Текст книги "Похождения «Подмигивающего призрака»"

– Прежде чем двигаться, проведем разведку. Вот ты и пойдешь, раз умный такой.

Теплов охотно согласился:

– Пойду, раз надо. Только в разведку в одиночку не ходят. Вот этого с собою возьму.

И он ткнул в сторону Корина. Лейтенант кивнул:

– Ладно, осмотритесь вокруг на триста метров в глубину. Вернетесь и доложите.

Корину тоже не хотелось покидать перелесок, но он, подчиняясь воле более опытного товарища, направился вслед за ним. Выйдя под открытое, быстро темнеющее небо, он вновь почувствовал себя слабым, крошечным и уязвимым. Повинуясь инстинкту, Теплов, отойдя шагов на двадцать, резко взял вправо от места, где прошла вражеская колонна. Минут двадцать передвигались перебежками. Внезапно Теплов резко пригнул к земле Корина: впереди на открытом пространстве виднелись неясные очертания невысоких холмов. Внимательно вглядевшись, Теплов облегченно вздохнул и шепотом пояснил:

– Это не танки. На стога соломы на колхозном поле вышли. В одном из них и заночуем.

– А разве не будем возвращаться к своим?

– Нет, конечно. Лейтенант со страху нас послал «туда, сам не знаю куда». С таким нервным командиром пропадем ни за грош. Да и не найдем мы дороги назад: порядочно в темноте петляли. Давай перебежками по очереди вон к тому ближайшему стогу. Сначала ты, а я прикрою.

Сухо щелкнул затвор, и Теплов грубо подтолкнул Корина в спину. Не смея ослушаться, тот рванул вперед и, добежав до мягкой соломы, с размаху плюхнулся сбоку, разрушая кем-то из крестьян заботливо сформированный стог. Выждав несколько секунд, вслед за ним прибежал и Теплов. Настороженно осмотревшись по сторонам, Теплов облегченно вздохнул и положил винтовку на колени. И тут внезапно из соседнего стога их окликнули:

– Эй, братья-славяне, закурить не найдется? А то есть нечего и выпить хочется. А кухню начальники как всегда не догадались подвезти.

И тут же свою просьбу невидимый собеседник сопроводил длинным отборным матом. Корин догадался:

«Этой руганью он доказывает, что свой парень, русский, опасаясь получить пулю от испуганных и рассеянных по окрестным полям ополченцев». А Теплов охотно откликнулся:

– Давай сюда, земляки. Вместе голодать легче.

– А чего бы вам к нам не присоединиться? Мы тут уже часа два загораем. Обустроились помаленьку. Так что это вы у нас в гостях. Подгребайте к нам.

После некоторого раздумья Теплов поднялся и, держа винтовку наготове, направился к соседнему стогу сена. Корин поспешил следом. Их встретили двое – высокий, широкий в плечах блондин и худощавый чернявый парень с бледным, нервно подергивающимся лицом. Великан великодушно махнул рукой:

– Заходите, не стесняйтесь. Гостями будете, а бутылку поставите – хозяевами станете.

– Если бы было что выпить, мы бы на ваш призыв и не откликнулись.

– Знамо дело. Похоже, земляк, не первый год службу ломаешь?

– В финской кампании зацепило меня, и комиссовали в чистую. Слесарем на ЗИСе тружусь. А этот со мною – юрист, из адвокатов. Вместе мыкаемся с самого утра.

– По военным меркам целую вечность. Вот и мы с Семеном Угловым вместе от смерти уйти сумели. Он учитель литературы в школе. А я на границе с Польшей служил. Три года назад демобилизовался. Предлагали на сверхсрочную службу остаться, да невеста в Туле ждала. И с ней не сложилось, и из армии ушел. Водителем грузовика в автохозяйстве на жизнь зарабатывал. Зовут меня Полухин Сергей. Вот и познакомились. Мы тут нору в стоге вырыли для тепла. Залезайте.

Теплов внимательно посмотрел на приветливо улыбающегося великана и, окончательно проникшись доверием, расслабленно прилег на мягкую солому.

– Твое предложение поставить магарыч и стать хозяином в силе?

– А что, и вправду есть?

– Я в финскую кампанию только спиртом и спасался. Знал, на что иду. И сейчас захватил на всякий случай флягу. Она моя старая подруга, не раз на выручку приходила. Много не дам. Только пить придется без закуски под «курятину»: есть немного махры.

– Насчет закуси будь спокоен. Есть небольшой запас. Полухин достал из вещмешка завернутый в тряпочку небольшой кусок сала и, раскрыв перочинный ножик, аккуратно отрезал четыре тонких кусочка. Затем вынул завернутые в газетную бумагу два печенья и, разломив пополам, возложил на них по кусочку сала.

Теплов одобрительно кивнул:

– Закуска знатная! Не каждый раз приходится спирт печеньем со шпиком заедать.

После выпитой стопки Корин сильно опьянел и, впав в добродушное состояние, даже хотел достать и угостить своих новых товарищей леденцами. Но боязнь случайно показать лежащий среди конфет бриллиант его остановила. Вскоре разморенные усталостью и выпитым спиртным ополченцы уснули.

Первым утром поднялся Полухин. Разбудив товарищей, разделил остаток печенья и сала. От выпивки предложил отказаться:

– Идти придется долго и скрытно. Силы понадобятся, а пьяным далеко не уйдешь. Да и спирт еще может понадобиться.

Все безоговорочно подчинились опытному, уверенному в себе и не унывающему человеку. Передвигаясь вслед за бывшим пограничником, бойцы с трудом преодолевали глинистую, намокшую от дождей пашню и, стараясь восстановить прерывистое дыхание, отдыхали в мелких перелесках во время кратких остановок. Во время очередного рывка заметили крыши деревянных изб и залегли среди могил деревенского кладбища. Осторожный Теплов предложил не торопиться и не соваться в село, не выяснив, есть ли там немцы. Иногда до них с разных сторон доносилась стрельба, и Полухин сделал вывод:

– Похоже, нет здесь сплошной линии фронта. Легко нарваться на немцев, но, с другой стороны, и к своим можем, если повезет, выйти. Только средь бела дня скакать нам по полям негоже. Когда светло, будем отсиживаться, а по ночам к своим двигаться. Перед уходом в село заглянем. Хоть картошкой разживемся.

Теплов, привалившись для отдыха спиной к невысокой оградке, объявил:

– Еще хочу предупредить. Если удастся к своим выйти, о нашем походе говорите просто и кратко: шли и шли, пока к своим не попали. В финскую кампанию особисты все нервы подозрениями изматывали, если какое подразделение неизвестно где в снежной метели плутало. А то, что днем надо отдыхать, Полухин прав. Немцы – нация аккуратная: ночами спать предпочитают. Да и торопиться им некуда.

Все устало промолчали. Всем хотелось есть и пить.

Внезапно Корин кивнул в сторону окружающих их могил и с неприкрытой завистью произнес:

– Эти под землей хорошо устроились, а нам здесь приходится мучиться.

Теплов внимательно взглянул на юриста:

«А ведь этот молодой мужик не шутит, всерьез глупость брякнул. Туда всегда успеем. Надо поднять хлопцам настроение».

Достав из рюкзака флягу с остатками спирта, предложил:

– До темноты еще часа три загорать будем. Давайте добьем остатки. И поспим немного перед ночным маршброском.

Полухин кивнул:

– Мысль здравая. Спирт – он та же глюкоза. Мне знакомая медсестра это часто разъясняла в часы сладостных свиданий. Жаль, закусить нечем.

И тут, повинуясь неожиданному порыву, Корин вытащил из вещмешка заветную коробку с надписью «Монпансье».

– Берег на крайний случай. Похоже, он наступил. Каждому по три леденца. Остальное будет НЗ.

– Вот это, земляк, угодил. Не так ты прост, как я погляжу.

Все трое смотрели заворожено, как Корин с величайшей аккуратностью снял крышку и выдал каждому по три овальных полупрозрачных леденца.

Бывалый Теплов предложил:

– Этот вариант мне знаком. Кладешь сладости на язык и цедишь через них понемногу. Главное, не проглотить нечаянно целиком конфетину. После того как спирт закончится, еще долго сладкой слюной себя баловать можно.

Все так и сделали. Прикрыв глаза, школьный учитель Углов с тоской подумал:

«Это надо же, еще четыре месяца назад я собирался ехать в отпуск на юг. А теперь какие-то жалкие три леденца кажутся мне небывало вкусными. Как же все кругом изменилось! Там в прошлом были дети, уроки, расписание, трель звонка на перемену. И мечта стать великим писателем. А что? Ведь мои заметки внештатного корреспондента в молодежной газете пользовались успехом у читателей. Конечно, эти лихие дни бегства от немцев дают мне нужные впечатления как будущему писателю. Хотя о чем тут писать, когда, вместо героизма, подобно дрожащим зайцам трусливо бежим? Нет, похоже, Льва Толстого из меня не получится».

Горестные размышления Углова прервал внезапно возникший и все возрастающий рев моторов. К избам подкатили с десяток мотоциклов, и немецкие солдаты пошли обшаривать дворы и избы. Высокого роста офицер отдал похожую на прерывистый лай простуженной собаки команду, и шестеро солдат направились в сторону кладбища.

«Вылавливают окруженцев, сволочи. Похоже, мы крепко влипли. Хорошо, если не убьют сразу, а возьмут в плен», – обреченно подумал Углов.

А Корин при виде немцев суетливо нащупал в вещмешке круглую твердь коробки, где лежал бриллиант. Почему-то в его голову пришла глупая мысль выкупить свою жизнь в обмен на драгоценность:

«О чем я, дурень, думаю! Они и так возьмут себе камушек без моего предложения. Так что же делать?»

И в этот момент Теплов принял за всех решение:

– Вот что, мужики, от вас, необстрелянных, толку мало. Берите ноги в руки – и бегом вон в ту сторону, к виднеющемуся невдалеке лесочку. А мы попробуем охладить слегка пыл фрицев. Ты, Полухин, прикрой меня. Отступать будем по очереди, перебежками. Я начну. Ну что стоите? Бегом марш!

И уже, не обращая внимания на спутников, принялся деловито прилаживать винтовку, положив ствол на поперечную перекладину ограды. Плавно спустив курок, увидел, как один из вражеских солдат упал, и, удовлетворенно присвистнув, рванулся бежать в сторону, противоположную той, куда направились Углов и Корин. И тут же сбоку раздался выстрел прикрывавшего его Полухина. Со стороны немцев раздался болезненный вскрик. Теплов успел подумать:

«Молодец, пограничник. Неплохо их учили держать границу на замке. Может, с таким помощником и выпутаемся».

И, заняв новую удобную позицию, приготовился вновь выстрелить. Мимо, пригнувшись и петляя, пробежал Полухин. В воздухе над его головой просвистели пули. Бывший пограничник бросился на живот и проворно пополз. Затем, преодолев желание убраться от опасности подальше, остановился и, развернувшись, приготовился прикрывать своего товарища. Его так учили на границе, и он хорошо усвоил, что Родину надо защищать даже на небольшом участке возле малоприметного деревенского кладбища.

Метко стреляющие опытные воины сумели отвлечь внимание немцев. И Углов с Кориным успели добежать до опушки виднеющейся невдалеке небольшой рощи. И все же пущенная им вслед автоматная очередь настигла Корина. Пуля пробила спину и вышла через грудь, бросив бывшего юриста вперед. Почувствовавший толчок в спину от падающего тела, Углов обернулся и увидел лежащего лицом вверх однополчанина. Расплывшееся кровавое пятно, бледное лицо и плотно закрытые глаза не оставили у Углова сомнений:

«Погиб юрист. Стрельба пограничника и Теплова удаляется все дальше. Надо мне выбираться самостоятельно».

Схватив вещмешок товарища, Углов высыпал содержимое на траву и, схватив единственно ценную в данной ситуации вещь – коробку леденцов, бросился сквозь кусты, стремясь удалиться как можно дальше от места, где принял смерть молодой человек, почти его ровесник. Взяв для утоления голода леденцы, Углов не подозревал, что стал обладателем драгоценного бриллианта.

ГЛАВА V. Блокадная история

Углов вышел к своим войскам утром следующего дня. И тут полоса невероятного везения продолжилась. Когда его вместе с другими вышедшими из окружения бойцами вели на допрос, навстречу попался корреспондент фронтовой газеты Суровцев. Увидев Углова, он приветственно взмахнул рукой:

– Привет, Углов, жив?! Куда тебя ведут? На допрос? Подожди, сейчас я все улажу: командир полка Ветров – мой давний друг. У нас в газете уже есть потери. Вчера под бомбежкой погиб Губерман. Нужна замена. А людей нет. Я помню твои острые внештатные публикации. Пойдешь к нам? Согласен? Ну, вот и ладненько.

Через полчаса Углов уже трясся в машине вместе с непрестанно говорящим Суровцевым, нервно переживающим свой приезд почти к самой передовой. Он возбужденно задавал вопросы Углову об участии в бое и тут же, не дожидаясь ответа, сам начинал рассказывать о том, где побывал и что видел в первые дни войны. Внезапно Суровцев замолчал и, прикрыв глаза, устало спросил:

– Как думаешь, Углов, выдюжим?

– Не знаю, Виктор Сергеевич! На войне, как я убедился, и на минуту вперед загадывать нельзя.

– Темнишь и уходишь от ответа. Правильно делаешь. Я и сам пока не вижу просвета. Ладно, давай помолчим. Скоро будем в Москве, и, уверен, наш главный редактор – человек со связями – быстренько оформит на тебя все необходимые документы. У нас все лучше, чем по полям с винтовкой от немцев бегать.

– Спасибо, Виктор Сергеевич! Я этого вам никогда не забуду.

– Ладно, брось. Свои люди – сочтемся. Нам действительно нужны корреспонденты, владеющие пером. Многие в эвакуации, Губерман, как я уже говорил, погиб, а еще один, Никифоров, пропал без вести. Скорее всего, уже не узнаем, как и где сгинул. Так что услуга моя не ахти сложная. Просто комполка Ветров со мной до войны в теннис на базе «Динамо» на Петровке играл. Я потому сюда к нему и поехал. Думал, узнаю хоть что-нибудь положительное для газеты. Пусто! Никто даже не знает, где мы и где враг. Повезет, если доедем до Москвы без приключения.

– А как же материал для газеты?

– Обойдемся, как обычно: бравурно отрапортуем, что в тяжелых боях выравниваем линию фронта. Кстати, есть и такие участки, где сильный урон немцам наносим. Только я туда пока не попадал.

– И не жалейте. Где бьются по настоящему, и не с винтовками против танков, там мало кто остается в живых.

Впереди показался контрольный пункт, и Суровцев предупредил:

– Не бойся. Я в штабе у Ветрова на машинке напечатал временное удостоверение, что ты корреспондент, и сам подписал. Да еще захваченный случайно впопыхах штемпель редакции поставил. Наш советский человек любую бумажку с печатью за официальный документ почитает.

Думаю, проскочим. Все прошло гладко. Их пропустили без проволочек.

К концу дня Углов уже имел официальный документ, подтверждающий его принадлежность к когорте военных корреспондентов. И понеслись горячие будни постоянных разъездов по действующим частям. Всюду с собой Углов таскал на дне вещмешка жестяную коробку «Монпансье», наполовину наполненную сладкими леденцами. Она напоминала ему о совместной трапезе на сельском кладбище четверки бойцов, выходящих из окружения.

И Углов суеверно решил, что коробка «Монпансье» станет хранящим его жизнь талисманом:

«У других талисман – ключ от родного дома, а у меня эти конфеты. Пока в коробке будет хоть один прозрачный округлый леденец, я вне опасности. Даже не буду заглядывать вовнутрь. К тому же иметь с собой на фронте неприкосновенный запас никогда не лишне».

И Углов, не зная о находящемся у него в вещмешке бриллианте, разъезжал по местам боевых действий, выполняя задания редакции. Фронт уже отодвинулся от Москвы, шли тяжелые бои под Ржевом. Углова повысили в звании. Он писал бойко и остро. Его заметили и перевели в одну из центральных газет. Главный редактор его ценил: рассматривая свое служение газете как подготовку к будущему писательству, Углов охотно соглашался на самые опасные и ответственные задания. Несмотря на постоянную опасность, Углов всегда выходил невредимым из-под огня, и коллеги-корреспонденты не без оснований считали его везунчиком. А Углов все больше утверждался во мнении, что именно нетронутая им банка с леденцами хранит и спасает его от беды.

Так продолжалось до декабря 1942 года. Задание лететь в блокадный Ленинград не удивило Углова. До него доходили слухи о косящем жителей города голоде. И он захватил с собой несколько банок сгущенки и тушенки, плитку шоколада и флягу со спиртом. На дно вещмешка положил свой неизменный талисман – наполовину заполненную леденцами коробку «Монпансье».

Приехав на аэродром, познакомился с летчиком, невысоким рыжеватым парнем. Тот сразу кивнул на перекинутый через плечо Углова фотоаппарат:

– Сделай фотку на память. Пошлю к себе в деревню в Оренбургскую область. А еще лучше напиши обо мне в газете. Мол, летел вместе с доблестным сталинским соколом Никитой Степным. Если нельзя полностью, то укажи просто – с Никитой из Сибири.

– Я попробую. Если цензура пропустит, будешь красоваться в газете.

– Вот и ладно. Похоже, у тебя в городе знакомых и родственников не имеется: очень уж тощий вещмешок с собой захватил.

– Неужели так плохо?

– Сам увидишь. Летишь туда впервые? Я так и думал: слишком уж ты спокоен. Ну ладно, пугать не буду. Авось благополучно приземлимся. Лезь в самолет. Мы тебе вон там место освободили, оставив на складе два ящика тушенки. Для голодных людей в блокадном городе это, брат, ощутимо. Стоит твоя будущая газетная заметка этого? Ладно, приказы не обсуждаются, а выполняются. Главное, чтобы зенитки не сбили и на истребителей не нарваться. Погода нынче не особо летная: облака и метель. Должны проскочить.

Весь полет Углов старался забыться и задремать. Но сон получался неглубоким и отрывистым. Здесь, в полнейшей тьме, он не видел ни пересекающихся лучей прожекторов, ни всполоха разрывов, не нашедших цели снарядов. До него долетали лишь резкие разрывы, проникающие внутрь сквозь натужное гудение авиационных моторов. Каждое мгновение казалось, что прямое попадание в самолет превратит его в факел, камнем летящий к земле. Но все прошло благополучно. Выйдя из самолета на затекших от долгого сидения ногах, он поспешил к присланной за ним эмке, на ходу торопливо попрощавшись с летчиком.

Последующие два дня Углов ездил по городу, встречался с рабочими, ремонтирующими подбитую технику, посетил зенитную батарею с женским расчетом, выехал для отчетности во время затишья поближе к передовой. Пообедал с моряками на борту вмерзшего в лед корабля, защищающего город своей дальнобойной артиллерией. И все это время ощущал тревожное чувство вины за не доставленные защитникам и мирному населению города два ящика спасительной тушенки:

«А ведь прав этот Никита из Оренбурга: стоит ли добытый мной материал тяжких человеческих страданий и голодных смертей? Мы там, на Большой земле, даже не подозреваем, что здесь происходит. Люди сражаются с напряжением всех сил, и смерть для многих кажется избавлением. В городе почти не видно людей. Никто не выходит из дома без надобности. Кажется, что сама госпожа смерть незримо мечется по пустынным улицам, заглядывая через заклеенные бумагой окна в квартиры, чтобы сделать своей очередной страшный выбор. Завтра я улетаю. А эти люди останутся тут без всякой надежды на спасение».

Углов оделся и вышел из гостиницы, захватив с собой вещмешок. Его хоть и скудно, но кормили в боевых частях, и у него оставался нетронутым весь запас продуктов, захваченный из Москвы. Перед отъездом Углов хотел отдать еду тому, кто в этом нуждался больше всего. Он медленно шел по улице, не встречая ни одного человека.

Начало быстро смеркаться. Внезапно за углом он услышал слабый испуганный вскрик, и к нему навстречу, тяжело передвигая ноги в высоких, не по росту, валенках, выбежала девочка лет десяти, прижимая к груди завернутый в грязный газетный лист сверток. Следом за ней с длинным кухонным ножом выскочил давно небритый высокий исхудавший мужик в ушанке с опущенным на лоб козырьком. На мгновение их глаза встретились, и по безумному, ничего не осознающему, кроме мучительного голода, взгляду человека Углов понял, что тот ничего вокруг не видит, кроме еды, которую зловредная девчонка не хочет ему отдать.

Мужик бросился к своей жертве, нелепо выставив вперед нож. И тут, опомнившись от первого потрясения, Углов с размаху сбил нападающего с ног. Выронив нож, мужик лежал в сугробе и рыдал, растирая по лицу сразу превращающиеся в наледь слезы. Спасенная девочка схватила Углова за рукав шинели:

– Спасибо, дядечка. Я боюсь, проводите меня. Я живу вон в том подъезде. Меня мама с братиком Сережей ждут.

Не раздумывая, Углов последовал вслед за девочкой. Перед тем как войти в дом, оглянулся. Сбитый им с ног человек начал медленно подниматься:

«Ничего, оклемается. Раз с ножом бегать за пайкой хлеба смог, значит, еще есть силы».

И Углов вслед за девочкой вошел в подъезд и свернул в квартиру на первом этаже. В комнатах царила пугающая пустота.

«Все, что могло гореть, исчезло в печке-буржуйке», – догадался Углов.

На кровати возле стены поверх одеяла в полушубке лежала закутанная в платок женщина. Рядом с ней в демисезонном пальтишке и теплой вязаной шапочке шевелился мальчик лет шести с серьезными, вопросительно смотрящими на Углова глазами. Женщина с трудом поднялась с кровати и сделала шаг навстречу Углову. Он успел подумать:

«У нее такие же ясные голубого цвета глаза, как у девочки. Смотрит с усталой настороженностью, но без вражды. Надо поскорее налаживать контакт».

– Меня зовут Семеном Угловым. Я военный корреспондент из Москвы. Здесь нахожусь в командировке. На вашу девочку напали, и я ее проводил до дому. Зачем же вы ребенка одну на улицу в такое время выпускаете?

– Устала после ночной смены. Послала карточку на хлеб отоварить. Здесь недалеко, на соседней улице. Да и Галке уже двенадцать. По нынешним военным меркам взрослая девочка уже. Спасибо, что защитили. А зовут меня Лидия Павловна. Можно просто Лида.

– У вас тут холодина. Разрешите похозяйствовать и разжечь печку?

– Топить нечем, все сожгли.

– А вот эта дверь в другую комнату, похоже, совсем не нужна. Я ее сниму и разожгу огонь. Топор есть в доме?

– Там, на кухне, возле плиты. Я уже пыталась снять дверь с петлиц, да сил не хватило.

– Я думаю, справлюсь. А вы пока не стойте столбом, готовьте детям ужин. У меня с собой остались продукты, привезенные из Москвы. Я завтра улетаю. Мне ничего не надо. Я все оставлю вам.

– При нашем положении еда – это жизнь и избавление от смерти, тем более речь идет о моих детях. Вы не поверите, но я, отправив девочку за хлебом, лежа на кровати наяву грезила, что в комнату войдет Дед Мороз и принесет нам елку, увешанную сверху донизу мандаринами, конфетами, пряниками. И вдруг появляетесь вы.

– Я не очень похож на Деда Мороза, и мандаринов у меня нет. Но вот возьмите, что есть.

И Углов начал торопливо выкладывать на постель свои припасы. При виде такого богатого угощения женщина почувствовала дурноту и, чтобы не упасть, подошла к окну и тяжело оперлась о подоконник. Мальчишка воровато протянул руку и схватил плитку шоколада. К нему тут же подскочила сестра и отняла лакомство:

– Нельзя, Сережа, сейчас мама все распределит по дням на целый месяц.

Девочка быстро начала переносить продукты подальше от брата на подоконник и класть рядом с матерью. Поймав на себе благодарный взгляд молодой женщины, Углов невольно смутился:

«Я появился в их доме неожиданно, словно воплощение ее безнадежных мечтаний о чудесном спасении. Она видит во мне чуть ли не святого ангела-хранителя, посланного с небес самим Господом Богом для спасения ее и детей. Да и у меня, похоже, голова начинает кружиться и возвышаться от гордыни. До чего же приятно чувствовать свое превосходство над другими людьми. Хотя это, конечно, полнейшая подлость сытого человека перед голодным. Вот уж не думал, что в глубине моей души гнездится такая мерзость».

И, скрывая смущение, Углов поспешил за топором на кухню. Поддев дверь снизу, снял ее с петель и ловко разрубил на толстые чурки. Достав обрывок старой газеты, сумел быстро разжечь огонь в печке. Постепенно комната начала наполняться теплом. Женщина принесла из кухни кастрюлю, наполненную снегом и льдом, и поставила на железный лист рядом с разгорающимся все сильнее огнем. На глазах в кастрюле начала закипать вода. Женщина взяла металлическую кружку и зачерпнула горячую жидкость. Затем, аккуратно вскрыв фольгу на шоколаде, отломила дольку. Потом, подумав, добавила еще одну и растворила в горячей воде. После этого поднесла по очереди детям. С теплотой и любовью смотрела, как они отогреваются спасательным напитком. Затем повернулась к Углову:

– А вы будете?

– Нет, я сыт: сегодня моряки кашей с тушенкой угощали.

Женщина охотно кивнула и после некоторого раздумья отломила маленький кусочек шоколада и, зачерпнув остатки кипятка, опустила в него сладость:

– Я, пожалуй, тоже немного выпью. Возможно, мне сегодня тоже силы понадобятся. Вы, надеюсь, останетесь на ночь?

Поймав призывный многообещающий взгляд женщины, Углов поспешно согласился:

– Конечно! Сейчас уже поздно. Комендантский час наступает. Да и тот бандит с ножом где-то поблизости бродит. Нужна же вам защита.

– Ну, вот и ладно!

Женщина, обжигаясь, с жадностью выпила горячий сладкий напиток и, сразу порозовев, направилась в другую комнату:

– Пойду, переоденусь. Гость в доме, а я как Золушказамарашка. Нехорошо!

Внезапно в воображении Углова возникла обнаженная фигура женщины, решившейся разделить ложе с совершенно незнакомым ей человеком.

«Почему она это делает? В благодарность за спасительную еду и в надежде на будущую поддержку ее и детей или просто соскучилась по мужской ласке? Да какая мне разница!»

И Углов поспешил отогнать на время внезапно возникшее острое желание близости с худенькой, истощенной голодом женщиной. Лида появилась в комнате в сером платье и вязаной кофте. На ногах по-прежнему были валенки. Женщина смущенно пояснила:

– Туфли давно обменяла на крупу. Красивые были «лодочки». Да и ноги побаливают от ревматизма. Вы, дети, ляжете спать здесь, где тепло. А мы с дядей Семеном будем спать в угловой комнате. Там маленькое оконце и потому теплее. Все, отбой.

Углов направился вслед за женщиной. Девочка, держа брата за руку, неотрывно смотрела вслед матери и Углову. Уже стоя в дверях, Лида обернулась и жестко произнесла:

– Мне мужа, а вам отца уже не вернуть. Похоронка вон под кроватью в коробке лежит. Давай, Галка, не стой столбом, укладывай Серегу и сама ложись: во сне голод не так чувствителен. Да и сыты вы сегодня благодаря дяде Семену.

Девочка перевела взгляд с матери на Углова и, повзрослому горько вздохнув, отвернулась, поведя брата к кровати. А женщина решительно, словно боясь передумать, взяла Углова за рукав гимнастерки и повела в дальнюю комнату к старому, с выпирающими, словно ребра, пружинами широкому дивану. Вытянувшись рядом хозяйкой, Углов начал нежно гладить исхудалое женское тело, словно боясь сломать хрупкие, едва прикрытые кожей косточки. Охотно поддавшись мужским ласкам, Лида жадно подставила губы для поцелуя. И, забыв обо всем, Углов страстно соединился с чужим трепетным, соскучившимся по ласке телом. Когда все было кончено, Лидия некоторое время лежала, молча, с закрытыми глазами. Затем устало произнесла:

– Я уже думала, что сгину с голоду и никогда в жизни не испытаю удовольствия от физической близости с мужчиной. И тут появляешься ты, как новогодний подарок. Говоришь, завтра улетаешь, а когда вернешься?

– Пока не знаю, теперь буду выбираться сюда при первой возможности.

– Уж ты постарайся, Семен. Без твоей помощи не сдюжим, помрем, как мухи зимой.

«Значит, все-таки еда – главная причина для нее допустить меня к себе. И обижаться тут нечего. Она – мать, и жизнь ее детей зависит от меня».

Женщина обняла Углова и положила голову на его согнутый локоть, попросив:

– Позволь, я так посплю. Привыкла во время семейной жизни.

Ревность невольно кольнула Углова:

«Похоже, она все еще любит своего мужа. Наверное, представляет рядом с собой его, погибшего смертью храбрых, а не меня. Я всего лишь источник пищи для ее детей».

Стараясь не беспокоить женщину, Углов лежал неподвижно, прикрыв глаза, пока не забылся тяжелым сном. Едва начало светать, он осторожно освободил затекшую руку и встал с жалобно скрипнувшего дивана. Быстро оделся и взял из соседней комнаты почти опустошенный вещмешок. Вернувшись в угловую комнату, встретился с взглядом проснувшейся женщины. Торопливо вытащил из вещмешка флягу со спиртом:

– Вот, возьми. Наверняка пригодится. Обменять на хлеб можно или крупу. Немного помедлил и достал жестяную баночку с надписью «Монпансье»:

– Вот еще леденцы. Более года с собой таскаю, как талисман с первых дней войны. Вам нужнее. Еще неизвестно, когда смогу сюда прилететь. Ну, все, я пошел.

– Спаси тебя Господь! Если сможешь, прилетай. А то до весны живыми не дотянем.

Углов поспешно направился к выходу. Сзади скрипнула дверь. Он оглянулся и увидел обращенные к нему ясные глаза не по-детски серьезной девчушки. Углов хотел ей сказать что-нибудь на прощание, но не нашел нужных слов и, поспешно отвернувшись, вышел на холодную лестничную площадку.

На заснеженной улице заметил недалеко от подъезда в сугробе темное пятно. Подойдя поближе, разглядел в начинающемся рассвете скрюченное тело вчерашнего субъекта, напавшего на Галину. Снежинки падали на его лицо и, не тая, скапливались во впадинах уже не видящих глаз:

«Замерз, значит, бедняга, обессилев. Интересно, он гнался за девчонкой как за мясным блюдом, или только хотел отнять пайку хлеба? Теперь уж не узнаешь. Странно, но мне его жаль. Кем он был до войны: слесарем, инженером или, может быть учителем, как я? Ведь мог прожить свою жизнь достойно. А тут война, блокада, голод, смерть. Поневоле свихнешься. Интересно, смогу я это когда-нибудь описать? Даже если удастся создать что-нибудь стоящее, разве цензура пропустит?»

Углов повернулся и пошел прочь. На доме еще раз прочитал и запомнил адрес, куда ему непременно надо будет вернуться. Весь последующий день перед ночным вылетом он постоянно вспоминал об оставленной в чужом доме коробке, наполовину наполненной леденцами:

«Я отдал конфеты правильно. Иначе бы до конца своих дней они жгли мне душу, напоминая о том, как лишил голодных детей шансов на выживание. Но зато больше нет у меня талисмана. Удастся ли долететь сегодня ночью до Москвы?»

Но вопреки опасениям, полет прошел нормально, и он сумел убедить себя, что «Монпансье» не влияет на его обычное человеческое везение. И Углов окончательно перестал сожалеть об оставленных в Ленинграде леденцах. Ему и в голову не приходило, что в течение года, таская в вещмешке жестяную коробку, он являлся временным хранителем драгоценного бриллианта. Его теперь больше всего занимала мысль, под каким предлогом он вновь сможет полететь в осажденный город и накормить хотя бы одну голодающую семью.

Но у редактора были иные планы, и уже на следующей неделе Углов получил задание отправиться в Мурманск и написать о подвигах полярной авиации, охраняющей английские конвои:

«Ничего, слетаю на пару дней в Мурманск, а потом упрошу редактора организовать вновь поездку в блокадный город».