Текст книги "Похождения «Подмигивающего призрака»"

Спланированное Угловым будущее казалось четким и определенным. Поначалу все и шло, как он задумал. Приземлившись благополучно в Мурманске, вновь подумал об оставленной в Ленинграде коробке «Монпансье» и уже твердо уверовал, что к его везению недоеденные леденцы не имеют отношения. Будничные дни командировки в суете разнообразных встреч и впечатлений пролетели почти мгновенно. Он присутствовал на инструктажах, выслушивал рассказы бывалых асов, ему показали портреты погибших и не вернувшихся с задания летчиков. Здесь, без сомнения, воевали и совершали подвиги, по крайней мере, постоянно рисковали жизнью. И всё же это была иная война, не похожая на наполненную грязью, потом и кровью «окопную правду».

Город, казалось, и не знал, что воюет. Углов не видел больших разрушений, люди жили обычным распорядком, очень похожим на довоенное мирное существование. Не ощущалось недостатка в пище. Невольно вспоминались голодные лица блокадников. Впечатление усилилось, когда накануне отъезда Углова в Москву его пригласили в ресторан Дома офицеров. Играл оркестр, на столе стояли дорогие напитки и вкусная еда. Слышалась речь иностранных моряков. В зале присутствовали женщины в красивых вечерних платьях. Внезапно Углов поймал на себе взгляд серых глаз, неотступно за ним следящих. Женщина, поняв, что он, наконец, заметил ее внимание, призывно улыбнулась. Углов понял, что всерьез заинтересовал явно скучающую красавицу:

«Эта женщина в длинном черном платье похожа на прекрасную неземную фею из волшебной сказки. Надо решиться и пригласить ее танцевать».

Не откладывая дела, Углов подошел, щелкнул каблуками, и умело повел даму под томную мелодию танго. Женщина, слегка наклонив голову к его уху, поспешила разъяснить ситуацию:

– Моего мужа-полковника и меня здесь, в гарнизоне, многие знают, и я не могу позволить себе лишнее. Мне все известно: вы – корреспондент из Москвы, завтра улетаете. У нас есть шанс. Сейчас вы отсюда уйдете. Через полчаса ждите меня за углом. Сейчас отведите меня за мой столик. Не надо привлекать внимания.

Не дожидаясь окончания мелодии, Углов послушно проводил женщину на ее место. Затем, посидев за столиком для виду еще несколько минут, выпил на посошок стопку водки и направился к выходу. Дул холодный ветер, и он успел продрогнуть, пока не появилась жаждущая любовного приключения прекрасная незнакомка. Не тратя зря времени, она, проходя мимо, бросила через плечо:

– Следуйте за мной на расстоянии. Я живу здесь недалеко.

Стараясь не упустить женщину из виду, Углов зашагал вслед за ней навстречу заманчивому любовному приключению. Внезапно дама остановилась и, убедившись, что ее избранник находится невдалеке, юркнула в подъезд серого здания. Окончательно решившись на авантюру, Углов вошел вовнутрь. Женщина его ждала и, крепко взяв за руку, повела наверх. Открыв дверь, впустила в уютную квартиру. Подойдя к буфету, достала уже открытую бутылку вина и два бокала:

– Меня зовут Зиной. Муж на боевом дежурстве. Раньше полуночи не вернется. У нас всего от силы два часа. Не будем терять время. И не смотри удивленно: я не какая-нибудь шлюха. Просто здесь, в гарнизоне, не могу себе позволить даже легкого флирта: все тут же мужу передадут. Он много старше меня. Лежал у нас в госпитале, где я медсестрой работала. Хороший человек, меня любит, но очень уж ревнив. А ты нездешний и завтра улетаешь. Меня это устраивает. Да и тебя, похоже, тоже. Ну, давай выпьем за знакомство и, как говорят на флоте, «по местам стоять, с якоря сниматься.

Углов с восхищением подумал:

«До чего же отчаянная баба! Не попасть бы с ней в беду. Хотя наверняка знает, что делает. Она рискует больше меня».

Углов, залпом выпил бокал вина и жадно прильнул к податливому, пышущему распаленным жаром телу женщины. Сближение было страстным. Углов охотно поддался неуемному желанию партнерши. И в тот момент, когда Зинаида удовлетворенно откинулась в сторону, в комнате вспыхнул свет. Испугавшись внезапного вторжения обманутого мужа, Углов вскочил с постели. Высокий седовласый полковник в бешенстве закрутил у него перед лицом пистолетом:

– Гаденыш столичный, как ты посмел в чужую постель заскочить?! Пристрелю подлеца!

В этот момент Углов сделал ошибку. Скорее всего, обманутый полковник свою обиду в крике выместил и, насладившись страхом заезжего любовника, предпочел бы некрасивую историю замолчать. Но Углов попытался выбить оружие у ревнивца, но не рассчитал, и тот успел спустить курок. Пуля пронзила грудь Углова, и он, упав рядом с кроватью на пол, почувствовал, как кровь из пробитого легкого заполняет его гортань, мешая дышать. Он успел увидеть, как женщина всем своим нагим телом повисла на руке у мужа, отводя в сторону оружейный ствол:

– Что ты делаешь, Виталий? Совсем с ума съехал? В тюрьму захотел? Звони скорее в госпиталь. Парня спасать надо.

Дальнейшее Углов воспринимал, как в тумане. В сознании остались лишь обрывки видений, как его везли куда-то на машине. Очнулся он через сутки в отдельной палате. К вечеру его навестил офицер в форме капитана второго ранга. Не представившись, он сразу перешел к сути дела:

– Вот что, старлей. Ты по своим кобелиным делам не в ту постель залез. Муж Зинки уважаемый всеми человек. Особисты тебе могут навязать покушение на видного военного специалиста. Дескать, соблазнил его жену, чтобы дождаться и пристрелить. Но мы тоже не заинтересованы в огласке, а потому напишешь собственноручно бумагу, что ранил себя сам случайным выстрелом и потому претензий, ни к кому не имеешь. Время и место не указывай. Согласен? Я так и думал. Тогда пиши. Вот тебе бланк.

Уже уходя с подписанным документом, офицер сочувственно посоветовал:

– Держи язык за зубами, военкор. Не вздумай, вернувшись в редакцию, потребовать медаль за ранение в боевых условиях. Иначе неприятностей не оберешься. Это я тебе обещаю. Как только станешь транспортабелен, отправим тебя в Москву. Ну, все, прощай. Больше, надеюсь, не увидимся.

Через две недели Углов вернулся в редакцию. Главный, очевидно, был в курсе дела и не стал задавать лишних вопросов. В ответ на просьбу Углова отправить его вновь в Ленинград посмотрел с пониманием:

– Эх, молодость. И там, видать, кобелиными подвигами отметился. Нет, Семен, в Ленинград сегодня вечером летит Дугов. Если у тебя какие-то дела там остались, попроси об услуге товарища. Он, в отличие от тебя, примерный семьянин: не станет личное с служебным мешать. Выздоравливай пока, сил набирайся, а потом видно будет.

Вручая Дугову пакет с собранными наспех продуктами, Углов назвал адрес Лиды и ее детей. Но, вернувшись в Москву, Дугов сообщил, что в указанной квартире никто не живет. Дверь в нее взломана и распахнута настежь. Увидев огорченное лицо товарища, Дугов поспешил успокоить:

– Возможно, их эвакуировали и они живы.

Хотя по его лицу было видно, что он и сам не верит в свое предположение. Вскоре Углова послали освещать наступление на Харьков. Его там тяжело ранило. Он провалялся в госпитале почти полгода. После выписки Углов вместе с войсками шел по Германии. В самом конце войны был контужен разрывом снаряда и вновь попал в госпиталь. Там влюбился во врачиху-хирурга из Воронежа. Они поженились и вместе вернулись в Москву. Скоро у них родилась дочь, а через год и сын.

За все фронтовые и послевоенные годы Углов очень редко вспоминал Лидию и ее детей, волею судьбы встретившихся на его жизненном пути. Но в 1954 году случай вновь всколыхнул его воспоминания о пребывании в блокадном зимнем Ленинграде. В тот день он заехал в гастроном на Смоленской площади. На выходе его внезапно окликнул лысоватый мужчина в очках и с бородой. В первый момент Углов не узнал этого человека. Привиделось что-то из конца войны, и он спросил.

– 1-й Белорусский?

– Нет, Углов, вспомни, как спирт в октябре 1941 года сквозь леденцы цедили. Я Корин, адвокат из Москвы.

– Не может быть, тебя же убили. Я сам видел.

– А вот и нет. Грудь только пробило. Важных органов не задело. В ту же ночь ребята-артиллеристы к своим выходили. Наткнулись на меня, а я еще дышу. Ну, и дотащили на себе до лазарета. В общем, жив остался. Потом в смерше служил и в военном трибунале. Такого уж риска, как в пехоте, не было. А ты как?

– Я военным корреспондентом всю войну прошел.

– Все понятно. Я рад, хоть ты жив остался. О пограничнике и шофере с ЗИСа ничего не слышал? Жаль, лихие были ребята. Да, еще хотел тебя спросить: ты банку с леденцами не брал?

– Нет, я как только подумал, что тебя убило, так ноги в руки – и бежать подальше.

Углову не хотелось сознаваться, что он вместо оказания помощи еще живому товарищу схватил конфеты и поспешил скрыться. А Корин с сожалением сделал запоздалое признание:

– А знаешь. Углов, я ведь тогда прятал в этой банке на дне, под леденцами, крупный бриллиант. Пропал, видно, навсегда драгоценный камушек. Ладно, наплевать, главное, что мы остались живы. Пойдем, тут в соседнем переулке пивная не плохая имеется. Возьмем граммов по двести и отметим наше чудесное спасение.

Обрадовавшись перемене рискованной темы, Углов охотно согласился, и бывшие однополчане, когда-то в страхе прятавшиеся в подмосковных перелесках, отправились отмечать свое чудесное спасение. Вернувшись, домой, Углов задумался о судьбе невольно переданного им бриллианта в руки блокадной семьи:

«Не ехать же мне в Ленинград искать Лидию с детьми и выяснять судьбу драгоценности, мне не принадлежащей». Прошло еще восемь лет, и в 1962 году Углову представилась, наконец, возможность съездить в Ленинград в командировку. В последний день служебной поездки он выкроил время и направился по запомнившемуся на всю жизнь адресу. Позвонив в дверь, едва смог унять бьющееся от волнения сердце:

«Вряд ли новые жильцы знают что-нибудь о семье, сгинувшей здесь в блокаду. Но почему не сделать попытку? Хотя мне и самому непонятно, зачем я это делаю. Я и сам не догадывался, что та далекая и мимолетная встреча так глубоко засела во мне, словно старый не удаленный осколок, непредсказуемо перемещающийся по телу фронтовика-ветерана».

Дверь распахнулась, и Углов удивлённо воззрился на живую и, главное, совсем не изменившуюся с тех давно минувших лет Лидию. Уже через мгновение Углов понял свою ошибку:

«Эта молодая женщина с ясными глазами не может быть Лидией. Чудес не бывает. Я принял за нее повзрослевшую Галину. До чего же они похожи, как сестры близнецы».

И тут в глазах Галины недоумение сменилось узнаванием:

– Это вы? Живы? А мы вас так и не дождались.

– Я был ранен, не смог прилететь. А месяца через два товарищ мой после командировки сюда в город, сказал, что квартира пуста и вас нет.

– Значит, все-таки пытались нам помочь? Не забыли. Мама так и говорила: не мог он нас оставить, случилась с ним беда. Да вы проходите в комнату.

– А с вами-то что произошло? Эвакуация?

– Через месяц все оставленные вами продукты подошли к концу. Остались лишь леденцы. Мама ими заваривала кипяток: по два леденца на кастрюльку. А потом наткнулась на драгоценный камень.

– Я о нем ничего не знал: леденцы взял у убитого товарища.

– А мама подумала, что просто в спешке забыли вынуть. Она тогда расценила находку как очередной подарок судьбы: драгоценность можно было обменять на продукты. Мы с мамой вдвоем поехали на черный рынок, где воры и спекулянты выменивали камушки, украшения, картины на еду. Не удивляйтесь: в городе было немало высокопоставленных людей, не пожирающих до конца своих богатых пайков.

Довольно быстро нашлась покупательница, толстая баба с золотыми зубами. Она, увидев бриллиант, сразу отдала нам все, что у нее было с собой: тушенку, конфеты, крупу, галеты. Обрадованные, мы бросились домой, И лишь возле своего дома я заметила крадущуюся следом спекулянтку. Она наверняка подумала, что у нас в доме еще имеются ценности. Мы с мамой поняли, что, выследив нас, она через час придёт с сообщниками и те убьют нас. Наскоро собравшись, мы всей семьей покинули квартиру через черный ход и перебрались к маминой сестре на Охту. Так и уцелели. Соседи потом рассказывали, как эта баба и два мужика дверь в нашу квартиру взломами.

– Ну а потом что было?

– Да ничего особенного. Братишка погиб при эвакуации, провалившись вместе с грузовиком под лед Ладоги. Мы с мамой дождались снятия блокады. Потом неожиданно вернулся отец. Он остался жив и по госпиталям без памяти, контуженный, мотался. Только отец прожил с нами всего два года, так и не оправившись от ран. Потом в 1952 году скончалась мама: сердце у нее после блокады было слабое. Я к этому времени уже на заводе работала. Потом замуж вышла. Только вот не повезло: пьет у меня мужик много. Хорошо, еще детьми не обзавелись. В общем, живу как все.

Женщина горько вздохнула. И Углову внезапно стало стыдно, словно он лично был виноват, что из когда-то спасенных им людей осталась жить только вот эта еще не старая женщина, жизнь которой, в общем, не удалась. Не зная, о чем дальше говорить, женщина предложила:

– Может быть, чаю хотите?

– Нет, спасибо. Я сегодня уезжаю. Еще надо собраться перед дорогой.

Суетливо засобиравшись, Углов направился к двери. И Галина сказала ему вслед:

– Спасибо вам за все. А главное, что нас не обманули и маму не забыли. Она вас часто вспоминала. Даже когда отец живой вернулся. Верила, что не могли вы ее забыть. Для нее это было очень важно.

И охваченная горьким воспоминанием женщина жалобно всхлипнула. Не зная, что сказать, Углов потоптался на пороге и, резко повернувшись, вышел на улицу. На душе было беспокойно, словно он совершил невольно предательство, вычеркнув из памяти худенькую полуголодную женщину, жаждущую спасти в голодном заснеженным городе своих детей и почувствовать себя хоть на одну ночь заслуживающей любви и мужской ласки.

Выйдя на улицу, Углов направился, как и двадцать лет назад, в сторону гостиницы. Ему казалось, что из окна смотрит ему вслед не превратившаяся во взрослую женщину Галина, а ее чудом воскресшая мать, с жизнью которой так тесно переплелись его собственная судьба и история переходившего из рук в руки бриллианта, с холодным равнодушием относящегося к своим постоянно меняющимся хозяевам.

ГЛАВА VI. «В бананово-лимонном Сингапуре»

Войдя в класс, Нина увидела крепкую широкоплечую рыжеволосую девчонку, рисующую на доске искривленную рожицу. Нина сказала как можно независимее:

– Я буду учиться в вашей школе. Где тут свободное место?

Девчонка пренебрежительно окинула взглядом стройную фигуру новенькой, и Нина сразу поняла, что успела в одно мгновение приобрести себе непримиримого врага. Пауза затянулась, и в разговор поспешила вмешаться школьница с двумя косичками, забавно торчащими в разные стороны:

– Садись со мной, здесь свободно.

Нина сделала шаг, и тут рыжая девчонка загородила ей дорогу:

– Обойди с другой стороны. Тут проход только для блатных.

Нина сразу приняла решение:

«Уступать нельзя. Надо сразу ставить ее на место. Девчонка крепкая, но она не знает, что я перворазрядница по гимнастике».

И Нина сильными руками, привыкшими к упражнениям на турнике, схватила противницу за плечи и резко отбросила в сторону, освобождая себе путь. Ошеломленная столь резким отпором, девчонка невольно погладила ушибленный о парту бок. Уже в следующий момент она сделала шаг вперед, чтобы продолжить схватку. Но тут в класс вошла учительница и строго прикрикнула:

– Копылова, опять ты воду мутишь, свое главенство показываешь. Помяни мое слово, плохо кончишь.

– А я еще и не начинала, Любовь Борисовна. Когда в дело вступлю, то сразу узнаете.

– Не стращай. Я пуганая. Когда в детской колонии воспитанникам преподавала, мне шпана финки из-под парты показывала. Так что ты другим угрозы посылай. Месяц назад умер наш вождь Иосиф Виссарионович Сталин. Мы все должны сплотиться, а не кидаться друг на друга, как голодные волчата. Иди, Копылова, на свое место. А ты, новенькая, расскажи нам о себе. Вкратце, конечно. Изучение истории еще никто не отменял.

На Нину смотрело двадцать пар любопытных девчоночьих глаз, и она сухо пояснила:

– Я Нина Лугина. Из Ленинграда сюда, в Москву, переехала. Определили учиться в вашу школу.

– Чем увлекаешься?

– Имею первый юношеский разряд по спортивной гимнастике, люблю музыку слушать.

– Комсомолка?

– Не успела.

Любовь Борисовна успокаивающе кивнула:

– Ничего, покажешь себя – и примем, если сочтём достойной. Сейчас, после смерти вождя, нам надо укреплять ряды комсомола. Еще вопросы к новенькой есть?

– По каким причинам переехала из Ленинграда?

– Мама вышла замуж, а он москвич, живет здесь, на Арбате.

Девчонки в классе возбужденно зашумели:

– А сколько лет маме?

– Тридцать восемь.

– Ого, в таком преклонном возрасте – и свадьбу играть не побоялась. Отчаянная она у тебя.

Любовь Борисовна громко стукнула журналом о стол:

– А ну хватит гоготать без особой причины. Ну-ка, вспомним домашнее задание. Кто расскажет мне о причинах поражения восстания декабристов? А, сразу затихли! Придется самой вызывать к доске. Посмотрим по журналу, кто давно отмалчивается. Пусть голос свой подает при ответе, а не в бесполезном гвалте.

Учительница склонила голову над журналом, и Копылова, воспользовавшись моментом, резко повернулась и угрожающе прошипела:

– Ты, новенькая, после уроков не сбегай. Разговор продолжить надо.

– Если один на один, то я не возражаю.

– Договорились.

С этого момента Нинка плохо воспринимала происходящее на уроках. Ее ум занимала предстоящая схватка. Она выросла на Лиговке среди отчаянных ребят, оставшихся сиротами после войны. Дружила в основном с мальчишками, уважавшими отчаянную девчонку, не боявшуюся вскакивать на ходу на трамвайную подножку и прыгать с перил моста в воду. При уличных драках Нинка присутствовала, но сама никогда не участвовала. И предстоящая схватка ее волновала. Она не хотела огорчать болезненную мать разбитым лицом после первого же дня пребывания в новой школе. Но отступать было некуда.

«Если стычка по-честному, один на один, то спуску не дам. Васька-сосед обучил паре приемов. Да и сила в руках есть. А вот если гурьбой налетят, то портфелями задолбят. Придется потом по одной отлавливать для расправы. Возьму с собой чернильницу-непроливайку и первой нападавшей закатаю в лоб, а там видно будет».

Прозвеневший звонок прозвучал, словно гонг.

Нинка вышла из школы. У выхода из двора ее догнали пять девчонок во главе с Копыловой:

– Куда бежишь, новенькая? Ведь договорились поговорить.

– Вот уж не думала бежать. Да и от кого, от тебя, что ли?

– А хоть бы и от меня. Пойдем с нами на соседнюю улицу. Там есть удобный тихий дворик, чтобы никто не мешал нам выяснять отношения.

– Ладно, а как драться будем: до первой кровинки или до первой слезинки?

– Это у пацанов так дерутся. А мы будем биться до тех пор, пока ты у меня пощады не попросишь.

– Или ты у меня. Только пусть никто не вздумает вмешаться. Потом хуже будет.

Нинка с дерзким вызовом окинула взглядом взволнованные лица стоявших вокруг девчонок:

«Трое из них здорово напуганы. Сами не рады, что ввязались в опасную передрягу. Хотя по приказу Копыловой станут меня бить, если упаду. А вот приятельница Копыловой, высокая и худая, со злыми глазами, явно любит пустить в ход кулаки. Вот этой глисте первой и влеплю чернильницей по физиономии для острастки остальных, если полезут. Пока в себя приходить будут, с Копыловой схлестнусь. А там видно будет».

Нинка, стараясь выглядеть уверенно, направилась в сопровождении взволнованных предстоящей схваткой девчонок на соседнюю улицу. Идя рядом, Копылова безудержно болтала, осыпая противницу угрозами. Это, наоборот, успокоило Нинку:

«Она почувствовала силу в моих руках и боится предстоящей схватки. А потому нарушит правила, постарается организовать налет на меня оравой в пустынном месте. Надо ускорить события и провести схватку здесь, на улице, где, в крайнем случае, могут вмешаться прохожие».

В этот момент злобно ругающаяся Копылова грубо толкнула Нинку в спину, и та, воспользовавшись моментом, с размаху ударила портфелем обидчицу по голове. И тут же, юркнув между опешившими девчонками, прижалась спиной к забору. Достав из кармана передника чернильницу, грозно вопросила:

– Ну, кто из вас первый хочет залиться кровью?

Взъяренная отпором Копылова сделала шаг вперед:

– Ах ты гнида тифозная! Сейчас получишь у меня облом.

Нинка подняла руку с чернильницей над головой, приготовившись бросить ее в лицо сопернице. Копылова в нерешительности замерла на мгновение. И тут сбоку раздался насмешливый голос:

– Что за шум, а драки нет? Вы чего это, девчонки, пятеро на одну? На тебя, Тамарка, это не похоже.

К месту предстоящей схватки неторопливо направился высокий крепкий парень в кепке, длинном плаще, из-под которого видна была тельняшка. Увидев его, Копылова охотно воспользовалась передышкой:

– А тебе, Боцман, какое собачье дело до нашей кошачьей жизни?

– Ну, ты, Рыжуха, прикуси язык. В нашем районе смуту затеяла. К тому же девчонка эта из моего двора. А я своих в обиду не даю. Так что бери своих кошелок и вали отсюда. И запомни: девчонка эта под моей защитой. Если что не так пойдет, с тебя спрошу.

– Ладно, Боцман, не шуми зазря. Я же не знала, что ты за нее марку держишь.

Тамарка с явным облегчением отказалась от схватки и вместе с другими девчонками направилась в сторону. Отойдя немного, повернулась и, стараясь оставить последнее слово за собой, как можно небрежнее процедила:

– Повезло тебе сегодня, новенькая.

Нинка ничего не ответила, а когда гурьба девчонок удалилась, повернулась к своему спасителю:

– Наврал про соседство по дому?

– Нет, я видел, как вы въезжали в наш дом на третий этаж дней десять назад. Я знаю, теперь у тебя отчим – профессор. А мать твоя – бухгалтер.

– Надо же, ты все знаешь о своих соседях?

– Немудрено. Моя мать – дворничиха. Ежедневно приносит со двора сплетни.

– Но обо мне ты все сказал верно. А откуда эту рыжую Тамарку знаешь?

– А кто ее здесь не знает? Девчонка отчаянная, да мозгов маловато. С ней вечно в дерьмо попадаешь. Где она, там и драка. Обязательно пацанов стравит между собой. Да и мой брат Пашка с ее отцом Бараном подельники. За гоп-стоп вместе в лагере срок мотают.

– Ого, а я думала, тебя уважают самого, а за тебя, оказывается, страх перед братом работает.

– Ну, это ты загнула. Я и сам кое-что стою.

– А чем занимаешься?

– Учусь в соседней школе в седьмом классе. Последний год мыкаюсь. Поеду летом в мореходку поступать.

– Потому тебя и Боцманом кличут?

– Не только. Зовут меня Борисом. А тебя?

– Нинка я, Лугина. Остальное уже знаешь.

– У вас в Ленинграде пацаны голубей гоняют?

– У нас на Лиговке даже парня завалили за то, что двух почтарей у своих же украл и загнал спекулянтам.

– За это стоит. А ты свистеть умеешь?

Нинка поставила на асфальт портфель и, засунув по два пальца каждой руки в рот, оглушительно свистнула. Боцман одобрительно кивнул:

– Ты своя девчонка. Айда, со мной на чердак, покажу свое хозяйство.

И Нинка, не колеблясь, подхватила с тротуара портфель:

– Пойдем.

Шагая по узкому переулку, она с удовольствием щурилась от щедрого весеннего солнца. Рядом с ней шел симпатичный сильный парень, защитивший ее в страшную минуту от расправы. Что еще нужно пятнадцатилетней девчонке в незнакомом и пока враждебном городе? Войдя во двор своего дома, Боцман уверенно повел ее мимо зловонной помойки к черному ходу. Легко отодрал едва державшиеся для видимости на гвоздях доски, и они направились по грязной лестнице в таинственной полутьме на последний этаж. Дверь на чердак еле держалась на ржавых петлях. Не оглядываясь, Боцман быстро пересек посыпанный песком пол чердака и, подойдя к оконному проему, проворно вылез на крышу. Нинка, не задумываясь о последствиях, поднялась следом. Под их ногами железная кровля прогибалась и отзывалась натужными вздохами, пружинисто выправляясь после каждого шага.

Боцман направился к краю крыши, и тут Нинка заметила длинную доску, перекинутую на перила каменного балкона другого, более высокого дома с вылепленными на стенах барельефами людей и животных. Боцман уверенно, словно по ровной земле, прошел над бездной пятиэтажной высоты и спрыгнул на балкон. Нинка поняла:

«Устроил проверку мальчик. Он не знает, что я тысячу раз проходила по бревну на тренировках и соревнованиях. Надо только не смотреть вниз на опасно манящую бездну и убедить себя, что под ногами привычное гимнастическое бревно».

Нинка легко преодолела путь по устрашающе пружинистой доске и спрыгнула вслед за спутником.

Боцман повернулся к девушке:

– Молодчина, я сразу в тебя поверил, когда увидел, как ты держишься против Рыжухи с кодлой.

– Ничего особенного. У меня разряд по гимнастике.

– Ну не скажи! Когда под тобою метров десять глубины, надо характер иметь.

– Ладно, давай веди дальше. Еще много таких проверок?

– Еще одна: познакомиться с нашими пацанами и завоевать их доверие. Я за тебя поручусь. Ну а дальше все зависит от тебя. Не приглянешься – извини-подвинься, распрощаемся.

– Я не подведу.

– Знаю, потому и взял с собой. Надо подняться на девятый этаж, а там и на чердак. Напрямую туда не попадешь: одно начальство живет, и в подъезде внизу охранник в штатском дежурит. Мои ребята уже на месте. Пошли.

Чердак старинного дома был закрыт на навесной замок. Но Боцман уверенно вынул дужку и открыл дверь:

– Одна видимость. Наши парни об этом знают. Теперь и ты будешь в курсе дела.

Идя вслед за Боцманом, Нина услышала голоса. Возле оборудованной у чердачного окна голубятни она увидела пятерых незнакомых подростков. Они замолчали, заметив незнакомку, приведенную Боцманом.

Тот сразу снял лишние вопросы:

– Это Нинка Лугина. В наш дом переехала из Ленинграда.

– А как сюда попала?

– Как и вы – через доску.

– Значит, своя в доску девка.

– Ты, Сверчок, попридержи язык, а то Нинка его быстро укоротит. Она перед Тамаркой Рыжухой сегодня не спасовала.

– А я что? Ничего особенного и не сказал.

– Вот и помолчи! Я за нее, пацаны, отвечаю.

– Да ты ее только узнал.

– Мне хватило. Вот тебя с детства знаю, а ручаться не стану.

– Ладно, Боцман, я же не против неё.

– Еще бы, да за нее и питерские пацаны слово сказать могут. Как их, Нинка, кличут?

– Лиговские.

– Вот видите! Все, кончайте лишний разговор. Еще раз повторяю, я головой за нее отвечаю. И ее никому не трогать. Всем ясно?

– Да ладно, Боцман. Это твое дело. Пусть ходит с нами.

И Нинка, почувствовав переломный момент в настроении компании, решила поддержать Боцмана:

– А теперь представь мне своих отчаянных друзей.

– Зря смешки строишь. Вот Сверчок, не смотри, что мал ростом, он ловкий карманник щипач: марку второго номера троллейбуса по Арбату гоняет. А вот это Угол. Он на Киевском вокзале у зазевавшихся фраеров чемоданы из-под носа выносит. Вот тот, Шкелет, через любую форточку проскочить может. Вон на корточках Мустафа отдыхает. Он любой замок вскрыть может. Это Мустафа чердак в нашем доме отомкнул и создал видимость, что все в порядке. И обрати особое внимание на Зяму. Не смотри, что сын училки и одет прилично. Он у нас умач. Без его придумок давно могли загреметь в уголовку. Да и в драку первый всегда кидается, чтобы показать свою смелость. Правда, и получает по сопатке больше всех. Ты не думай, что нос у него крючком по наследству от нации достался. Это ему в драке перебили.

– Ты обо всех рассказал, а сам чем промышляешь?

– А я живу по принципу: люблю блатную жизнь, но воровать боюсь.

В разговор поспешил вмешаться Зяма:

– Не слушай его, Нинка. Он у нас ударная сила: боксерразрядник. В «Трудовых резервах» по Москве среди юношей в призерах ходит.

Боцман решительно махнул рукой:

– Все, пацаны, замолкли. И так сказали достаточно. Сейчас надо почтарей погонять.

Боцман открыл клетку и вылез на край крыши. Доставая и подкидывая вверх птиц, заставил их взмывать вверх. Размахивая шестом с привязанной к концу тряпкой, кивнул Нинке:

– Свистни от души.

Нинка с удовольствием продемонстрировала свое искусство. И по восхищенным взглядам всей компании поняла, что ее авторитет стал намного выше, чем упоминание о неведомой пацанам легендарной Лиговке. Заставив голубей вернуться в клетку, Боцман кивнул друзьям:

– Теперь можно и расслабиться. И тут же на опрокинутом вверх дном ящике появились бутылка портвейна и пакетик со скромными конфетами-подушечками. Пили все по очереди из одного грязного граненого стакана, передавая посуду по кругу.

Боцман пить отказался:

– Я режимлю, и Нинке не наливайте. Она тоже спортсменка-разрядница по гимнастике. Вам же больше достанется.

Было видно, что ребятам не очень нравится выпивать, но они с бравадой держали фасон. В бутылке еще оставалось вино, когда Шкелет достал из угла чердака завернутую в тряпку гитару. При явном одобрении окружающих Шкелет под однообразный простенький аккомпанемент затянул старую блатную песню с однообразным припевом: «Парень в кепке и зуб золотой». И окончившая шесть классов музыкальной школы Нинка, страдая от фальшивых нот, не выдержала. Как только Шкелет закончил петь про расстрелянного сотрудницей Губчека осужденного парня в кепке, она протянула руку:

– Дай-ка сюда. Я что-нибудь сыграю. Ну что вам исполнить? Хотите «Гоп со смыком», а если желаете, то «Мурку».

Боцман покачал головой:

– Надоел блатняк. А можешь такое сбацать, что мы не знаем?

– Могу. Только не знаю, понравится вам или нет. Эту мелодию я с пластинки выучила. Только слова не все разобрала. Ладно, слушайте.

Взяв первые аккорды, Нинка на высокой ноте протяжно запела: «В бананово-лимонном Сингапуре…»

Ребята зачарованно слушали о далекой, кажущейся им сказочной стране, где люди живут среди редких фруктовых плодов, дивно щекочущих ноздри людей душистым ароматом. И слушавшие ее пацаны на мгновение унеслись в воображении с пыльного полутемного московского чердака в невиданную ими дальнюю страну, где даже под грустную мелодию люди живут светло и вольготно. Едва мелодия закончилась, Нинка, угадав желание мальчишек, запела «Мадам, уже падают листья». И вновь слушатели погрузились в волшебный мир объяснения в любви на берегу океана. Парням стало жаль мужика, страдающего от несчастной любви. Хотя и было непонятно, почему ему так и не удалось склеить эту капризную мадам. А Угол басовито попросил:

– А что-нибудь веселенькое знаешь?

Нинка пожала плечами и в быстром вызывающем темпе исполнила песенку про маленькую балерину, которая хотя и утверждала, что всегда нема, но словами сыпала без остановки. Правда, подкачал последний куплет о мокрой от слез подушке. И опять было непонятно, что этой маленькой балерине не хватает, что она рыдает по ночам. Решив, что девка просто с жиру бесится, пацаны в целом одобрили музыкальное мастерство появившейся в их компании девчонки. И Нинка, поняв, что окончательно завоевала авторитет и принята в компанию, с удовлетворением отложила гитару в сторону: