Текст книги "Любой ценой"

Глава 8
Кронштадтский морской волк

Адрес старого друга своего командира Ярослав нашел без труда. Дом, где на втором этаже находилась квартира бывшего царского морского офицера, находился всего в пяти минутах ходьбы от отделения милиции. На звонок дверь открыла пожилая женщина интеллигентного вида в очках, выслушала гостя и сообщила, что Геннадий Александрович на службе и вернется не раньше девяти вечера. Бегло назвала длинную, трудно запоминаемую аббревиатуру не менее чем из десяти букв. Узнав адрес организации, Охотник, не тратя времени напрасно, попрощался и хотел было уже уйти, но женщина – судя по всему жена Голосова – окликнула его:

– Геннадий Александрович очень занятой человек. Так просто, без предварительной договоренности, вас к нему в кабинет не пустят. Лучше будет, если я сама позвоню ему, с домашнего телефона, и вы сможете предварительно договориться о встрече. Зайдите, молодой человек… Может, вы голодны? Хотите чаю? Я испекла пирожки с капустой, – предложила хозяйка, когда Ярослав перешагнул порог, оказавшись в длинном коридоре огромной, обставленной добротной дубовой мебелью квартиры.

– Спасибо. Я сыт.

– Ну, тогда одну минутку, – женщина сняла трубку с висящего на стене аппарата, набрала номер и, дождавшись ответа, не представляясь, попросила позвать Геннадия Александровича. Видимо, секретарь Голосова хорошо знала ее голос. – Алло? Гена, это я, милый… Нет, по делу… Тут к тебе пришел один молодой человек. Поговори с ним.

Хозяйка передала трубку Ярославу.

– Здравствуйте, Геннадий Александрович. Мое имя Ярослав. Полковник Шелестов просил меня передать вам письмо.

– Максим? – голос у Голосова оказался жестким, сухим, что называется – командирским, как и положено бывшему офицеру. – Очень рад, что он вспомнил обо мне, старике. Как он там?

– Все в порядке. Жив и здоров. Служит.

– Вы… служили вместе?

– Да.

– Как ваше имя? Звание?

– Капитан Корнеев. Ярослав Михайлович.

– Добро. Приезжайте. Я предупрежу, вас пропустят. Адрес знаете?

– Да. Мне ваша супруга уже сказала, – скосив взгляд на хозяйку, ответил Охотник. И с удивлением заметил, как женщина тотчас после его слов улыбнулась. И, кажется, даже чуточку смутилась. Прямо как студентка на первом свидании. А ведь ей, наверное, около шестидесяти.

– Гм… – откашлялся Голосов. Уточнил сухо: – Это не жена. Это Елизавета Владимировна. Впрочем… – старик запнулся, – может, вы и правы, капитан. Ну, ладно. Не будем зря терять время. Я вас жду. До встречи.

Раздались короткие гудки. Ярослав повесил трубку на аппарат. Посмотрел на хозяйку.

– Извините.

– Ничего, – вздохнула женщина, машинально поправляя заботливо уложенные в прическу крашеные каштановые волосы. – Я догадываюсь, что он вам сказал. В этом весь Геша. Почти семнадцать лет живем вместе, а до сих пор чувствую себя рядом с ним как в гостях. Знаете, как Геннадий Александрович говорит мне? «Я не могу на тебе жениться, Лиза. Потому, что я не люблю тебя. Я – болен тобой!» Красиво, правда? Хоть и немного грустно. Впрочем, я уже привыкла.

– Как Наполеон, – улыбнулся Охотник.

– Что? – не поняла женщина.

– Это известная фраза французского императора Наполеона Бонапарта. Он так говорил своей возлюбленной, Жозефине: «Я не люблю тебя, я болен тобой». Вы разве не знали?

– Нет, к сожалению, – развела руками Елизавета Владимировна. Как показалось Охотнику, заметно расстроившаяся из-за того, что столь красивая фраза, оказывается, позаимствована Голосовым у неудачливого завоевателя России.

– Извините, еще раз. Я пойду. Геннадий Александрович ждет. – Ярослав, испытав от своих, оказавшихся столь неуместными, исторических комментариев явную неловкость, словно он только что своими руками порвал книжку с замечательной сказкой, поспешно попрощался с хозяйкой квартиры и, ругая себя, вышел на лестничную площадку, прикрыв за собой дверь.

Кто его дергал за язык? Ведь он искренне считал, что эту маленькую подробность из личной жизни французского императора знает каждый образованный человек. Как неудобно получилось…

Уже оказавшись на улице, под мокрым снегом, и перейдя на другую сторону Садовой, Ярослав не удержался, поднял взгляд и посмотрел на окна второго этажа. За одним из них, отодвинув штору, стояла и смотрела ему вслед гражданская жена старика. Его, так и не дождавшаяся предложения руки и сердца верная Жозефина…

Место службы Голосова находилось недалеко от центра, на Обводном канале. Табличка рядом с входной дверью гласила, что здесь находится организация под заковыристым названием ОСОАВИАХИМ. Исходя из аббревиатуры понять ее назначение было весьма трудно. Разве что сама собой напрашивалась мысль, что здесь, наверное, занимаются чем-то, связанным с авиацией и химией. Отчасти, это так и было…

Узнав у сидящего на проходной дежурного, где находится кабинет Геннадия Александровича, Охотник по широкой лестнице с медными перилами поднялся на третий этаж, вошел в просторную приемную, где уже ожидали аудиенции, разместившись на стульях вдоль стен, с десяток мужчин разного возраста и, судя по одежде, разного положения. Ярослав назвал секретарю свое имя и был немедленно допущен к товарищу Голосову.

Кабинет директора ОСОАВИАХИМ был просторным, светлым и, что немаловажно при сыром ленинградском климате, очень теплым. Да и сам Геннадий Александрович оказался на вид примерно таким, как его смутно представлял себе Ярослав: высокий, подтянутый, не по годам моложавый седовласый мужчина лет шестидесяти пяти—семидесяти, в отутюженном костюме, накрахмаленной рубашке, с безупречно выбритым скуластым лицом и заботливо постриженными, ухоженными, почти гусарскими усами. Едва Ярослав перешагнул порог, Голосов пружинисто поднялся, вышел из-за стола и протянул ему руку. Пожатие бывшего «морского волка» тоже оказалось на высоте – короткое, сильное, уверенное. На зависть многим молодым. Жестом предложив гостю присесть, Геннадий Александрович вновь занял свое место, еще раз окинул Охотника взглядом и неожиданно спросил:

– Что с ногой?

– Осколок гранаты, – коротко ответил Ярослав. – С контузией. Мне еще повезло. Могло быть и хуже. Двух наших ребят тогда потеряли, – сунув руку в нагрудный карман гимнастерки, Охотник достал письмо Шелестова к другу. – Вот, возьмите. Максим Никитич просил передать лично в руки.

– Только что из госпиталя? – быстро распечатывая конверт, уточнил Голосов.

– Да. Вчера приехал.

– Есть где жить? – поинтересовался Геннадий Александрович деловито.

– Да.

– Хорошо, – кивнул Геннадий Александрович и, развернув письмо, углубился в чтение. Охотник не без удивления обратил внимание, что не страдающий старческой дальнозоркостью Голосов бегло читает без очков. Что не так часто встречается в его почтенном возрасте. Похоже, этот бывший царский офицер был уникален во всем. И прежде всего – в своем великолепно сохранившемся здоровье.

– Сколько лет вы служили в «Стерхе», капитан? – отложив письмо, Голосов внимательно посмотрел на гостя.

– Максим Никитич взял меня к себе еще до войны. В тридцать девятом. Шесть лет.

– Значит, всеми навыками десантника-диверсанта владеете в совершенстве, – утвердительно кивнул старик. – Что ж. Отлично. Отлично, Ярослав. Я думаю, что Шелестов правильно сделал, направив тебя ко мне. И если он пишет, что ты – один из лучших его бойцов за все время существования отряда, то я ему верю. И ты идеально мне подходишь. Так что можешь считать, что работа, хорошая мужская работа, достойная профессионала, у тебя уже есть. А насчет жилья… что-нибудь придумаем.

– Спасибо, – сдержанно поблагодарил Охотник.

– Почему не спрашиваешь, в чем заключается работа? – прищурился Геннадий Александрович.

– Догадываюсь, – спокойно ответил Ярослав. – Выбор, в общем-то, невелик. Кроме знания немецкого и чуть-чуть китайского, я мало что умею. И если рукопашник из меня сейчас никакой, то все остальное, чему я научился в отряде, осталось. И я могу поделиться этими знаниями с теми, кого Родина сочтет достойным поставить на охрану нашей страны и нашей победы.

– Молодец, – улыбнулся старик, – в яблочко. Будешь работать у меня, инструктором по стрелковой подготовке и новой, только с сентября введенной дисциплине – ОВЭУ, основам выживаемости в экстремальных условиях. Парни, готовящиеся в армию по призыву и в особенности решившие поступать в военные училища, должны иметь начальные военные навыки… Первые, самые тяжелые годы войны показали, что с патриотизмом у нас все в порядке, а вот военно-техническое воспитание молодежи следует многократно усилить. Каждый… ну, если быть до конца объективным – почти каждый здоровый парень в восемнадцать лет должен знать, как держать в руках оружие, как ориентироваться на местности без карты и компаса, как складывать парашют, как управлять автомобилем и как правильно пользоваться противогазом. Именно этим мы, ОСОАВИАХИМ – Общество содействия обороне, авиации и химическому строительству, – и занимаемся, работая в тесном контакте с военными и используя в случае необходимости кроме своей личной также и их технику, полигоны и прочую материальную базу. Так что единственное, чего нам сейчас остро не хватает, – это кадры. Такие, как ты, капитан. Фронтовиков много, ворошиловских стрелков тоже хватает, но по-настоящему знающих ОВЭУ офицеров, из специальных отрядов, подобных вашему, по пальцам пересчитать можно. Ну, я так понял, что мы договорились?

– Я согласен, Геннадий Александрович, – сказал Охотник. – Могу завтра же приступить.

– Хорошо, – Голосов убрал в стол письмо Бати и черкнул что-то на отрывном календаре, – только завтра не нужно. Отдохни денек. А вот послезавтра, к восьми часам утра, жду тебя здесь. Будет человек, который введет тебя в курс дела. Поедете с ним на машине на нашу новую учебно-тренировочную базу, на побережье. В связи с отдаленностью объекта от города график работы инструкторов – трое суток на базе, трое дома. На тот же срок туда будут привозить курсантов. В общем, по сравнению со службой в действующих спецподразделениях – сплошной курорт. Да и зарплата хорошая. Свой, ведомственный, продуктовый магазин опять-таки… Так что подготовься – послезавтра выезжаешь в Ижору..

– В Ижору? – проподнял брови Ярослав. В груди при этом слове что-то ворохнулось.

– Да, в Ижору. Какие-то сложности? – нахмурился Геннадий Александрович.

– Нет, никаких. Просто хочу уточнить. Ваша база… случайно не та, что в трех километрах от дороги, а главный корпус в форме буквы «п»?

– Она самая. Бывал? – удивился старик.

– Да, приходилось, – улыбнулся Охотник. – Мы, «стерхи», гнездились там на постоянной основе, до войны. Разве вам Максим Никитич не говорил?

– Я знал, что его часть находится где-то в том направлении, за Рамбовом, – после короткого молчания сказал Голосов. – Но где конкретно – не спрашивал. А он, понятно, не говорил. Сами понимаете. ОСОАВИАХИМ эту базу всего месяц назад получил. От военных. В совершенно ужасном состоянии. Так что кроме того самого главного здания, о котором ты сейчас упомянул, мало что уцелело. Приходится заново восстанавливать. Одна группа курсантов проводит занятия, вторая – на строительстве… Ну, раз место знакомо, тем более хорошо. Легче будет работать. В понедельник жду тебя в восемь. Ориентируйся на трое суток. И, вот еще что… На будущее… Иногда кто-то из инструкторов или я лично могу попросить подменить другого инструктора. Например, по причине его болезни… В таких случаях у нас отказывать не принято. Учебный процесс не должен давать сбоев.

– Я понимаю, Геннадий Александрович, – кивнул Охотник.

– Продуктовые карточки, аванс, обмундирование и обувь для занятий получишь на месте. Пожелания есть?

– Да. Я сейчас живу за городом, в доме друга, в деревне Метелица. Это всего тринадцать километров от Ленинграда, но добраться до Московского вокзала можно только пригородным поездом – час пешком до станции или автобусом. Он, правда, останавливается прямо напротив дома, но курсирует лишь дважды в день. Поезд прибывает в Ленинград в начале девятого, автобус – примерно в то же самое время. Так что я в любом случае не смогу быть у вас раньше восьми тридцати – восьми сорока.

– Это плохо, – нахмурился Голосов. – Ладно, скажу Егорову, пусть подождет полчасика. Но на будущее нужно что-то решать, Ярослав. Организация у нас почти военная, так что с дисциплиной и распорядком строго. Вопрос о предоставлении тебе жилья я постараюсь решить в самое ближайшее время. Но предупреждаю сразу – на барские хоромы не рассчитывай. Комната в коммуналке – другое дело. Думаю, с этим проблем не возникнет… Еще вопросы?

– Никак нет.

– Тогда можешь быть свободен.

– Слушаюсь, – Охотник развернулся на каблуках и направился к двери.

– Корнеев, – окликнул его старик.

Ярослав оглянулся.

– Подожди, – Голосов вышел из-за стола, подошел к стоящему у стены небольшому стеллажу с книгами, быстро пробежав пальцем по корешкам, нашел нужную, вытащил и протянул Охотнику.

– Вот, возьми. Потом вернешь. Не к спеху. Это жизнеописание и система атлетических тренировок Евгения Сандова, записанная его учеником, неким Бруно Фишем. Знаешь, кто такой Сандов?

– Разумеется, – кивнул Ярослав, принимая заметно потертый томик в дорогом кожаном переплете. Кинул взгляд на тисненое серебром название – «Сандов» и реквизиты издателя – «Издательский Дом «Пальмира». Санкт-Петербург, 1915 год». Сказал:

– Евгений Сандов – известный атлет. Наравне с такими, как Георг Гаккеншмидт, Збышко-Цыганевич и Поддубный. Ну, может, еще Лурих…

– Вот-вот! – кивнул Голосов, по-отечески положив руку на плечо Охотника. – Почитай на досуге. Тут много полезного для человека, твердо решившего обрасти крепкой мускулатурой.

– Я не хочу жонглировать гирями и становиться похожим на античную статую, – сухо обронил Ярослав. – Это просто не мое. Извините.

– И не надо становиться! Ты просто почитай… Мало кто знает, что однажды в молодости, упав с лошади, Сандов сильно повредил колено. И в течение целого года тренировал ногу по специально разработанной им самим методике. А впоследствии стал сильнейшим человеком своего времени. Приседал с грузом на плечах весом триста килограмм. Чем не пример для подражания?! Не в смысле силы физической и размера мускулов, сколько в силе воли и упорстве в достижении поставленной цели.

Глядящий прямо в глаза Охотника старик на мгновение скользнул взглядом на его приметную трость.

– Спасибо, – Ярослав сдержанно кивнул. – Я… – выдавил он тихо, – я как раз собирался попробовать… начать что-то с ногой делать. Так жить дальше невыносимо.

– Отлично, – улыбнулся Голосов. – Значит, моими мыслями и моими желаниями в эту минуту управлял сам… – старик резко запнулся, проглотив крамольное для партийного человека его должности слово «бог», но тут же нашелся и закончил: – Управляла сама судьба! Я буду счастлив, если ты найдешь на этих пожелтевших страницах хоть что-то полезное. Ну, что ж, Слава. Иди. У меня еще дюжина посетителей за дверью своей очереди ждет…

Все дела, какие планировал Охотник в Ленинграде, были сделаны. До автобуса еще оставалось время, и Ярослав, слегка вымотанный всеми событиями, которые произошли с ним за первую половину дня, не нашел ничего более приемлемого, чем сесть в зале ожидания Московского вокзала и углубиться в чтение книги, извлеченной из-под мокрой от снега шинели. История жизни великого атлета Сандова затянула его с первых строчек, словно гигантский водоворот. Он поедал глазами текст и картинки, полностью отрешившись от вечно царящего на вокзалах суетливого гомона, не видя и не слыша ничего вокруг себя. И так увлекся, что едва не опоздал на автобус. В автобусе Охотнику удалось занять место у окна, и там чтение продолжилось при тусклом свете электрической лампочки. На улице к этому времени уже окончательно стемнело.

Когда переполненный галдящими колхозниками автобус, с надрывом забравшись на горку, где некогда находилась сожженная почти дотла деревня Метелица, шустро покатил вниз, к одиноко стоящему у подножия холма дому профессора Сомова, закрывший последнюю страницу книги Ярослав был уже абсолютно уверен, – возможно, у него в руках находится тот самый, единственный ключ от дверей в будущее. И если этот ключ подойдет к замку…

Впрочем, даже в мыслях Охотник предпочитал не опережать события. Как гласит древняя китайская поговорка, часто повторяемая исчезнувшим сенсеем: «Кто загадывает наперед – тот веселит дьявола». Нужно просто жить, а будущее – оно обязательно наступит…

Глава 9
Любовь нечаянно нагрянет…

Сердце Ярослава дрогнуло, когда, подойдя к дому и заглянув в светящееся окно непривычно окутанной густыми клубами табачного дыма кухни, он увидел вытерающую слезы заплаканную Свету и сидящего напротив нее, за столом, темноволосого, чуть сутулящегося мужчину в грубой суконной рубашке.

Неужели… это Сомов? Вернулся?!

И откуда только взялось столько сил? Ярослав, вмиг забыв про собственную хромоту и трость, буквально пулей взлетел по ступенькам крыльца, распахнул жалобно скрипнувшую входную дверь дома, промчался по холодным сеням и ворвался в кухную, приятно облизавшую лицо уютным теплом потрескивающей печки. И тут же остановился как вкопанный, разглядывая по-хозяйски развалившегося за столом и лениво потягивающего папироску незнакомого широкоскулого парня лет двадцати. В кухне отчетливо пахло перегаром, да и раскрасневшаяся физиономия незнакомца говорила сама за себя. Он был пьян. И, к тому же, кажется, настроен весьма агрессивно.

Охотник перевел взгляд с парня на стол, где кроме тарелки с полудюжиной окурков стояла почти пустая зеленая бутыль с мутным самогоном и наполненный на два пальца этой вонючей сивухой граненый стакан. Оценив сей классический сельский «натюрморт» и приблизительно сообразив, кто перед ним и что здесь происходит, Ярослав положил книгу на стоящий у стены табурет, поймал заплаканный взгляд Светланы и спросил, спокойно и с достоинством, но на самом деле с трудом сдерживая клокочущий внутри гнев:

– У тебя гости, малыш?

– Как видишь, – почти шепотом отозвалась девушка.

– Гости– это хорошо. А что же ты такая невеселая? Какие-то неприятности?

Ярослав пристально посмотрел на мордатого, но тот лишь ухмыльнулся, демонстративно выпустил в его сторону струю дыма и небрежным щелчком стряхнул пепел в тарелку. Вот так, значит. Мы изображаем из себя молодого наглого бычка. Ну-ну…

– Никаких, – покачала головой Светлана. – Если не считать того, что я два часа пытаюсь выгнать его отсюда, а он сидит, дымит, пьет самогонку и упорно делает вид, что тугой на оба уха. И постоянно твердит, что останется со мной до утра… Кстати, познакомься. Это Миша Васюк. Тракторист. И по недоразумению сын здешнего председателя. Я тебе о нем вчера рассказывала.

– Как же, как же, – вздохнул Охотник. – Наслышан. Это, значит, и есть тот самый юноша, который не дает тебе прохода и никак не может взять в толк, что ему стоит поискать себе другую девушку. Из местных…

– Я-то Миша, – наконец-то подал голос Васюк, вовсе уж безобразно сплюнув прямо на пол и растерев плевок перепачканным в глине сапогом. – А вот ты что за х… с горы? Откуда взялся?! Я тебя не звал!

– Друзья зовут меня Славой, – представился Охотник, шагнув навстречу наглецу и остановившись в нескольких шагах от стола. – Для людей военных и курсантов я – гвардии капитан Корнеев. А для тебя, сопляк, – исключительно Ярослав Михайлович. А чтобы тебе, хамло невоспитанное, стало совсем понятно, кто я и откуда, добавлю, что я – близкий друг профессора Сомова, отца Светы. И частенько посещал этот гостеприимный дом еще в те времена, когда ты, засранец голопузый, только учился писать чернилами «мама»… Сейчас ты немедленно возьмешь в сенях тряпку, намочишь ее, вытрешь свой плебейский плевок, а затем извинишься перед Светланой, пообещаешь отныне навсегда оставить ее в покое. А потом пойдешь вон отсюда. Отсыпаться. Я жду.

– Устанешь ждать, косолапый, – фыркнул Васюк. – Я люблю Светку и никуда отсюда не уйду, пока она не согласится стать моей женой! Понял? А ты… засохни и спрячься в углу. Покуда я не рассердился. А будешь изображать шибко делового, учти, у меня кулак тяжелый. Зашибу с одного удара. Война закончилась. И у меня справка из военкомата – негоден, по нервам! Так что не зли меня. Ты мне не командир. И не начальник. Ты для меня как эта сопля – тьфу и растереть… Будь ты здоровый, без палки, уже давно лежал бы под лавкой, в луже соплей с кровянкой. Друг профессора, мля… Сдох давно твой профессор! Сгинул! Теперь я тут буду хозяин! А Светка будет мой женой! Сегодня ночью!

Ярослав стиснул зубы. Из глубин памяти вдруг всплыл анекдот, рассказанный лет десять назад кем-то из сокурсников по немецкому факультету ЛГУ. Деревенские парень и девушка сидят на берегу реки и наблюдают, как на противоположном берегу целуется парочка из города. Девушка с надеждой смотрит на своего угрюмого и молчаливого ухажера и говорит: «Вась, глянь, цалуются!» А он: «Ну и че?» Девушка: «Вась, а Вась. Сделай мне тоже что-нибудь… такое… приятное. Ты же такой красивый, такой сильный». Парень долго морщит лоб, а потом спрашивает: «Хочешь, руку заломаю?» Все громко смеялись. В среде тогдашних студентов университета, не без оснований считавших себя будущей элитой советской интеллигенции, частенько рассказывали анекдоты про грубость и неотесанность сельских жителей, величая их не иначе как «аборигенами». Да и сейчас наверняка мало что изменилось. Люди все те же… Эх, Миша, Миша.

– Зря ты так, – покачал головой Ярослав, холодно глядя на ухмыляющуюся рожу крепкого, заметно превосходящего его ростом и комплекцией пьяного тракториста. – Придется поучить тебя вежливости…

Он быстро переложил трость в левую руку, решительно шагнул к вальяжно развалившемуся на стуле Васюку, а когда тот, повинуясь ответному и вполне просчитанному Охотником порыву, вскочил на ноги и попытался с ходу заехать «косолапому» в лицо своим закаленным драками и тяжелой мужской работой пудовым кулачищем, Ярослав резко уклонился в сторону и тут же нанес парню всего один, короткий и быстрый удар – правой рукой в переносицу. Со страхом наблюдающая за стремительной стычкой двух мужчин Светлана испуганно вскрикнула. Она готова была поклясться, что никогда прежде не видела, чтобы человек мог настолько быстро манипулировать своей рукой. Удар не занял и десятой доли секунды! Михаил, только что такой решительный и грозный, дернулся, застыл, словно налетев с разбегу на невидимую стену, а потом, схватившись обеими руками за сломанный нос, тяжело повалился сначала на колени, а затем – на бок и гнусаво заскулил, суча ногами по деревянному полу. Из-под его прижатых к лицу широких ладоней потоком хлынула кровь…

– Это тебе урок на будущее, – спокойно сказал Охотник, сжав губы и глядя сверху вниз на извивающегося наглеца. – Со старшими нужно разговаривать вежливо. А с девушками вести себя прилично…

Ярослав нагнулся, подхватил безуспешно пытающегося подняться на карачки тракториста за воротник грубой суконной рубахи и, стараясь не показывать напряжения – Васюк весил как минимум центнер, – поволок засидевшегося гостя к выходу. Когда переваливали через порог сеней, Михаил сумел ухватиться за стенку, уперся, но хмурый, покрывшийся от усилий и нервного возбуждения бисеринками пота Ярослав тут же ударил его по пальцам металлическим наконечником трости – и Васюк, снова охнув от боли, вынужден был отпустить косяк.

Вытащив тракториста на крыльцо, Ярослав бросил его, вернулся в кухню, взял бутылку самогона, накинутую на стул драную телогрейку, вновь вернулся на крыльцо, подождал минуту, пока перепачканный кровью, шатающийся, хлюпающий и свистящий сломанным носом парень примет более-менее вертикальное положение, сунул бутылку в карман ватника и отдал телогрейку в руки Михаила. Процедил сквозь зубы:

– И запомни на будущее, щенок. Не стоит, не разобравшись, с кем имеешь дело, сразу открывать пасть и тявкать на всех подряд. И – еще… Оставь Свету в покое. Не любит она тебя. И никто не полюбит. Если будешь продолжать в том же духе. Все, свободен. П-шел вон отсюда!..

Ярослав легонько подтолкнул пьяного тракториста к калитке, но тот, вдруг проявив чудеса ловкости и неожиданно извернувшись, попытался снова ударить Охотника в лицо. Это было уже слишком. Таких твердолобых нужно учить хорошим манерам не словами – исключительно дубиной.

Быстрое движение – и Васюк, хрюкнув, схватился за живот. Еще один толчок, открытой ладонью в лоб, – и он с грохотом скатился с крыльца, пересчитав затылком все четыре ступеньки. Из засунутой в карман ватника бутылки стал вытекать на землю, громко булькая в окружающей абсолютной тишине, вонючий мутный первач.

За спиной Ярослава скрипнула дверь, вышла Света в накинутом на плечи платке. Прижалась к нему, обняла крепко-крепко, уткнулась щекой в грудь. Спросила тихо, не глядя на незадачливого и дерзкого ухажера:

– Что с ним?

– Ерунда. Кажется, пришлось сломать ему нос. Ничего, до свадьбы заживет, – сказал Охотник, сглотнув подступивший к горлу ком. В груди вмиг стало горячо. Сердце бешено колотилось. Но – отнюдь не от скоротечной стычки с валяющимся внизу, размазывающим сопли и сучащим ногами наглецом. Про Васюка-младшего Ярослав уже забыл. Потому что рядом с ним была Света. Самая восхитительная девушка на земле. Он чувствовал каждый ее вдох, каждый удар гулко стучащего сердца…

– Господи, я так испугалась, когда он пришел! – всхлипнула дочь сенсея и крепче стиснула в кулачках отвороты колючей, распахнутой шинели Охотника, словно боясь, что сейчас он возьмет ее за запястья и отстранится, снова превратившись в того чужого, незнакомого и кажущегося почти нереальным студента Славу Корсака, из отцовских дневников. – Сначала Мишка пытался уговаривать меня, а потом, когда окончательно напился и понял, что это бесполезно, врезал кулаком по столу и сказал – сейчас добью этот пузырь, а потом ты… ты…. и я…. Как же я его ненавижу!

– Ну-ну, успокойся, малыш, – Охотник ласково погладил девушку, проведя ладонью по ее шелковистым, пахнущим отваром из полевых трав, чуть вьющимся русым волосам. – Все закончилось. Больше он сюда не придет. И вообще, оставит тебя в покое. Я… я обещаю. – Не выдержав, Ярослав зарылся в волосы девушки лицом, пьянея от этого дурманящего, сладкой болью отзывающегося в сердце и низу живота горьковатого запаха. Господи, что он делает? Света ведь еще почти девчонка, всего восемнадцать лет! Но сил сопротивляться судьбе у Охотника уже не было. Да и надо ли?

Света не шевелилась. Стояла молча, стиснув края шинели, и время от времени всхлипывала.

Поверженный, перепачканный в грязи и кровавых соплях тракторист тем временем отдышался, поднялся на карачки, потом, придерживаясь за перила крыльца, встал во весь рост и, бурча под расквашенный нос нечто трудно различимое, пошатываясь из стороны в сторону и выписывая ногами замысловатые кренделя, побрел через двор к распахнутой, вросшей в землю калитке и вскоре скрылся в непроглядном мраке сырой октябрьской ночи.

Весь день падающий со свинцового, низкого неба мокрый снег как-то незаметно сменился дождем, который гулко барабанил по жестяной крыше крыльца.

– Слава, – тихо позвала Светлана и, отстранившись, снизу вверх взглянула в блестящие даже в темноте глаза Охотника. – Славочка!.. Я… Как хорошо, что ты вернулся именно сейчас! Я… не знаю, что со мной происходит… Но как только ты приехал, вчера… вечером… Я… я сегодня в библиотеке целый день места себе не находила, все на часы смотрела – скорей бы вернуться домой… И чтобы ты уже был… здесь… со мной…

Встав на цыпочки, девушка осторожно прикоснулась своими пылающими, невероятно горячими губами к ставшей колючей за день щеке Ярослава.

– Что ты со мной делаешь, малыш, – шумно вздохнул уже не способный сдерживать свои чувства Охотник и, резко прижав к себе дочь сенсея, крепко накрыл ее призывно приоткрытые влажные губы своими, нетерпеливыми и сухими. Кончики их языков встретились и стали ласкать друг друга, оглаживая и мягко касаясь со всех сторон. Ярослав почувствовал даже сквозь шинель, как сильно впились ему в спину хрупкие девичьи пальчики. Как Светлана буквально затрепетала в его объятиях, как сначала напряглась, вцепилась в него изо всех сил, не желая отпускать ни на секунду, а затем, видимо поняв, что он и сам никуда уже не денется, расслабилась, обмякла и – открылась ему, подавшись навстречу вовсе уж прямо и недвусмысленно…

Единственное, о чем искренне жалел в это прекрасное, счастливое мгновение сходящий с ума от любви Охотник – это то, что он не может взять Свету на руки и так, на руках, непрерывно целуя, отнести с промозглого холода крыльца в теплый дом своего учителя и положить на мягкую постель…

Впрочем, и без этого красивого и – что уж там! – несколько театрального жеста все у них сладилось и получилось очень даже неплохо. Для Светы это было впервые в жизни, но, даже учитывая некоторые известные в таких ситуациях сложности, охватившая ее страсть оказалась настолько сильной, всепоглощающей и искренней, что первая же ночь любви превратила ее в настоящую, разбуженную и отзывчивую на мужские ласки женщину. Что касается Ярослава, то он, без остатка отдавшись во власть любви, вообще мало что помнил в деталях и окончательно пришел в себя, вынырнул из безумного водоворота страсти только спустя довольно продолжительное время. Он обнаружил себя лежащим в смятой постели, на спине, и нежно гладящим по волосам прижавшуюся к его груди девичью головку.

Когда же Света, сладко потянувшись, довольно замурлыкав, приподнялась на локте и, подперев щеку ладонью, пристально посмотрела ему в глаза, а потом прошептала, чмокнув в кончик носа: «Я хочу за тебя замуж», Охотник с удивившей даже его самого готовностью и абсолютным душевным спокойствием тут же ответил:

– Так и будет, малыш. Я тебя теперь никому не отдам. До самой смерти.

– Господи, какая я счастливая! Еще… еще вернулся бы с войны папа, живым – и больше ничего не надо! – на глаза девушки вновь навернулись слезы, и она опять заплакала.

Эта ночь была так сильно похожа на сказку, что Ярославу в какой-то момент даже стало грустно от того, что рано или поздно все закончится и наступит утро. А вслед за новым днем начнется другая, новая жизнь. Их жизнь. Вполне возможно – удачная и добрая, но такого порыва страсти и такой неистовой любви, как этой безумной ночью, уже, наверное, не будет. Потому что больше и сильнее желать друг друга просто невозможно…

– Слава?

– Что, малыш?

– Ты когда-нибудь думал о детях?

– Как тебе сказать… В отвлеченном плане, мол, у меня, как у всех людей, тоже могут быть свои дети, конечно, думал, но всерьез – ни разу. До войны слишком молодой был. Потом, в тридцать седьмом, когда маму арестовали, и все шесть лет в отряде тем более не до того было. Ведь чтобы по-настоящему, а не абстрактно, задуматься о семье, нужно прежде всего иметь рядом человека, с которым ты хотел бы связать жизнь…