Текст книги "Комиссар госбезопасности"

У себя в кабинете Павел составил перечень всех известных ему специальных акций, ознакомив с ними полковника Студникова, секретаря партбюро своего подразделения. Затем попросил отнести документ в секретариат Круглова, так как хотел быть уверенным, что у него есть свидетель. А по министерству уже гуляли слухи, что служба Судоплатова несёт ответственность за тайные массовые убийства, совершенные по приказу Берии.

После завершения рабочего дня Павел вызвал автомобиль и отправился на дачу, чтобы обсудить ситуацию с женой. К тому времени Эмма в звании подполковника вышла в отставку. Хотя оба старались сохранять оптимизм, она пришла к выводу, что, новое руководство рассматривает Павла как активного соучастника всех дел Берии.

Через несколько дней он узнал по неофициальным каналам, что его имя начало всплывать в протоколах допросов Берии, Кобулова и Майрановского. А затем по «вертушке» позвонил Генеральный прокурор Руденко, потребовав явиться к нему, для прояснения некоторых фактов. По дороге на Пушкинскую 15[84]84
  Пушкинская-15 А – месторасположение Генеральной прокуратуры СССР.


[Закрыть] Павел принял решение – стреляться он не будет – будет бороться до конца, поскольку виновным себя ни в чём не считал, а в ближайшее окружение Берии не входил.

В Прокуратуре СССР он столкнулся в приёмной с генералом армии, Героем Советского Союза Масленниковым, который вышел из кабинета Руденко. Оба кивнули друг другу, лицо генерала армии было мрачным. В качестве первого заместителя министра внутренних дел он командовал войсками МВД; звание Героя Советского Союза получил как командующий фронтом во время войны. Павел всегда относился к нему с большим уважением. Позднее узнал – Масленников застрелился в своем кабинете.

В кабинете Руденко находился полковник юстиции Цареградский. За время беседы последний не произнес ни единого слова, аккуратно записывал вопросы Генерального прокурора и ответы. Они касались преступных действий Берии и осведомленности об этом Судоплатова, что тот категорически отрицал.

На Лубянку возвращался в самом мрачном настроении, вновь прокручивая в памяти состоявшуюся беседу, полагая, что ничего хорошего она не сулит.

Вскоре узнал о переменах весьма зловещего характера. Первый заместитель министра внутренних дел Серов в личной беседе объявил: отныне руководимый Судоплатовым отдел не является самостоятельным и входит в состав Главного разведуправления. А ещё предложил взять отпуск и отдохнуть с семьей в ведомственном санатории.

– Спасибо, – отказался Судоплатов. – В отпуске пока не нуждаюсь.

Глава 13. Арест. Враг народа

По бетонному полу камеры, сунув руки в карманы брюк, взад-вперед задумчиво прохаживался Судоплатов. Камера была обычной одиночкой, в такой он сидел до войны в Финляндии – с решетчатым вверху окошком, тусклой лампочкой под потолком, опускающимися нарами, жестяным умывальником и туалетом, в котором тихо журчала вода.

Спустя неделю после беседы у Руденко, в пятницу 21 августа 1953 года его арестовали в служебном кабинете. Сначала, постучав, туда вошёл секретарь, майор Бычков и сообщил, что доставлен пакет с секретной директивой министра.

– Хорошо, – ответил Судоплатов и приказал на время выйти докладывавшего ему материалы заместителя, а секретарь ввёл в кабинет трёх офицеров.

Одного из них генерал знал – то был подполковник Гордеев, начальник службы, отвечавшей за аресты, задержания и обыски в особо важных случаях. Подполковник лично арестовывал Вознесенского – члена Политбюро, Кузнецова – секретаря ЦК партии, Шахурина – министра авиационной промышленности, и других высших должностных лиц.

– Есть ли у вас ордер на мой арест? – встал из-за стола Судоплатов.

– Есть, – достал из нагрудного кармана мундира и, развернув, протянул бумагу подполковник. Ордер был оформлен по всем правилам, с гербовой печатью и подписями Круглова и Серова.

– В таком случае, давайте выйдем не через приёмную, а в другую дверь, чтобы не шокировать сотрудников, – вернул арестованный документ.

– Не возражаю, – последовал ответ.

Оставив кабинет, прошли по коридору и спустились лифтом с седьмого этажа во внутреннюю тюрьму Лубянки, находившуюся в подвальном этаже. Там, без соблюдения формальностей Павел заполнил регистрационную карточку и был заперт в камеру. Всё проходило как в тумане, у него страшно разболелась голова, но, к счастью, в кармане оказались таблетки «цитрамона», принял две.

Боль чуть уменьшилась, и Павел с удивлением осознал, что его даже не подвергли личному досмотру, за исключением проверки на наличие оружия. Словно в ответ на эти мысли открылась дверь, и двое надзирателей поспешно вывели Павла в административный блок тюрьмы, где дотошно обыскали. Отобрали всё, включая лекарство. А ещё сняли с руки швейцарские часы, купленные пятнадцать лет назад в Бельгии, и положили их в нагрудный карман пиджака.

Далее вывели в тюремный двор, сопроводив к «черному ворону», и в последний момент один из надзирателей выхватил из кармана арестованного часы, сунул в свой, вызвав потрясение Судоплатова. Он не мог представить, что надзиратели особо секретной внутренней тюрьмы могут вести себя как карманники.

Через двадцать минут Павла доставили в Бутырскую тюрьму, где снова повторился обыск, затем поместили в одиночку.

Когда за окном сгустились сумерки, щелкнул ключ в замке, звякнул засов, дверь приоткрылась до ограничителя.

– Руки за спину. На выход – буркнул возникший в проеме охранник. – Лицом к стене, – запер дверь, – вперёд.

Мрачным коридором, перегороженным решёткой, прошли в следственный кабинет без окон, где за столом с лежавшей на нем папкой сидели двое – Руденко и Цареградский.

Генеральный прокурор молча кивнул на привинченный к полу табурет, вслед за чем, открыв папку, скрипучим голосом объявил:

– Вы арестованы как активный участник заговора Берии, целью которого являлся захват власти. А помимо этого его доверенное лицо и сообщник в тайных сделках с иностранными державами против советского государства и организатор ряда террористических актов против личных врагов бывшего наркома.

– Всё это бред! – выслушал обвинения Судоплатов. – Кроме того протестую против незаконных в отношении меня как арестованного действий: я не присутствовал при обыске в своем кабинете, не получил опись изъятых личных вещей, и в завершение, при доставке в тюрьму у меня были похищены надзирателем швейцарские наручные часы.

Прокуроры ошарашено уставились на подследственного, не веря собственным ушам. Наконец Руденко пришел в себя и сказал, что прикажет во всём разобраться. Пока оба были в замешательстве, Судоплатов пошёл дальше и выразил протест, что его вопреки закону допрашивают в ночное время. На этот раз Генеральный был начеку и оборвал.

– Мы не будем придерживаться правил, допрашивая заклятых врагов советской власти. Можно подумать, что у вас в НКВД соблюдались формальности. С вами, Берией и со всей вашей бандой будем поступать так же.

На следующее утро в камере появился дежурный офицер с описью отобранных у Судоплатова при обыске вещей, среди них были и часы. Он подписал документ.

Второй допрос проходил уже днем, Руденко поинтересовался биографией арестованного. Отвечая на вопросы, Павел подчеркнул, что не имел никаких связей с Берией до назначения его в 1938 году в центральный аппарат.

– Допустим, – согласился Генеральный и предложил дать свидетельские показания против Берии: рассказать о его плане тайного сговора с Гитлером по заключению сепаратного мира при посредничестве болгарского посла Стаменова, о привлечении «английского шпиона» Майского для установления тайных контактов с Черчиллем и, наконец, о готовившихся терактах по уничтожению советского руководства с помощью ядов.

– Помочь нам разоблачить злодейские планы Берии – ваш партийный долг, – с нажимом заявил он.

– Во-первых, я ничего не знал об этих чудовищных планах, – ответил Судоплатов, – а во-вторых, Стаменов был нашим агентом. Через него по приказу правительства запускалась дезинформация, рассчитанная на дипломатические круги и, в конечном счете, на немцев, о возможном мирном договоре с Гитлером на основе территориальных уступок, чтобы выиграть время. Что касается Майского, то последний раз я беседовал с ним в 1946-м году, когда Берия уже не руководил органами госбезопасности, а занимался только разведкой по атомному оружию, и я не имел с ним с тех пор никаких связей. Предъявленная мне на допросе докладная британского сектора, в которой анализировались контакты Майского, подписанная Федотовым, одним из руководителей Комитета информации в то время, представляла собой обычный служебный документ и рассылалась всем руководителям разведслужб. Я также отрицаю участие в террористических планах против врагов Берии, а также отмечаю, что в течение тридцатилетней службы в органах делал всё, зачастую рискуя жизнью, чтобы защитить правительство, государство и советских людей от наших общих врагов.

Руденко грубо оборвал допрашиваемого и предъявил ещё одно обвинение.

– Вы не выполнили приказ Сталина и Маленкова о ликвидации таких злейших врагов советского государства, как Керенский и Тито. И не питайте иллюзий, что если вы с Эйтингоном много лет назад провели операции по ликвидации Троцкого и Коновальца, это вас спасёт. Партия и правительство предлагают вам сотрудничать с нами в разоблачении преступных действий Берии, и от того, как вы поможете нам, зависит ваша судьба. Если вы откажетесь сотрудничать с нами, то мы уничтожим не только вас, но и всю вашу семью. Сейчас вы являетесь заключенным номер восемь в составе группы из пятидесяти человек, арестованных по этому делу.

За годы репрессий и показательных процессов Судоплатов знал, какими методами добивались признаний и лжесвидетельств, определив для себя главное: хотя твоя судьба и предопределена, единственный способ сохранить человеческое достоинство и своё имя чистым – отрицать приписываемые тебе преступления, пока хватит сил.

Вместе с тем понимал, что, спасая себя и свою семью, он не должен проявлять скептицизма по поводу существования заговора Берии. Именно поэтому заявил, что готов сообщить обо всех известных ему фактах, одновременно настаивая, что о заговоре и ликвидации неугодных ничего не знал.

Это была его последняя встреча с Генеральным прокурором. Через день допросы возобновились, но теперь их вёл Цареградский, предъявивший Судоплатову официальное обвинение в заговоре с участием Стаменова с целью заключения тайного сепаратного мира с Гитлером, а также создании особой группы при наркоме внутренних дел для совершения по приказам Берии тайных убийств враждебно настроенных к нему лиц и руководителей партии и правительства в сговоре с «сионистом» Майрановским, бывшим начальником «Лаборатории-Х», для совершения этих убийств с применением специальных ядов, которые нельзя обнаружить. По его словам, Судоплатов использовал Майрановского, которого арестовали раньше, как доверенное лицо для убийства врагов Берии на явочных конспиративных квартирах и дачах НКВД-МГБ.

К этим обвинениям следователь по особо важным делам добавил ещё участие в заговоре с целью захвата власти в стране и сокрытие от правительства информации о предательских действиях югославской «клики Тито» в 1947 и 1948 годах.

На допросах Павла не били, но лишали сна. Следователи из бригады Цареградского – молодые офицеры, сменявшие друг друга, до пяти утра без конца повторяли один и тот же вопрос: «Признаёте ли вы своё участие в предательских планах и действиях Берии?»

Примерно через полтора месяца стало ясно – признание вовсе не важно для Цареградского. Его просто подведут под формальное завершение дела и расстреляют как не разоружившегося врага партии и правительства, упорно отрицающего свою вину. Однако Судоплатов понял, что некоторые арестованные, например, Богдан Кобулов, пытаются тянуть время. Старший группы показал ему выдержки из протокола допроса бывшего замминистра: Кобулов не давал показаний о шпионаже, операциях с иностранными агентами, а вместо этого говорил, что аппарат Судоплатова «был засорен» подозрительными личностями. Опытный следователь, Кобулов старался создать впечатление, будто он сотрудничает с прокуратурой и может быть полезен ей в будущем.

Для Павла подобный вариант был неприемлем. Он понимал, что входит в список лиц и чинов МВД, подлежащих уничтожению. Обвинения против него основывались на фактах, которые правительство страны рассматривало не в их истинном свете, а как повод, чтобы избавиться от нежелательного свидетеля.

Пока шли допросы, Павел сидел в одиночной камере. Ему не устраивали очных ставок со свидетелями или так называемыми сообщниками, но было чувство, что совсем рядом находятся другие ключевые фигуры по этому делу. Например, он узнал походку Меркулова, когда того вели на допрос по коридору мимо камеры. Павел знал, что Меркулов был близок к Берии на Кавказе и позже в Москве, но в течение последних восьми лет не работал с ним, поскольку был снят с поста министра госбезопасности ещё в 1946 году.

И Судоплатов понял, что Руденко получил указание оформить ликвидацию людей, которые входили в окружение Берии даже в прошлом.

Оценив все «за» и «против», он решил действовать на данном этапе следствия в духе советов, которые в своё время давал его предшественник и наставник Шпигельглаз своим нелегалам, пойманным с поличным и не имевшим возможности отрицать свою вину: сначала надо всё меньше отвечать на вопросы, затем перестать есть, без объявления голодовки каждый день выбрасывать часть еды в парашу. Гарантировано, через две-три недели начинается состояние прострации, затем полный отказ от пищи. Пройдет ещё какое-то время, прежде чем появится тюремный врач и поставит диагноз – истощение; потом госпитализация – и принудительное кормление.

Судоплатов знал, что Шлигельглаза «сломали» в Лефортовской тюрьме. Он выдержал эту игру только два месяца.

Для Павла был примером Камо (Тер-Петросян), возглавлявший подпольную боевую группу, по приказу Ленина захватившую деньги в Тбилисском банке в 1907 году и переправившую их в Европу. Там Камо был схвачен немецкой полицией, когда его люди пытались обменять похищенное.

Царское правительство потребовало его выдачи, но Камо оказал пассивное сопротивление, притворившись, что впал в психоз, выразившийся в полной неподвижности, отрешении и молчании. Лучшие немецкие психиатры указали на ухудшение его умственного состояния. Это спасло Камо. После четырёх лет пребывания в немецкой тюремной психиатрической лечебнице он был выдан России для продолжения медицинского лечения в тюремном лазарете, из которого впоследствии бежал. После революции Камо работал в ЧК с Берией на Кавказе и погиб в Тбилиси в 1922 году.

Как Камо рассказывал молодым чекистам, наиболее ответственный момент наступает, когда делают спинномозговую пункцию, чтобы проверить болевую реакцию пациента и вывести его из состояния психоза. Если удается выдержать страшную боль, любая комиссия психиатров подтвердит, что вы не можете подвергаться допросам или предстать перед судом.

К концу осени Павел начал терять силы. Цареградский, стараясь обмануть его, говорил, что для подследственного не всё потеряно – прошлые заслуги могут быть приняты во внимание. Но тот не отвечал на вопросы, которые задавались. Действительно, охватившее Судоплатова отчаяние было столь сильным, что однажды он швырнул алюминиевую миску тюремной баланды в морду надзирателю. Вскоре в камере появилась женщина-врач (он не отвечал ни на один вопрос), вслед за чем последовал перевод в больничный блок на стационарное обследование. Туда Павла доставили на носилках и оставили лежать в коридоре. Неожиданно появились три заключенных уголовника, использовавшихся в качестве санитаров. Они стали орать, что надо покончить с этим легавым, и кинулись избивать больного. В другое время и обстановке он безусловно справился бы с подонками, но теперь пришлось стиснув зубы терпеть.

Избиение длилось несколько минут, но у него сложилось твердое убеждение, за этой сценой наблюдали из своих кабинетов врачи. Вернувшаяся охрана прогнала уголовников. Судоплатов понял: им дали указание не бить по голове.

Определив в палату, его стали принудительно кормить. Об этом времени у него сохранились самые смутные воспоминания, поскольку находился фактически в полубессознательном состоянии. Через несколько дней пребывания в санчасти испытуемому сделали спинномозговую пункцию. Боль на самом деле была ужасной, но он всё же выдержал и не закричал.

В психиатрическом отделении тюремной больницы Павел провел больше года. И всё это время его принудительно кормили. Остался в живых только благодаря тайной поддержке жены. Через два месяца Павлу стали каждую неделю доставлять передачу. Чтобы пробудить аппетит, санитары выкладывали перед ним свежие фрукты, рыбу, помидоры, огурцы, жареную курицу. Эта еда не походила на ту, что давали порой особо важным заключенным, чтобы заставить их говорить. А глядя на фаршированную рыбу, Павел понимал: её могла приготовить только теща. Сердце наполнялось радостью: в семье всё в порядке, можно не беспокоиться, хотя Цареградский говорил, что близкие Судоплатова высланы и отреклись от него как от врага народа.

Спустя ещё некоторое время медсестра, постоянно дежурившая в палате, сказала поразившие его слова:

– Павел Анатольевич, я вижу, вы не едите помидоры, – и, посмотрев в глаза, добавила: – Я сделаю вам томатный сок, он подкрепит. Чтобы выжить, это просто необходимо.

Так между ними завязались дружеские отношения, медсестру звали Марией. Во время своих дежурств она присаживалась к Судоплатову на больничную койку и молча читала книгу. Однажды он обратил внимание на газету, служившей обёрткой книга, и увидел сообщение о расстреле Абакумова. Это навело на мысль, что расстрелян, следовательно, и Берия, и все ответственные сотрудники, арестованные по его делу. Там же было несколько имен сотрудников МГБ гораздо ниже его по званию. «Что же, – подумал Павел, – пощады ждать не приходится. Значит, игру надо продолжать».

Противясь принудительному питанию (иногда это случалось при Марии, но чаще при других), он нередко в борьбе с надзирателем терял от слабости сознание. Но благодаря медсестре знал теперь кое-что о том, что происходило на воле. Книги, которые читала Мария, оказывались обёрнутыми в газету с важной для него информацией. И Павел понял, ход с газетой придумала жена, которая смогла привлечь сестру на свою сторону. Каждую неделю Эмма появлялась в Бутырках – о её визитах говорили передачи и небольшие денежные суммы, перечислявшиеся на счёт Павла.

Ему повезло, что не попал в первую волну осужденных по делу Берии. Жены бывшего наркома, Гоглидзе, Кобулова, Мешика, Маму-лова и других были арестованы и отправлены в ссылку.

Так продолжалось около полугода, затем Судоплатова переложили на носилки и в специальной медицинской машине под охраной отвезли на железнодорожный вокзал. Стояла зима 1955 года. С момента его ареста миновало около полутора лет.

Двое вооруженных конвоиров в штатском пронесли Павла в купированный вагон. Но куда отправлялся поезд? Этого он не знал. Однако, хотя была ночь, удалось прочесть табличку на вагоне: «Москва – Ленинград».

В купе разместились они с Марией. Сразу после отхода поезда конвоиры заперли дверь и удалились, сказав, что вернутся через полчаса. Павел лежал на нижней полке, а Мария на верхней. Не говоря ни слова, она протянула ему книгу в обёртке из «Правды» с той же статьей о расстреле группы Абакумова. В статье говорилось также об освобождении Маленкова от должности главы правительства, вместо него назначили Булганина. Эта информация была особенно важна для Судоплатова.

Настроение у него поднялось. Теперь, когда сняли Маленкова, появилась слабая надежда, что он сможет каким-либо образом обратить эту ситуацию в свою пользу. Поскольку был уверен, что купе прослушивается, то никак не комментировал статью и не пытался даже заговорить с Марией, которая снова, по обыкновению, тихонько сжала ему руку. Вскоре вернулась охрана в подпитии, а он, измученный напряжением и неопределенностью своего положения, уснул как убитый.

На Московском вокзале в Ленинграде их встретила карета «Скорой помощи» и отвезла в печально известные «Кресты» – тюрьму, которая в царское время использовалась для предварительного заключения. Одно крыло тюрьмы было превращено в психиатрическую больницу.

Формальности здесь соблюдались довольно строго. Судоплатова осмотрел главный психиатр – подполковник медицинской службы Петров. В то время тюрьма была заполнена не только обычными уголовниками, но и политическими заключенными, некоторые из них находились там более пятнадцати лет.

Петров оказался вполне удовлетворен обследованием и поместил Павла в палату вместе с генералом Сумбатовым – начальником хозяйственного управления госбезопасности, и Саркисовым – начальником охраны Берии. Он понимал, что эта палата тоже прослушивается.

Оба соседа показались психически больными людьми. Саркисов, бывший когда-то рабочим текстильной фабрики в Тбилиси, всё время жаловался, что ложные обвинения в измене, предъявляемые ему, срывают срочное выполнение пятилетнего плана в текстильной промышленности. Он просил врачей помочь ему разоблачить прокурора Руденко, который мешает внедрению изобретенного им станка и увеличению производства текстиля, тем самым не дает ему получить звание Героя Социалистического Труда.

Сумбатов сидел на постели, плакал и кричал. Из отдельных бессвязных слов можно было понять, что сокровища Берии зарыты на даче Совета министров в Жуковке под Москвой, а не вывезены контрабандой за границу. Вскоре его крики сделались ещё громче. Вначале Павел думал, это реакция на уколы, но когда тот умер, выяснилось, у генерала был рак и его мучили невыносимые боли.

В «Крестах» Судоплатов стал инвалидом. Там ему вторично сделали спинномозговую пункцию, серьёзно повредив позвоночник. Павел потерял сознание, и лишь внутривенное питание вернуло к жизни. Особо тяжело переносил электрошоковую терапию, она вызывала сильнейшие приступы головной боли.

Когда пробыл в «Крестах» неделю, в Ленинград приехала жена. Это спасло его, так как ей удалось призвать на помощь многих их друзей, бывших сотрудников ленинградского МГБ. Больше всех помог дядя Эммы – Кримкер, обаятельный человек необыкновенных способностей. Сменив в жизни не одну профессию, он в каждой добивался поразительных результатов. Начав свою деятельность грузчиком в одесском порту, стал нелегалом ГПУ сначала в Румынии, затем в Аргентине, где жили его родственники, а с середины 50-х годов перешел на крупную хозяйственную работу в Ленинграде, затем одно время был коммерческим директором Ленфильма.

Его изобретательный ум придумал специальную диету для жидкого кормления и обеспечил Павлу регулярные передачи в палату, а чтобы снабжать его информацией, они с Эммой придумали иносказательную форму для получения таковой. Прием был прежний: книга в руках медсестры теперь оборачивалась письмами, якобы адресованными ей родственником. Таким образом жена дала знать, что «старик» (Сталин) был разоблачен на общем собрании «колхозников» (XX съезд партии), «бухгалтеры» (арестованные вместе с мужем) плохо себя чувствуют, условия на «ферме» те же самые, но у неё достаточно возможностей, чтобы продолжать всё и дальше.

Регулярные уколы аминазина делали Павла подавленным, и его настроение часто менялось. Свиданий с женой не было до конца 1957 года, затем их разрешили. В декабре супруги виделись семь раз. На каждом свидании присутствовали Цареградский и двое врачей. Павел не произносил ни слова, но на втором свидании не смог сдержать слез – жена сказала, что с детьми всё в порядке и в семье все здоровы.

Он также узнал, что Райхман амнистирован, Эйтингон получил двенадцать лет, и никто не верит в вину Судоплатова. Эмму по-прежнему поддерживают старые друзья, и ему следует начать есть. Павел на всё это молчал, считая, что свидания разрешили для выявления симуляции психического заболевания, чтобы избежать расстрела.

Через месяц, однако, он начал есть твердую пищу, хотя передние зубы были сломаны из-за длительного принудительного кормления. В результате стал поправляться и отвечать на простые вопросы. Условия содержания тут же улучшились – Павел стал получать солдатский рацион взамен тюремного. В апреле 1958 года подполковник Петров объявил, что исходя из состояния его здоровья, можно возобновить следствие.

В тюремном «воронке» Судоплатова доставили на вокзал и поместили в вагон для перевозки заключенных. Затем снова дорога, Москва и уже знакомая Бутырка.

Там он сразу же почувствовал, как существенно изменилась политическая ситуация в стране. Уже через два-три дня генерала навестило несколько надзирателей и начальник тюремного корпуса – бывшие офицеры и бойцы ОМСБОН, находившейся под его началом в годы войны. Они приходили поприветствовать и подбодрить, открыто ругая Хрущева за то, что тот отменил доплату за воинские звания в МВД, тем самым поставив милицию в положение людей второго сорта по сравнению с военнослужащими Советской Армии и КГБ. Возмущались и отсрочкой им на двадцать лет выплат по облигациям государственных займов, на которые всех обязывали подписываться на сумму от десяти до двадцати процентов заработной платы. Павел не знал, что ответить, но благодарил за моральную поддержку и за возможность самому побриться – впервые за пять лет.

Допросы между тем продолжились.

На этот раз его дело вел уже не Цареградский, а специальный помощник Руденко – Преображенский, работавший в паре со старшим следователем Андреевым. Преображенскому было за пятьдесят, он ходил на костылях, что отразилось на характере – замкнутом и угрюмом. Андреев же являл разительный контраст с первым, будучи моложе и доброжелательнее. Протоколируя допросы, он не искажал ответов Судоплатова, и тот почувствовал к себе симпатию со стороны следователя, когда тот выяснил непричастность генерала к убийству Михоэлса и экспериментам на людях, приговоренных к смерти, проводившимся сотрудниками токсикологической лаборатории НКВД.

Тем временем Преображенский подготовил фальсифицированные протоколы допросов, но Судоплатов отказался их подписать и вычеркнул все ложные обвинения, которые тот ему инкриминировал. В результате последовал шантаж – помощник Генерального заявил, что добавит новое обвинение – симуляцию сумасшествия, на что подследственный спокойно ответил:

– Пожалуйста, но вам придется аннулировать два заключения медицинской комиссии, подтверждающие, что я находился в состоянии невменяемости и совершенно не годился для допросов.

В конце концов Преображенский вынужден был объявить: «Следствие по вашему делу закончено».

Затем, в первый и единственный раз, Павлу дали на ознакомление все четыре тома его уголовного дела. Обвинительное заключение составило всего две страницы.

Читая его, он убедился, что Андреев сдержал своё слово – из-за отсутствия каких-либо доказательств обвинение в том, что Судоплатов пытался в сговоре с Берией участвовать в захвате власти, было снято. Исключил следователь и второе – в срыве операции по покушению на жизнь маршала Тито в 1947–1948 годах. В деле больше не фигурировали фантастические планы бегства Берии на Запад со специальной военно-воздушной базы под Мурманском при содействии генерала Штеменко, и больше не упоминалось родственная связь Судоплатова с Майрановским.

Тем не менее обвинительное заключение представляло его закоренелым злодеем, с 1938 года находившимся в сговоре с врагами народа и выступавшим против партии и правительства. Для доказательства использовались обвинения против сотрудников разведки, которые в начале войны были освобождены из тюрем по его настоянию, и связи с «врагами народа» – Шпигель-глазом, Серебрянским, Мали и другими, хотя все они, кроме Серебрянского, были к тому времени уже реабилитированы посмертно. С точки зрения закона эти обвинения потеряли юридическую силу, но никого данное обстоятельство не волновало.

Из первоначально выдвинутых осталось три:

Первое – тайный сговор с Берией для достижения сепаратного мира с гитлеровской Германией в 1941 году и свержения советского правительства; второе – как человек Берии и начальник Особой группы, созданной до войны, осуществлял тайные убийства враждебно настроенных к наркому людей с помощью яда, выдавая их смерть за несчастные случаи; третье – с 1942 по 1946 года наблюдал за работой «Лаборатории-Х», где проверялось действие ядов на приговоренных к смерти заключенных.

В обвинении не указывалось ни одного конкретного случая умерщвления людей. Зато упоминался его заместитель Эйтингон, арестованный в октябре 1951 года, «ошибочно и преступно» выпущенный Берией на свободу после смерти Сталина спустя два года и вновь осужденный за измену Родине.

Обвинительное заключение заканчивалось предложением о слушании дела Судоплатова в закрытом порядке Военной коллегией Верховного суда без участия прокурора и защиты.

В этой связи он вспомнил, как Эмма во время свидания в «Крестах» говорила о Райхмане, упомянув, что практика закрытых судов без участия защиты, введенная после убийства Кирова, запрещена законом с 1956 года. Райх-ман сумел избежать тайного судилища и был поэтому амнистирован. Перед Павлом стояла непростая задача: как сказать Преображенскому, что ему известно о законе, запрещающем рассматривать дела без защитника? Ведь он находился тогда в коматозном состоянии.

Обратился к помощнику Генерального с письменным ходатайством – мотивировать, почему тот вносит предложение слушать дело без участия защитника. Преображенский ответил, в обвинительном заключении нет необходимости вдаваться в столь мелкие подробности, и объявил под расписку решение об отказе в предоставлении адвоката. Тогда Павел потребовал Уголовно-процессуальный кодекс, чтобы можно было реализовать конституционное право на защиту, но и это ходатайство было отвергнуто под расписку. Для Судоплатова было важно зафиксировать в письменной форме сознательное нарушение в отношении него закона.

После этого он обратился к заместителю начальника тюрьмы, своему бывшему подчиненному в годы войны, с ходатайством предоставить Уголовно-процессуальный кодекс. Надзиратель сообщил, что ходатайство отклонено, но заместитель готов его принять и выслушать жалобы, касавшиеся условий содержания в тюрьме.

Когда Судоплатова привели в его кабинет, который, конечно же, прослушивался, оба ничем не выдали, что знают друг друга. Подполковник подтвердил, что ходатайство отклонено, но сказал, что подследственный может ознакомиться с инструкцией об условиях содержания подследственных в тюрьме, прежде чем писать официальную жалобу. Павел уловил в этой фразе особый смысл фразе смысл. На столе рядом с инструкцией лежало приложение, в котором было как раз то, что его интересовало – Указ Президиума Верховного Совета СССР от 30 апреля 1956 года об отмене особого порядка закрытого судебного разбирательства по делам о государственной измене без участия защиты.