Текст книги "Труба и другие лабиринты"

Перелетных птиц еще не было в небе Вольгинска – а новое время потекло быстро. Время скорого оборота капитала, обновленного разделения труда, прихотливой логистики.

И время было отмерено заново, и место размечено каждому, кроме детей и немощных в доме номер девять по улице Завражной. Почти отпала нужда в механиках и операторах самотека, в инженерах по добыче и креплению скважин, и все реже выходили на вахту монтеры реверсов и путей, техники по растворам и ремонтники подсоса, зато умножились заботы дозорных окружающей среды, возросло число круглосуточных сторожей.

И снова дом был охвачен строгим, но плавающим графиком, и погрузился в поток перемен – отлаженный, но стремительный.

Едва сошел снег, обновлены были наряды дневного и ночного дозора – то есть не только гардероб, но и маршруты, роли, экипировка. И теперь вдоль оврага прогуливались, упруго покачивая коляски, папаши спортивного вида, дефилировали дамы с собаками бойцовых пород, через день сбивались шумные пикники, или автолюбители принимались вдруг чинить по три-четыре машины кряду, а возле трубы кружила, обвешанная мешками, пара кряжистый бомжей с цепкими взглядами. И скоро не то что мирные обыватели с улицы Завражной, но и сами жители дома номер девять не всегда могли уразуметь, повстречался ли им праздношатающийся сосед с наушником в ухе, или то бдительный страж на периметре, у кого за пазухой – и мобильная трубка, и свисток, а, возможно, и газовый пистолет с электрошокером.

А когда просохла земля от талых вод в ложбинах, Шафиров велел Застрахову тайно проложить по нехоженому склону вдоль трубы цепь тротиловых шашек от старой эстакады до нового узла, а на развязке поставить отсекающую задвижку и колодец с дренажем, и нефтеловушку со стоком.

Нельзя, говорил Шафиров, забывать о присутствии Хозяина, хотя бы и незримом. И пусть явление его с каждым днем все сомнительнее, готовым нужно быть ко всему. И пусть даже возвращение его само по себе теперь уже не представляет сугубой опасности, поскольку и ситуация, и ресурсы, скорее всего, позволят договориться мирно – даже учитывая все это, расслабляться нельзя ни на минуту, ибо не так страшен Хозяин вернувшийся, как те, кто может нагрянуть негаданно, ниоткуда – те, с кем дела не сладишь, кого вслух лучше не поминать. Готовность – прежде всего, говорил Шафиров. И значит, надо быть уверенным в том, что в нужный момент (да не наступит он никогда!) нефть из путепровода будет оперативно удалена, выдавлена пенораствором, что всё вновь построенное не взлетит на воздух, но уйдет под землю в единый миг, и что в тот самый скорбный миг (да минует он утруждающихся) и дом, и труба будут отсечены от всякого сполоха, потрясения, от любых поползновений.

И, по слову Шафирова, с согласия Мусы, Застрахов подключил дистанционный взрыватель к трем сотовым телефонам, но запрограммировал так, чтобы цепь срабатывала лишь при одновременном сигнале с двух аппаратов, и каждый третий при этом мог бы служить блокиратором. А коды договорились менять еженедельно.

И покатились недели, словно бы волны Волги весной, и земля зазеленела, и запели птицы в небе Вольгинска.

По теплу подступало благоденствие.

К концу весны – скорее, чем думали – покрыли издержки, восстановили всем привычный доход, вернули долги сыну Застрахова, Даниилу.

Себя не обижали: знали цену себе, но и меру знали. В резерв откладывали много – много больше, чем прежде.

Не утихал ток в трубе; исправно прибывали платежи по путям, проложенным Мусой; и каждый житель дома номер девять на Завражной получил свое, наделенный по силам заботами, прибылью – по трудам.

И скоро пошли споры о том, не пора ли, с учетом повышательного тренда на мировых рынках и всегдашней неспособности стран ОПЕК договориться, увеличить суточную арендную плату, а вместе с тем изменить систему перераспределения сверхдоходов?

Не пора ли делиться, спрашивал Застрахов, не начать ли уже воздавать должное прочим трудящимся, или иначе – не дать ли людям во всей полноте ощутить на себе благотворное влияние трубных потоков, ибо сказано «отпускайте хлеб свой по водам»[75]75
  «отпускайте хлеб свой по водам…»
  См. Екклесиаст, 11:1: «Отпускай хлеб твой по водам, потому что по прошествии многих дней опять найдешь его».


[Закрыть]?

А Муса смеялся в ответ и от времени до времени прерывал его скоротечную речь, восклицая: «Борис, ты не прав!» И напоминал соседу, не сам ли он еще недавно уверял, будто не будет от дармовых денег ни пользы, ни прока завистникам, а только прогудят всё в один миг? И разве не передано, не наказано также не злословить богатого и в спальне своей, потому что птица небесная может перенести речь твою и сделать слово твое крылатым?[76]76
  …Разве не наказано также не злословить богатого и в спальне своей, потому что птица небесная может перенести речь твою и сделать слово твое крылатым?
  На цитату Застрахова Муса отвечает парафразой из той же книги Екклесиаста, 10:20: «Даже и в мыслях твоих не злословь царя, и в спальной комнате твоей не злословь богатого; потому что птица небесная может перенесть слово твое, и крылатая – пересказать речь твою».


[Закрыть]

А совоголовый Шафиров возражал, говоря, что оба правы по-своему, только не нужно забывать, что все труды человека для рта его, а душа не насыщается. Не так давно, говорил Шафиров, зарплаты повысили всем, однако тут частить не годится, поскольку при прежней работе не поднимает это цены труда, а, напротив, роняет в глазах трудящегося, и лишь развращает его. Ясно, конечно, что потребности будут расти и дальше, и надо делиться – и нынче, и впредь, – но нельзя одаривать до поры или не к месту, а еще труднее найти дарам меру и вес, и уж почти невозможно достичь справедливости – и всегда остаются обиженные. А если выражаться деловым языком, резервный фонд, по наполнению его, можно считать чем-то вроде налога на добычу полезных ископаемых, а по назначению – налогом пенсионным или оборонным.

Не забудем, продолжал Шафиров, готовность – прежде всего. Кто скажет нам о приближении Хозяина, либо тех, кто является от обхода земли? Кто знает пути нефти в трубе, кто приведет нас посмотреть на то, что будет после?[77]77
  Кто скажет нам о приближении Хозяина, либо тех, кто является от обхода земли? Кто знает пути нефти в трубе, кто приведет нас посмотреть на то, что будет после?
  Синтаксически вся реплика Шафирова опять-таки восходит к стихам книги Екклесиаста. При этом остается неясным, кого он имеет в виду, говоря «те, кто приходит от обхода земли». В книге Иова (1:8; 2:2) именно так назван сатана: «И сказал Господь сатане: откуда ты пришел? И отвечал сатана Господу, и сказал: я ходил по земле, и обошел ее».
  См. также Екклесиаст, 3:22: «…ибо кто приведет его <человека> посмотреть на то, что будет после него?».


[Закрыть] И коль скоро предлагается сейчас приступить к перераспределению собранного, – то есть, по сути, одолжаться у будущего – нужно вспомнить опыт нефтедобывающих стран и честно ответить самим себе, сколько пускать на мгновенное потребление и сколько откладывать? Какую долю накопленного отсекать в неприкосновенный запас, какую – тратить? На что? Когда и в каких объемах? Что и кому это даст? Установить, одним словом, какой будет цена отсечения?

Никто не скажет, надолго ли затянул соседей в прения новый нефтяной оборот, но вскоре решили: раз уж поставили в подъезде приличную дверь с кодовым замком, нужно привести в порядок и сам дом целиком – отремонтировать квартиры всем желающим, а потом, когда закончится неизбежная сутолока и грязь, – облагородить и лестничные пролеты, и площадки, и чердак.

И поручили Застрахову составить сметы из расчета сто двадцать долларов на квадратный метр. Условились деньги из резервного фонда выделять не сразу, а поэтапно, и расходовать в строгом соответствии с графиком под наблюдением Застрахова и Мусы. А поскольку состояние квартир, кошельков и мозгов у всех разное – согласились, что всё, превышающее по стоимости отведенные лимиты (будь то работы, материалы или фурнитура), должно оплачиваться жильцами из собственных средств.

И тогда, сказал Шафиров, не пострадает баланс, ибо взвешено будет дармовое и заработанное, и почти для всех это станет окончательным решением квартирного вопроса, и никто не будет, вопреки популярному классику, ни обделен, ни испорчен.[78]78
  и никто не будет, вопреки популярному классику, ни обделен, ни испорчен…
  Очевидно, Шафиров намекает на слова Воланда из романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита»: «…обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…» (глава 12 «Черная магия и ее разоблачение»).


[Закрыть]

И поставили Застрахова во главе работ, а Мусу – на закупки, дабы сэкономить на опте. И вменялось обоим сделать так, чтобы не оказалось в бригадах ни одного жителя Вольгинска или Заречья, но заезжали вахтами из каких-нибудь дальних – желательно, финно-угорских – земель рабочие, известные своим трезвым нравом, немногословностью, трудолюбием.

И договорились не жертвовать качеством ради темпа, но и не затягивать, поскольку понятно было: прежде чем войдет жизнь в неспешное буржуазное русло, течение времени в доме номер девять по Завражной еще долго будет приносить и стук молотков, и грохот пробойников, и дрель, и прель, и мусорный ветер вокруг.

Потом, когда вспоминали то, что случилось под конец работ, многие называли это сказкой бочки[79]79
  многие называли это сказкой бочки…
  Возможно, намек на один из самых ядовитых памфлетов Джонатана Свифта «Сказка бочки» (1704).


[Закрыть]. Но никто не мог сказать точно, была ли бочка, лгала ли сказка, или смутила быль.

Уже выгребали потихоньку строительный хлам в подъезде, выметали стружку и крошку, и сор из углов, готовились к перемене перил, окон и колеров – как вдруг обнаружилось: пропала у ремонтников металлическая бочка, или баррель с эпоксидной смолой.

Поначалу в пропажу не поверили, допытываться не стали и решили, что рабочие обсчитались сами или темнят по привычке, надеясь навариться по мелочам. Да и кому, в условиях товарного изобилия и полного равенства по сметам, могло прийти в голову тащить смолу в таком объеме? И главное – зачем?

А через время – хотя и неизвестно, каким было это время – бочка объявилась сама на балконе седьмого этажа.

Правда, на чьем именно балконе – Урочковых или Волотовских – тоже осталось неизвестным, потому что самой бочки никто не видел, а только слышали накануне ночью глубокий, глухой толчок с перестуком. И поскольку балконы в тех квартирах были проектно смежные, проходные, а бочка хитро уставлена на высокий порог в пожарном проеме панели – после никому уже не удалось объяснить, почему выскочил осиновый клинышек из-под днища, каким боком уклонялась бочка первоначально, и чья сторона виновата. Урочковы кивали на Волотовских, а те отнекивались и грешили на зятя Сливченко, уехавшего в длительную командировку в Пермь.

Но все это открывалось не сразу, и вскрылось позднее, тогда как бочка, очевидно, открылась мгновенно.

И утром те, кто жил ниже седьмого этажа, проснувшись, не увидели света, а увидели за окнами плотную, волнообразную, неестественную завесу.

И хорошо еще, что окна выходили на безлюдный овраг, и не потревожили жителей дома номер девять сердобольные соседи, но сами они, выскочив из квартир, догадались, что случилось.

Смола пролилась в открытые стыки и стекала всю ночь: оплывала, густея, кое-где огрузла узлами и к утру замерла кистями да трубчатыми складками у самой земли, как бы застывший водопад или сталактитовый занавес.

Женщины долго смеялись.

Шафиров же схватился за сердце или за телефон в кармане, успев шепнуть, что вызывать дежурную бригаду нельзя, а надо, не медля, собрать людей надежных, неболтливых, с хорошей техникой. И Застрахову пришлось останавливать строителей и отправлять в краткосрочный отпуск, а жильцов распределять в оцепление и по точкам. А Мусе поручили снабжение и работы.

«Иггдрасиль!»[80]80
  «Иггдрасиль!»
  Муса, как обычно, употребляет вместо ругательства иноязычное слово, не имеющее никакого пейоративного значения.
  Иггдрасиль – в скандинавской мифологии – мировое Древо. Гигантский ясень, являющийся структурной основой мира, древо жизни и судьбы, соединяющее различные миры – небо, землю, подземный мир, всего девять миров. Характеристика Иггдрасиль содержится в «Старшей Эдде» («Прорицание вёльвы» 2, 19, 28 и др., «Речи Гримвира» 31 и след.), а также в «Младшей Эдде».


[Закрыть] – процедил Муса, словно бы злословя, и ухмыльнулся горько, говоря: никакой труд не в тягость и нечего страшиться тому, кто побывал в Мекке и Медине, и обошел семикратно Каабу, и омылся в колодце Замзам[81]81
  никакой труд не в тягость и нечего страшиться тому, кто побывал в Мекке и Медине, и обошел семикратно Каабу, и омылся в колодце Замзам…
  В число обязательных действий Хаджа включается семикратный обход (первые три круга – бегом или быстрым шагом) вокруг Каабы (Таваф).
  Завершив обход Каабы, паломники направляются к колодцу Замзам и дважды берут из него воду: сначала ее пьют, а затем обливают тело с головы до ног.
  После совершения Хаджа многие паломники отправляются также в город Медина, чтобы поклониться гробнице Пророка и могилам его ближайших сподвижников – праведных халифов Абу Бакра, Омара и Османа.
  Кааба – главная святыня мусульман. Находится в Мекке, в Саудовской Аравии. Небольшое здание кубической формы, к которому ежедневно пять раз в день обращены взоры всех мусульман во время совершения молитвы. Так происходит в течение более 1400 лет со времен Пророка Мухаммада.
  В настоящее время высота Каабы составляет 12,05 метров, и ее общая площадь равна 191 кв. м. Внутренняя площадь Каабы составляет 13х9 м. Ширина стен Каабы – 1 метр. Пол внутри на 2,2 метра выше, чем место, где совершается Таваф. Потолок и крыша сделаны из тика, который покрыт нержавеющей сталью. Стены сложены из камня, который отполирован с внутренней стороны.
  Дословно слово «Кааба» в арабском языке означает «высокое место, окруженное почетом и уважением». Это слово может также быть производным от слова «куб». Другие названия Каабы включают в себе такие слова, как «Байт аль Атек», первое значение которого «самый ранний и древний». Согласно второму значению, это слово переводится как «независимый и освобождающий». Оба значения сочетаются в слове «Байт аль-Харам» – «священный дом».
  Историки утверждают, что реконструкция Каабы производилась от 5 до 12 раз. По преданию, впервые Кааба была перестроена Пророком Адамом.


[Закрыть] – но кто одолеет жадность глупца?

И больше не сказал ни слова во все время, пока визжали пилы и сновали у дома подъемники МЧС, пока срезали снизу вверх сводчатые, остекленевшие ломти, пока глазели зеваки, как обваливаются они в мешки под веселый, мастеровитый матерок.

К утру все было чисто.

Через день возобновили плановые работы, оштрафовали Урочковых и Волотовских, и заочно – зятя их Сливченко, без лишних прений и разбирательств.

Жизнь потекла прежним руслом.

И только Шафиров ходил мрачнее тучи, и вскоре признался соседям, что помутились глаза и сердце его, точно тенью, от страха[82]82
  помутились глаза и сердце его, точно тенью, от страха…
  Парафраза слов из книги Иова, 17:7: «Помутилось от горести око мое, и все члены мои, как тень».


[Закрыть].

Боюсь, проговорил он, просочится тайна и уйдет самотеком. Ведь строители – чужаки: закончат отделку и утекут себе в угорские земли, а вот спасатели были здешние. Входили в дом, по стене лазали, кружили вокруг да около – вроде бы и проверенные, но кто скажет, что усмотрели, кто поручится за их языки? Да и любопытствующих с улицы нанесло немало – разве уследишь за каждым? И ведь не то страшно, что будут болтать, а то, что никогда не знаешь, где поджидают жадные до чужого. И значит, еще и еще раз: готовность – прежде всего, повторил он, держась за сердце, и оглядел соседей. И они увидели, что мутны глаза его, и перстень потускнел, и поняли: опять придумал что-то совоголовый Шафиров.

И на другой день, под вечер, он сам пошел по квартирам и говорил: с иными по одиночке, с кем – по трое, а иногда – с целым этажом.

И говорил с ними девять дней и ночей, и сказал девяносто девять тысяч слов.

«Откуда ваше богатство?» – спросят у вас. Не важно, кто. Могут спросить. А если спросят, отвечайте: «Нетрудно сказать».

И говорите так: с прошлой зимы, а точнее едва ли кто скажет, потому как у всякого венца два отца, а беда всегда сирота. А к нам, мол, пришла беда, откуда не ждали, да никто не хотел открывать ворота, зато ударилась беда оземь и обернулась удачей – по слову пословицы: не было б счастья, да несчастье помогло.

А у нашего счастья отец один, а пасынков да падчериц много. И потому имени не назовут, сказок наплетут, а правду сокроют.

Было же – скажете – так.

Прошлой зимой, в морозы, под вечер, явился в дом человек. Чужой. В долгополом пальто, но с голой головой. Ходил по этажам, звонил в звонки, колотил в косяки – кого-то искал. Но был хмелен, почти несловесен – а те слова, что удавалось разобрать, казались темны, невнятны, угарны. Только ясно было, что человек заблудился, ошибся, попал не туда.

И где-то ему не открыли вовсе, где захлопнули дверь перед носом, а кое-где, похоже, дали толчка.

И он пошел из дома вон, но до выхода, видно, не дотянул. Упал или присел на пол прямо у входной двери в подъезде – и так, полусидя спиной к стене, заснул.

А был подъезд в те времена вонюч и, как всегда, затоплен грязью да не протоплен теплом. И человек протянул ноги по одежке своей почти к самому порогу, так что приходилось переступать всякому входящему.

И вот кто-то, проходя, сжалился и вызвал скорую. А кто – уже никогда не узнать: чем чаще спрашивают, тем больше имен называют в ответ, тем горячее становятся ответчики, а правда тонет все глубже.

Скорая меж тем оказалась нескорой. И собрались некоторые сердобольные над лежащим, говоря: что же? Вот уж второй час пошел, а человек остывает на каменном полу. И видно, что не бродяга, не пропойца[83]83
  И видно, что не бродяга, не пропойца…
  Возможно, ироническая аллюзия на строчку из баллады Булата Окуджавы, популярной в 70-80-е годы XX века: «Не бродяги, не пропойцы! За столом семи морей вы пропойте, вы пропойте славу женщине моей…».


[Закрыть], хотя и без шапки: пальто дорогое, заморского кроя, ботинки тонкой кожи, надушенный шарф… И, собравшись, подняли его и отнесли в квартиру. А в какую, куда – теперь уже никто не скажет.

Едва уложили замерзавшего на лоскутное одеяло[84]84
  Едва уложили замерзавшего на лоскутное одеяло…
  «Лоскутное одеяло» – реминисценция, отсылающая к Библии. «Acoatofmanycolours» – так в английской (а позднее – в европейской) традиции со времен Библии Короля Якова (1611) называется пестрая рубаха (на иврите – «кетонет»), которую Иаков дарит Иосифу в знак особой любви (Бытие, 37:3). Это одеяние срывают с него братья, бросая его в колодец (Бытие, 37:23).
  Русский синодальный перевод описывает этот предмет иначе: «Израиль <Иаков> любил Иосифа более всех сыновей своих, потому что он был сын старости его; и сделал ему разноцветную одежду».


[Закрыть] – появились доктора. Стали выспрашивать, кто вызвал помощь и кем приходится лежащий на одеяле хозяевам. И, не дознавшись, велели раздеть лежащего до пояса, осмотрели, пощупали, растерли нашатырем и сделали укол. Лежащий открыл глаза, постонал, огляделся и тут же снова уснул, посапывая ровно.

И доктора засобирались, говоря, что ни в какую больницу никого не берут, поскольку нет здесь ни ран, ни угроз для жизни, ни показаний к стационару, а просто человек упился, обделался, промерз. Да и куда везти неизвестно кого – того, у кого нет ни документов, ни кошелька, ни ключей? И попеняли сердобольным, что не скорую надо бы вызывать, а, скорее, милицию, и пригрозили просившим, что наложат штраф за ложный вызов, если будут упорствовать – и уехали, пожимая брезгливо плечами.

А незваный гость заночевал невольно в чужом дому.

А наутро открыл глаза – и заговорили с ним, но оказалось, что не может он пошевелить ни рукой, ни ногой, ни языком. И стали спрашивать его записками, но ничего не добились: с ночи оставил его, похоже, дар речи, а сам он лишь мычал и заикался без слов, и отворачивал лицо, и плакал горько.

Тогда опять заспорили, не вызвать ли еще одну бригаду, не сообщить ли властям, не призвать ли правоохранителей? Но кто-то – хотя и неизвестно, кто – остановил нетерпеливых, говоря: кому сдадим его? Что сделают с таким в застенке или в больнице – и подумать страшно, и что ждет его тогда, как не морг или скорбный дом? Не пропал еще человек, а там совсем пропадет. И решили подождать, поскольку снова заснул незнакомец, и не было от него ни хлопот, ни беспокойства.

А на другой день, к вечеру, обрадовались, увидев, как поднялся он на подушке и услышав голос его. Но, обрадовавшись, тут же испугались пуще прежнего – поняли, что речь вернулась к нему, а память заплуталась где-то и даже имени собственного не удержала: ничего не стал просить очнувшийся у тех, кто склонился над ним, а только спрашивал, откуда пришел он, и где был путь его, и куда привел.

И зашептались опять: не пора ли избавиться от приживалы, ибо кому по силам такое бремя, и кто скажет, что на уме у беспамятного? А иные стояли на своем, говоря: в беде человек, и видно, что слаб, и не похож на проходимца, а, скорее, на ограбленного – и шапку смахнули, и карманы вычистили, и хорошо еще, не раздели совсем, и часы почему-то стянуть не успели, а часы, между прочим, хоть и встали, но стоят дороже любой из квартир на Завражной.

И уговорились потерпеть еще день-другой, пока не догадался кто-то показать незнакомцу часы, предусмотрительно снятые с его руки перед приездом скорой. И, взглянув на них, он закрыл лицо свое руками, и заплакал, и попросил разрешения воспользоваться телефоном…

Вот кто стал отцом нашего счастья, хотя имя его никто не назовет, ибо не принято произносить его всуе в доме номер девять по улице Завражной.

Был тот нежданный гость подданным Норвежского королевства, но русским – и не простым эмигрантом, а весьма важной персоной. И был, как выяснилось, не просто состоятельным, а служил секретарем у той знаменитой русской красавицы, что родилась когда-то под Вольгинском, а потом уехала и стала женой тамошнего князя, и нынче живет с ним в замке, оглядывая мир с журнальных обложек.

И хотя теперь никто уже не скажет, каким ветром занесло гостя на Ветловы Горы, кого искал он на Завражной, и что случилось с ним на самом деле, – узнали потом, что прибыл он в Вольгинск по каким-то делам своей госпожи, не забывавшей, как оказалось, ни дома, ни Волги, ни родного города.

Вот так, по слову пословицы, ударилась беда оземь и обернулась удачей: покинув девятый дом на Завражной, не забыл его и благородный норвежский посланец – через время отблагодарил своих спасителей, не отделяя жестокосердных от милосердных. Выделил средства всем на ремонт квартир, обновил дом изнутри и снаружи, и поныне высылает два раза в год щедрое вспомоществование жильцам. Где воля, там и доля.

Вот откуда наше богатство, скажете вы, если спросят. Вот почему вошла жизнь дома в спокойное русло, и не прерывает больше течение времени ни дрель, ни прель, ни мусорный ветер вокруг. Вот отчего радуется всякий входящий, когда видит чистоту, лакированные перила, вазоны с цветами – с первого этажа по девятый.

А спросят про бочку или баррель, либо про смоляной занавес – посмейтесь в ответ и скажите, что теперь уже никто не вспомнит, была ли бочка, лгала ли сказка, или смутила быль…

Так говорил Шафиров, обходя соседей. И слово его было ясным, твердым и острым, как сапфир, но не уходил он до тех пор, пока не убеждался, что врезалось слово в сердце собеседника, пока не переставал сам собеседник различать, язык ли его овладел словом, или слово овладело его языком. В то, что передавали ему, Шафиров вслушивался внимательно, вникал в детали, переспрашивал.

Некоторые, однако, спотыкались на часах. Правда ли, изумлялись, что бывают такие часы? Совоголовый Шафиров утвердительно кивал. Почему же тогда не стащили их грабители? Шафиров пожимал плечами: могли одуреть от другой добычи – кошелька или портфеля; кто-то мог их спугнуть; а, может, и не было никаких грабителей. Как же вышло, не унимались неверующие, что такие часы не пропали за несколько дней, пока лежал незнакомец без памяти? Шафиров же потирал лоб пальцами, посверкивая перстнем, и уже менее уверенно отвечал в том смысле, что вещь была слишком заметная, а народу вокруг крутилось немало, да и понятно было любому: в таких часах в Вольгинске далеко не уйдешь, и запросто их не продашь. И, в конце концов, – добавлял он, понижая голос, – разве не могло случиться так, что среди склонившихся над лежащим не оказалось воров?

И все же, если трудности пересказа становились неодолимыми[85]85
  если трудности пересказа становились неодолимыми…
  История, рассказанная Шафировым, восходит к сюжету современного городского фольклора, распространенного в городах Поволжья.
  Возможен также намек на голливудскую мелодраму «Трудности перевода».


[Закрыть], Шафиров разрешал опустить эпизод с часами, и снова, но уже еле заметно кивал, понимая: чем мелочнее будет рассказчик, тем резче переданное будет различаться в мелочах – тем охотнее поверят в сказку, тем глубже утонет правда.

А, вернувшись к себе, понял еще кое-что: не довольно уже соседям обновленного дома, уюта, теплых дверных отблесков. Скоро одолеет их новая жажда, возжелают доли большей, захочется жизни вольготной, привольной, волнительной. И скоро придут опять толкаться локтями и толковать, и станут просить утоления, скоро явятся толпиться и роптать.

И вот имена тех, кто приходил, чтобы получить свое от новой доли, и что получили поименно.

Подблюдновы и Чихоносовы вставили новые зубы, а Кочемасовы оплатили учебу сыновей в музыкальном училище на год вперед.

Сморчковы и Тимашевы покрыли давние кредиты, семейству Агранян удалось, наконец, навестить престарелых родителей в Армении и посетить Эчмиадзин[86]86
  Эчмиадзин
  Эчмиадзин (до 1945 года – Вагаршапат), город в Армении, одна из древнейших христианских святынь. Здесь расположены известные со 2 века н. э. Собор и монастырь – центр Армянской Апостольской церкви и резиденция Католикоса всех армян. Неподалеку расположены также руины древнейшего храма Звартноц.


[Закрыть].

Бирюковы, Волковы и Одинцовы вернули все долги.

Аргамаковы восстановили подпаленную дачу, Буртасовы – почти новую «девятку» после аварии, Можарские выкупили семейное серебро из ломбарда.

Ушуевы, Любятовы и Невеличко подлечились в лучших санаториях страны.

Каракорумовы избавились от наследственной катаракты, Сорокоумовы выписали из Германии новейший слуховой аппарат для сестры Полянской.

Урочковым и Волотовским вместе с зятем Сливченко скостили часть ущерба от смоляного занавеса и помогли, в числе прочих, остеклить балконы.

Зыряновы и Эрзяновы поменяли бытовую технику, перегоревшую от скачка напряжения в дни ремонта, а Мордовцевы купили по компьютеру внукам Подлисовым.

Сына-историка послали Бочашниковы в длительную археологическую экспедицию на остров Крит, и туда же отправились к родственникам братья греки Адельфи.

И не утихал ток в трубе; исправно прибывали платежи по путям, проложенным Мусой; и каждый получал свое, наделенный по силам заботами, прибылью – по трудам.