Текст книги "Демидовы. Пять поколений металлургов России"

Часть вторая

Фискалитет
Первые доносы на Демидовых

Своим «единонаследником» Никита выбрал старшего сына Акинфия, это было ясно всем. А наследовать постепенно становилось все больше чего. 26 января 1713 года Никите вернули его старый, отобранный в казну десять лет назад, тульский завод. На предприятии, оборудованном по последнему слову тогдашней техники, было две, работавшие, как правило поочередно, домны, на которых выплавлялось от 9000 до 38 000 пудов (от 150 до 620 тонн) чугуна в год. Руду для плавки брали с той же Малиновой засеки, которую царь Петр пожаловал Никите в самом начале века.

Спустя пару лет Никита, при поддержке Акинфия, начал интенсивно строить новые уральские заводы. В 1716 году он запустил в действие Шуралинский молотовый, в 1718 – Бынговский молотовый, в 1720 – Верхнетагильский молотовый, а в 1722 – Выйский доменный, молотовый и медеплавильный и Нижнелайский молотовый. Последний завод Никиты Демидова, Нижнетагильский доменный, молотовый и медеплавильный, заработал в 1725 г. через месяц после его смерти.

Многая собственность – многие хлопоты, с этим спорить никто не будет. У Демидовых их было не просто много, а нереально много. Крайне несовершенное и запутанное законодательство тех времен дело жизнь любых предпринимателей крайне сложной, и чем крупнее был предприниматель, тем сложнее было ему вести свое дело. Одних только налогов и податей приходилось платить с одного товара больше десятка. Кроме обязательной «десятины» – 10-процентного налога с продукта, заводчики и купцы должны были платить внутренние таможенные пошлины, перекупные, весовые, мостовщину, отчальные, причальные и даже налог с найма подвод. Точных тарифов никто не ведал, поэтому платили столько, сколько скажут. И тут было даже не так страшно, когда брали много, как когда брали мало, потому, что тогда плательщика могли подвести под «утайку» или «неплатеж», что каралось самым строжайшим образом – штрафом с конфискацией. Вся эта система более-менее нормализовалась лишь в 1719 году, когда недавно созданная Берг-коллегия, в обязанности которой входило управление горнорудной промышленностью, приняла наконец первый в России «горный закон» – так называемую «берг-привилегию», в которой вся система расчетов сводилась к строгой и понятной схеме. Привилегия давала геологам и металлургам XVIII века значительные льготы, благодаря которым в отрасль сразу потянулись новые предприниматели. Заводчиков она освобождала от обязательной службы, им давались налоговые послабления, разрешался и даже поощрялся свободный поиск руды, а всем, чинившим в этом деле препятствия, она сулила весьма крупные неприятности. Напротив, губернскому и прочему начальству предписывалось не только блюсти все пункты «привилегии», но и оказывать заводчикам и поисковикам прочую, не упомянутую в ней, посильную помощь, «дабы и другие, видя такую государеву милость всяких чинов и народов люди с вящею охотою и безопасно в компании вступали». За открытие новых месторождений полагалось крупное вознаграждение, что тут же привело к образованию целой касты «рудоискателей» и «рудознатцев». Дошло до того, что те же беглые каторжане бросились искать залежи, надеясь на амнистию в случае успеха. Впрочем, довольно скоро Сенат издал поправку к закону, запрещающую верить «таким ворам».

Но пока государство шло другим путем. Более привычным, не допускавшем вольности на местах.

2 марта 1711 года Сенат издал указ, в последнем пункте которого говорилось: «учинить фискалов по всяким делам, а как быть им пришлется известие». И уже спустя трое суток в России была учреждена должность «фискала». В его обязанности входило тайно следить, что-бы что-либо плохое, что реально «во вреду государственному интересу быть может», не укрылось от государева ока. Фискалы обязаны были смотреть, а точнее – подглядывать за тем, чтобы не учинился где неправедный суд, чтобы не было шельмования «в сборе казны и прочего», а если «кто неправду учинит» – немедленно доносить на такового в сенат. Тайному надзору подлежали все, «какой высокой степени ни есть», с той лишь оговоркой, что в отношении высокопоставленных лиц дозор могли вести не любые рядовые фискалы, а начальство – обер-фискалы. Если добытые сведения подтверждались, нарушителя ждал крупный штраф, четверть которого отписывалась фискалу в качестве премии сразу, а четверть распределялась между его коллегами по данному объекту или населенному пункту. Разумеется, при таком изумительном финансировании система доносительства расцвела в государстве самым наипышнейшим цветом. Один раз удачно уличив солидного предпринимателя и написав на него справедливый или не очень справедливый донос можно было вполне обеспечить потом себе много лет безбедного существования. Тем паче, что если сведения, описанные в бумаге не подтверждались, фискалов и прочих доносителей не наказывали, руководствуясь старым принципом, что лучше перебдеть. В указе про это было сказано прямо и недвусмысленно: «буде же не уличить (то-есть, не доказать вину, – В. Ч.), то отнюдь Ф. в вину не ставить ниже досадовать, под жестоким наказанием и разорением всего имения».

Структура такого «подсмотра» была выстроена просто и коротко. Рядовые фискалы не починялись никому, кроме своего непосредственного начальника – обер-фискала. Тот, в свою очередь, держал ответ перед «коллежским фискалом», которых было по одному на «коллегию» – предшественник министерств. И во главе этого аппарата стоял Государственный фискал. Согласно указу, он был «надсмотрителем, дабы никто от службы не ухоранивался и прочего худа не чинил». Но вседозволенность всегда приятна, поэтому не стоит удивляться, что первыми же «делателями худа» стали те, кто обязан был с ним бороться. И обличать их было практически некому. Разве что церкви, каковая тогда выступала в тесной сцепке с государством, и, вместе с тем, этого государства не боялась. В 1712 году 2-ой местоблюститель патриаршего престола, то-есть, лицо, временно исполняющее обязанности Патриарха, митрополит рязанский Стефан Яворский произнес по этому поводу специальную проповедь, в которой сказал: «закон Господень непорочен, а законы человеческие бывают порочны; а какой-то закон, например, поставити надзирателя над судами и дати ему волю кого хочет обличити, да обличит, кого хочет обесчестити, да обесчестит…». Результатом его слов была конкретизация области деятельности фискалов. По новому постановлению они должны были следить и всячески разоблачать нарушение указов, отлавливать взяточников и предотвращать казнокрадство. При этом им запрещалось вмешиваться в дела суда, а если удавалось доказать, что неправедный донос был удуман с корыстной целью, фискал нес наказание в том же объеме, какой был бы наложен на объект доносительства в случае, если бы его вина была доказана.

Как на Никиту, так и на Акинфия Демидовых писались десятки и сотни доносов, якобы они не платят надлежащих пошлин, утаивают железо и слишком задирают цены. Особенно отличился фискал Нестеров, который вообще просил отобрать у Демидовых их заводы и передать ему, дабы он, Нестеров, мог «порадеть» за Россию «для царского величества». За каждый такой донос Никите приходилось лично держать ответ перед Сенатом. И каждый раз ему удавалось оправдаться.

Но поток доносов не уменьшался, и государственные мужи решили, чтобы покончить с делом раз и навсегда, учредить «розыск». Сиречь – разбор дела. Поручили его не кому-нибудь, а самому начальнику розыскной канцелярии лейб-гвардии капитан-поручику Ивану Плещееву[81]81
  Иван Никифорович Плещеев (1676–1750) – тайный советник, следователь по особо важным делам. С 1719 года – полковник, с 1722 – герольдмейстер при сенате.


[Закрыть]. Для последнего это было настоящим подарком судьбы. Он допрашивал демидовских рабочих, заковывал их в кандалы, сажал в карцер, выбивая необходимые показания. А выбивать особо ничего и не надо было: все знали, что и Никита, и Акинфий вовсю используют не только дешевую крестьянскую рабочую силу, но и вовсе почти бесплатную силу беглых крестьян и каторжан, которые стекались к Демидовым не только со всей Сибири и Урала, но и со всей Руси.

Несмотря на то, что государство передало им своих крестьян, рабочих для выполнения крупных заказов все равно не хватало. Переселять купленных крестьян из центральной России на Урал было нерентабельно. И Демидовы уже в начале своей уральской эпопеи решились на крайне опасный шаг. По всей Руси был пущен слух о том, что на их заводах с радостью принимают всех, кто не в ладах с законом. Денег дают, правда, немного, зато кормят, по праздникам – поят, дают крышу над головой и, какую никакую, а защиту от властей. И на заводы потянулись сотни и тысячи уставших прятаться беглых крестьян, разыскиваемых преступников, раскольников, дезертиров и каторжан. Условия, которые они получали на заводе, с трудом можно было назвать человеческими, но, все-таки, это было значительно лучше, чем каторга или рекрутчина. Демидовы же в их лице получали настоящих рабов. В их руках были не только сила и воля этих людей, но и их жизнь и смерть. Все они были «вне закона», они даже теоретически не могли никому и ни на что пожаловаться, потому, что их просто не было на свете. Они существовали до тех пор, до каких нужны были Демидовым.

Кого-то из этих подпольных рабочих можно было «легализовать». Самой обширной категорией «нелегалов» были беглые крестьяне. С ними было проще всего: заводчики имели право брать их на работу, но при официальном оформлении за каждого из них надо было платить по 100 рублей «пожилых денег», а за раскольников – по 200. У Демидовых таких крестьян были тысячи и такая официальная дешевая рабочая сила становилась для них довольно дорогой. Поэтому часто такие рабочие кадры жили в демидовских слободах, откуда «выдачи не бывает», просто как «пришлые люди» без документов. Возиться с такими «пришлыми» было себе дороже. На допросах они отвечали, что сами родом из какой-нибудь далекой-далекой деревни, пришли сюда наниматься на работу, а документы потеряли, или их украли по дороге. Либо, что они идут с юга России, а село их было сожжено шведами. Официально их можно было отправить на ту же каторгу лет на пять за бродяжничества, но для этого надо было провести официальный сыск – отправить запрос в ту самую деревню, про которую говорил фигурант, а потом ждать ответа. Год, или полтора, или несколько лет, ибо бумаги в ту далекую эпоху имели неприятную особенность легко теряться, а деревянные дома местной администрации, в которой только и могли подтвердить или опровергнуть слова «пришлого» – гореть вместе со всеми документами. Поэтому, обычно с «пришлыми» не связывались, и давали жить, как и где придется. В конце концов, для поиска «беглых» существовали особые команды, вот они этим и должны были заниматься. Но команд таких и в европейской части России было недостаточно, что уж говорить про Сибирь и Урал. И нет ничего удивительного в том, что именно здесь якобы «пришлых» было особенно много. Из 1373 дворов, приписанных к Уктусским заводам, 372, согласно данным переписи, принадлежали «пришлым людям», а Уткинская слобода, в которой проживало около полутысячи душ обоего пола, их концентрация приближалась к ста процентам. Пришлые, за неимением земли, занимались поденной работой, податей не платили, но и особых забот местному начальству не добавляли. Более того, они были крайне заинтересованы в них, поскольку именно пришлые составляли основную массу рабочих казенных заводов, а поэтому, как утверждал тот же Татищев, если беглых с Урала вернуть, на заводах никого не останется и их придется закрыть. Сами же «беглые» почти ничем не рисковали. При обнаружении максимум, что могли с ними сделать, так это вернуть хозяину, как потерянную и найденную собственность. Конечно, хозяин мог его наказать, высечь, но не больше. Это было просто нецелесообразно: кто же будет портить свою же рабочую собственность?

Вот за прием и укрытие дезертиров и разыскиваемых преступников полагалось уже серьезное наказание, однако демидовские кадровики «забывали» спросить у них «пачпорта», оформляя иногда на один реальный документ по нескольку человек, и принимали на работу, как тех же «пришлых людей».

Но если простых «беглых» еще можно было как-то представить в качестве обычных рабочих, то самую опасную категорию, – каторжан, – сразу выдавали выжженные клейма, отрезанные уши и вырванные ноздри. За укрытие такого «кадра» можно было и самому отправиться туда, откуда он сбежал.

Само слово «каторга» происходило от греческого названия большого гребного судна – катергона. В конце XVII века оно в России заменяло пришедшее позже слово «галера». Использовать труд преступников для тяжелой работы на водном транспорте впервые еще в 1688 году предложил главный российский почтмейстер Виниус, однако идеей его воспользовались лишь спустя 11 лет. В 1699 году суд приговорил группу новгородских должностных лиц, взявших деньги за допуск посторонних людей к выгодным таможенным и кабацким сборам, к строгому наказанию: «положить на плаху и, от плахи подняв, бить вместо смерти кнутом без пощады и послать в ссылку в Азов с женами и детьми, и быть им на каторгах в работе». Но предложение преступников в стране явно превышало спрос на гребцов, поэтому излишки начали использовать на государственных стройках. В 1703 году сам Петр, находясь на строительстве одного из Балтийских портов, приказывал начальнику Перображенского приказа, из которого потом произошла Тайная канцелярия, князю Ромодановскому[82]82
  Ромодановский, Федор Юрьевич (1640–1717) – князь-кесарь, российский государственный деятель, сподвижник Петра I и фактический правитель страны в его отсутствие. В 1686–1717 годах возглавлял Преображенский приказ. Руководил Сибирским и Астраханским приказами. В 1694 году присвоен высший чин, стоявший вне системы офицерских чинов, Генералиссимус.


[Закрыть] возможно увеличить количество привлекаемых к ответственности человек: «ныне зело нужда есть, дабы несколько тысячь воров приготовить к будущему лету, которых по всем приказам, ратушам и городам собрать по первому пути». А после того, как основные порта и крепости были выстроены, излишки дармовой рабочей силы были отправлены на Урал и в Сибирь, «ломать рудный камень». Бежать с такой сибирской каторги было не так сложно, но вот смысла в этом особенного не было. Ибо, куда бежать, если вокруг – сплошная тайга? На каторге, хоть и заставляют с самого раннего утра до ночи работать, но хоть кормят, на одну медную копейку в день, что, в сущности, было не так и мало, и дают во что одеться. Кроме того, у пойманного каторжанина срочная каторга, до 20 лет, могла запросто перерасти в бессрочную или вообще закончится лишением жизни. А поймать его было не сложно, ибо серьезные каторжане выгодно отличались от обычных граждан клеймами на лбу, вырванными «до кости» ноздрями и прочими наглядными особенностями.

С «приписными крестьянами» тоже далеко не все было так просто и экономически выгодно. Кроме податей, которые теперь за них в казну платил завод, им по закону полагалась еще и вполне вменяемая плата за работу – по 10 копеек в день за конного и по 5 за пешего. Поэтому заводские экономисты всячески пытались сократить количество таких «официальных» рабочих до минимума. Жалобщиков же быстро выявляла наделенная широчайшими полномочиями служба внутренней безопасности.

«Розыск» длился три года и окончился для Демидовых благополучно, принеся некоторое облегчение заводчикам и сильно увеличив капитал следователя.

Однако поток кляуз не иссякал. Некий фискал Косов усиленно сигнализировал наверх о «непорядочной отдаче Никите Демидову Невьянского завода», о том, что последний продает железо и военную технику в казну по завышенным ценам и в том, что не платит со своих заводов никакого оброка. И опять пришлось Никите ехать в сенат, где объяснять всю нелепость обвинений. Ибо железо и пушки продавались по той самой цене, что была указана в указе, о передаче завода. Что же касается оброка, то никита утвеждал, что не платит оброка за проданное в Москве железо потому, что и другие заводчики и предприниматели его не платят. При этом он называл конкретные фамилии, что говорило о том, что к защите он подготовился вполне тщательно. что же касается продаж в других городах, то там он положенную пошлину платил сполна, в чем предъявлял соответствующие подтверждающие документы. Сенат признал правоту заводчика.

В 1715 году государство задумалось о том, кому из поставщиков поручить крупный адмиралтейский военный заказ. При этом решено было еще раз проверить, не велики ли, действительно, цены, по которым государство покупает демидовскую продукцию. В конце концов, со времен передачи прошло много лет, ценовая ситуация изменилась и вполне могло оказаться, что то, что было дешево в 1702 году сегодня – непозволительно дорого. Провести ревизию цен поручили князю Василию Долгорукому. Сравнив цены всех крупных поставщиков, тот пришел к выводу, что некоторые товары Демидовы поставляли в казну по ценам вдвое меньше средних цен. И не было ни одной позиции по которой кто-либо из конкурентов ставил бы цену меньше демидовской. Судите сами: если цена железа по России составляла 60–75 копеек за пуд, а импортное стоило от 90 копеек до 3 рублей, то Демидов поставлял его, причем, весьма приличного качества, по цене 50 копеек. Чугунные ядра, пушки и бомбы шли у него по 20–25 копеек за пуд. Но Никита прекрасно понимал, что одной этой ревизией дело не кончится, и, если не предпринять чего-нибудь серьезного, кляузы не прекратятся. А значит, не прекратятся и проверки разной степени солидности, и допросы в Сенате, и следственные комиссии, и опять придется раздавать подарки направо и налево. Легче и лучше было давать одному человеку, но большому. И он взмолился к проверявшему его князю о личном покровительстве.

Сколько это стоило Демидовым – не известно, но 12 мая 1715 года на свет появился указ «ведать его, Никиту, с детьми и со всеми железными заводы во всяких делах, кроме разбойных и убивственных, в канцелярии в Санкт-Петербурге, под ведением генерал-лейтенанта и от лейб-гвардии подполковника князя В. В. Долгорукова, а в Сибирской и других губерниях и в приказах его, Демидова, с детьми не ведать». А 9 апреля 1716 года Долгорукий отправил в Санкт-Петербург управляющему канцелярией полковнику Кушелеву распоряжение: «Его Величество, желая, чтобы на всех железных заводах в подряде и продаже железо и прочия вещи в малой цене были, указал освидтельствовать продажу железа и прочих вещей, поекакой цене пуд, на каком заводе в продаже имеется, и потом, выправясь и сравнивь оныя цены с подрядными Тулянина Никиты Демидова, почему он в Адмиралтейство ставит, и с приобщением копии с заключеннаго с ним условия представить о сем Сенату, чтобы на всех заводах цены железу и другим (вещам, – В. Ч.) противу Демидовских верстаны были». Теперь Демидов стал не просто выгодным поставщиком, но еще и ценовым эталоном.

Результаты проведенной Долгоруким ревизии сильно порадовали царя. Но еще больше они порадовали Никиту. Не просто порадовали, а просто окрылили. Обличенный новым доверием он тут же начал жаловаться покровителю на «непомерные поборы» и стал просить, упирая на то, что чуть не себе в убыток работает, издать указ, чтобы с выполняемых у него казенных заказов пошлин не брали, а деньги выдавали без проволочек, чтобы «убытков каких не было». А в 1716 году он добился монопольного права поставок железа для Адмиралтейства. Царь «… будучи в адмиралтейской военного морского флота канцелярии, указал именным своим ц. в. указом тулянину Никите Демидову с сибирских Невьянских железных заводов железо к адмиралтейству ставить по образцам… с нынешнего 718 г. с июля месяца впредь повсягодно. …с других никаких заводов железа Адмиралтейству имянным е. в. указом за негодностью принимать не велено»

Экономическую грамотность Никита показывал не только в отношении железа и металлоизделий. В 1720 году царю Петру, после ознакомления с предоставленными отчетами, показалось, что расходы, которые несла казна по поставкам в столичное адмиралтейство корабельного леса чересчур велики. Однако, отвечавший за это полковник Норов четко отвечал за каждую копейку и объяснял каждую статью. Несмотря на это, царь был отчетом не удовлетворен и поручил генерал-адмиралу Апраксину разобраться в деле поподробнее и найти, на чем можно сэкономить в сложное для государства военное время. Граф не стал разбираться сам, а предложил это сделать человеку, хорошо знакомому с вопросом перевозок. То бишь – Демидову, который «яко старательный хозяин, разсчеты сии лучше ведать нежели другой кто». Демидов, давно уже возил железо тем же путем, каким доставлялся лес. Ознакомившись с составленной Норовым калькуляцией, он тут же указал графу на статьи с излишними расходами. Более того, он предложил взять на себя лесные поставки, но на срок не более года. Петр был рад такому предложению, ибо отныне государство могло использовать демидовский пример в переговорах с подрядчиками лесных поставках. 19 декабря 1720 года Адмиралтейской коллегией был издан указ:

«Мы Петр Первый, Царь и Самодержец Всероссийский, и проч., и проч., и проч.

Объявляем всем, кому о том ведат надлежитъ: понеже велено в предбудущем 1721 году отправлять из Казанской губернии корабельные дубовые леса до анктпетербурга комисару Никите Демидову, и того ради повелеваем, дабы в приготовлении под те леса судов и припасов, и в найме работных людей в Казани, в Нижнем, и от Нижняго вверх по Волге до Твери, имел он везде свободу работников нанимать, и суда делать, где ему случится, без запрещения, и с тех судов и с припасов и с найму работных людей оброку и пошлин и никаких канцелярских сборов не имать; а когда оные леса пойдут от Твери, и будут на Боровицких и Ладожских порогах, тогда дават на тех порогах к спуску тех судов спущиков знающих людей безденежно, и во все то время, дондеже помянутые корабельные леса до учрежденнаго места спроважены будут, також посланных от него солдат и прикащиков и работников его нигде как губернаторам, так и оберъ-лантрихтерамъ[83]83
  Обер-ландрихтер – в Петровскую эпоху – главный судья в прибалтийских городах.


[Закрыть] и воеводам и комисарам и бурмистрам, и никому не задерживать, и судов у них не отбирать, и обид и налогов не чинить, и чинить ему в том отправлении всякое вспоможение; а ежели ему учинится от кого в чем какая обида, или остановка и задержание, и те люди жестоко штрафованы будут, чего для сей указ собственною нашею рукою подписали и печатью утвердить повелели в Санкт-петербурге. Декабря 19 дня 1720 году. Петр».

Что же касается цен на военную продукцию с Невьянского завода, то пока она во всей стране росла, правительство строго блюло, чтобы для Демидова она оставалась той, какая указывалась в дарственной грамоте 1702 года. Когда уже в 1765 году владевший заводами внук Никиты Демидова Прокофий Акинфиевич попросил Сенат, ввиду кардинально изменившихся цен, инфляции и того, что сколько ж можно? освободить его от обязательство поставки в казну железа за бесценок, или хоть как-то их подкорректировать, Сенат отказал, заявив, что Никиту никто за язык не тянул и он сам взвалил на себя такие обязательства взамен на получение предприятия. Не хотите – отдавайте завод государству, а не отдаете – гоните железо по ценам, о которых говорилось в демидовской челобитной и которые были подтверждены царским указом, не имеющим срока давности.