят из-под ворот, смотрят из окон: не летит ли посох? Ждут час, ждут другой, на третий задрожали, сказать прибежали: летит посох.

Горох на площадь выскочил, руку подставил, на лету подхватил, сам не нагнулся, а посох на ладони согнулся. Иван посох взял, на коленке поправил, разогнул и пошел во дворец. Вдруг, послышался страшный свист – мчится Змей Лютый. Конь его, вихорь, стрелою летит, пламенем пышет. С виду Змей – богатырь, а голова змеиная. Когда он летит, уж за десять верст дворец начнет повертываться, с места на место передвигаться. А тут видит Змей – дворец с места не трогается. Видно, седок есть!

Змей призадумался, присвистнул, загаркал. Конь-вихорь тряхнул черною гривою, размахнул широкие крылья, взвился, зашумел. Змей подлетает ко дворцу, а дворец с места не трогается.

– О-о! – заревел Змей Лютый. – Видно, есть супротивник! Не Горох ли в гостяху меня? Скоро (рано – В. Б.) пришел богатырь. Я посажу тебя на ладонь одною рукою, прихлопну другою – костей не найдут.

– Увидим, как станется, – молвит Иван-Горох.

А Змей с вихря кричит:

– Расходись, Горох, не катайся!

– Лютый Змей, разъезжайся! – Иван отвечает, посох поднимает.

Змей разлетелся ударить Ивана, взоткнуть на копье – промахнулся, а Горох отскочил – не шатнулся.

– Теперь я тебя! – зашумел Горох, пустил в Змея посох и так огорошил, что Змея в куски разорвало, разметало, а посох землю пробил, ушел через два царства в третье.

Народ шапки вверх побросал, Ивана царем величал. Но Иван, приметив кузнеца-мудреца, в награду, что посох скоро сработал, старика подозвал и народу сказал:

– Вот вам голова! Слушайте его, на добро радея, как прежде на зло слушали Змея Лютого.

Добыл Иван и живо-мертвой воды, спрыснул братьев. Поднялись молодцы, протирая глаза, сами думают:

– Долго спали мы. Бог весть, что сделалось!

– Без меня век бы вы спали, братья милые, други родимые, – сказал Иван-Горох, прижимая их к сердцу ретивому.

Не забыл он взять и змеиной водицы. Затем корабль снарядил и по реке Лебединой с Василисой-красой, золотою косой, поплыл в земли свои – через три царства в четвертое. Не запамятовал и о старушке в избушке, дал ей умыться змеиной водицей. Умылась она, обернулась молодицей, запела-заплясала, за Горохом побежала, в путь провожала.

Отец и мать Ивана встречали с честью, с радостью. Гонцов разослали во все земли с вестью, что возвратилась и дочь их родная, Василиса, коса золотая. В городе звон, по ушам трезвон, трубы гудят, бубны стучат, самопалы гремят. Василиса жениха дождалась, а царевичу невеста нашлась. Четыре венца заказали, две свадьбы пировали, на веселье да на радостях пир горой, мед рекой!

Деды дедов там были, мед пили, и до нас дошло, по усам текло, в рот не попало, только ведомо стало, что Иван по смерти отца принял царский венец. Правил он с державной славой, и в роды родов славилось имя Царя-Гороха. (Аф., 560).

В иносказании предстаёт яркий образ древнерусского мироздания, бережно стойко хранившийся в народной памяти. У царя Светозара (олицетворение Солнца) было два сына (предположительно, утро и вечер), а также «царевна-краса, золотая коса», впоследствии получившая имя «Василиса Прекрасная». Её «густые златошелковые волосы, непокрытые ничем», «упадали до пят» и означали сияющую зарю, у которой «много нарядов цветных и каменьев дорогих». С разных сторон к царевне собирались свататься «цари и царевичи» (большие и малые звёзды), но ослепительного лица девицы-красы из них «не видал никто». В своём «светлом тереме» она жила «двадцать лет» (этот иносказательный срок следует понимать как двадцать девятидневных солнечных недель, или полгода, проходящие от летнего солнцеворота до зимнего).[53]53
  О солнечном календаре восточных славян см.: Байдин Валерий. Указ. соч.
  С. 100–105.


[Закрыть] Слова «выйти на вольный воздух» и «погулять в саду зелёном, на лужке цветном» означают постепенный осенний спуск солнца к краю земли. Именно в эту пору на неё налетел вихрь, «закрутил, завертел» (свернулся в змеиное кольцо подобно годовому кругу времени) и унёс «неведомо куда» (в будущее).

На поиски девицы отправились «два брата-царевича» (утро и вечер, быстро убывающие после осеннего равноденствия). Они «проехали три царства» (миновали три дня), прежде чем им повстречался «предряхлый старичок с сумой» (олицетворение старца, знающего ход небесных светил). Царевичи почтили его, дали «деньгу серебряную» и узнали от него, что их сестру украл Лютый Змей и заточил в своём дворце. Его описание в равной мере может быть отнесено к древнерусскому солнечному святилищу и к отражению низкой зари на снегу. Когда Лютый Змей (зимнее время) летит, «золотой дворец кругом перевёртывается» – солнце в годовой убыли заходит за горизонт и совершает поворот, а «жемчужные (в поздних записях – «перламутровые») крылья» (искрящиеся отсветы зари) «сходятся» и «расходятся».

Для Змея царевичи, пришедшие освободить сестру, являются «богатырями небольшими», гибнут от одного удара его крыльев и исчезают в ледяной тьме. «Дворцовая стража» (звездочеты, служители святилища) бросают их «в глубокий ров» (во вневременье). Царевна Василиса от горя три дня «на свет глядеть не хотела», но «умереть не решилась» (в середине зимнего солнцеворота солнце около недели почти восходит над горизонтом). Змей знает о своей неминуемой кончине, но признаётся девице Золотой косе: «Еще не пора, на роду моем написано, что будет мне супротивник» «и родится он от горошины». В ряде записей сказки сохранилось древнее имя Ивана-Гороха: «Кати-горошек», «Покатигорошек».

Всё время исчезновение сыновей и дочери солнечная мать «тосковала, что нет весточки о детях». Она жаждала вновь их увидеть, «зачерпнула золотым ковшом водицы» из «чистой как слезинка» струи (из небесной реки – Млечного пути) и так «проглотила горошинку» (зачала новое солнце). После этого Иван-Горох начинает расти «не по дням, а по часам, гладенький, кругленький», силы в нём всё прибывают, «так что в десять лет стал могуч богатырь» (через десять девятидневных недель или четверть года после зимнего солнцеворота, молодое светило достигает весеннего равноденствия).[54]54
  С точки зрения современной астрономии, упоминание в сказке «двадцати лет» и «десяти лет» может свидетельствовать о знании в Древней Руси цикла солнечной активности в 20–22 года и полуцикла в 10–11 лет. За это время солнце проходит периоды максимума и минимума световой силы, что отражается на величине его ареола, на яркости и многоцветности солнечных зорь, а также полярных сияний, которые оказываются бывают видны даже в средних широтах. О солнечных циклах: Чижевский Александр. Земное эхо солнечных бурь. М.: Мысль, 1976. С. 79.


[Закрыть]

Иван-Горох оправляется на поиски сестры Золотой косы, набредает на избушку и по древнему обычаю «дует на нее», отгоняя злых духов. Внутри видит «седую старушку» (колодейницу). Она уже «сто двадцать лет в избушке сидит» и «вихря залётного» не видела (здесь вместо иносказательного срока в «двадцать лет», но уже от осеннего до весеннего равноденствия, ошибочно говорится о «ста двадцати годах»). Старица указывает Гороху дальнейший путь: «куда солнце катится», уточняет, что «через год» (следует понимать – через день) он дойдёт до «Лисьей горы» (искаженное Лысой горы – любой святилищной возвышенности, на которой по древнерусским поверьям, в ночь перед равноденствием собирались ведьмы до того, как сгинуть во тьму). Так царевич находит дорогу «в змеиное царство».

Встретив пленную сестру, Иван-Горох разом выпивает два ведра хмельного мёда (за два часа пьянеет от предчувствия весны). Прилёта Лютого Змея (наступления равноденствия) он, ждёт восседая «на стуле, железом окованном» (образ непреложного закона коловращения светил). Под Горохом стул «прогибается» (мощь солнца стремительно прибывает, и некоторое время свет и тьма словно делят небесный престол).

Иван-Горох заказывает «старому мудрецу, придворному кузнецу» (жрецу солнечного святилища) сковать «железный посох» (знак своей власти и, возможно, намёк на жреческий жезл, по которому в древности отмеряли годовое время), затем бросает его высоко в небо, вызывая тьму на поединок. Посох «летит и гремит как гроза» (подобно гневу Перуна). В ответ раздаётся «страшный свист» – на крылатом черногривом коне-вихре, воплощении тьмы, летит Змей, «с виду богатырь, а голова змеиная» (всеведущая). В сражении они обмениваются ударами, Горох уничтожает Змея «железным посохом», который затем пробивает землю и уходит «через два царства в третье» (через ночной небосвод и земные толщи на тот свет).