Текст книги "Воровская яма (сборник)"

Когда Полетаев начал рассказывать о воспалении легких, Ольга пришла в восторг. Ей показалось, что клиент, кажется, созрел.

– А кто эти евражки? – не останавливалась она.

– Обычные суслики, – увлекаясь, стал отвечать Полетаев.

– А разве суслики съедобны?

– Когда жрать захочешь, съедобны и суслики.

– А какие они?

– С маленького котенка, – Полетаев показал руками.

– И в этих малюсеньких стреляли?

– Нет, мы их ловили сгущенкой. Они любят сгущенку. Мы оставляли открытой банку сгущенки, ставили ее в ловушку, и туда иногда попадалось до трех евражек. Что вы еще хотите узнать?

– А вы не догадываетесь? – с очаровательной улыбкой спросила Ольга.

– По-видимому, обо мне. Вы все время что-то выведываете.

– Я спросила о том, что вы читали. Вы сказали, что Леонида Леонова, но не ответили, как вам эта книга, понравилась?

– Я ее не дочитал. Но со многим согласен. Леонов – честный писатель. У него зло перевешивает добро. Он делает правильный вывод: эту жизнь надо заменить другой. Но выбирает неверный способ.

– Какой?

– Фантастический. Посылает на землю какого-то ангела в облике человека, который попадает к Сталину. Тот требует от него помощи в борьбе за всеобщее равенство. Но ангел оказывается не дурак, отказывает генералиссимусу и покидает Землю. Здесь Леонов ошибся. Не Землю надо покидать, а нашу Эрэфию.

– Так уж вам надоела наша Эрэфия? – спросила Ольга.

– По мне, так чем быстрее раздолбают эту проклятую страну американцы и на примере Японии и послевоенной ФРГ сделают нормальное государство, способное дать миру газ, нефть, дерево, воду, а взамен получить дороги, технологии, качественную медицину и авиасвязь, тем быстрее этот народ забудет этих фарисеев, возомнивших, что они способны поднять эту страну. Они ее не поднимают, а наоборот, загоняют Россию в тупик истории, где выход один – ее возненавидеть и бежать из нее без оглядки.

– Откуда у вас такая ненависть?

– С детства! Отец иногда заскакивал к нам с мамой! Я хотел пойти по его стопам, стать филологом, журналистом… А он как саданет по этой мечте! Подпустит мальчишке что-нибудь такое: «Россия – свинство! Друг мой, если бы ты знал, как, как я ненавижу Россию… то есть не Россию, а все эти пороки… а пожалуй что и Россию, все это свинство!» В конце концов отец уехал в Израиль и там вскоре умер. Он был корреспондентом «Комсомолки». Приехал в дагестанские горы по заданию редакции и там познакомился с мамой. Случайно! Я случайный человек – без любви брошенный в поток. Поэтому любить я могу только деньги. Да и то не все! Наши – ненавижу! Сто шкур за них дерут, к восемнадцати собрал на «москвич» – сгорели до копейки. Сколько девальваций было, и никто даже не извинился: ни Павлов, ни этот чирей Гайдар.

– И куда бежать собираетесь, в Америку? А если она тоже упадет? – резко спросила Ольга.

– Америка не станет Римской империей. Сегодня решают, как жить, не римские легионы, а техника, ракеты. Это не переломить ни мужеством, ни героической историей. Каждой стране когда-то приходит конец ее величия. Сейчас наша очередь, и к этому надо отнестись трезво и постараться умирать долго. А для этого, как сказал один крупный экономист, Россия должна платить за финансовую стабильность США.

– А зачем ваши кавказские горцы устраивают теракты в США, калечат ни в чем не повинных спортсменов на улицах? Это, что – плата Америки за российское благополучие, что ли?

– Это дураки, не сумевшие понять, что им нужно!

– А то, что вы держите меня со связанными руками и при этом хотите договориться о своем бизнесе, это что – хваленое кавказское преклонение перед женщиной?

– Я не успел вам развязать руки, потому что вы сразу стали задавать кучу вопросов, не относящихся к делу.

Полетаев подошел к Ольге, развязал ей за спиной руки и сел на свое место, положив веревку на колени. Ольга встала, сделал несколько шагов, чтобы размяться, расправить плечи, и мимоходом взглянула в окно. Вид за окном внезапно породил в ней какое-то воспоминание. Но это тотчас же улетучилось под сразу возникшим подозрительным, тяжелым взглядом Полетаева.

– Значит, дураки не поняли, что им надо, а остальные, кто уехал, поняли и стали счастливыми?

– Остальные, наоборот, имеют шанс, – уверенно сказал Полетаев. Ольга вспомнила мать, которая в последних письмах откровенно писала, что все идет не так, как она надеялась, что есть неумолимое препятствие вот какого рода: русские, как бы к ним хорошо ни относились, все-таки остаются и ведут себя как люди второго сорта, такими и останутся.

– Вы говорите, что у каждого есть шанс? Какой же? Стать вторым сортом в чужой стране и знать, что это единственная радость, с которой тебе придется смириться? Ура, ты гражданин ларьковой цивилизации. Боже мой – какое счастье! Ну, даже если тебе повезло и ты набьешь ларек золотом, где же тогда «блестинки в глазах»? Разве может там родиться самое сокровенное что это твоя страна, здесь ты вырос, прошел веру и безверие и все-таки не удрал от трудностей и, несмотря ни на что, состоялся. А если таких больше и если они большинство – может быть, тогда и умирать не надо, а надо построить другую страну, в которой не придется обслуживать Америку? А вдруг в головах у всех родится такая логика божественной целесообразности, что каждый решит, что знаменитое выражение «И жить торопится, и чувствовать спешит» вполне родственно и близко нашим замыслам?

Полетаев, кажется, впервые в жизни смотрел так завороженно на женщину, которую еще недавно мечтал подмять под себя и покорить. Сейчас она вызывала у него какое-то невольное уважение и даже полузабытое чувство влюбленности. Это не ушло от острого взгляда Ольги, и она с еще большей энергией и воодушевлением продолжила:

– Вот вы меня поймали и держите здесь, неведомо где.

Ольга опять встала, взглянула в окно и вдруг поняла, что за окном какое-то знакомое ей место. Она тотчас вспомнила картину отца «Водопой» и догадалась по водонапорной башне, что она находится в километре от своего дома. Она незамедлительно села на место, чтобы себя не выдать, и, гневно уставившись на Полетаева, спросила:

– Почему вы до сих пор не скажете, для чего вам нужна наша земля?

Или, по-вашему, чем глупее, тем яснее? Запомните: глупость коротка и нехитра, а ум виляет и прячется. У вас ведь есть какая-то цель, которой вы хотите кого-то увлечь и использовать. Так почему же вы не хотите этим замыслом заинтересовать нас и сделать своими союзниками?

Она вдохнула воздух и, собрав в кулак волю, сказала самое главное:

– Если вы сейчас мне скажете правду, то я клянусь, что буду вам помогать и стану самым преданным вашим соратником.

– Мы нашли на территории ваших участков богатейший минеральный источник. У нас есть замысел создать здесь фирму, которая смогла бы конкурировать не только на российском, но и на европейском уровне. Нам нужно ваше согласие.

– В любой форме? – перебила она, чтобы собраться с мыслями.

– В любой, даже в форме сотрудничества. Вы можете войти в пайщики, в состав директоров. Вы, Ольга, можете стать даже директором-исполнителем.

– А генеральным директором будете вы?

– Да, это моя находка, и я имею право на преимущество.

– Как вы решите вопрос с Валерием Гольцовым?

– Он войдет в совет директоров и будет иметь большую долю от прибылей.

– Что я должна сделать? – с некоторой долей кокетства спросила она. – Вы должны убедить ваших людей, чтобы они согласились уступить эти участки нашей общей фирме, вернее ООД.

– Как это сделать?

– Для начала позвонить и решительно потребовать, чтобы они согласились продать свои участки. Срок на размышление – сутки. Иначе…

– Иначе вы нас изнасилуете, а затем закопаете?

– Ну зачем так шутить?! Такие крайности для нас неприемлемы.

– Хорошо, дайте телефон, я поговорю с отцом.

Полетаев не верил своим ушам, но все-таки на всякий случай спросил:

– Вы обещаете, что скажете то, о чем мы с вами только что договорились?

– Да.

– Сколько вам надо времени для разговора? Дело в том, что телефон могут засечь, – в который уже раз соврал Полетаев и протянул ей мобильный, записанный на чужое имя.

– Мне нужна минута, не больше.

Он передал ей телефон и засек время. Она набрала мобильный отца и очень коротко изложила предложение Полетаева о совместной работе и возможных осложнениях в случае их отказа. Только в середине разговора на вопрос отца, как она себя чувствует, она сказала лишь два слова о том, что прошедшей ночью плохо спала и что ей снились его картины, особенно «Водопой». К счастью, Полетаев ничего не заметил и с благодарностью пригласил ее в другую комнату, где пахло чем-то жареным. Это был дагестанский завтрак из жареного репчатого лука, яиц, помидоров и тертого сыра.

* * *

В это роковое утро Ольгу хватились поздно. Вначале ей звонил Валерий, хотел, как договаривались, вместе пойти купаться. Но мобильный Ольги был недоступен. Потом позвонил ей отец, ответа также не последовало, и Дрожжин решил, что дочка еще спит. И только когда Дрожжин с Татьяной решили пойти к нему, чтобы позавтракать вместе с Ольгой, оказалось, что дверь заперта, на зов никто не отвечает и в комнате никого нет.

«Возможно, она осталась у Валерия?» – подумал Дрожжин и поделился этим предположением с Татьяной.

– Конечно, – радуясь догадливости друга-художника, согласилась она. – Виктор, не надо их дергать, пусть поспят после вчерашних встрясок.

Татьяна принялась готовить завтрак и по привычке негромко пробовала голос, который с утра не хотел слушаться. Когда у нее все было готово, она предложила пригласить молодых на завтрак. Дрожжин охотно позвонил Валерию (теперь он его телефон знал), и когда тот объявил, что ищет Ольгу по телефону уже с утра, стало ясно, что раз здесь постель не разобрана, а ночью ее не было у соседа – значит, она куда-то внезапно исчезла или…

Вот это «или» возникло как черное облако на горизонте. Только сейчас они стали понимать, что могло случиться нечто непредвиденное и ужасное.

– Не может она так без объяснений куда-то уйти или уехать, – зло заявил Дрожжин, пока еще не допуская мысли о чем-то совсем ужасном. Он довольно нелепо походил вокруг дома, словно дочка могла где-то спрятаться, как это она не раз делала девчонкой во время посещений бабушки и дедушки. Но ничего не изменилось: крутая белая машина стояла на месте, стиранные ею вещи висели на веревке между двух березок, купальный костюм и вовсе сушился на перекладине у высохшего колодца.

– Может быть, она пошла по грибы? – неожиданно и с воодушевлением воскликнула Татьяна.

И тут Дрожжин почувствовал, как быстро Таня искренне начинает принимать участие в его с Ольгой жизни, и, обняв ее, с чувством благодарности сказал:

– Танечка, это, к сожалению, абсолютно исключено, она в них ничего не понимает и практически не ест с детства, с того случая, когда отравилась солеными волнушками и чуть не потеряла зрение. Ты не заметила, что она и сейчас не носит очки?

– Я все заметила, мой хороший, у нее блестят линзы.

Прошло около получаса в ожидании, что произойдет чудо и Ольга явится, объяснив все каким-то простым, но существенным, важным предлогом. Но ее все не было, и теперь у всех постепенно начало рождаться какое-то дурное предчувствие. У Валерия разболелась голова, хотя никаких похмельных синдромов у него никогда не было. Он обошел прилегающие к дороге овраги, повсюду складывая рупором руки, громко звал

Ольгу, но все было напрасно. На том пятачке, где ночью разворачивалась машина, оставив заметный след, Валерий остановился и даже представил себе такую возможность, что Ольгу могли насильно увезти, но почему-то упорно не верил, что Полетаев способен и на такое преступление.

Когда все версии были озвучены и всякое время ожидания истекло, Дрожжин решил звонить в полицию. Но не главе РУВД Игнатову, а тому самому капитану Казанцу, у которого он был по делу Горина. Он нашел оставленный капитаном номер телефона и позвонил. Тот внимательно выслушал, задал несколько наводящих вопросов о причине ее приезда и спросил о возможном времени исчезновения гражданки Ольги Дрожжиной. Когда на все вопросы капитана были получены ответы, Казанец в свою очередь посоветовал Дрожжину обязательно позвонить в секретариат начальника РУВД Игнатова и доложить о том, что случилось. На вопрос Дрожжина, следует ли ему говорить о том, что он уже звонил по этому вопросу капитану Казанцу, тот дал понять, что под предлогом нарушения субординации этого лучше не делать. В конце разговора капитан добавил:

– Виктор Алексеевич, я буду искать вашу дочь по своим каналам, другие пусть действуют по своим. О результатах буду сообщать. И, пожалуйста, не волнуйтесь так, мы ее обязательно найдем, обещаю вам.

Он еще раз посоветовал звонить Игнатову и дал номер телефона, по которому можно было дозвониться напрямую.

– Скажите, что номер вам дал покойный Горин, когда у вас произошла кража.

Дрожжин передал содержание разговора с капитаном Казанцем находящимся рядом Татьяне и Валерию. Первой откликнулась на это Татьяна.

– Про нашу полицию правильно говорят: «Денег нету – и дела нету».

А эти не только не доверяют друг другу, но еще и подсиживают. Так что, Виктор, ждать от них результата бессмысленно. Это – воровское племя. Без кучи денег или приказа свыше они ничего делать не будут. Вспомните, в каждом полицейском фильме одни неудачники или калифы на час.

Она сжала кулаки, и словно боксерскими перчатками, постучала ими друг о друга.

И вдруг неожиданно предположила, глядя на обоих расстроенных мужчин:

– А может, она на какой-нибудь попутке поехала в Ледовск?

– Она бы обязательно позвонила, я не сомневаюсь даже, – парировал Валерий. – Нет, ее могли взять только в заложницы. Это самый верный способ оказания давления на нас.

– Если будет стоять вопрос ребром – продать дачу или навсегда потерять Ольгу, как вы поступите, Валерий? – с волнением спросил посеревший от растерянности Дрожжин.

– Виктор Алексеевич, о чем вы спрашиваете? Если всем будет предложена альтернатива, то я немедленно продам им и дом, и участок. Но мне думается, что мы будем иметь несколько вариантов, если это связано с нефритом.

– У вас есть эти варианты? – спросил Дрожжин.

– Есть! И не один! Думаю, что, если вместе подумаем, их будет больше. – Но почему вы решили, – зло заговорила Татьяна, – что это связано непременно с этим проклятым нефритом? А если это что-нибудь другое?

– К примеру? – спросил Дрожжин.

– К примеру, проезжала машина, и вдруг кто-то увидел стоящую на дороге очень красивую женщину. А Олечку можно рассмотреть даже ночью. Мужчины решили ее… взять, – с трудом нашла подходящее слово Татьяна и продолжила, – остановили машину, разговорились, уточняя какой-нибудь адрес, а потом насильно увезли с собой. У нас в течение года около сорока тысяч человек исчезают с концами.

– Час от часу не легче от твоих фантазий, Таня, – перебил Дрожжин, – нет, кроме нефрита, я не вижу причин ее исчезновения. Таня, у нас сутки на размышление, если мы не найдем другого выхода и если вопрос будет стоять так – жизнь Ольги или твой участок, что ты ответишь?

– Витя, ты совсем сошел с ума! – Она всплеснула руками, потом обхватила ими плечи и уставилась на Дрожжина с невероятным удивлением. – Разве ты не понял, что мы одно целое? Для того чтобы это понять, не всегда обязательно друг друга знать целые годы. Бывает так, что все загорается сразу и навсегда. Валерий тебе уже сказал свое мнение, а во мне ты можешь вообще не сомневаться. Ты вчера вечером намекал: а что, если нам попробовать жить вместе? Я сейчас при Валерии отвечу, пусть он будет свидетелем: я согласна! Причем при любых условиях, но вместе!

На Дрожжина ее слова произвели такое сильное впечатление, что он, не стесняясь Валерия, обнял Татьяну, а она как-то истово и крепко прижалась к нему.

– Витя, ты весь дрожишь.

Она повернула его лицо к себе и, глядя ему в глаза, стала быстро повторять:

– Найдем мы Ольгу, вот увидишь, обязательно найдем. Она мне будет как дочка, как подруга… Успокойся. Звони Игнатову и требуй, требуй, чтобы Ольгу искали!

Она снова всплеснула руками и вдруг по-заговорщицки зашептала:

– Только ты держись! – наставляла она. – И многого от них не жди.

Это я по Мишиной смерти поняла, в этой воровской шайке все заодно, и для них нет ничего святого. Разговор с ними – пустые хлопоты, а деться некуда – другой помощи пока нет. Звони!

Дрожжин набрал переданный капитаном Казанцем номер и сразу попал на Игнатова. В последний момент перед разговором его как бритва полоснула одна горькая мысль: «Если этот подполковник знает о нефрите, то он Ольгу никогда не будет искать, пока мы не согласимся на их условия». Он прижал мобильный к уху, а Татьяна с Валерием сгрудились вокруг него так, словно этот звонок мог изменить их будущее и принести желанное спасение.

– Игнатов слушает, – раздался собранный и деловой голос начальника РУВД.

– Доброе утро, товарищ Игнатов. Это художник Виктор Алексеевич Дрожжин. У меня большая беда, поэтому звоню напрямую к вам по телефону, который оставил покойный Горин.

Дрожжин отговорил эту заказную, официальную тарабарщину и вдруг с навернувшимися на глаза слезами начал главное – что пропала дочь, Ольга Викторовна Дрожжина, пропала, скорее всего, вчера, поздним вечером, потому что не ночевала дома, и до сих пор от нее нет ни звонка, ни ее самой.

– Во-первых, не волнуйтесь так, товарищ Дрожжин, – деловым тоном стал отвечать Игнатов, – времени прошло немного, и ваша дочь может каждую минуту появиться. У нас было много случаев, когда мы начинали поиски, и тут же нам звонили, что все в порядке, человек нашелся, заснул где-нибудь на лавочке или заглянул на огонек без предупреждения к своей возлюбленной. Во-вторых, чтобы ускорить работу, скажите мне: у вас на даче есть компьютер, интернет?

– Есть! – выкрикнул Дрожжин, стараясь преодолеть нервное напряжение. Несмотря на наличие здравого смысла и знание подлинной цены своему собеседнику, Дрожжину сейчас казалось, что любая зацепка, а тем более наличие интернета – решающий момент в расследовании.

– И еще: вы должны послать нам фотографии вашей дочери, – уже приказным тоном продолжил Игнатов.

– Фотографии? Есть какие-то, – припомнил Дрожжин большой затрепанный альбом, где было куча старых беспорядочно собранных фотографий, которые смотрели раз в три-четыре года, когда появлялись гости, которых надо было чем-то занять. В этот момент Гольцов, уловивший вопрос Игнатова лучше, вспомнил, что у него есть в мобильном совсем свежие фотографии Ольги, сделанные около ее машины, сразу после купания.

Он приник к уху Дрожжина и шепотом сообщил:

– Есть фотографии, и есть интернет.

– Вот мне подсказывают, – оживился Дрожжин, – что есть хорошие фотографии и все, что вам требуется, товарищ Игнатов.

А в мобильном продолжал звучать наставительный голос полицейского:

– Гражданин Дрожжин, напишите заявление о случившемся, приложите фотографии, ваши телефоны, сообщите, есть ли у вашей дочери в этом районе друзья или знакомые, и все это вышлите по нашему адресу. Вот наш мейл, готовы писать?

– Да-да, сейчас я запишу ваш мейл, – Дрожжин растерянно оглянулся, ища ручку, но Гольцов перехватил у него мобильный и, подсев к столу, подвернувшимся фломастером записал почтовый адрес РУВД города Ледовска и сразу же отдал телефон хозяину. Дрожжин схватил телефон, но на той стороне уже никто не отвечал.

– Все! Как Пиноккио, отбарабанил и отключился. Хоть бы капельку сочувствия.

Дрожжин зло выругался и сплюнул.

– Витя, не нервничай, это только начало, надо запастись терпением.

Я уверена, что она объявится.

– Виктор Алексеевич, – заговорил Валерий, переписывая на отдельную бумажку адрес РУВД, – все это мы пошлем от меня. У меня первоклассный интернет и есть последняя фотография Ольги, сделанная в день ее приезда возле машины. Я это все сейчас пошлю. И хоть это, как сказала

Татьяна Георгиевна, только начало, но этого все равно мало. Надо сделать так, чтобы Игнатов взялся за эти поиски по-настоящему, ответственно. Если вы хотите действовать через этого ненадежного человека, то его надо волевым усилием поставить по стойке смирно, чтобы он боялся, что если не справится, то его уволят или хотя бы накажут.

Таня хмыкнула и странно рассмеялась.

– Валерий, от этой милицейской б…ди, прошу прощения, которая служит содержанкой у местной мафии, таких вытяжек вы не дождетесь. Нужно дать ему крупную взятку, чтобы он стал этим заниматься.

– Деньги не проблема, – ответил Валерий, – но Игнатов эти деньги может не взять. Я почему-то уверен, что он уже обо всем знает и без нашего звонка. Более того, и это самое опасное, он может повести все дело по другому, ложному следу.

– По какому, например? – нетерпеливо воскликнул Дрожжин и внимательно уставился на Гольцова.

– К примеру, дать нам неверный след: сообщить, что Ольгу Дрожжи-ну видели в городе N, положим, в Улан-Удэ, что напали на ее след и, мол, работают в поте лица. Все сразу уйдет в уланудэнский песок, и этим песком нас будут кормить, если, конечно, Олечка не появится в ближайшие часы. Поэтому должен быть запасной план. К чему я веду? Вы можете, Виктор Алексеевич, позвонить одному герою, который изображен на вашей картине?

– Какому герою?

Гольцов прошел в другую комнату и вынес оттуда портрет заместителя председателя правительства РФ Дмитрия Газина. Воцарилась минутная пауза, во время которой Дрожжин напряженно о чем-то думал. Но в следующую минуту он неожиданно оживился и заговорил быстро, с какой-то светлой надеждой:

– Да-да, где-то у меня был его телефон. Правда, этому номеру уже как лет семь. Мы тогда книгу ему оформляли, а потом он уехал за границу.

– Мне нужно только ваше согласие, Виктор Алексеевич, все остальное, в том числе и телефон, я выкопаю в интернете. Кстати, предлагаю перебраться в мой дом. У меня есть несколько компьютеров и хорошая связь по интернету.

Предложение было с удовольствием принято, и они всей компанией быстро перешли в дом Гольцова.

Когда Татьяна и Дрожжин увидели комнату связи, которой еще так недавно восхищалась Ольга, у гостей возникло спокойствие и уверенность, что отсюда они смогут связаться даже с космонавтами.

– Сейчас я займусь отправкой документов Игнатову, – сообщил Валерий, примеряя на себя роль лидера, – но прежде хочу спросить вас, Виктор Алексеевич: вы уверены в Газине?

– В каком смысле?

– Он сможет надавить на Игнатова?

– Для этого еще надо дозвониться к нему, – ответил Дрожжин.

– А если дозвонитесь?

– Не знаю… Думаю, что на него можно будет рассчитывать, мы десять лет назад тесно общались, даже вместе выпивали после сеансов. Правда, в отличие от меня, пьет он мало.

– Тогда мы сейчас найдем его служебный телефон, и вы с ним немедленно поговорите. Но перед этим последнее страховочное, дерзкое, но вполне осуществимое предложение.

Гольцов от волнения заходил по комнате взад-вперед. Огонь в глазах и манера сосредотачиваться делали его сейчас похожим на молодого ученого и со всей очевидностью выдавали в нем первоклассного математика. Видно было, что он размышляет перед тем, как подступить к своему стратегическому предложению.

– Дорогие друзья, – начал он торжественно, – мы все равно так или иначе будем неизбежно решать вопрос о нефрите. Это наше общее достояние, и важно не только не отдать его в руки бандитов, чтобы все, как сказала Татьяна Георгиевна, не исчезло в воровской яме, но и сделать так, чтобы это богатство как можно лучше было защищено. У меня родился один план. Он, пожалуй, может помочь нам со всех сторон. Надо воспользоваться друзьями за границей.

– Неужели вы хотите обратиться в ООН? – спросила Татьяна и в первый раз рассмеялась.

– Нет, я хочу написать письмо китайским товарищам, – Гольцов указал в сторону окна, где за рекой Басурманкой была плантация теплиц китайских арендаторов. Издалека эти плотно стоящие друг к другу теплицы походили на широкую полноводную гавань. К этому единственному в округе живому и рентабельному производству с утра и до вечера приезжали сотни машин и забирали урожай, выращенный на российской земле и кормивший помидорами и огурцами практически всю округу. Из русских в этом районе никто выращиванием этих овощных культур в таких масштабах не занимался, но, прямо скажем, и не роптали, так как китайцы продавали свой товар по нашим ценам в рублях, чуть ли не даром. Правда, появились кое-какие наши предприимчивые «умельцы», которые покупали эти овощи у китайцев по одной цене, а продавали дороже, видимо, забыв старинную русскую пословицу: «Чем горбатее, тем вороватее».

Гольцов взял со стола какие-то бумаги и, бросив на них беглый взгляд, продолжал:

– Во-первых, в этом письме мы должны предложить нашим друзьям совместный проект по разработке нефрита. Я убежден, что они могут заинтересоваться созданием такой общей международной структуры, которая будет вместе с нами работать над этим предложением. Нефрит –

это любимое китайское «дитя». Для китайцев это не только драгоценный камень, но и традиционный национальный символ, а изделия из нефрита – часть их духовной культуры. Во-вторых, мы должны в этом письме на китайском языке изложить все наши проблемы, от вымогательства и давления, которое на нас оказывали, до исчезновения Ольги, и попросить их в этой остродраматической ситуации нам помочь. Убежден, что на волне нашей укрепляющейся дружбы с Китаем это может реально сработать.

Татьяна и Дрожжин, не без удивления выслушавшие этот стратегический план, хоть и по-разному оценили его, но молча пришли к единому выводу: пусть это даже и авантюра, но попробовать можно и даже должно. В этой ситуации все средства будут хороши.

– Почему вы молчите? Вы согласны? – тревожным голосом спросил Валерий.

– Мы-то согласны, согласны… Но как вы напишете это все на китайском языке? Вы что, и китайский знаете? – с чувством удивления и одновременно восторга спросила Богатова.

– Виктор Алексеевич говорил, что он знаком с неким китайцем, кажется, его зовут Чиа, который работает напротив, – у него отец крупный китайский чиновник. Верно?

– Да, у Чиа отец действительно крупный чиновник, но бывший.

На слове «бывший» Дрожжин сделал акцент, показавший Гольцову, что ему сейчас не до этих абстрактных планов, когда у него такое горе – и что вместо того чтобы предложить конкретные решения по поводу поиска дочери, приходится слушать от этого мальчишки всякую отвлеченную и не относящуюся к делу ахинею о нефритовом проекте. Однако он решил стерпеть и промолчать во имя единства мнений и в случае безвыходного положения сообща уступить требованиям вымогателей.

– Виктор Алексеевич, дорогой, бывших Дэн Сяопинов у китайцев не бывает.

– Ну, нашел с кем сравнивать! – раздраженно заметил Дрожжин.

– Конечно, сравнение хромает, Виктор Алексеевич, тут вы правы. Но нам важно, чтобы у этого человека был авторитет. Нам нужны «ноги» к нашему письму, чтобы наше обращение пошло на самый верх. Уверен, что это послание, как стрела с нефритовым наконечником, долетит куда следует.

– Слушайте, Валерий, это вы сейчас все придумали, или этот план был заранее вами выношен? – спросил Дрожжин, все больше приходя в недоумение от слов своего соседа.

Гольцов от смущения слегка зарделся, но с еще большим азартом продолжил:

– Это зародилось еще тогда, когда Виктор Алексеевич рассказывал о том, как рисовал китайцев на днищах коробок из-под помидоров, а сейчас эта идея получила у меня окончательное оформление.

– Хорошо, что я должен сделать? – спросил Дрожжин.

– Всего лишь привести ко мне этого Чиа, он переведет мое письмо, и мы по нужному адресу, под грифом «срочно», отправим его китайским товарищам. Все это можно сделать за полчаса, а результат может быть самым неожиданным.

– Хорошо, мы на все согласны, – наконец заговорила Татьяна, – с чего начнем?

– У китайца Чиа есть телефон? – спросил Валерий.

– Да, он у меня в телефонной книжке, – ответил Дрожжин и достал из кармана свой мобильный.

– Вы можете пригласить его ко мне?

– Да, наверное.

– Тогда действуйте! Идите в столовую и свяжитесь с Чиа. А вы, Татьяна Георгиевна, приготовьте, пожалуйста, нам всем кофе. Я же сажусь писать заявление Игнатову.

Около одиннадцати утра, когда уже отправили заявление в РУВД и отпустили китайца Чиа, который помог с отправкой письма в Китай, наконец-то сели за стол пить кофе. Всем было не до еды, потому что чем стремительнее текло время, тем сильнее овладевала всеми беспокойная, неотвязная мысль о судьбе и положении Ольги. И вдруг у Дрожжина зазвонил мобильный. Он вскочил с места, замахал всем рукой, чтобы замолкли, и буквально впился в маленький аппаратик, из которого донесся голос дочери.

Разговор был таким коротким, что Дрожжин с трудом запомнил, что говорила дочь. Главным для него было то, что она жива и не утратила способности адекватного общения. Ему даже показалось, что у нее, несмотря на ее ужасное положение, довольно неплохое настроение. «Значит, она верит, что все обойдется», – решил он и лишь потом стал последовательно соображать, что, собственно, от нее хотят преступники. Всем теперь как дважды два стал ясен главный мотив – преступникам нужна их земля под предлогом открытия на ней минерального источника. Дрожжин твердо помнил, что никакого намека на нефрит Ольга не делала.

«Значит, об этом с ней речь не ведут, – заключил он, – предпочитают врать и насильно хотят сделать ее сообщницей, чтобы принудить через нее заставить всех согласиться на продажу земли».

Вспомнил Дрожжин и о том, что для размышлений у нее всего лишь сутки. Дальше, по всей видимости, Ольгу силой будут принуждать, чтобы она требовала согласия у всех остальных.

Неожиданно он вспомнил о картине, о которой упомянула Ольга.

Дочка назвала картину «Водопой», но Дрожжин хорошо помнил, что такой картины у него нет. Когда он пересказал этот разговор Татьяне и Валерию, они мгновенно сообразили, что это было сказано Ольгой неслучайно. Они насели на Дрожжина, заставляя его вспомнить, какие у него были сходные по сюжету картины. Наконец у него в памяти всплыла одна работа – этюд, который давно был продан и на котором было написано стадо коров рядом с водопоем. Написан этот этюд был лет пятнадцать назад, и он им очень дорожил, потому что нарисовать двенадцать коров на небольшом полотне – дело, как говорил Дрожжин, «не в мастерстве, а в любви к навозу». Надо заметить, что Дрожжин стал настоящим художником благодаря очень сильной поэтической жилке, появившейся в его живописи. Один из критиков писал о нем, что «Дрожжин любит тайну притягательной красоты национального пейзажа и совмещает в своей душе величие русской реки и озера с отдельными живущими в них карасями». Недаром отец Дрожжина любил его раннюю работу «Караси», которая до сих пор висела в Ледовске, в его кабинете. Некоторые друзья и даже недруги не раз ему говорили, что в нем сидят как бы сразу два художника: замечательный портретист и великолепный пленэрный, с абсолютным видением пейзажист. Но это было еще не все, Дрожжин занимался книжной иллюстрацией и довольно редким теперь жанром политического плаката, что, собственно, и побудило его заинтересоваться политикой и партийным строительством. Но продолжалось это недолго, вскоре после разгрома партии он разочаровался в российской политической жизни и ушел в чистое искусство, а после развода с женой и отъезда в Ледовск и вовсе сошел, как он говорил, на обочину, подальше от закулисных интриг художественных академий и разного рода выставочных комитетов.