Текст книги "Жизнь с турбонаддувом"

Помимо всего прочего, я активно занимался спортом. Еще со школьных лет увлекался гимнастикой, имел второй разряд, выступал в институтских соревнованиях за факультет, но так случилось, что моя спортивная карьера неожиданно оборвалась. При подготовке к очередным соревнованиям на первенство Москвы, во время финальной тренировки, сделав последний соскок с перекладины, воткнулся в мат рукой и упал, едва не потеряв сознание от боли. Об участии в соревнованиях не могло быть и речи. Однако фиаско на гимнастическом поприще хоть и лишило меня шансов получить первый разряд, но не помешало в дальнейшем сохранить любовь к спорту, привычку к физическим нагрузкам и хорошую физическую форму.

Крушение моих спортивных надежд произошло уже на третьем курсе, а по окончании первого курса мне посчастливилось стать участником спортивно-физкультурной программы VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов, проходившего в Москве с 28 июля по 11 августа 1957 года, и ставшего поистине знаковым событием. Впервые в закрытую страну прибыло множество иностранцев, что для нас было необычно и интересно. Мы как активные комсомольцы уже зимой принимали участие в подготовке к небывалому по масштабам мероприятию. В преддверии фестиваля для его популяризации и материальной поддержки была организована лотерея, что тоже стало явлением новым. На институт выделили огромное количество лотерейных билетов, которые распределили между факультетами, и нам было поручено их распространять. Мы с Колей Белковским сочинили лозунг: «Рублем своим трудовым едва ли помочь откажешься ты фестивалю!», сделали плакат и, развернув его, торговали на переходе между станциями метро «Охотный ряд» и «Площадь Свердлова» (теперь Театральная). Нас гоняли, но мы упорно выполняли комсомольское задание.

Команда гимнастов МАДИ на Всемирном фестивале молодежи и студентов, я – внизу второй слева. Москва, 1957 год

Летом я уже всецело был поглощен подготовкой и участием в фестивальных торжествах. Всего в спортивно-физкультурном шоу участвовало 3000 парней и 2000 девушек, имевших разряд не ниже второго, в основном перворазрядников и мастеров спорта из вузов Москвы и других городов СССР. На весь период подготовки и проведения фестиваля нас поселили в Лефортовских казармах – отдельно мальчиков и девочек. Был такой известный тренер Серов, имя и отчество не помню, который готовил физкультурный парад в Лужниках на открытии и закрытии фестиваля, где мы выступали. Тренировки проходили больше месяца, после чего нам выдали форму – белые узкие брюки, майки. Красиво до невозможности. Представьте, идет по городу трехтысячная колонна гимнастов, все как на подбор фигуристые, крепкие красавцы. Невероятное, шикарное шествие! На церемонии открытия фестиваля мы демонстрировали множество акробатических композиций, выполнявшихся синхронно, отточено, звучала музыка, развевались флаги, повсюду радостные лица. Незабываемая картина!

Чемпионка МАДИ по гимнастике Нона Ишмемятова. 1958 год

Мой сосед по даче, известный художник, в недавнем прошлом председатель Союза художников Подмосковья, Адольф Викторович Лохнин подарил мне каталог своих произведений, выпущенный к 55-летию его творческой жизни. Там, помимо репродукций его картин, помещена небольшая подборка фотографий. Смотрю – фото с открытия фестиваля, а в колонне вузовцев стоит Адольф. Он года на четыре старше меня, но оказалось, мы оба участвовали в этом историческом событии.

Почти все лето 1957 года мы провели сначала на тренировках, а затем на фестивальных площадках. Нас до дня закрытия фестиваля особо не выпускали в гущу событий, мы могли общаться только друг с другом, но, тем не менее, это был очень интересный, насыщенный яркими впечатлениями период. Появилось множество новых друзей. Я познакомился с замечательной девушкой из Одессы, с которой мне удалось снова повидаться тем же летом.

После финальных торжеств мы собрались в институтском комитете комсомола, стали размышлять, что делать в оставшиеся до 1 сентября две недели. Юрка Пискунов предложил с киностудией махнуть на Кавказ – ему кафедра дорожных машин заказала съемку экскаватора, который находится в чеченском селе Чир-Юрт. В нашей компании был Аркадий Юрчевский, ставший впоследствии профессором, доктором технических наук, заведующим кафедрой автомобилей МАДИ, а тогда просто Аркашка, который увлекался подводным плаванием с аквалангом, дайвингом по-теперешнему. По его инициативе мы параллельно работе в киностудии, сами изготовили акваланги в мастерской, что по тем временам тоже представлялось чем-то экзотическим, сами добывали баллоны, делали детали. Акваланги работали на перекиси водорода, из которой получался кислород. Хотелось их испытать, к тому же у Аркадия была девушка в Крыму, в Алуште, и он нас звал туда, к морю. А моя девушка – в Одессе. Решили побывать всюду. Поехали через Одессу. Хорошее было путешествие, правда, денег имели мало – только стипендия за два месяца, семьсот рублей старыми деньгами. Мама сказала, что помочь деньгами не может, хочешь – езжай. Отпустила. Все надо было на эти деньги купить. У ребят тоже ничего не было. Ехали, естественно, в общем вагоне, на третьей полке. На поезд до Одессы билетов не оказалось, поскольку разъезжался фестиваль, да и время отпусков еще не закончилось, взяли билеты на кишиневский поезд, доехали до Раздельной, а оттуда на перекладных до Одессы. Я попутно сочинял очерки в многотиражку. Нас было пятеро – я, Женя Аранзон, Юра Пискунов, Аркаша Юрчевский и Надя Полетаева, моя подруга еще по школе. В Туапсе была улица Николая Гурьевича Полетаева – Надиного деда, известного революционера, а в 1959 году его имя присвоили Туапсинскому краеведческому музею. Выйдя на вокзале в Одессе, мы произвели среди местных настоящий фурор – я в фестивальных белых штанах, узких, почти в обтяжку. На нас все показывали пальцем, кричали: «Стиляги!».

Мы путешествуем по Черному морю: Миша Капланович, Гоша Камфер, я и Саша Казанцев. Ялта, 1959 год

Трудно представить, но имея по семьсот рублей, мы ухитрились совершить грандиозное путешествие. Добрались до Одессы, затем на теплоходе до Евпатории, прошли пешком через весь Крым до Алушты, где едва не сожгли парк, когда у нас перекись водорода высыпалась из аквалангов, которые все-таки испытали. Аркадий остался в Крыму, а мы дошли до Ялты, откуда на пароходе «Адмирал Нахимов» (летом 1986 года он затонул после столкновения с сухогрузом «Петр Васев») добрались до Новороссийска, а затем до Геленджика, где остановились у моих знакомых, к которым мы приезжали когда-то с мамой.

Будущий профессор и завкафедрой «Автомобили» МАДИ Аркадий Юрчевский в Крыму на горе Ай-Петри. 1957 год

Там наши пути разошлись – Юрка отправился в Чир-Юрт кино снимать, Надежда – в Туапсе, а мы с Женей стали ждать теплохода – мне очень хотелось назад в Одессу. Прибыл тот же «Адмирал Нахимов», он прошел в Батуми, вернулся в Новороссийск и доставил нас в Одессу. Жили на палубе в палатке. Из Одессы еще заехали в Киев, а когда оттуда возвращались в Москву, имели всего по пять копеек на городской транспорт, но не голодали. Дело в том, что в Крыму, и потом, когда ехали с Кавказа, мы встретили ребят из тимирязевки, возвращавшихся с практики и имевших большие запасы еды, которой хватило на всех. Вместе с нами в нашей палатке они доехали до Одессы, затем через Киев мы прибыли в Москву сытыми и довольными. Мы настолько были закормлены, что даже сгущенки никто не хотел, и разыгрывали в карты, кому съесть последнюю банку. В 1959 году с тремя своими однокурсниками я повторил этот маршрут, правда, на теплоходе «Грузия».

Вернувшись из своего южного вояжа к началу занятий, мы весь первый семестр второго курса проявляли кинопленку, монтировали, было не до учебы. Зато сделали кино о МАДИ, его истории. Получилось очень симпатично. Показали известному режиссеру Григорию Рошалю, ему очень понравилось, он нас хвалил, говорил, что это настоящее документальное кино. Мы были горды такой оценкой, но вскоре поняли, что делать хорошее кино об институте и успешно в нем учиться далеко не одно и то же. После первого семестра я получил три двойки, а Юра с Аркадием и вовсе были вынуждены перейти на вечернее отделение. Вовка Чудинов ушел из МАДИ, поступил во ВГИК на операторское отделение. А мне удалось-таки пересдать экзамены и даже получить стипендию. В этом мне помогла наша мама Лена, организовавшая необходимую пересдачу экзаменов. В следующем семестре я уже серьезно относился к учебе и второй курс окончил вполне прилично. Правда, по математике у меня все-таки вышла тройка, которая серьезно подпортила мне жизнь на третьем курсе.

Экзамен по сопромату

Мои студенческие годы по времени совпали с периодом освоения целинных и залежных земель. Эта эпопея была инициирована тогдашним руководителем страны Никитой Хрущевым, полагавшим, что таким образом удастся увеличить производство зерна и быстро решить хлебную проблему. Планировалось с 1954 по 1960 годы ввести в оборот, то есть распахать и засеять пшеницей и рожью, 43 миллиона гектаров нетронутой земли в Казахстане, Сибири, Поволжье, на Алтае и в других районах. К воплощению столь грандиозной задачи были привлечены гигантские человеческие и материальные ресурсы. Эта идея, говоря современным языком, стала модным трендом в обществе, особенно среди юношества. Дети фронтовиков, овеянных славой освободителей, мечтали о подвигах. Участие в освоении целины предоставляло возможность проявить патриотизм и героизм в мирное время, пусть на трудовом, а не военном фронте. Эти настроения подогревали партия и комсомол, развернувшие активную пропагандистскую кампанию в молодежной среде. И молодежь откликнулась. На целину потянулись эшелоны комсомольцев, охваченных энтузиазмом и романтикой. Кроме того, работа на целине позволяла неплохо заработать, но эта цель для большинства тогда не была первостепенной.

Ответом нашего вуза на комсомольский призыв стали ежегодные поездки на целину студентов-второкурсников, успешно сдавших весеннюю сессию. Это был продуманный подход – считалось, что после первого курса студенты слишком молоды и неопытны, после третьего была практика, а по окончании четвертого – военные лагеря. Окончившие второй курс студенты были уже достаточно взрослыми для поездки на целину, и не нарушался учебный процесс. Так, в июле 1958 года мы отправились осваивать целинные земли Северного Казахстана. В длинном составе из пульмановских вагонов разместились мы – посланцы МАДИ, и студенты еще двух вузов Ленинградского района Москвы – Химико-технологического института им. Д. И. Менделеева («Менделавочки», как в шутку мы его называли) и Института пищевой промышленности. В нашем районе был еще Московский авиационный институт, но его студенты, ввиду большей численности, ехали в отдельном составе.

Моя «тормозная бригада» на пути в Северный Казахстан. 1958 год

Мой друг Алик Клей (Валерий Буклей)

Командиром студенческого отряда МАДИ был назначен доцент кафедры двигателей Владимир Николаевич Жабин. Руководить нами ему доверили, поскольку он недавно демобилизовался, воевал, имел офицерское звание. Несколько вагонов очень длинного состава занимал отряд МАДИ, в который входили студенты разных факультетов. Весь наш курс разместился в одном вагоне, возле которого мы перед отправкой сфотографировались – этот снимок до сих пор сохранился. У нас в группе была отличная команда музыкантов – Гарик Тайц играл на аккордеоне, Леня Козлов – на саксофоне и кларнете, Костя Залем – на гитаре, я – на барабане. Так что ехали под аккомпанемент собственного джаз-банда под моим руководством. Нашу веселую компанию очень скоро прозвали «тормозной бригадой», но не за медлительность, а, наоборот, за чрезмерную активность по части обретения обширных знакомств с обитателями, точнее обитательницами, других вагонов. Я придумал способ, получивший название «проверка тормозов» и позволивший нам подружиться едва ли не со всеми, кто ехал в поезде. Во время длительных стоянок состава мы ходили с нашими музыкальными инструментами вдоль вагонов, высматривали симпатичных девчонок либо из Менделавочки, либо из пищевого института, дергали тормозной кран, пугая обитателей этого вагона, все выглядывали из вагонов, думая, что состав трогается. А мы, говорили, что это проверка тормозов и, пользуясь ситуацией, подключались к разговору, успокаивали девушек, смешили – состав стоял подолгу, а когда трогался, мы вскакивали в вагон, который заранее приметили, и ехали до следующей остановки. Пели, болтали, общались каждый раз с новыми девчонками. Все это было под музыкальное сопровождение. Наш собственный «Козел на саксе» Леня Козлов, однофамилец известного саксофониста и джазмена Алексея Козлова, прекрасно владел не только саксофоном, но и другими музыкальными инструментами, ему не уступали гитарист и аккордеонист. Так, за неделю с лишним пути до остановки Джалтырь Акмолинской области Казахстана, мы обзавелись множеством новых друзей, а главное, подруг. В те времена еще не было Целинограда, город носил название Акмолинск, что в переводе с казахского означает Белая могила (теперь на его месте столица Казахстана Астана). Нас доставили в совхоз Красноармейский Кургальджинского района, поселили в бараках, где на земляной пол мы побросали матрацы и подушки, набитые соломой. Пустые наматрасники и наволочки нам было велено взять с собой из дома, что мы и сделали, а солому в большом количестве предоставила принимающая сторона. Нам было весело, ничуть не смущало необустроенное жилище, а спартанские условия лишь усиливали наш энтузиазм и ощущение причастности к выполнению великой миссии. Вообще, в то время люди не были избалованы комфортом, спокойно относились к трудностям быта, от которых наши нынешние современники приходят в ужас. Мы хоть и были городскими, москвичами, но преимущественно из коммуналок, где не у всех были элементарные удобства. Так что мы не придавали значения деталям, устраиваясь на новом месте, главное, что были все вместе, дружной командой.

Нас сразу распределили по бригадам, и в нашей, вместе с нами, было человек 15 механизаторов, прибывших на целину из разных мест Советского Союза. Через какое-то время стали формировать команду типа «технички», спросили, кто из нас знаком с техникой. Я немного знал комбайн, поскольку в детстве работал прицепщиком, нашлись те, кто знал трактор или автомобиль. Это оказалась почти вся моя «тормозная бригада», и нам поручили собирать и ремонтировать технику. Мы восстанавливали плуги, сеялки, культиваторы, оставшиеся с прошлого сезона, собирали новые комбайны. Меня подключили к комбайнеру, который собирал РСМ-8, прицепной комбайн Ростсельмаша, доставленный в разобранном виде в ящиках. К началу уборки урожая он был собран, и я стал на нем помощником комбайнера. Работал до остановки комбайна из-за разрыва полотен. Мы скосили 150 гектаров озимой ржи, которая убиралась вместе с колючками перекати-поле, они попадали в валки, что приводило к разрыву полотен. Нужно было ждать, пока придут новые детали, и мой комбайнер пошел на другую машину, чтобы не терять заработка. Оставшись без работы, я отпросился у Жабина поездить по бригадам и пофотографировать, поскольку считался корреспондентом нашей студенческой многотиражки «ЗАК». Он меня отпустил, строго-настрого запретив ездить в отгон, где паслись овцы, которые, по мнению наших руководителей, могли быть носителями бруцеллеза – очень опасного заболевания. В самом начале нашей целинной эпопеи туда, в отгон, за 150 километров от нас, было отправлено шестеро наших ребят. В их числе оказались моя подруга с дорожного факультета и мой друг Валера Буклей, среди нас – Алик Клей. Желание с ними повидаться пересилило угрозу возможных последствий от нарушения командирского запрета, и я на попутках отправился в отгон. Там было очень интересно, но, поскольку мой приезд был нелегальным, в целях конспирации я не стал много фотографировать, дабы не вызывать липших вопросов у Жабина. Сделал лишь несколько снимков. После очень сожалел о своей трусости.

«Что-то этот „газик“ не хочет ехать…» (на переднем плане Гарик Тайц)

Наши ребята оказались в забавной ситуации. Владимир Николаевич Жабин им категорически запретил стричь овец, опасаясь бруцеллеза. А в отгоне, как выяснилось, для них другой работы не было. Каждое утро Алик Клей ходил к бригадиру, распределявшему людей по рабочим местам, тот направлял на стрижку овец, а после напоминания о том, что студентам запрещено это делать, спокойно советовал подождать другой работы. Эти утренние планерки Алику нравились, потому что там пили чай, угощали местными кушаньями. Все мы почти постоянно были полуголодными, поскольку кормили нас не особенно хорошо. В отгоне ребята даже сделали плакат «Мясо вредно!». Меня мой друг решил тоже подкормить и предложил пойти вместе с ним к бригадиру под видом корреспондента «Комсомольской правды». Он сказал, что сын бригадира недавно вернулся из армии и знает эту газету. Другие аборигены вообще не имели представления о тогдашних СМИ, ни газет, ни журналов в глаза не видели, и даже увидев, ничего бы не поняли – русским почти никто не владел. На чаепитии было масло, что-то еще и лепешки, которые я, несмотря на свою недокормленность, есть не смог, потому что бабуля, их готовившая, отбивала тесто на своем бедре. Ни бедро, ни выпечка с него у меня аппетита не возбудили.

В «отгоне»

Тем временем, что я гостил в отгоне, мой друг Гарик Тайн получил серьезную травму – ехал на мотоцикле, и у него лопнула вилка переднего колеса. Мотоцикл под ним развалился и Гарик, упав на приличной скорости, здорово повредил ногу и руку. Радовались, что живым остался. Его как-то загипсовали, забинтовали, и он мог передвигаться на костылях, но Жабин решил отправить раненого в Москву, поручив мне, пока мой комбайн не работал, доставить Гарика в Акмолинск, на аэродром.

Мы отправились на перекладных, благо грузовики непрерывно ходили с токов на элеватор, который находился в Краснознаменском. Так, на разных машинах мы двигались от совхоза к совхозу. Поскольку в каждом из них были наши попутчики из Менделавочки и пищевого института, нас повсюду принимали как дорогих гостей. Через несколько дней добрались до Акмолинска, где довольно быстро нашли штаб студенческого отряда нашего района, который расположился в окрестностях городского аэродрома. Там же была и редакция многотиражки МАИ – «Пропеллер на целине», где этим летом снова работал Миша Полячек. На целину он поехал одновременно с нами вместе со студентами авиационного института. Мишка нам очень обрадовался и первым делом повел в столовую, где накормил обедом с борщом и мясными котлетами – два месяца ничего подобного мы не видели. Там же мы встретили еще одного нашего газетчика Витьку Лискера. Он шутил: «вы жабенки, а мы жиденки» – командиром всех вузов Ленинградского района, включая МАЛИ, был доцент МАИ – Жиденко (имени его уже не помню). Я носил отцовские гимнастерку, галифе и портупею – самая удобная форма на целине. Так же был одет и Владимир Николаевич Жабин, и меня прозвали «юный жабинец».

На следующий день мы отправили Гарика самолетом в Москву, а я вручил Полячеку фото с корреспонденциями для нашей газеты и решил тоже возвращаться к себе на самолете. Миша договорился с пилотом самолета типа АН-2, доставлявшего почту в колхозы и совхозы, что тот за тридцатку меня прихватит.

Мы летели над бескрайними казахстанскими полями, над морем пшеницы и уже убранными участками, с работающими комбайнами и тракторами, над строящимися домами новых совхозных усадеб. Я, не отрываясь, смотрел на эту прекрасную картину и, душа у моя буквально пела от восторга, ведь до этого мне еще не приходилось летать на таких самолетах. А тут с высоты птичьего полета я увидел весь масштаб труда хлеборобов, ощутил себя причастным к этому великому делу. Такие чувства я испытывал и за рулем комбайна, но с высоты все выглядело значительно грандиознее.

Несколько раз мы приземлялись в населенных пунктах, где я помогал выгружать почту, снова взлетали, и я опять не мог оторвать глаз от завораживавшей меня картины, пока вдруг во время очередного перелета пилот прокричал, наклонившись ко мне: «Ты не бойся, мы сейчас падать будем, у меня элероны отказали». Честно говоря, я не очень ему поверил, но прилив адреналина почувствовал. Мой летчик как-то спланировал и ухитрился посадить самолет на совхозном поле. Когда мы вышли из машины, он спросил меня, понимаю ли что-нибудь в гидравлике. Я признался, что имею смутное представление об этом предмете, поскольку мы лишь недавно начали его изучать. Поковырялись мы с ним в кранах и гидроцилиндрах привода элеронов, но ничего не смогли сделать. Денег за перелет он с меня не взял, посоветовал добираться самостоятельно, а сам отправился звонить, чтобы прислали техничку. Я дошел до полевого стана, как сейчас помню, совхоза имени Калинина, там опять девочки из пищевого института – накормили, напоили, утром посадили в машину, шедшую до Краснознаменки. Вскоре добрался до своей бригады.

В мое отсутствие привезли новые полотна для комбайна, я их поставил, но остался без руководителя, поскольку мой комбайнер уже работал на другой машине. Мне бригадир предложил самому сесть за штурвал. Я взял в помощники своих ребят, и в дополнение к тем 150 гектарам ржи, что было убрано до поломки, скосил еще 250 гектаров яровой пшеницы. Комбайн был прицепной, меня таскал тракторист из механизаторов, с которым мы время от времени менялись местами, работали практически круглосуточно, лишь на 3–4 часа заезжая в бригаду, чтобы передохнуть. Попеременно с помощником спали прямо в бункере, не прерывая работы, а когда что-то ломалось или мы приходили в совершенное изнеможение, ездили отсыпаться в свои бараки.

За рулем комбайна

…и за рычагами трактора

Пишу готовили в бригаде. Наша повариха Поля мне очень симпатизировала, хотя была значительно старше, и подкармливала. Кусок хлеба с маргарином – самый вкусный деликатес. С чаем, правда, возникла проблема. Поначалу мы его пили из металлических кружек, потом они попортились или порастерялись, и нам пришлось пользоваться стеклянными банками из-под семипалатинской тушенки из конины. А эти банки имели неистребимый запах одеколона «Ай-Петри», который вместо вина и водки пили механизаторы. Во время уборочной страды царил «сухой закон». До начала уборки мы ездили за 100 километров куда-то, чтобы привезти ящик водки. На 50 человек – это была ерунда, конечно, мы же не напивались, а так, для удовольствия. А механизаторы пили хорошо, и за неимением водки шел в ход одеколон. Этот запах я запомнил и возненавидел на всю оставшуюся жизнь.

О моей поездке в отгон Жабин, конечно же, узнал, но, вопреки моим опасениям, не сделал никаких оргвыводов, все обошлось, а я очень пожалел, что мало нафотографировал «отгонной» жизни своих товарищей. Но гораздо более серьезным разочарованием стало то, что мы не успели подобрать значительную часть урожая, скошенного мною до ноября на четырехстах гектарах, и много зерна ушло под снег. А урожай в тот год был очень хороший.

На целине мы поняли, насколько тяжел труд хлеборобов, но вместе с тем я испытал невероятные ощущения, совершенно непередаваемые, когда движешься на комбайне по бескрайнему полю пшеницы – фантастика! Очень тяжелый труд, было нелегко, но настолько романтично и здорово, что вспоминается только хорошее.

Первый сноп пшеницы нового урожая 1958 года

При этом мы искренне считали, что выполняем важную работу, помогаем решить задачу государственной важности задачу и чувствовали себя как бы бойцами, продолжателями дел наших родителей и революционных предков. Мне же все время вспоминались прекрасные стихи моего друга Миши Полячека под названием «ЧОН», посвященные его маме, Еве Яковлевне.

Чон

 
Дан приказ. Через час сообщение
Телеграф, торопясь простучал:
«Часть
Особого
Назначения
Отправляется
На вокзал»
 
 
И в рядах – шинель нараспашку
И наган на жестком ремне —
Молодая и бесшабашная,
Та, что матерью стала мне.
 
 
Годы минули. Было всякое…
И давно уже сдан наган.
Я-то знаю, что мама плакала
Вновь собрав меня в Казахстан.
 
 
Шли друзья – в сапогах и ватниках,
Все имущество – тощий рюкзак,
Возвращалась в ряды романтика
Ранних поисков и атак.
 
 
Не вдавались мы в обобщения,
Просто каждый спокойно знал:
Часть особого назначения
Отправляется на вокзал.
 

В Москву мы возвращались уже в нормальных вагонах, конечно, общих. Нам выдали приличную зарплату, и я чувствовал себя богачом – это были баснословные деньги. Правда, для меня это был не первый заработок, я еще на ЗИЛе зарабатывал, но несравнимо с тем, что на целине. Мы смогли позволить себе некоторую расточительность в дороге. Вернулись в ноябре, пропустив два месяца учебы, нагоняли.

Труд и отдых на целине

Пятьдесят лет спустя я оказался в Астане – нынешней столице Казахстана, построенной на месте бывшего Акмолинска – Целинограда. Назарбаев ее сделал столицей, поскольку опасался, что некогда российскую территорию на севере Казахстана придется вернуть. Раньше это были чисто русские земли, которые населяли казаки, а теперь казахи. И вот я, будучи вице-президентом Казахстанского Агромашхолдинга, приехал в Министерство промышленности Казахстана. Поднялся на тринадцатый этаж Дома правительства, нового высотного здания, и в ожидании приема министра разговорился с его помощником. Спросил, что было раньше на этом месте. Оказалось, аэродром, тот самый, с которого полвека назад мы с Мишей отправляли в Москву Гарика Тайца и с которого я начал свой краткий, но незабываемый полет над целинными землями Северного Казахстана.