Текст книги "Превратности любви. Психоаналитические истории"

Бессознательное чувство вины настолько глубоко охватило Карину, что она дала себе зарок ни при каких обстоятельствах больше не встречаться с художником. Решившись на этот шаг, шедший вразрез с испытываемым к нему влечением, Карина ограничила, насколько это было возможно, свои выходы с мужем в свет. Она избегала входить без надобности даже в ту комнату, в которой висел ее портрет.

Прошло полгода. Карина вроде бы пришла в себя. Во всяком случае, разлад в ее душе стал не таким острым, каким он был в последнюю случайную встречу с художником.

Однажды она сидела в кресле у камина и листала какую-то книгу. Одновременно краем уха Карина слушала передаваемые по телевизору последние новости. Диктор сообщал, что в Египте, по дороге в аэропорт, перевернулся автобус, в котором находились российские граждане. Трое из них погибли на месте, а остальные были доставлены в ближайшую больницу с различного рода травмами, в том числе опасными для жизни. Карина посмотрела на экран телевизора, на котором были воспроизведены кадры аварии. Когда диктор назвал фамилии погибших туристов, среди которых оказался известный ей художник, она громко вскрикнула и потеряла сознание.

Прибежавшая на шум домработница застала свою хозяйку лежащей без движения на ковре возле камина. Она тут же позвонила хозяину дома, который, находясь по делам в Москве, спешно дал соответствующие распоряжения и через некоторое время примчался в свой загородный дом.

К этому времени Карина пришла в себя, но ее побелевшее лицо и судорожно блуждающие глаза заставили ее мужа вызвать на дом их лечащего врача. Приехавший врач сделал все возможное для стабилизации состояния молодой женщины и успокоил ее мужа, так как не нашел ничего серьезного. Однако с того дня Карина стала как будто неживая. Она была по-прежнему потрясающе красивой, но в ее глазах не отражалось ничего, кроме затаенной боли, так знакомой ее мужу при их первой встрече.

Поскольку, несмотря на все старания вызываемых к ней врачей, состояние Карины не улучшалось, ее муж оказался на грани собственного помешательства. Ему ничего не оставалось делать как прислушаться к совету одного из его коллег по бизнесу, который, имея опыт проживания с женой, нуждающейся в психиатрической помощи, порекомендовал ему обратиться за консультацией к психоаналитику.

Так, подытожил свой рассказ Вайсман, Карина стала его пациенткой, на протяжении нескольких месяцев анализа постепенно поведавшей ему о тех трагических и печальных событиях, которые пришлось перенести ей в своей жизни. Кстати, как пояснил он, когда Карина рассказывала о выставке, на которой был представлен ее портрет, ему стало ясно, где он мог видеть эту красивую женщину до того, как она пришла в анализ.

Дело в том, что он сам был одним из посетителей выставки вошедшего в моду художника и был поражен красотой изображенной на портрете молодой женщины. Правда, когда он увидел ее впервые в своем кабинете, ему никак не удавалось вспомнить, где он мог видеть эту красивую женщину ранее.

– Печальная история, – сочувственно сказал Разумовский. – Муж этой бедной женщины был, безусловно, прав, когда своевременно обратился за помощью к психоаналитику.

– Чем же закончился курс терапии? – тихим голосом спросил Вайсмана молодой психоаналитик.

Вайсман не замедлил с ответом и рассказал о тонкостях психоаналитической терапии, связанных с различными формами проявления сопротивления пациентки, эмпатии, переноса и контрпереноса, о которых слушавшие его коллеги знали не понаслышке.

Он откровенно признался, что после более чем годичной работы с Кариной испытал отцовское чувство к ней. Ему хотелось по-отечески прижать ее к своей груди, пожалеть, дать выплакаться и обсудить те стратегии поведения, которые могли бы свести до минимума возможные переживания, связанные с возникновением тех или иных проблем.

Их откровенные беседы о том, что происходило в жизни с Кариной, как и почему переживаемые ею события, включая изнасилование, замужество и возникшие у нее чувства по отношению к художнику, загнали ее в депрессию, а также размышления о любви и смысле жизни способствовали улучшению ее физического и психического состояния.

Карина стала более жизнерадостной и общительной, чем ранее. Заново пережив все то, что с ней произошло, и разобравшись в своих бессознательных желаниях и чувствах, она ощутила вкус жизни и с надеждой смотрела в будущее. Однажды, после завершения очередной сессии, она в порыве признательности обвила руками шею психоаналитика и заплакала. Но это были слезы, вызванные не безысходностью, а той благодарностью, которую она питала к нему. Вайсман по-отечески погладил Карину, успокоительно провел своей рукой по ее голове и плечам. В этом отношении он занял в какой-то степени позицию венгерского психоаналитика Шандора Ференци, который в 1920-х годах выступил с идеей «изнеживающего анализа». Суть этого анализа состояла в том, что в ряде случаев психоаналитик должен принимать на себя роль заботливой матери, быть участливым по отношению к пациенту и проявлять материнскую заботу о нем до тех пор, пока тот не сможет справляться со своими проблемами самостоятельно.

Вайсман пояснил слушающим его психоаналитикам, что в тот момент, когда он по-отечески (по-матерински) погладил Карину, ее близость к нему не вызвала у него ничего подобного тому, что бывало при встречах с другими женщинами.

Увлекаясь женщинами, не являвшимися его пациентками, и встречаясь с ними, он чувствовал себя мужчиной. Малейшее соприкосновение с их телом вызывало у него естественную реакцию организма, которая неизбежно толкала его на дальнейшие сексуальные отношения.

Но Карина вызывала в нем отеческие чувства, и поэтому, когда она обвила его шею руками, он не испытал того волнения, которое обычно неудержимо влекло его к проявлению инициативы, способствующей сближению между мужчиной и женщиной.

Какое-то мгновение они стояли обнявшись, после чего, легко отстранившись от психоаналитика и улыбнувшись ему, Карина тепло попрощалась со своим спасителем. Через день она позвонила ему, поблагодарила за оказанную ей помощь и сказала, что чувствует себя просто прекрасно и, как никогда ранее, верит в собственные силы. На этом, собственно говоря, и была завершена терапия Карины. Правда, как считал Вайсман, можно было бы еще какое-то время продолжать анализ, чтобы закрепить достигнутые позитивные результаты. Но Карина сказала, что чувствует себя прекрасно и обладает, как ей представляется, достаточными силами, чтобы отныне справляться со своими проблемами самостоятельно. Спросив о том, может ли она, если возникнет в том необходимость, рассчитывать вновь на него, и получив положительный ответ от психоаналитика, Карина попрощалась с ним и больше не звонила.

– И ты, Аркаша, больше никогда не встречался с этой красавицей? – спросил Вайсмана Киреев.

– Нет, – коротко ответил тот.

После некоторого молчания присутствующих профессор Лившиц грустно, но с какой-то теплотой произнес:

– Раз пациентка больше не обращалась за помощью к психоаналитику, то, надо полагать, она действительно вышла из состояния депрессии и зажила по-новому. По всей видимости, можно считать работу психоаналитика с данной пациенткой вполне успешной. Не так ли, Аркадий Григорьевич?

После некоторого раздумья Вайсман осторожно ответил:

– Даже не знаю, что сказать вам, Иннокентий Самуилович. Я действительно больше ни разу не встречался с Кариной, хотя часто вспоминал ее и долгое время находился под впечатлением от ее неземной красоты. Однако по прошествии, кажется, семи или восьми месяцев я случайно узнал о том, что потрясло меня до глубины души.

Вайсман внезапно замолчал. Никто из присутствующих не решался задать ему вопрос, что же произошло с Кариной.

Через несколько тягостных минут ожидания Вайсман через силу тихо обронил:

– Карина погибла. Ее убил ее собственный муж. Я не знаю всех деталей этого преступления, но до меня дошли слухи, что это произошло из-за ревности супруга.

Сидевшие рядом с Вайсманом психоаналитики не могли произнести ни слова. Он же встал со своего кресла, подошел к коробке со свечами и, взяв одну из них, сменил догоревшую и зажег новую.

Спустя какое-то время тягостное молчание было нарушено Разумовским, который не нашел ничего лучшего чем констатировать:

– Да, чрезвычайно печальна судьба этой женщины. Красота – это действительно такая страшная сила, которая способна погубить не только нас, мужиков, но и ее носительницу. Представляю, Аркаша, как тебе было тяжело узнать о гибели столь необычной пациентки, и искренне сочувствую.

Не знаю, испытываешь ли ты какое-либо чувство вины за то, что тебе не удалось продолжить дальше терапию с этой пациенткой. Но не кори себя за случившееся. Ты сделал, как мне думается, все, что мог.

– В таком положении мог оказаться любой из нас, – поддержал Разумовского профессор Лившиц. – Никто не застрахован от того, что после завершения, казалось бы, удачной терапии с нашими бывшими пациентами может произойти самое невероятное.

Я имею в виду то обстоятельство, что жизнь преподносит человеку порой самые фантастические сюрпризы. И далеко не всегда даже самый здоровый в физическом и психическом отношении человек способен справиться с навалившимися на него серьезными проблемами.

Вайсман вышел в другую комнату, через мгновение вернулся с новой бутылкой коньяка и сухого вина, наполнил те бокалы, которые оказались у его коллег пустыми, и предложил выпить за здоровье их бывших и ныне здравствующих пациентов.

Не чокаясь и не говоря ни слова, каждый из них молча поднял свой бокал. Профессор Лившиц и молодой психоаналитик пригубили содержащийся в их бокалах напиток.

Разумовский, который приехал в гости на своей машине и старался не превышать приемлемую для него дозу алкоголя, чуть-чуть отпил из своего бокала.

Киреев опустошили бокал до дна и, взяв в рот дольку лимона, с удовольствием пожевал, а затем проглотил прямо с кожицей.

Вайсман, выпив часть содержащегося в его бокале коньяка, задумчиво посмотрел на огонь, беспокойно выбрасывающий языки пламени в камине.

Все сидели в глубоком молчании. Каждый думал о чем-то своем.

Лишь спустя минут семь – десять Вайсман, сбросив охватившее его оцепенение, предложил продолжить терапевтические истории.

Поскольку после печального рассказа о судьбе Карины никто из присутствующих не решался начать свое повествование, то, прервав затянувшееся молчание, Разумовский с каким-то обреченным, но в то же время наигранно решительным видом вызвался рассказать одну из своих терапевтических историй.

При этом он сразу же предупредил, что эта история совсем не похожа на ту, которая была описана Вайсманом. Более того, она чертовски банальна и вряд ли вызовет интерес у кого-нибудь из присутствующих.

Тем не менее он готов изложить эту историю, поскольку полагает, что в ней содержатся такие нюансы, которые, на его взгляд, могут оказаться весьма поучительными. Поучительными не столько для его старших коллег, сколько для молодого психоаналитика, которому в его терапевтической деятельности наверняка придется столкнуться с целым рядом загадок, связанных с тайными закоулками человеческой души.

– Итак, – завершил свое вступительное слово Разумовский, – я хочу поделиться с вами, дорогие коллеги, одной историей, действующим лицом которой был мужчина, оказавшийся не столько лжецом на кушетке, сколько обманщиком, не ведающим того, что обманывал прежде всего самого себя.

В плену самообмана

Однажды по дороге на работу я встретил женщину, с которой когда-то учился в институте. Честно говоря, я бы ее никогда не узнал, поскольку из стройной и довольно симпатичной девушки она превратилась в рыхлую, бесформенную, уставшую женщину. Если бы она не окликнула меня по имени, то я точно прошел бы мимо нее.

– Вадим! Это ты? – остановила меня эта, как мне показалось, незнакомая женщина. – Не узнаешь? Я – Оксана. Мы учились с тобой на одном курсе и даже встречались за пределами института.

«Черт возьми! – подумал я. – Неужели в студенческие годы я мог испытывать к ней какие-то чувства! Совершенно не помню, чтобы такое могло иметь место. Может быть, эта дурнушка ошиблась?»

– Как я рада видеть тебя, Вадим! – как ни в чем не бывало продолжала эта женщина. – Ты почти не изменился, такой же красавец. Как я хотела выйти за тебя замуж в студенческие годы! Помнишь, как ты все старался улизнуть от меня. Но однажды мне все же удалось подпоить тебя и затащить к себе домой.

«Этого только не хватало, – лихорадочно соображал я. Убей бог, но ничего такого не припоминаю».

– Не помнишь? – смеясь спросила она. – Впрочем, что ты мог помнить, если, переступив порог моего дома, сразу отрубился. Я смогла дотащить тебя до дивана, и ты продрых до утра. А проснувшись, ты убежал от меня как угорелый и потом все время избегал встреч со мной.

– Извини, Оксана, но я спешу на работу. Понимаешь, совсем опаздываю, так как с минуты на минуту ко мне должен прийти пациент.

– Да ладно, чего там! – не обижаясь, сказала она. – Рада была встрече с тобой. Кстати, черкни свой телефон. Может, пригодится.

Я не успел ничего ответить, как она, оторвав кусок газеты и достав откуда-то ручку, протянула их мне. Ничего не оставалось, как написать номер своего телефона.

Мы быстро попрощались друг с другом и разошлись в разные стороны.

Эта встреча не доставила мне удовольствия. Хотелось скорее забыть о ней. Я надеялся, что Оксана потеряет клочок газеты с моим телефоном, и мы больше не пересечемся с ней.

Прошло несколько месяцев. Я забыл об этой встрече напрочь. Однако, спустя какое-то время, Оксана позвонила мне.

В первый мгновение я подумал, что она или жаждет новой встречи со мной, или от нечего делать хочет поболтать по телефону.

Однако я ошибся. Оксана спросила меня, не смог бы я принять на консультацию одного ее знакомого, которому требуется помощь, и может ли она дать ему мой телефон.

Получив мое согласие, Оксана поблагодарила и, извинившись, сказала, что, к сожалению, не может долго говорить.

После этого телефонного разговора я чувствовал себя несколько виноватым.

С одной стороны, мне не хотелось общаться с Оксаной, ворошить прошлое и тем более встречаться с ней. Я даже жалел о том, что был вынужден дать ей свой номер телефона. Опасался ее бесцеремонного вторжения в мою жизнь.

С другой стороны, она оказалась вовсе не такой, как мне представлялось. Не бесцеремонной, а вполне тактичной и ненавязчивой. И если бы я не дал ей номер своего телефона, то вы, коллеги, не могли бы услышать историю того пациента, который оказался у меня благодаря Оксане.

Прошло две или три недели после телефонного разговора с Оксаной. Я даже забыл о нем. Но однажды мне позвонил мужчина, который сказал, что номер моего телефона ему дала Оксана. После короткой паузы он спросил, могу ли я принять его.

Так у меня появился новый пациент Олег.

Он пришел ко мне впервые, опоздав на 15 минут и страшно волнуясь. Долго извинялся передо мной, оправдываясь тем, что никак не мог найти ранее сообщенный ему по телефону номер подъезда дома.

На вопрос о том, почему он не воспользовался мобильником, Олег, смущаясь и чуть заикаясь, ответил, что как-то не подумал об этом.

Первая консультация с Олегом была информационно недостаточной. Он так волновался, что, по сути дела, не мог связать двух слов.

Я не знал, что думать.

Являлось ли его излишнее волнение следствием той вины, которую он испытывал в связи со своим опозданием к психоаналитику, или оно типично для него в любой незнакомой обстановке?

На вопрос о том, что его беспокоит, Олег не смог ответить конкретно и вразумительно. Единственное, что он повторил несколько раз, так это то, что совсем запутался и не может решить, как ему жить дальше.

Передо мной сидел 42-летний, с запавшими глазами, заостренными скулами и безвольным подбородком мужчина. Его редкие, переходящие в лысину на макушке волосы неестественно блестели, как будто были чем-то намазаны. Нервные движения рук, которые он то складывал на проступающем через мышиного цвета рубашку округлом животе, то опускал на подлокотники кресла, выдавали его волнение.

При первой встрече с ним удалось лишь узнать, что в свое время он окончил архитектурный институт, одно время работал в Министерстве, но с развалом страны вынужден был сменить несколько профессий, прежде чем нашел, как он выразился, «место под солнцем» в одной строительной компании, где продолжает работать до сих пор. Никогда не был официально женат, хотя встречался и имел интимные отношения с женщинами, от одной из которых имеет дочь.

Только на второй консультации выяснилось, что в последнее время Олег мучается над решением двух проблем.

Он никак не может решить, стоит ли ему продолжать отношения с той женщиной, с которой имеет длительную связь, или, оставив ее, начать новую жизнь с кем-то другим.

Кроме того, он также стоит перед проблемой выбора, где ему жить и работать. Оставаться ли в этой, по его выражению, «непредсказуемой и ничего хорошего не сулящей стране» или уехать за границу, где он сможет жить по-человечески.

Между нами была достигнута договоренность о начале анализа. В силу занятости на работе Олег мог ходить ко мне только два раза в неделю. Поскольку он был немногословен и не стремился к откровенности, хотя и делал вид, что добросовестно придерживается метода свободных ассоциаций, анализ продвигался медленно и трудно.

Только несколько месяцев спустя после начала анализа по его скупым воспоминаниям удалось составить более или менее ясную картину его детских и юношеских лет жизни.

Олег родился слабым, недоношенным мальчиком, требующим особого ухода за собой.

Его мать перенесла трудные роды, после которых часто болела и умерла, когда ребенку было чуть более трех лет.

Отец сильно переживал смерть своей жены. Он был убежден, что, если бы не появление на свет их хилого сына, то его жена прожила бы с ним долго и счастливо. Поэтому он не испытывал тех отцовских чувств, которые пробуждаются у мужчины с рождением ребенка.

Во всяком случае, в восприятии маленького мальчика, отец никогда не проявлял особой любви к нему. Напротив, сын был для него сущим наказанием, унесшим в могилу мать и мешавшим обустройству его дальнейшей жизни.

Как было на самом деле, неизвестно, но именно такое ощущение имелось у Олега на протяжении всего его детства. Это ощущение сохранилось у него на всю жизнь. По крайней мере, во время анализа он очень нелестно отзывался о своем отце, который уже был на пенсии, жил отдельно от него, но с которым ему постоянно приходилось вступать в различного рода конфликты.

Примерно полтора года спустя после смерти супруги отец мальчика привел в дом новую жену. В то время Олегу было около пяти лет, он ходил в пятидневную группу детского сада, и только на выходные дни его забирали домой.

Единственное воспоминание дошкольного периода, доставившее ему радость, было связано с цирком, когда отец и его новая жена повели его на представление. Там он впервые увидел различных зверей и смешного клоуна. Особенно запомнился ему клоун с красным носом, который во время выступления подходил к зрителям, почему-то именно на Олега надел свою кепку, а затем, ловко сняв ее, вытащил оттуда какого-то настоящего живого зверька.

Все остальные воспоминания были довольно тягостными для мальчика, поскольку, по его собственному выражению, его новая мама оказалась злой мачехой. При отце она называла его Олежкой, гладила по головке, но в его отсутствие грязно ругалась и постоянно шлепала.

Однажды она так ударила мальчика, который ей чем-то мешал, что тот упал и, ударившись о табуретку, рассек себе правую руку. Когда отец пришел с работы, то его новая жена сказала, что, несмотря на ее запрет, мальчик бегал по комнате, упал и получил травму.

– Вот сука! – выругался Олег во время своего рассказа о происшедшем в детстве эпизоде. – Не моргнув глазом все свалила на меня. Причем так ловко вывернулась, что мне попало и от отца, который, дав подзатыльник, строго сказал, что маму надо слушаться.

Да, какая она, к черту, мама! Злющая, как ведьма. А между прочим, шрам от того удара о табуретку до сих пор красуется на моей руке.

Среди воспоминаний детства у Олега были и такие, о которых он рассказывал с особой злостью на отца. Дело в том, что начиная со второго класса отец стал делать из сына, как он сам говорил, «настоящего мужчину». Каждый день он поднимал его в шесть часов утра с кровати, заставлял быстро одеваться и совершать пробежки вместе с ним.

В любую погоду, несмотря на дождь или снег, мальчику приходилось поторапливаться, чтобы поспеть за отцом, который заставлял его не только бегать, но и подтягиваться на стоящем во дворе турнике. И если он начинал капризничать, то отец сердился и, сверкая глазами, грозил его наказать.

Вспоминая об этом периоде, Олег с неприкрытым злорадством говорил, что подобная экзекуция все равно не дала тех результатов, которых добивался его отец. Время от времени он простужался, и врачи прописывали ему постельный режим.

Превращение мальчика в мужчину путем его ежедневных насильственных утренних выталкиваний из дома на улицу завершилось, когда Олег учился в шестом классе.

К тому времени между отцом и его новой женой стали происходить постоянные скандалы, причины которых были неизвестны мальчику. Позднее у него закрались подозрения, что мачеха изменяла отцу. Возможно, были и какие-то другие поводы. Но только вскоре отец выгнал мачеху из дома, чему сын был только рад.

Поскольку на какое-то время отец запил с горя, то чаще всего он просыпал ранее установленное время пробежек. Несколько месяцев между запоями он еще пытался поддерживать прежний режим, заставляя сына рано вставать и бегать вместе с ним. Тем не менее четырехлетний режим был нарушен.

Мальчик испытывал двойственные чувства.

С одной стороны, пьяный отец был не способен ни готовить, ни убирать за собой, ни стирать, в результате чего маленький Олег нередко оставался голодным и не имел чистой одежды.

С другой стороны, будучи пьяным, он не приставал к мальчику и не заставлял его рано вставать и делать то, чего он не хотел.

Однажды, находясь в не совсем адекватном состоянии, отец Олега поскользнулся на улице, упал и подвернул ногу. Перелома не было, но ему пришлось распрощаться с пробежками.

После этого несчастного случая с отцом мальчик был оставлен в покое. Отец забросил свои утренние пробежки и не досаждал сыну требованиями сделать из него настоящего мужчину.

Четырехлетнее насилие над сыном имело свою обратную сторону. Мальчик не только не приобщился к ежедневным физическим упражнениям, но, напротив, приобрел стойкое отвращение к ним.

Уроки физкультуры ассоциировались у него с принуждением, и он всячески старался избежать их, прибегая порой к симуляции. Утренняя зарядка воспринималась как не нужная трата времени, и, будучи взрослым, он никогда не прибегал к ней.

– Зачем, – вопрошал Олег на одной из сессий, – рано вставать и делать никому не нужные упражнения? Я никогда не собирался заниматься профессиональным спортом и ставить какие-то рекорды. Кроме того, занятия спортом не столько приносят пользу, сколько вредны для здоровья. Сколько спортсменов ради никому не нужных достижений стали инвалидами или спились!

Он приводил различные доводы в пользу отстаиваемой им точки зрения. Однако совершенно не понимал того, что приводимые им соображения были не чем иным как поздними рационализациями инфантильных защит от насилия со стороны отца.

По сути дела, именно на почве противостояния отцу у Олега сформировалась установка на самообман. Механизм рационализации вовсю работал на эту установку. Самообман же оборачивался тем, что, плененный им, Олег не видел реальных путей решения стоящих перед ним проблем.

Сталкиваясь с той или иной проблемой, он нередко отступал перед ней. Полагал, что все разрешится само собой. В том случае же, когда приходилось делать вынужденный выбор, самообман оказывался типичным выходом для него.

На одной из сессий Олег рассказал о своем сновидении, которое приснилось ему накануне и которое, как он выразился, вывело его из себя.

Ему снилось, что, пребывая в прекрасном настроении, он гулял по райскому саду. Спелые яблоки свисали с деревьев. Их было так много, и все они были такими потрясающе манящими, что он не знал, какое выбрать. Ему не хотелось срывать их всех подряд. Он протягивал руку то к одному яблоку, то к другому, не решаясь сорвать одно из них.

Неожиданно перед ним появилась девушка. Она сказала, что ее зовут Евой и она давно ждет его, Адама. После этого она дотянулась до ветки стоящего рядом дерева и, поддерживая рукой спелое яблоко, предложила ему сорвать его.

Олег вежливо пояснил Еве, что он не Адам. Он не тот, за кого она его принимает. Но Ева стала убеждать его, что он как раз и является тем Адамом, которому предназначено предложенное ею яблоко.

Олег колебался. Ему не хотелось срывать запретный плод. Тем более тот, который был предложен ему Евой. В то же время он не мог отказать девушке в ее просьбе. Даже не просьбе, а, скорее, мольбе.

Сказав самому себе, что, в конечном счете, Ева несет ответственность за последствия, он все же сорвал яблоко и несколько раз надкусил его. На вид спелое яблоко оказалось кислым и невкусным. Тем не менее Олег сделал вид, что яблоко понравилось ему. Уловив момент, когда Ева перевела свой взгляд с него на плодоносящие деревья, он незаметно выбросил надкушенное яблоко и распрощался с ней.

В испорченном настроении он вышел из райского сада и направился домой. Однако через некоторое время его догнала Ева и спросила, не хочет ли он взять с собой семечко, выпавшее из того яблока, которое надкусил.

Олег возмущенно ответил ей: «Зачем мне нужно семечко от той кислятины, которая испортила настроение!»

Ева ничего не сказала, зажала семечко в своей ладони и ушла.

Олег ускорил шаг. По дороге домой он оглядывался по сторонам и был крайне недоволен собой. В голове навязчиво крутилась мысль о том, что ему не следовало поддаваться искушению Евы. Запретный плод вовсе не сладок, как принято считать. Он отдает кислятиной. Кроме того, в нем есть семечки. А всякие Евы норовят всучить их тебе.

– Странное сновидение, – заключил Олег, воспроизведя увиденное им во сне. – Так хорошо все начиналось, и такая неприятная концовка!

– Как вы полагаете, – спросил я его, – что может означать сон?

– Честно говоря, не знаю. Райский сад, Ева, Адам, яблоко. Все это навеяно, видимо, библейским сюжетом. Но при чем здесь я? Какая-то ерунда.

– Не напоминает ли Ева кого-нибудь из знакомых вам женщин? – осторожно спросил я.

– Вроде нет. Ева как Ева.

Олег задумался на минуту. Потом поправил рукой свои редкие волосы на голове, как будто отгонял какие-то мысли от себя. И только после этого продолжил:

– Сейчас я живу с одной женщиной, Мариной. Мы не расписаны. Оба хотим быть свободными и не связываем себя никакими обязательствами. Так удобнее. У нее есть дочь от первого брака. Но она уже большая. Заканчивает институт в другом городе и собирается остаться там работать. Ни Марина, ни ее дочь не похожи на Еву из сновидения.

После этого пояснения Олег неожиданно переключился на другую тему, в результате чего смысл сновидения остался не выявленным.

Последующие его воспоминания и переживания, касающиеся отношений с Мариной, дали необходимый материал для понимания существа того, каким образом он пытается решить стоящие перед ним проблемы и что из этого получается. Но они не подвели к раскрытию сути его сновидения.

Выяснилось, что, как правило, отношения Олега с женщинами не были длительными. До встречи с Мариной в его жизни было несколько кратковременных связей с другими девушками, но они не перерастали в нечто большее.

Его первый сексуальный опыт был неудачным, и воспоминания о нем вызывали у него неоднозначную реакцию.

Будучи студентом, он познакомился с девушкой, которая настолько понравилась ему, что, вдохновленный ее образом, он посвятил ей стихи. До этого времени он ничего подобного не писал. Рифмы не приходили в голову, да он и не испытывал какой-либо потребности в выражении своих чувств подобным образом.

На мой вопрос, помнит ли он строки своего творения, Олег, смущаясь, ответил, что помнит. Поддавшись порыву, навеянному приятными для него воспоминаниями, без какой-либо просьбы с моей стороны он с придыханием продекламировал:

 
Как прекрасен твой лик!
Как ты вся хороша!
О, счастливейший миг!
Так запела душа,
Что я крылья обрел
И, взлетев, как орел,
Бесконечно любя,
Подхватил вмиг тебя.
 

Олег замолчал, будто устыдился своего порыва, которого, видимо, не ожидал от себя.

Я подумал, что в состоянии влюбленности даже общипанный воробей чувствует себя орлом, но, чтобы поощрить Олега, задал ему вопрос:

– Надеюсь, ваше творение понравилось девушке?

– Я долго не решался показать его ей. Не знал, прочитать его вслух или послать ей, написав на открытке. Я боялся, что она посмеется надо мной.

Какое-то время спустя, набравшись храбрости, я все же перенес эти вирши на открытку. Но не осмелился передать эту открытку девушке. И если бы не мой сокурсник, то она так бы и не узнала о моих стихах.

Этот сокурсник обнаружил адресованную девушке открытку в одной из моих книг, которую он попросил почитать. Я забыл об открытке, а когда вспомнил, то было уже поздно. Сокурсник передал ее той девушке, которая мне так понравилась.

Узнав об этом, я не находил себе места. Боялся показаться девушке на глаза. Но она сама подошла ко мне и, мило улыбаясь, сказала, что ей нравятся орлы.

Однажды она пригласила меня к себе домой для того, чтобы я помог ей выполнить какую-то чертежную работу. Я был рад ее приглашению, но страшно волновался.

Когда я пришел к ней домой, то оказалось, что мы одни. Родители, пояснила она, пошли в гости и вернутся не скоро.

Вместо выполнения чертежной работы девушка предложила посмотреть видеофильм. Сидя на диване, мы начали смотреть фильм, в котором с первых кадров главный герой страстно целовал полуобнаженную героиню.

При виде этих сцен я почувствовал сильнейшее возбуждение и непереносимую боль в паху. Мельком взглянув на предательски выпирающее место на моих джинсах, девушка повалила меня на диван и стала расстегивать их. Однако, как только она коснулась моего обнаженного и готового на все сами понимаете чего, – смущенно замялся Олег, – он тут же взорвался и перепачкал не только ее руку, мои джинсы, но и диван.

Я никак не ожидал, что все произойдет так быстро. Мне было стыдно и неудобно перед девушкой, которая, надо полагать, рассчитывала совсем на другое.