Текст книги "Болотное гнездо (сборник)"

– Ну-с, молодой человек, начнем с вас, – говорил Сундуков, открывая очередной семинар. – Кого вы сегодня будете цитировать?

Под его прессом Сергей держался долго. Но все же Сундук подловил его. Перед этим Сергей пропустил несколько лекций после ночной смены: аэропортовское начальство попросило загрузить самолеты с фруктами на север. Отказать было нельзя – груз скоропортящийся. Зимнюю сессию он завалил. Ему советовали взять академический, а он забрал документы. Весной призвали в армию…

Чем дальше они отъезжали от города, тем хуже становилась дорога и тем беднее села.

К месту приехали, когда было совсем темно. Вышел лесник, посветил фонариком, открыл тяжелые глухие ворота. Остервенело залаяла собака. Въехали, вылезли из машин, огляделись. Пахло дымом, хлевом, парным молоком. Рядом, почти с крыш, смотрели во двор звезды. Сергей отыскал ковш Большой Медведицы. Как на что-то знакомое и близкое смотрел на эти семь звезд там, в Афганистане, приятно было думать, что далеко дома на них, возможно, одновременно смотрит и Аня.

– Алексей Евсеевич, я вас уже заждался, – закрывая ворота, сказал лесник. – Баня натоплена.

– Я не один, со мной Аркадий и ребята. Разместишь?

– В чем вопрос, – засмеялся лесник. – Места у меня хватит, поди, не в городе. Найдем для всех. А ну, зачахни! – вдруг крикнул он на собаку. – Слово сказать не дает.

– В баню сегодня не пойдем, – сказал Аркадий Аркадьевич. – Поужинаем – и спать. Завтра пораньше двинем. У нас еще в городе дел полно.

В доме к приезду гостей был накрыт стол. Посреди – сковорода с мясом, малосольные огурцы, сало. Хозяйка, тихая и неразговорчивая женщина, челноком сновала между кухней и столом.

Женька занес городскую закуску, бутылку с коньяком. Затем все выстроились в очередь к умывальнику. Сергей заметил: рядом с захватанным, грязным полотенцем висело свежее – для гостей. Сели за стол, выпили по рюмке, затем, по команде того же Аркадия Аркадьевича, вдогонку еще по одной. Сергей стал присматриваться к нему, стараясь угадать, кто он, – ведет себя очень уверенно. «Наверное, из офицеров», – решил он.

Гришка сбегал за фотоаппаратом, усадил рядом с Алексеем Евсеевичем хозяев. Они, видно не привыкшие к такому вниманию, начали было отказываться, но потом все же сели и каменно уставились в объектив.

– Евсеич, ну ты прямо как король бельгийский, – пошутил Аркадий Аркадьевич. – Со двором выехал на охоту.

– Ой, вспомнил! – вдруг поднял руку Дохлый. – Минуточку внимания – снимаю. Хорошо, готово. Так вот в семьдесят девятом к нам этот самый король Бодуэн приезжал. Помните, тогда вопрос с Олимпиадой решался? Бодуэн – член Олимпийского комитета. Наши обкомовские повезли его на Байкал рыбачить. Значит, так: рано утром выезжаем. Король, его жена, наш представитель Олимпийского комитета, главный рыбак с Байкала, охранник и я. Делать фотографии для истории. Больше на катере места никому не нашлось. Приплыли мы, встали на якорь. Главный рыбак удочки достал, снасти – и королю в руки. Мол, давай, ваше величество, пробуй. Я, когда увидел удочки, говорю: встаньте у борта, ваше величество, я вас сейчас сфотаю. Меня предупредил: называть короля только так – ваше величество. Ну, я его раз за разом и навеличиваю. Король забросил удочку в воду. Погода была дрянь, туман стоял. То ли рыбы не было, то ли еще что, король похлестал, похлестал воду, притомился, и по лицу видно – скучать стал. А я тем временем начал судно обследовать, с утра ничего не ел. Смотрю, кастрюля огромная, ведра на два, тряпкой прикрыта. Я тряпку поднял, а там в воде штуки четыре живых хариуса. Я смикитил, закрыл ведро, отошел в сторону. Гляжу, член нашего Олимпийского комитета с королем заговорил, а главный рыбак удочку у короля взял, улучив минуту, выловил из кастрюли хариуса, нацепил на крючок и за борт, а удочку королю. Да видно, хариус угорел в кастрюле, нет чтоб вглубь, плюхнулся об воду, лег на бок и едва-едва плавниками шевелит. Король на него смотрит, все смотрят. Скандал! И тут главный рыбак решил спасти ситуацию: «Товарищ король, товарищ король, подсекайте его, подсекайте!» Король от крика вздрогнул и как рванет удочку. Хариус, естественно, в воздухе. А рыбак не унимается, счастливым голосом поздравляет: «Товарищ король, поймал рыбку, поймал!» – Тут Дохлый тоненько рассмеялся. – Все онемели. Еще ни разу в истории короли нам товарищами не были. Ну, здесь моя очередь настала, защелкал я затвором. Если бы не я, не видать нам Олимпийских игр.

– Ну и что они дали, эти игры? Последнюю рубашку сняли, – заметил Аркадий Аркадьевич. – Думали, весь мир к нам рванется. Даже тучи, и те сумели от Москвы отогнать. Я был на открытии. В первые дни Москва на осажденный город походила. Дружинники, милиция, солдаты, но хочу заметить, был приказ быть вежливыми.

– Закупили за границей море продуктов. Потом даже в самолетах финскую колбасу давали, – добавил от себя Петр. – Додержали, пропадать начала.

– Дожили. Уже весь мир нас кормит: колбаса финская, куры голландские, масло швейцарское, яйца французские. Лишь один правитель свой, без бумажки пару слов связать не может. Да вот, посмотрите, – Аркадий Аркадьевич кивнул на стол, – сервелат финский, коньяк французский, и все за лес, нефть, золото. Сами себя съедаем.

– А что тут плохого? – нахмурился Алексей Евсеевич. – Сделано качественно. Свое-то и кошка не жрет, разбирается.

– Городскую колбасу не едим, – подал голос хозяин. – Попробуйте лучше свою, домашнюю, или вон сальце.

– Ты, Никитич, не беспокойся, съедим. Якой афганец не любит сала, верно? – Аркадий Аркадьевич выразительно посмотрел на Сергея.

– Конечно, такого сала там не было, – глянув на стол, заметил Сергей. – Сухой паек, сухпай, по-нашему, сардины, плавленый сырок, галеты.

– У самих дома все валится, так нет, надо к соседям влезть, – нахмурившись, сказал Аркадий Аркадьевич. – Думали, быстренько разделаемся, а влезли по уши, и неизвестно, когда выкарабкаемся.

– Ничего, наведем и там порядок, – сказал Женька. – Ошиблись. Надо было сразу круто. А мы с лекциями, с агитациями. Кулаком надо. Силу все уважают. Границу перекрыть заставами, посты на дорогах.

– Ты что, думаешь, один такой умный? – усмехнулся Аркадий Аркадьевич. – Англичане уж на что в этом деле поднаторели, полмира под себя подгребли, а там зубы пообломали. Конечно, сейчас время иное, техника другая. Но хочу сказать тебе, Евгений, наша русская кровушка – дешевая и для замеса хорошая. Вот и льют ее во все времена и у себя дома, и за границей, раствор крепкий, говорят, получается. Раньше к нашим там относились хорошо, наверное, лучше, чем к американцам, – их афганцы просто не знали. У меня в артели мужик работает, геолог, он раньше там в командировке был. Говорит, разве что только на руках не носили.

– А зачем, чтоб носили? – прищурившись, спросил Женька. – Надо, чтоб боялись, как тех же американцев.

Сергей молча смотрел на спорящих. Для них все ясно: зачем вошли и что нужно сделать, чтобы навести порядок. Он почему-то вспомнил вечер у капитана Зарубина – такой же стол, та же тема и совсем другие разговоры. Правду говорят: прежде чем спорить, надо знать, о чем! Но кому нужно его мнение? Женьке? Лично ему ничего не угрожает. Знает, туда не пошлют, а за рюмкой можно повоевать.

– Я вот чо хочу вам рассказать, – подал голос лесник. – Зимовьюшку я тутока у Черной речки построить решил. Собрал по бревнышку, прихожу через неделю, она вся разбросана. Мишке что-то не приглянулось. Я ее опять собрал, он ее опять растаскал. Стал я смотреть, что его не устраивает. Глянь, газеты, которые я там оставлял, в клочья. Вот, думаю, в чем дело! Мишка и тот понимает, вранье там. Одно, и про эту самую войну, и вообще про все. Треплют языком, треплют, бумага терпит. Перестал я газеты оставлять, цела избушка.

– Ну, ты, Никита, и мастак сочинять, – засмеялся Алексей Евсеевич. – Медведь не может вынесть человеческого запаха, вот и вся разгадка. От человека можно все ожидать. Особенно в тайге…

Сергей с Петром решили спать на сеновале. Поднялись, зашуршало под коленями сено, запахло кислой овчиной и еще чем-то далеким и забытым.

– Слушай, Петя, а кто этот Аркадий Аркадьевич? – спросил Сергей. – Смело говорит. И лицо знакомое. Особенно глаза. Где-то я его видел.

– Большой человек. Председатель старательной артели. У Аркадия Аркадьевича денег куры не клюют. Они с Евсеичем давно дружат. Где-то еще до войны на севере скорешились. Голова у него варит. А насчет смелости – она для этого стола. Здесь одно, в другом месте другое, но везде смело. Не люблю я его. Бабник, к Ритке вяжется. Возможности у него, естественно, не такие, как у меня. То джинсы достанет, то сапоги. А бабам нравится. Ты лучше про себя расскажи. Мы тут с ума чуть не посходили. Ритка несколько раз в военкомат звонила, все обещали выяснить.

– А я уже в Союзе, в госпитале лежал, – сказал Сергей. – Что рассказывать? Поначалу служба как служба. Потом слышим, вошли наши в Афганистан. Не думал, что вскоре там окажусь. Мы уже в части были. И вот построили нас, зачитали приказ, выдали по тридцать рублей. Мы спрашиваем, что с ними делать. Наш старлей Зарубин пожал плечами, что хотите, мол. Решили просадить, а офицеры тоже не дураки, водку отбирают. Колька Русяев – дружок мой с Урала, парень, тебе скажу, во! На гитаре играет, поет, куда там Окуджаве. Ему бы артистом быть. Собрал у всех деньги, ушел. Смотрим, через некоторое время идет с полным ведром, а в другой руке швабра. Его без всяких яких пропустили. Заносит ведро, наливайте, говорит, хлопцы, может, больше не придется, – Сергей засмеялся, но тут же замолк, тяжело и протяжно вздохнул. – В Кабул нас по воздуху, – продолжал он. – Смотрим вниз: горы кругом, земля кирпичного цвета – все чужое. Тополя и те другие, пирамидальные, купола мечетей зеленовато-синие, как леденцы. Спиралью, так что кишки около горла, пошли к земле. Сели, наших уже там полно. Все куда-то спешат, двигаются, все без погон. Ну и мы сорвали погоны, чтоб звания не было видно. Поселили в палатках на аэродроме. Голодные, холодные. Воду в бочках привозили. Вскоре попал я в патруль по городу. Мать честная! Такое только в кино видел. Мужики в шароварах, как в кальсонах, вроде брюки потеряли. Женщины в парандже. У лавочек бабаи сидят, насвай – табак – нюхают. Он такого бархатно-зеленого цвета, ну, как наш перетертый укроп. Смотрю, два человека везут раскрашенный автомобиль на деревянной телеге, тянут ее за оглобли. Вот, думаю, сюда бы наших релских и барабинских привезти. Днем плавится все, кажется, сел бы и не двигался, ночью холодно, как у нас в Сибири. Весь день по Кабулу музыка. Ночью стрельба: то здесь, то там, акустика что надо, горы кругом. Не страна, меха у гармошки. В четыре утра кричит мулла, будит через мегафон. В кишлаках обходятся без усилителя, а мулла заунывно, тоскливо кричит, словно помирать собрался. Все останавливаются, достают коврики, разуваются, встают на колени и лбом строго на Мекку, если военный, то фуражку поворачивают на затылок. Вообще чудно все: узенькие улочки, дверки голубые, арыки, глиняные дувалы. Живут бедно: куры, козы, ослы.

– Ну, это я все видел, – перебил его брат. – Ты скажи, как там наши самолеты?

– Нормально. С утра до вечера журчат. Продукты возят, раненых.

Он и сам удивился, до чего спокойно все рассказывает, отстраненно, как бы со стороны. Нет, ему не хотелось поразить воображение брата. Ему, наверное, следовало рассказывать что-то иное, но именно того и не мог. Не хотелось снова соваться в грязь. А когда был там, думал: вот приеду, расскажу.

Однажды ему довелось увидеть бомбовый удар по мятежному кишлаку. Где-то высоко, словно комары, занудили самолеты, и вдруг над тем местом, где только что виднелись глиняные дувалы, черной шерстью вздыбилась и медленно начала оседать земля. Через мгновение треснуло, дробно обломилось над головою небо и вслед донесся глухой вой. В бинокль было видно, как во все стороны из пыли и дыма, волоча за собой распоротые животы и перебитые ноги, ползли прочь из ада собаки.

– Я вот что уяснил, – помолчав немного, сказал Сергей. – Помнишь, мы в детстве говорили: двое дерутся – третий не лезь. И нам не надо было соваться. «Духи», они на своей земле, каждый камень знают. Для гор они лучше приспособлены. Ужалят – отскочат. А у нас сапоги пудовые, роба зимой и летом колом. Счастье, если командир толковый. Те, что постарше – комбат, скажем, – от него солдату ни жарко, ни холодно. Попадет служака, положит десяток и пойдет по трупам вверх. У нас ротой Илья Зарубин командовал. Повезло, можно сказать. Сейчас в академии в Москве. Но дураков хватало. К невеселым мыслям я там приходил. Когда замполита послушаешь, вроде все правильно делаем. А приглядишься: ну, не знаю. Хорошо, наверное, тем кто отключаться умеет. Взял, скажем, и отключил голову той же анашой. Тяжело все время быть на взводе.

– А куда командиры осмотрели? Ты-то не пробовал?

– Нет…

– А как афганцы к нам относятся?

– По-разному. Смотрят на тебя, зубы скалят. Отвернешься, могут нож всадить. Днем торговец, ночью – «дух». Что у него на уме, не поймешь. Чужие мы для них, шурави. Их армия без нашей поддержки ни шагу. Говорят, не будет вашего взвода – не пойдем. Некоторые прямо заявляют: в горах больше платят. Набирают их знаешь как? Облавой. Не хотят они воевать, разбегаются. Но много и тех, кто за революцию. Для тех выбора нет: или пан, или пропал.

– Серега, скажи, страшно было? – выждав минуту, спросил Петр. – Только честно. Я вот помню, с парашютом первый раз прыгал, ноги ходуном, пульс под двести.

– Поначалу. Скажем, дает сержант мину итальянскую, вот, говорит, мина, вот детонатор. Каждый поставьте по мине, а я покурю. Руки дрожали. Или идешь в колонне, нас шесть раз с одного места на другое перебрасывали. Одно дело под броней, ну а если под брезентом? В любой момент могут садануть: откуда – неизвестно. Потом привыкли. Человек, он ко всему привыкает, мало того, уже к себе как к постороннему начинаешь относиться. Одна мысль: выжить. Смотришь: жасмин зацвел, дома весна, на Барабе парочки гуляют, а ты как проклятый. Злость берет. Сидишь на точке, кругом минные поля. Выскочит коза на них – рванет. А потом по ночам шакалы собираются. Вой, шакалья свадьба. Бросишь пару мин – вроде разбегутся, а потом снова. Но и к этому привыкаешь. Зато по-настоящему поймешь цену всему, что оставил на гражданке. В Кандагаре были, это на юге, месяц недалеко от Джелалабада стояли. Рядом граница с Пакистаном. Самое зеленое место в стране. Потом опять поближе к Кабулу перебросили. И отношение друг к другу уже другое было. Нам старлей Зарубин не говорил: тот-то пойдет со мной. Он спрашивал: «Кто пойдет? И кого я возьму с собой, чтоб уж наверняка. Я за них, они за меня». И попробуй вильни!

– Ну а как со «стариками»? Мозги вправляли? У меня бортоператором вчерашний солдатик летает. Он мне порассказал – жуть берет. Неужели правда?

– Везде по-разному. Там ведь как: я с этого начинал, и ты давай с этого. Был и у меня случай. Если б не Колька, потоптали бы. Ну и Бараба помогла – кое-чему научила.

А с Русяевым Колькой их сблизило то, что один детдомовский, другой интернатский, считай, два сапога пара. По-настоящему подружились, когда после «учебки» прибыли в часть. Вечером в каптерке старослужащие устроили «дискотеку». Заставили молодых петь и плясать. Колька спел что-то, он это умел.

– А теперь пляши, – потребовал квадратный, как шкаф, рыжий детина.

Колька наотрез отказался.

– Ребята, а может, вы сами покажете нам, как у вас пляшут, – миролюбиво попросил Сергей. – Я вот, например, не умею. – Он хотел отвлечь внимание от Русяева и, если удастся, то все перевести в шутку.

– Сплясать? Сейчас покажем, – пообещал ему рыжий.

С дураковатой блудливой улыбкой он вышел на середину каптерки, раскинул в стороны руки, присел и, прихлопывая в ладоши, развернулся и, сделав вид, что падает, ребром ладони врезал Сергею по шее. Очнулся тот под дикое ржание на полу, с чугунной головой.

– Может, еще вальсок станцевать? – учтиво спросил рыжий.

Все вокруг продолжали ржать, и тогда Сергей, облизнув вмиг пересохшие губы, сделал с рыжим то, что когда-то на Барабе с Ахметом: зацепил ему пятку и другой ногой ударил в колено. Рыжий рухнул, как мешок с дерьмом, и выстелился во всю каптерку.

Два дня Сергея никто не трогал, но своим битым нутром он чувствовал: даром ему это не пройдет – выбирают удобный момент.

И выбрали. После отбоя, он уже спал, его будто толкнули. Возле кровати стояли белые тени. Он рывком сел на кровати и тут же инстинктивно уклонился от кулака. Удар пришелся в стенку. Раздался вопль, Сергей подтянул ноги к подбородку и с силой отбросил того, кто стоял напротив. Обретя плоть, тень вылетела в проход. Сергей схватил стоявшую у изголовья табуретку, подскочил к стене, нажал выключатель.

– Кому жить надоело, подходи, – выдохнул он, щурясь от света.

Рядом с ним, спрыгнув с кровати, встал Колька.

С рыжим они помирились, но уже в Афганистане. Тот каким-то образом узнал, что Сергей занимался карате, и попросил показать несколько приемов. Он оказался последним, кого Сергей видел из роты там, в Афгане. После обстрела колонны пуля попала Сергею в плечо, и Шмыгин, это был он, оказавшись рядом, потащил его в гору, полумертвого, на тех самых ногах, по которым он когда-то ударил сапогом, к санитарной «вертушке». Да, всего не расскажешь… Впрочем, он не был уверен, что его выслушают с пониманием, – так спокойнее всем. Что-то вроде группового сговора. Нет, та война совсем не походила на то, что время от времени показывали в программе «Время». Разве передашь словами, что испытал он, лежа в канаве и вжавшись в песок, когда впереди, за горящим «наливняком», горел живьем Лexa Мамушкин из Минска, которого они меж собой называли Бульбой. Он кричал: «Мама!» Но слышалось лишь нечеловеческое: «А-а-а!» Или как потом, завернув его в брезент, мчались в госпиталь, как потом еще долго преследовал запах горелого мяса. Он представил: дома, получив похоронку, вот так же закричала его мать. И долго еще будет кричать. Зачем все это было, во имя чего? Он и сам не знал. Сейчас ему хотелось одного: скорее забыть, вычеркнуть из памяти эти полтора года.

Из-за темного хребта вот-вот должна была выползти луна, и Сергею казалось: в той стороне, над лесом, занимался огромный костер. Но огонь от него был холодным и мертвым, как в казарме от «летучей мыши». Набирая силу, он поднимался, расползался во все стороны, и вот уже свет попал в сеновал, высветил слежавшееся сено, сухую сучковатую стропилу, худые бока потемневшего от времени дранья, которым была покрыта крыша, ноги спящего брата.

Подняли их как по тревоге. Было еще темно, чуть выше над лесом стояла серая, словно недозревшая дыня, луна, за крышей дома, за огородом, охватив полукругом поселок, от реки наползал туман.

– Вы что, дрыхнуть сюда приехали? – застегивая около забора ширинку, ворчал Алексей Евсеевич. – А ну, поднимайтесь. Все уже в сборе, ехать надо.

Сергей толкнул брата. Тот обалдело глянул куда-то мимо, закрыл глаза и перевернулся на бок.

– А ну его к лешему, еще темно, – буркнул он. – Куда в такую рань?

– Вставай, Петя, вставай, ждут ведь.

Через несколько минут, похлебав чаю, выехали за село. Желая сократить путь, Женька попер по целине и со всего маха влетел в лужу, перед капотом стеной встала вода, впереди гулко хлопнуло, «газик» повело в сторону. Сергей инстинктивно приклонил голову и сделал движение к двери. Ему показалось, под колесом рванула противопехотная мина. «Газик» остановился. Женька выскочил из кабины, осмотрел колеса.

– Пробили баллон, – хмуро сказал он. – Доставайте запаску, домкрат, придется менять.

Откручивая болты, Сергей опять вспомнил Мамушкина. Вот так же вдруг раздался хлопок, впереди встала на дыбы земля, машина, прыгнув, съехала в кювет и загорелась. Тут же ожила, заплясала злыми огоньками зеленка. Он открыл дверку, с подножки длинной очередью полоснул по кустам из автомата, в одно мгновение высадил весь рожок и упал в кювет с бесполезным уже автоматом. Подсумок с магазином остался в кабине. Но не было сил подняться, по металлическому боку «наливняка», будто забивая гвозди, застучали пули. Срикошетив, они с визгом уходили куда-то вверх, в жаркую, как расплавленный воск, пустоту афганского неба. Из цистерны тугими струйками полился керосин, казалось, цистерна для устойчивости уперлась в землю прозрачными хоботками. Одна из них нашла себе место рядом с ним, и он думал: не дай бог вспыхнет, тогда – хана. Но керосин бежал себе и бежал, брызгал на гимнастерку, на лицо, вскоре захолодило бок, и стало невозможно дышать от сладковатой керосиновой вони, которая, казалось, может вспыхнуть без посторонней помощи. Боковым зрением он следил за пылающей впереди машиной. На ней ехал Мамушкин. Когда услышал крик, Сергей пополз к горящей машине, обрывая ногти, стал забрасывать Леху песком.

Сверху, из-за горы, заурчали, приближаясь к дороге, вертолеты и с ходу начали обрабатывать эрэсами зеленку, огненные бичи хлестали землю, поднимали ее на дыбы. Вместе с песком, растопырив ветки, взлетали в воздух кусты, обрывки тряпок. Из-за машины выскочил чумазый шофер, достал из-под сиденья деревянную палку, заткнул пробоины. Догоравшую машину столкнули под откос, подняли Мамушкина в кабину и погнали на аэродром. С тех пор Сергей делал рожки сдвоенные, стягивал их изолентой валетом, чтоб, в случае чего можно было перебросить на другую сторону…

– Ты что, уснул? – толкнул его в бок Дохлый. – Давай помогай, крути.

Аркадий Аркадьевич дальше сел за руль сам. Они перевалили за хребет и начали спускаться в низину к реке. Внезапно Аркадий Аркадьевич остановил «газик» и показал за окно глазами.

Метрах в двадцати у дороги, в траве, сидели два зайца. Изредка выглядывала любопытная мордочка, мол, что за диковинный зверь остановился на дороге.

Дохлый протянул Аркадию Аркадьевичу ружье. Из другого окна высунул ружье Женька. Аркадий Аркадьевич повел ствол, грянул выстрел. Сергей увидал, как затанцевал, запрыгал заяц, другой припал к земле и, взвившись, скачками пошел в гору. Женька выстрелил вдогонку из одного ствола, затем из другого. Мимо.

– В белый свет, как в копеечку, – беззлобно пошутил Аркадий Аркадьевич.

– Мазила! – выругал сына Алексей Евсеевич.

– Смотри, остановился! – вдруг закричал Дохлый.

Заяц добежал до опушки, сделал стойку. Сергей попросил у Аркадия Аркадьевича ружье, выскочил из машины, азарт захватил его. Заяц крутыми скачками бросился к дороге, сделал несколько прыжков по накатанной колее и, разогнувшись, сиганул через кювет в сторону леса. Сергей вскинул ружье и, едва ствол обошел зайца на корпус, нажал на спуск. Заяц через голову перевернулся в воздухе и боком упал на откос.

– А ничего, – оценил Аркадий Аркадьевич. – Сразу видно вояку. Теперь поехали.

Он бросил зайца в багажник, и «газик» двинулся дальше.

Минут через двадцать подъехали к реке, остановились, выгрузили резиновую лодку и стали переправляться на другой берег. Над рекой плыл туман, пахло сыростью, тиной, рыбой. Под ногами упруго, точно живая, шевелилась, давила на подошву резина. Лодка оказалась крохотной, и было непонятно, как она может выдержать на себе такой груз.

Неподалеку от того места, где они причалили, стоял темный бревенчатый дом, за ним виднелись еще какие-то постройки. Сергею они показались нежилыми.

– Ночевать здесь будем, – поймав его взгляд, сказал лесник. – Никто не живет, брошенная деревня. А когда-то большое село было. Церковь, школа. Теперь туристы останавливаются, жгут дома. Летом два дома спалили.

– Руки бы я им поотрубал, – сказал Аркадий Аркадьевич, – не туристы, а ушкуйники.

После удачного выстрела Аркадий Аркадьевич все чаще стал поглядывать на Сергея. Встречаясь взглядом, заговорщически подмигивал, а над Женькой беззлобно подтрунивал.

Переправились, собрали ружья и пошли вдоль берега, вниз по течению. Шли молча, лишь шуршание листвы под ногами да собственное дыхание нарушали тишину. Вдруг лесник остановился, прислушался и, кивнув головой на распадок, показал пальцем на Дохлого и Женьку. Затем поднял левую руку, постучал по стеклу часов, поднял пятерню, качнул ее три раза, это был условный сигнал к началу загона. Убедившись, что его поняли, пошел в гору, за ним двинулся Петр. Сережка шел за Аркадием Аркадьевичем, ноги у него скользили по опавшим листьям, и он с завистью смотрел на ботинки старателя. Тот ставил ногу твердо, поднимался легко, без усилий.

Вот таких ботинок им не хватало там, и часто, собираясь в горы, они надевали кто кеды, кто кроссовки, а сапоги – больше для парадов приспособлены.

Встали по номерам, начали караулить притихшую утреннюю тайгу.

Первый загон оказался пустым. Поднялись по ключу километр вверх, лесник, взмахнув рукой, остановил загонщиков. Сам же быстрым шагом пошел в гору.

Сергей скоро запарился: пока был в госпитале, пока отлеживался на вагонной полке, отвык ходить по горам.

Вновь выстроились по номерам и затихли. Сергей превратился в слух, глаза торопливо ощупывали валежники, перебегали от одного дерева к другому, отыскивали хоть малейшее движение. Напряженное ожидание вновь напомнило ему засады на караванных тропах.

Там, где стоял Брюхин, хлопнул выстрел, и сразу кто-то рядом заорал дурным кашляющим голосом. И тут началась пальба. Козел шел вдоль номеров, и каждый пытался достать его из своего ствола.

Случай вновь дал шанс Сергею. Козел, перепрыгнув и ручей, стал уходить в гору, как раз напротив него. Сергей выстрелил навскидку, можно сказать, наудачу. Аркадий Аркадьевич, когда распределял ружья, дал ему патроны, заряженные картечью-трехрядкой. На том месте, где скрылся козел, кусты, теряя листву, качнулись, пошли волной. Затихнув на секунду, вновь зашевелились, но уже чуть в стороне. По ручью к нему спускались Аркадий Аркадьевич и Петр.

– Алексей Евсеевич козу уложил, – сообщил брат. – А тут этот дурак заорал. Далеко, трудно было попасть. Куда он ушел?

– Туда, – махнул стволом Сергей. – Я сейчас схожу посмотрю.

Он перепрыгнул через ручей, нырнул под сосну и, цепляясь за кусты, полез в гору. Но через пару минут остановился. Сердце готово было выскочить из груди, накатила вяжущая слабость, на лбу и на спине выступил пот.

«Надо же так расписался», – подумал он, поглядывая сверху на поджидавших его охотников. Чуть левее за кустами увидел лесника, тот натягивал меж кустов веревку, приготавливаясь разделывать козу. Отдышавшись, Сергей поднялся еще выше, отыскал сосну, за которую уходил козел, и увидел на траве, на опавших листьях бурые пятна крови. Тяжело дыша, козел лежал метрах в пяти за кустом можжевельника. Бока его раздувались, как кузнечные меха. Увидав Сергея, он попытался подняться на передние ноги, задняя часть туловища неподвижно лежала на земле. Не удержавшись, повалился на бок, все еще держа голову, как мачту.

Сергея поразили глаза: козел плакал, слезы текли совсем как у человека.

…Они накрыли «духов» в кишлаке гранатометами, многие из них ушли по киризу. Один лежал за камнем и держал руками разорванный осколками живот и тоскливо смотрел на подходивших солдат. Он еще жил, но даже без доктора было ясно – не жилец. А еще минуту назад он не знал, что произойдет, не знал, что вот здесь, за этим камнем, его настигнет смерть. Нет, он не хотел верить, что все кончено и дальше все пойдет без него, что его закопают здесь, в этом же киризе, и весной, когда в горах начнет таять снег, над ним потечет вода…

Сергей присел на пень, вытер руками пот со лба, переложил ружье, достал пахнувшую чесночной гарью пустую гильзу, сунул в карман. Он смотрел вдаль, в ту сторону, куда уходил и должен был уйти козел. Если бы не его пуля, он бы ушел и жил бы еще. Три месяца назад вот так же, как этого козла, выцелили его, но не добили, ушли, и вот сейчас он сидит здесь, на этом пеньке, живой и здоровый.

Козел еще разок дернулся, шея надломилась и мягко, точно из нее вынули пружину, повалилась на траву. Он подождал, когда у козла потухнут глаза, забросил ружье за спину.

– А ты фартовый, – похвалил его подошедший Аркадий Аркадьевич. – Молодец.

Почему-то похвала не обрадовала его. Как назойливую муху, отгонял от себя воспоминания, старался думать о чем-то другом, но не мог.

Аркадий Аркадьевич привязал козлу к ногам веревку, подвесил к сосне, вспорол живот и начал выбрасывать на землю внутренности. Сдерживая подступившую тошноту, Сергей отвернулся и отошел в сторону. Козла спустили к ключу, где уже лежала коза, убитая Брюхиным. Туши забросали лапником и тут же перезарядили ружья. Пока солнце не поднялось высоко, нужно было сделать еще несколько загонов.

После обеда к Сергею подошел Аркадий Аркадьевич.

– Знавал я твоего отца – охотник был, таких сейчас поискать надо, – затягиваясь папиросой и покашливая, сказал он. – Я еще мальцом был, они меня с отцом брали. Я ведь на Барабе, на берегу родился. Потом волею судьбы на северах оказался. – Аркадий Аркадьевич сжал губы. – Да, не повезло, сейчас бы вместе охотились. Зуб на него кто-то имел, подловили, сволочи! Помню, помню его… Все меня на балалайке хотел выучить играть.

И Сергей ответно бросился душой навстречу. Надо же, есть люди, которые помнят отца, и не просто – хорошими словами вспоминают. В эту минуту он готов был обнять Аркадия Аркадьевича.

– С работой уже определился? Куда думаешь? – неожиданно спросил Аркадий Аркадьевич.

Сергей пожал плечами. Он, если честно сказать, и сам еще не решил.

– Наверное, в аэропорт, – сказал он. – Меня оттуда в армию призывали. Брат предлагает бортоператором.

– Это, конечно, неплохо, – раздумчиво произнес старатель. – Ну а если ко мне в артель? Сказки тебе рассказывать не стану, тяжело. Работаем как проклятые, зато у кассы человеком себя чувствуешь. Без денег плохо, всем обязан, все тебя учат, тыкают. На своей шкуре испытал. У меня меньше сорока за трудодень не получают. Подумай, мне парни с верным глазом нужны. Чтоб и работать умели и молчать, когда надо. – Аркадий Аркадьевич рассмеялся, хлопнул Сергея по плечу. – Я вот тут за тобой приглядывал – ты мне подходишь.

– Надо бы мясо к реке отнести, – сказал подошедший к них Брюхин. – И крапивой переложить – испортится.

– Давайте мы с ребятами отнесем, – предложил Сергей.

– И то верно, – одобрил Брюхин. – Действуйте.

Козу волоком потащили Гришка с Петром, Сергей проводил их взглядом. Они запинались, мешали друг другу.

– А мы давай попеременке, – предложил Женьке Сергей. – Так легче.

Он взвалил на себя козла, ухватил его за ноги, подбросил пару раз, укладывая поудобнее, и пошел вниз по ключу. Но уже через несколько метров понял: погорячился, под ногами, прикрытые мхом, точно стариковские кости в суставах, хрустели камни, сухо, как выстрелы, ломались сучья, разваливался в прах сгнивший валежник. Того и гляди, собственных костей не соберешь. Но, закусив губы, шел, и вскоре козел по весу начал казаться сохатым. Сергея стало заносить в сторону.