Текст книги "Комиссар госбезопасности"

Тем не менее его официальное заявление о предоставлении адвоката проигнорировали, скорее всего, по распоряжению «инстанций», то есть самого Хрущева, который к этому времени стал главой и партии, и правительства. Павел решил выждать время и повторить требование о защитнике уже в ходе самого судебного разбирательства.

Тридцать три – таким было число его заявлений, направленных Хрущеву, Руденко, секретарю Президиума Верховного Совета СССР Гор-кину, Серову, ставшему председателем КГБ, и другим с требованием предоставить защитника и протестом по поводу грубых фальсификаций, содержащихся в выдвинутых против Судоплатова обвинениях. Ни на одно из них он не получил ответа.

Обычно, когда следствие на высшем уровне по особо важным делам завершалось, дело незамедлительно передавалось в Верховный суд. По истечении недели или, в крайнем случае, месяца Павел должен был получить уведомление о том, когда состоится слушание дела. Но прошло три месяца – и ни слова. И только осенью 1958 года его официально известили, что дело будет рассматриваться Военной коллегией Верховного суда 12 сентября без участия прокурора и защиты.

Судоплатова перевели во внутреннюю тюрьму Лубянки, а затем в Лефортово. Через много лет он узнал, что генерал-майор Борисоглебский, председатель Военной коллегии, трижды отсылал его дело в Генеральную прокуратуру для проведения дополнительного расследования. И трижды оно возвращалось с отказом.

В здание Верховного суда на улице Воровского Павла привезли в тюремной машине. На нем не было наручников, и конвоирам КГБ, которые его сопровождали, приказали ждать в приёмной заместителя председателя Военной коллегии, то есть за пределами зала судебных заседаний.

Им не разрешили войти в зал вопреки общепринятой процедуре. Судоплатов был в гражданском. Комната, куда вошёл, совсем не напоминала зал для проведения судебных процессов. Это был хорошо обставленный просторный кабинет с письменным столом в углу и вторым длинным у окон, предназначенным для совещаний, во главе которого сидел генерал-майор Костромин, представившийся заместителем председателя Военной коллегии. Другими судьями были полковник юстиции Романов и вице-адмирал Симонов. В кабинете присутствовали также два секретаря – оба офицеры.

Судоплатову предложили занять место в торце длинного стола, на другом конце расположился состав суда.

Заседание открыл Костромин, объявив имена и фамилии судей и осведомившись, не будет ли у подсудимого возражений и отводов по составу. Павел ответил, что возражений и отводов не имеет, но заявляет протест по поводу самого закрытого заседания и грубого нарушения его конституционных прав на предоставление защиты.

– Закон прямо запрещает закрытые заседания без участия защитника по уголовным делам, где в соответствии с Уголовным кодексом речь может идти о применении высшей меры наказания – смертной казни, а из-за серьезной болезни, которую перенёс, я не могу квалифицированно осуществлять свою собственную защиту в судебном заседании, – встав, заявил Судоплатов.

Костромин остолбенел от этого заявления, судьи встревоженно посмотрели на председателя, особенно обеспокоенным казался адмирал. Костромин объявил, что суд удаляется на совещание для рассмотрения ходатайства, и возмущенно заметил, что у подсудимого нет никакого права оспаривать процессуальную форму слушания дела. И тут же попросил секретаря проводить того в приёмную.

Судьи совещались примерно час, и за это время Павлу неожиданно удалось увидеть тех, кто должен был выступить против него в качестве свидетелей. Первым из таких в приёмной появился академик Муромцев, заведовавший ранее спецлабораторией НКВД-МГБ, где испытывали бактериологические средства на приговоренных к смерти вплоть до 1950 года. Судоплатов едва знал академика и никогда с ним не работал, за исключением того, что посылал ему разведывательные материалы, полученные из Израиля по последним разработкам в области бактериологического оружия.

Другим свидетелем был Майрановский. Бледный и испуганный, он появился в приёмной в сопровождении конвоя. На нем был поношенный костюм – сразу было видно, доставили прямо из тюрьмы. Павлу стало ясно, что работа токсикологической «Лаборатории-Х» будет одним из главных пунктов обвинения в его деле.

Увидев Судоплатова, Майрановский разрыдался. Он явно не ожидал застать того в приёмной, без конвоя сидящим в кресле в хорошем костюме и при галстуке. Секретарь тут же приказал конвою вывести бывшего заведующего и поспешил с докладом к Костромину. Быстро вернулся и завел подсудимого обратно в кабинет, где судьи уже ждали, чтобы продолжить заседание.

Костромин объявил, что ходатайство Судоплатова о предоставлении защитника и заявление о незаконности слушания дела в закрытом заседании без участия адвоката отклонено лично председателем Верховного суда СССР. Это распоряжение только что получено по телефону правительственной связи.

– Если же вы будете упорствовать и откажетесь отвечать на вопросы суда, слушание дела продолжится без вас и приговор будет вынесен заочно, – сообщил председательствующий. – Верховный суд, – (подчеркнул, – по согласованию с Президиумом Верховного Совета как высшая судебная инстанция имеет право устанавливать любые процедуры для слушания дел, представляющих особую важность для интересов государства.

Далее председательствующий задал вопрос, признает ли Судоплатов себя виновным? Тот категорически отверг все предъявленные обвинения. Затем Костромин объявил, что двое свидетелей, бывшие сотрудники органов госбезопасности Галигузов и Пудин, не могут присутствовать на заседании суда по состоянию здоровья. Двое же других, академик Муромцев и осужденный Майрановский, находятся в соседней комнате и готовы дать свидетельские показания.

– Суд не убедили показания Берии во время предварительного следствия по его делу, что вы не являлись его доверенным лицом, а лишь выполняли приказы, которые он передавал от имени правительства. Более того, суд считает, что Берия пытался скрыть факт государственной измены, и показания, имеющиеся в вашем следственном деле, не имеют значения для суда.

Эпизод со Стаменовым был лишь упомянут. Костромин подчеркнул факт несомненной государственной измены, добавив, что новые данные, свидетельствующие, что Берия обсуждал вопрос о контактах со Стаменовым и другими членами правительства, будут доложены Верховному суду и, возможно, будет вынесено частное определение в адрес правительственных инстанций.

Павел решительно отрицал, что им делались попытки установить тайные контакты в обход правительства, поскольку Молотов не только знал об этом, но и санкционировал их, а санкционированный правительством зондаж в разведывательных целях нельзя классифицировать как факт государственной измены.

– Более того, – отметил подсудимый. – Лично товарищ Хрущев пять лет тому назад, 5 августа 1953 года заверил меня, что не находит в моих действиях никакого преступного нарушения закона или вины в эпизоде со Ста-меновым.

Побледнев, председатель запретил ему упоминать имя Хрущева. Секретари тут же перестали вести протокол, а Судоплатов, почувствовал, как кровь бросилась в лицо, не сдержавшись, выкрикнул:

– Вы судите человека, приговоренного к смерти фашистской ОУН, человека, который рисковал своей жизнью ради советского народа! Вы судите меня так же, как ваши предшественники, которые подводили под расстрел героев советской разведки.

И далее стал перечислять имена своих погибших друзей и коллег – Артузова, Шпигельглаза, Мали, Серебрянского, Сосновского, Горажанина и других.

Костромин был ошеломлен, вице-адмирал Симонов сидел бледный как мел.

После небольшой паузы председатель взял себя в руки и проговорил:

– Никто заранее к смертной казни вас не приговаривал. Мы хотим установить истину.

Затем вызвали свидетеля Муромцева и в его присутствии зачитали показания, которые тот давал пять лет назад. К удивлению и неудовольствию судей, Муромцев заявил, что не может подтвердить свои прежние показания. По его словам, он не помнит никаких фактов причастности Судоплатова к работе секретной бактериологической исследовательской лаборатории.

Когда наступила очередь Майрановского, тот показал, что консультировал подсудимого в четырёх случаях. С разрешения председателя Судоплатов в свою очередь спросил:

– Были ли вы подчинены мне по работе? Являлись ли упомянутые вами четыре случая экспериментами над людьми или боевыми операциями? И, наконец, от кого получали приказы по применению ядов?

К удивлению Павла, его поддержал адмирал.

И весь хорошо продуманный сценарий суда рассыпался.

Майрановский дал показания, что никогда не был подчинен Судоплатову по работе, и начал плакать. А сквозь слёзы признал, что эксперименты, о которых идёт речь, на самом деле были боевыми операциями, приказы об уничтожении людей отдавали Хрущев с Молотовым. Помимо этого рассказал, как встречался с Молотовым в здании Комитета информации, а затем, вызвав гнев председателя суда, упомянул о встрече с Хрущевым в железнодорожном вагоне в Киеве.

На этом Костромин его прервал, заявив, что суду и так ясны данные показания. После этого нажал кнопку, и появившийся конвой увел Майрановского.

Судьи были явно растеряны. Они получили подтверждение, что так называемые террористические акты на самом деле являлись боевыми операциями, проводившимися против злейших противников советской власти по прямому приказу правительства, а не по инициативе подсудимого.

Судоплатов также указал, что не являлся старшим должностным лицом при выполнении данных операций, поскольку в каждом случае присутствовали специальные представители правительства – первый заместитель министра госбезопасности СССР Огольцов и министр госбезопасности Украины Савченко, а местные органы госбезопасности подчинялись непосредственно им. И предложил вызвать названных лиц в качестве свидетелей, потребовав ответить, почему они не привлекались к ответственности за руководство подобными акциями.

Павел также сослался на то, что именно в решении правительства в июле 1946 года был установлен особый порядок ликвидации наиболее опасных врагов государства внутри страны и за рубежом по линии органов госбезопасности и разведывательного управления Генерального штаба Красной Армии.

И снова судьи почувствовали себя не в своей тарелке. Павел знал, что в протоколах его допросов все упоминания о работе в период «холодной войны» 1946–1953 годов были крайне туманными и неконкретными. Мысль, проходившая красной нитью через все обвинения, сводилась к следующему: Майрановский при его помощи убивал людей, враждебно настроенных к Берии.

Судоплатов ясно чувствовал, судьи не готовы признать реальный факт, что все эти ликвидации санкционировались руководителями, стоявшими в табели о рангах выше Берии, а он к эпизодам, рассказанным на суде, вообще не имел отношения.

Костромин быстро и деловито подвёл итог судебного заседания. С его слов, Судоплатова судят не за эти операции против врагов советской власти, а за другие, которыми руководил на своей даче против врагов Берии.

– Приведите хотя бы один такой, – тут же заявил подсудимый.

– Дело Берии закрыто, и точно установлено, что такого рода акции совершались неоднократно, а поскольку вы работал под его началом, то также являетесь виновным, – жестко заявил Костромин. – Однако суд в данный момент ещё не располагает на сей счёт соответствующими доказательствами.

С этими словами он закрыл слушание дела, дав Судоплатову возможность выступить с последним словом. Тот был краток и заявил о своей невиновности и о том, что расправа над ним происходит в интересах украинских фашистов, империалистических спецслужб, а также троцкистов за рубежом. И в заключение потребовал реализовать его законное право ознакомиться с протоколом судебного заседания для внесения туда своих замечаний. В этом ему было тут же отказано.

Костромин объявил перерыв. Судоплатова вывели в приёмную, где предложили чай с бутербродами. Адмирал подошел к нему, пожал руку и сказал:

– Вы держались как настоящий мужчина, – и успокоил: – Всё будет хорошо.

Через некоторое время подсудимого ввели обратно в кабинет Костромина для зачтения приговора. Судьи встали, и председательствующий зачитал написанный от руки приговор, который в точности повторял обвинительное заключение прокуратуры с одним добавлением: «Суд не считает целесообразным применение к Судоплатову Павлу Анатольевичу высшей меры наказания – смертной казни и основывает свой приговор на материалах, имеющихся в деле, но не рассмотренных в судебном заседании».

Генерала приговорили к пятнадцати годам тюремного заключения. Приговор был окончательный и обжалованию не подлежал.

Глава 14. Владимирский централ

Вскоре Павел был во внутренней тюрьме Лубянки. У него началась страшная головная боль, и надзиратель даже дал таблетку. Ещё не пришедшего в себя осужденного доставили в кабинет Серова – бывшие владения Берии. Мрачно взглянув на бывшего коллегу, Серов предложил сесть.

– Слушайте внимательно, – выдержал паузу. – У вас будет ещё много времени обдумать своё положение. Вас отправят во Владимирскую тюрьму. И если там вы вспомните о каких-нибудь подозрительных действиях или преступных приказах Молотова с Маленковым, связанных с теми или иными делами внутри страны или за рубежом, сообщите мне, но не упоминайте товарища Хрущева. В случае если вспомните то, о чём я вам сказал, останетесь живы, и мы вас амнистируем.

Несмотря на болезненное состояние, Павел кивнул, выражая согласие. Больше Серова он никогда не встречал.

Осужденного сразу же отвезли в Лефортовскую тюрьму, где через два дня разрешили свидание с женой и младшим братом Константином. Наконец-то Павел дал волю чувствам, а те, как могли, утешали близкого человека. Известие, что отбывать наказание он будет во Владимирской тюрьме, вызвало скрытую радость – в этом городе жила младшая сестра жены, а её муж Александр Комельков был ответственным сотрудником областного аппарата МВД.

Эмме повезло, что её не арестовали, когда Павел находился под следствием, как жен других должностных лиц, проходивших по делу Берии. Она предусмотрительно прервала знакомства с бывшими сослуживцами. От тринадцати бывших коллег мужа, из которых пятеро были Героями Советского Союза, Эмма собрала отзывы о нём, заверенные партийными комитетами, и отправила их в Генеральную прокуратуру и Военную коллегию Верховного суда с просьбой, чтобы этих людей вызвали в качестве свидетелей по делу. Когда Павел узнал об этом, он понял нерешительность судей и то, почему следователь Андреев был настроен сочувственно по отношению к нему и вопреки правилам уклонился от подписания обвинительного заключения по делу.

Положение Эммы в это время заметно улучшилось. Жена научилась шить и скоро как портниха стала пользоваться популярностью среди новых друзей из мира искусства, что приносило дополнительный заработок. Она по-прежнему была в состоянии содержать детей и свою мать. МВД попыталось было отобрать у них квартиру в центре Москвы, но не смогло сделать это на законных основаниях, поскольку Эмма была участником войны и получала военную пенсию.

К счастью, пребывание Павла во Владимирской тюрьме совпало с кратким периодом либерализации пенитенциарной системы, осуществлявшейся при Хрущеве. В частности, ему было разрешено получать до четырех продуктовых передач ежемесячно. И если на первых порах он нередко терял сознание и чувствовал сильные головокружения из-за страшных головных болей, силы мало-помалу начали возвращаться.

Хотя содержали в одиночной камере, но всё же полностью изолирован Павел не был – имел доступ к газетам, мог слушать радио, пользоваться тюремной библиотекой.

Владимирская тюрьма (централ) была во многом примечательной. Построенная в начале правления Николая II, она использовалась как место заключения наиболее опасных с точки зрения государства преступников, которых властям всегда нужно было иметь под рукой. В сущности, ту же роль Владимирская тюрьма выполняла и при советской власти, заключенных оттуда нередко возили в столицу для дополнительных допросов. По иронии судьбы Павла поместили во втором корпусе централа, который до этого он дважды посещал для бесед с пленными немецкими генералами, отбывавшими здесь свой срок. В то время ему показали оставшуюся незанятой тюремную камеру, в которой сидел будущий герой революции и гражданской войны, один из организаторов Красной Армии Михаил Фрунзе.

В то время тюрьма состояла из трёх главных корпусов, в которых содержалось примерно восемьсот заключенных. После 1960-го года её расширили, и теперь в трёх перестроенных корпусах могло находиться до тысячи человек. Режим отличался строгостью. Всех поднимали в шесть утра. Еду разносили по камерам: скудную пищу передавали через маленькое окошко, прорезанное в тяжелой металлической двери камеры.

Голод был постоянным спутником, достаточно было поглядеть в тусклые глаза заключенных, чтобы убедиться в этом. На первых порах постель поднималась к стене и запиралась на замок, так что днем полежать было нельзя. Можно было сидеть на стуле, привинченном к цементному полу. Днем разрешалась прогулка от получаса до сорока пяти минут в так называемом боксе – внутреннем дворике с высокими стенами, напоминавшем скорее комнату площадью примерно метров двадцать, только без потолка. Присутствие охраны было обязательным.

Для дневного отдыха полагался один час после обеда, когда надзиратель отпирал кровать. Туалета в камере не было – его заменяла параша. Каждый раз, когда заключенному надо было пойти в уборную, он должен был обращаться к надзирателю. И хотя спать разрешалось с десяти часов вечера, свет горел всю ночь.

После нескольких дней заключения Павел стал замечать сочувственное к себе отношение со стороны администрации. Его перевели из одиночной камеры в тюремную больницу, где давали стакан молока в день и, что было куда важнее для него, разрешали лежать в кровати днем столько времени, сколько он хотел.

Довольно скоро Павел обнаружил, что в тюрьме содержалось немало людей, хорошо ему известных. Например, Мунтерс, бывший министр иностранных дел Латвии (его вскоре освободили). В 1940 году, после переворота в Латвии Судоплатов отвозил его в Воронеж, где тот стал работать преподавателем в местном университете. Или Шульгин, за которым разведка НКВД охотилась за границей лет двадцать. После взятия Белграда советскими войсками в 1945 году бывшего заместителя председателя Государственной Думы арестовали, вывезли в Советский Союз и отдали под суд за антисоветскую деятельность во время Гражданской войны и в последующие годы.

Через три или четыре камеры от Судоплатова находился некто Васильев – на самом деле это был сын Сталина, Василий, который и здесь, в тюрьме, умудрялся устраивать скандалы. Как-то раз, когда к нему на свидание приехала жена, дочка маршала Тимошенко, он набросился на неё с кулаками, требуя, чтобы та немедленно обратилась к Хрущеву и Ворошилову с просьбой о его освобождении.

Отбывал наказание во Владимирской тюрьме и Майрановский, сидевший тут с 1953 года. Его едва можно было узнать: казалось, от прежнего Майрановского сохранилась одна лишь оболочка. Чтобы выжить и спастись от тюремных побоев, он, сломленный и тщетно надеявшийся на освобождение, согласился давать показания против Берии, Меркулова и Абакумова, свидетельствующие об их участии в тайных убийствах. Правда, никаких имен жертв он не мог назвать. Всех троих – Берию, Меркулова и Абакумова – расстреляли, а Майрановский продолжал отбывать срок. Иногда его допрашивали сотрудники Пятого спецотдела КГБ и прокуратуры в качестве свидетеля по интересующим их делам.

Здесь же содержались Эйтингон, прибывший во Владимир в марте 1957 года с двенадцатилетним сроком, Мамулов, начальник секретариата Берии и заместитель министра внутренних дел, отвечавший за золотодобычу.

Сидели во Владимирской тюрьме Дарья Гусяк и Мария Дидык, нелегальные курьеры бандеровского подполья, захваченные в 1950-м году. Они разносили еду заключенным, но, сталкиваясь с Судоплатовым, не признавали в нём высокопоставленного сотрудника МГБ, допрашивавшего обеих в Львовской тюрьме.

Через три месяца после прибытия Павла во Владимирскую тюрьму на свидание с ним Эмма привезла сыновей, мудро решив не показывать им отца, пока тот был не в лучшей физической форме. У Павла задрожали руки, и он едва владел собой, когда они вошли.

Начальник тюрьмы полковник Козик разрешил два дополнительных свидания с женой кроме положенного одного в месяц. За год до своей отставки в 59-м он устроил Павлу свидание у себя в кабинете с Александром, мужем свояченицы. Тот сообщил об изменениях, происходящих в МВД и КГБ. Информация о том, кто находится у власти, а кого отправили в отставку, инициативы нового председателя КГБ Шелепина по расширению операций советской разведки за рубежом дали Судоплатову надежду, что он мог бы быть полезен новому руководству благодаря своему немалому опыту, и поэтому мог быть амнистирован, как это произошло с генералами и офицерами, выпущенными Сталиным и Берией в 1939-м и 1941-м годах.

В результате Судоплатов начал бомбардировать Верховный суд и прокуратуру прошениями о пересмотре дела. От жены знал, что она дважды обращалась к Хрущеву и в Верховный суд с просьбой допустить адвоката при рассмотрении его дела. Но в этой просьбе ей было отказано. Эмма показала Павлу копии своих ходатайств, и он послал в Москву протест, заявляя, что приговор не имеет юридической силы, поскольку ему было отказано в праве на защиту, а также в ознакомлении с протоколом судебного заседания, который он так и не подписал.

На него был получен ответ, подписанный заместителем председателя Верховного суда Смирновым, где говорилось, что оснований для пересмотра дела нет. На следующие сорок прошений ответа Павел не получил.

В 1960-м году его неожиданно вызвали к начальнику тюрьмы, в дверях столкнулся с Эйтингоном. За столом вместо начальника сидел представительный, лет пятидесяти мужчина в модном костюме, представившийся следователем по особо важным делам Комитета партийного контроля Германом Климовым. Он сообщил, что ЦК партии поручил ему изучить следственное и рабочее дело Судоплатова из Особого архива КГБ СССР. ЦК интересуют данные об участии Молотова в тайных разведывательных операциях Берии за рубежом, а также, что особенно важно, имена людей, похищение и убийство которых было им организовано внутри страны. Климов предъявил справку для Комитета партийного контроля, подписанную заместителем Руденко – Салиным. Она содержала перечень тайных убийств и похищений, совершенных по приказу Берии. В частности, прокуратура, расследуя его дело, установила, что в 1940–1941 годах Берия отдал приказы о ликвидации бывшего советского посла в Китае Луганца и его жены, а также Симонич-Кулик, жены расстрелянного в 1950-м году по приказу Сталина маршала артиллерии Кулика.

«Прокуратура располагает, – говорилось в документе, – заслуживающими доверия сведениями о других тайных убийствах по приказу Берии как внутри страны, так и за её пределами, однако имена жертв установить не удалось, потому что Судоплатов с Эйтингоном скрыли все следы». В документе также отмечалось, что в течение длительного времени состояние здоровья указанных лиц не позволяло прокуратуре провести полное расследование этих дел.

От имени ЦК партии Климов потребовал рассказать правду об операциях, в которых Судоплатов принимал участие, так как в прокуратуре не имелось письменных документов, подтверждавших устные обвинения его в организации убийства Михоэлса, – это, видимо, смущало следователя. Он был весьма удивлён, когда Павел заявил о непричастности к убийству Михоэлса и доказал это. Климову надо было прояснить тёмные страницы недавней советской истории до начала работы очередного партийного съезда, который должен был состояться в 1961 году. Кроме того Судоплатову показалось, что он проявлял и чисто человеческий интерес и сочувственно относился к его делу.

Беседовали больше двух часов, перелистывая страницу за страницей следственное дело. Павел не отрицал своего участия в специальных акциях, но отметил, что они рассматривались правительством как совершенно секретные боевые операции против известных врагов советского государства и осуществлялись по приказу руководителей, и ныне находящихся у власти. Поэтому прокуроры отказались письменно зафиксировать обстоятельства каждого дела.

Климов настойчиво пытался выяснить все детали – на него произвело сильное впечатление заявление допрашиваемого, что в Министерстве госбезопасности существовала система отчетности по работе каждого сотрудника, имевшего отношение к токсикологической лаборатории.

Следователь признал, что Судоплатов не мог отдавать приказы Майрановскому или получать от него яды. Положение о лаборатории, утвержденное правительством и руководителями НКВД-МГБ Берией, Меркуловым, Абакумовым и Игнатьевым, запрещало подобные действия.

– Этот документ, – сказал Климов, – автоматически доказывает вашу невиновность. Если бы он был в деле, вам и Эйтингону нельзя было бы предъявить такое обвинение, но он находился в недрах архивов ЦК КПСС, КГБ и в особом надзорном делопроизводстве прокуратуры.

Климов провел во Владимирской тюрьме несколько дней. По его распоряжению Судоплатову в камеру дали пишущую машинку, чтобы тот напечатал ответы на все его вопросы. Они охватывали историю разведывательных операций, подробности указаний, которые давали Берия, Абакумов, Игнатьев, Круглов, Маленков и Молотов, а также его участие в деле проведения подпольных и диверсионных акций против немцев и сбору информации по атомной бомбе.

Наконец, по предложению следователя Павел напечатал ещё одно заявление об освобождении и реабилитации. Учитывая его совет, имени Хрущева не упоминал, однако указал, что все приказы, отдававшиеся Судоплатову, исходили от ЦК партии. Климов уверил Павла, что его освобождение неизбежно, как и восстановление в партии. Такие же обещания он дал и Эйтингону.

Спустя время Павлу стало известно, интерес к его делу был двоякий. С одной стороны, власти таким образом хотели глубже заглянуть в подоплеку Сталинских преступлений и окружавших его имя тайн. С другой – освобождение Рамона Меркадера из мексиканской тюрьмы и его приезд в Москву подстегнули Долорес Ибаррури вместе с руководителями французской и австрийской коммунистических партий добиваться освобождения из тюрьмы Эйтингона и Судоплатова.

Поездка Климова во Владимир во многом улучшила положение жены. Недавно назначенный председатель КГБ Шелепин направил в Комитет партийного контроля справку, положительно характеризующую деятельность Судоплатова и Эйтингона.

В ней отмечалось, что Комитет госбезопасности «не располагает никакими компрометирующими материалами против Судоплатова и Эйтингона, свидетельствующими о том, что они были причастны к преступлениям, совершенным группой Берии». Этот документ резко контрастировал с подготовленной в 1954 году Серовым, Панюшкиным, Сахаровским и Коротковым справкой о том, что рабочих дел Судоплатова, Эйтингона и Серебрянского в архивах обнаружить не удалось, поэтому установить полезность работы для советского государства службы диверсии и разведки под руководством Судоплатова в 1947–1953 годах не представляется возможным.

Такого рода оценка сразу дала понять опытным людям, что реабилитация обоих не за горами.

В то же время Генеральный прокурор СССР Руденко всячески ей препятствовал.

Дом на улице Мархлевского, где семья Судоплатовых жила в большой квартире, передали в ведение Министерства иностранных дел, и там разместилась польская торговая миссия. При помощи друзей Эмма получила неплохую, но гораздо меньшую квартиру в районе ВДНХ, в то время на окраине Москвы. Переезд, однако, не помешал Меркадеру и другим деятелям зарубежных компартий поддерживать и навещать семью. К этому времени сыновья окончили среднюю школу, и оба поступили в Институт иностранных языков.

Семья окончательно рассталась с иллюзиями, что власти в конце концов признают судебную ошибку, допущенную в деле отца. После того как Климов принял жену Павла в ЦК и заявил, что Судоплатов с Эйтингоном – невинные жертвы в деле Берии и он добивается пересмотра приговоров на самом высшем уровне, стало понятно: судьба Павла находится в руках Хрущева. Дело застопорилось не в бюрократических лабиринтах – решение держать Судоплатова в тюрьме было принято на самом верху.

Хотя Климов говорил больше намеками, а не прямо, однако всё же подчеркнул, что необходимо продолжать ходатайства о реабилитации.

– Вам надо ссылаться на материалы, хранящиеся в ЦК КПСС и КГБ, – сказал он Эмме. – Следует настаивать на проведении изучения материалов одновременно как в основном уголовном деле, так и в «наблюдательном производстве», потому что как раз там-то и находятся все ваши прошения, свидетельства и документы, разоблачающие фальсификацию.

На очередном свидании жена рассказала Павлу о встрече с Климовым.

В тот момент Эйтингон как раз стал его сокамерником, и они проводили вместе долгие часы, размышляя, как ускорить прохождение ходатайств. Но время шло, и Эмма, мыслившая реалистически, начала подталкивать мужа к тому, чтобы тот начал готовиться после отбытия срока к новой работе – переводчика. Бывшая сотрудница Зоя Зарубина передала им с Эйтингоном целую кипу книг на французском, немецком, польском и украинском языках. Это были романы и книги по истории. Скучать обоим не приходилось.

Друзья днями занимались переводами. Особую моральную поддержку в этот период им оказал заместитель начальника тюрьмы Хачикян. Именно он переправил на волю копии заявлений Судоплатова и Эйтингона в ЦК о реабилитации, которые ветераны разведки и партизанского движения использовали в своих обращениях к XXIII съезду партии в их защиту.

В 1961 году условия пребывания в тюрьме резко изменились – вместо четырех продуктовых передач в месяц разрешили только одну, а затем – одну в полгода. Эти ограничения явились результатом растущей в стране преступности, вызванной прежде всего ухудшением экономического положения. В сентябре, накануне XXII съезда партии, раскрывшего новые подробности Сталинских преступлений, во Владимирской тюрьме тайно судили и расстреляли десять человек – организаторов и участников голодного бунта в небольшом городе Муроме.

Свидания с родными сократили с одного в месяц до одного в полгода, но тем не менее каждый день Павел получал прошедшие цензуру письма от жены. В тюремной администрации тоже произошли изменения – вместо прежних, дружески настроенных сотрудников появились новые, совсем незнакомые. В следующем году Павел перенёс обширный инфаркт.