Текст книги "Русь Святая, где же ты?"

О целеустремлённости исторического тела

Бесспорно, важнейшим свойством цивиты является её целеустремлённость. Не сказать о целеустремлённости исторического тела – всё равно, что ничего не сказать. Будучи живым и одухотворённым организмом, оно преследует те или иные цели, и прежде всего, – сохранение своей цельности (не случайно эти слова одного корня) и неуклонного восхождения к новым высотам, к более значительному уровню своего бытия. Генеральная цель для него равносильна смыслу его существования, ибо это Зов Провидения, ключ всей динамики, делающей его сгустком бытия, отнюдь не миражом и не призраком. Вопрос жизни и смерти! Правда, сказанное может вызвать недоумение: «Дескать, понятна целеустремлённость Александра Македонского, Ивана III, Петра Великого… но как понимать целеустремлённость страны или цивилиты?»

Дело однако в том, что «центрированное»[15]15
  Термин П. Тиллиха.


[Закрыть] тело, то есть имеющее самосознание и организующее ядро, и в силу этого, – свойства личностного начала, способно ставить исторические цели. Именно осознающее себя историческое тело предполагает цели и упорно достигает их. Достижение своих целей – свидетельство силы духа и бытийственной состоятельности народа.

Размышляя о значении целей в истории, П. Тиллих глубоко замечает, что в «социальных группах» (у него не было термина «историческое тело») «сила бытия» проявляется в «динамическом процессе принятия решений» по овладению целями[16]16
  Пауль Тиллих. Систематическая теология. Т.З. М.-СПб. 2017. С. 92.


[Закрыть]. В своём главном труде он[17]17
  Да простит снисходительный читатель моё пристрастие к этому автору – оно в определённой мере оправдано его чуткостью к глубоким смыслам истории.


[Закрыть] неоднократно утверждает, что история целесообразна, так как этого требует целостность исторического тела. Вот его принципиальный тезис: «…лишь присутствие тех действий, в которых имеются цели, делает событие историческим»[18]18
  Там же. С. 327.


[Закрыть]. И многозначительно продолжает: хотя достижение целей не всегда приводит к желательным результатам, «…однако главное то, что в исторических событиях они являются определяющим фактором. Процессы, в которых не предполагается осуществить никаких целей, историческими не являются.

Человек свободен в той мере, в какой он ставит и преследует цели…Он не привязан к той ситуации, в которой находится, и именно этот выход за пределы является первым и фундаментальным качеством свободы»[19]19
  Там же. С. 327.


[Закрыть].

Реализует же свои цели человек в процессе исторического бытия. Цели бывают разные – из горнего мира, или из преисподней. Историческое бытие есть, прежде всего, способ реализации горнего призвания к коренному преображению себя и окружающего мира, это – призвание к вселенскому Домостроительству в сотворчестве с Всевышним. Вот в чём основа целеустремлённости истории.

Как замечает Тиллих – всё ещё впереди: «Мир ещё не преображён, он «ожидает» преображения. Однако Дух реально преображает в измерении духа. Люди – это «первые плоды» Нового Бытия, за ними последует мир»[20]20
  Там же. С. 301.


[Закрыть].

Затем он так формулирует цели истории: первая – история устремлена к центрированности всех групп (то есть цивит – автор); второе – она устремлена «к созданию нового»; третье – движется к «осуществлению» потенциальности бытия»[21]21
  Там же. С. 359.


[Закрыть].

Но пойдём дальше. И что же мы видим? Тиллих убеждает нас в том, что движение времени в человеке, в конечном счёте, становится осознанным – «… время, которое движется к осуществлению, начинает осознавать свою природу. В человеке то, к чему движется время становится осознанной целью»[22]22
  Там же. С. 345.


[Закрыть].

Что же осознаётся человеком как предельная цель? И здесь Тиллих выкладывает своё заветное: «… Подобно тому, как историческое измерение включает в себя все иные измерения, так и Царство Божие включает в себя все сферы бытия в перспективе их предельной цели»[23]23
  Там же. С. 404.


[Закрыть]. Вот она – генеральная цель!

Здесь с удивлением должен отметить поразительное единодушие (возможно – и единомыслие!) с Тиллихом нашего гения отца Павла Флоренского. Вот что он пишет о целях истории: «Цели концентрируются в высшей цели, и будучи связаны между собой, цели образуют единый организм целей, высшее единство целей, царство целей, возглавляемое Целью всех целей, Богом»[24]24
  Священник Павел Флоренский. У водоразделов мысли. Т. 2. М. 2013. С. 23.


[Закрыть].

Значение Царства Божьего как высшей цели Тиллих подчёркивает неоднократно: «…Жизнь сотворённого (Богом – автор) в целом (и особым образом – в человеческой истории) ежемоментно привносит нечто и в Царство Божие, и в его Вечную Жизнь. То, что происходит во времени и в пространстве (как в маленькой частице материи, так и в величайшей личности) значимо и для Вечной Жизни…всё происходящее в конечном значимо для Бога»[25]25
  Пауль Тиллих. Систематическая теология. Т.З. М.-СПб. 2017. С. 429.


[Закрыть]. Ибо Царство Божие – «недвусмысленная и нефрагментарная жизнь любви»[26]26
  Там же. С. 433.


[Закрыть]. Для нас особо важно это сугубое подчёркивание Тиллихом незаменимой значимости для Царства Божьего земной, «грешной» жизни: «Невозможно, – пишет он, – достичь трансцендентного Царства Божьего, если не участвовать в борьбе внутри исторического Царства Божьего. Ибо трансцендентное реально во внутриисторическом. Каждый индивид ввергнут в трагическую судьбу исторического существования…Нет такого человека, судьба которого не испытывала бы влияния исторических условий»[27]27
  Там же. С. 423.


[Закрыть].

И наконец, о конце исторического времени, об eschatos'e. Как трактует Тиллих, в некий час Земля перестанет существовать в пространстве-времени – она перейдёт в вечность, настанет Вечная Жизнь! Свершившийся eschatos соединит «в себе пространственно-временной и качественно-ценностный смыслы»[28]28
  Там же. С. 425.


[Закрыть]. Этот непостижимый eschatos хочется назвать соединением несоединимого. Скорей всего, так оно и есть, ибо человеко-ценностные категории находятся совершенно в другой плоскости, нежели пространственно-временные категории – только в Вечной Жизни это соединение, по-видимому, и возможно.

Чтобы подчеркнуть особое значение цели для исторического тела, зададимся вопросом: что такое цель? Цель не для стрелы, не для ракеты, не для учёного, строителя или писателя, а прежде всего, для исторического тела?

Цель вообще – это заданность перехода данной системы (цивиты) из одного состояния – в другое. Это новое состояние, достигаемое не само собой (по принципу «самосборки»), а целенаправленными усилиями самой системы в качестве заинтересованного субъекта (или какого-то стороннего субъекта, связанного с этой системой). Как правило, в результате успешного достижения цели повышается уровень сложности, возможностей, свободы, жизненного потенциала системы-субъекта. И вот что ещё достойно внимания: прежде чем достигнуть цели, субъект должен наметить, замыслить её, т. е. «заполучить» её до её достижения; лицезреть перед собой её эйдос-образ, её «модель»! Благодаря чему выстраивается «мост целевой дуги» между замыслом цели – и ею самоёй, т. е. образуется некая целостность, реализуемая в динамике; целостность, простёртая во времени и в пространстве меж началом и окончанием, – найденное-искомое. Захват пространство-временной реальности в «силки» динамической структуры, пребывающей лишь в состоянии «полёта». Вот в чём сила и тайна цели. Если в историческом деянии есть цель, то значит есть и смысл. Цель неизбежно сопряжена со смыслом. Цель без смысла – бессмыслица, аннигиляция цели.

* * *

Думается, не лишним будет сказать следующее. Чтобы быть целеустремлённым, историческое тело прежде всего должно быть словоустроенным. Двигаться к цели можно лишь тогда, когда цель намечена, обозначена, есть. Но чтобы наметить цель, надо осмыслить ситуацию, свои возможности, наконец, своё призвание – необходима мыслительная работа, которая, как известно, без слова не совершается. Кроме того, цель должна быть названа – это уже залог, «задаток» её достижения.

Цель как стержневое понятие сущностно важна как для исторического тела, так и собственно для человека. Человек бесцельный – ничто! Бессмыслица, зряшная суета, летаргия, мертвенность… Человек – это дерзание, стремление, путь. Он обретает смысл в движении к цели, в захваченности ею. Ему предлежит грандиозный Путь, влекущий даже через смерть к великим осуществлениям во Имя Божие! Цели, однако, бывают истинные, праведные и ложные, неправедные. Здесь мы говорим лишь о целях праведных. Сказано: Бог благословляет даже намерения! И ещё сильнее, у Флоренского: цель целей – Бог! Это о праведных целях.

Итак, устремление к цели придаёт смысл историческому движению – смысл же не существует без символистики; символистика индуцирует осознанность действия. Осознанное деяние ведёт к «покорению времени» (В. Н. Муравьёв), к свободе от законов физической необходимости, к духовному миру. История в своей телесности есть всё-охватное целое, которое, следуя волению Провидения, ставит всё более грандиозные цели, Высшее из которых – Царствие Божие.

По толкованию Тиллиха история движется от великого kairos'a (времени Христа) через периоды kairoi (духоносные, благоприятные периоды) дальше. «Ибо хотя пророческий Дух остаётся латентным или даже подавляется на протяжении долгих периодов истории, он все-таки никогда не отсутствует и прорывается через преграды закона в моменты kairos'a…Пророческий Дух действует созидательно вне всякой зависимости от аргументации и доброй воли»[29]29
  Там же. С. 400.


[Закрыть]. Поэтому «История не движется в одинаковом ритме, это динамическая сила, которая напоминает то бурный поток, то тихую заводь»[30]30
  Там же. С. 401.


[Закрыть].

Сквозь всю историю идёт неустанное противостояние бытия небытию. И вот что говорит по этому поводу Тиллих: «Власть – это извечная возможность сопротивления небытию. Бог и Царство Божие «осуществляют» эту власть вечно!»[31]31
  Там же. С. 416.


[Закрыть]

В заключение этой главки не могу не привести колкое и точное словечко Тиллиха в адрес тотально навязываемой «обожаемой» демократии: ныне «…идея демократии была возведена в ранг настоящего религиозного символа, который занял место символа «Царство Божие»»[32]32
  Там же. С. 416.


[Закрыть].

Самосознание цивиты

С трепетом приступаю к самому тонкому, интимному и таинственному, и одновременно, могучему, властному, все-созидающему – к самосознанию (иногда говорят – «сознанию») исторического тела (цивиты). (Ещё его называют «национальным самосознанием»). «Предмет» сей столь неуловим, что подчас вопрошают: а есть ли оно, это самосознание исторического тела?

В связи с этим коснёмся самой категории самосознания. Никто не сомневается в реальности человеческого сознания, ибо сразу видно человека потерявшего сознание (говорят: «он без памяти»). Но что такое самосознание? – не простой вопрос… Это особая категория. Надо сказать, что самосознание личности далеко не всегда осознаётся, часто его как бы не замечают… И это несмотря на то, что оно (это сокровенное Я) – центр личности. Ещё Блаженный Августин сказал: «…что же ближе ко мне, чем я сам?»[33]33
  Блаженный Августин. Исповедь. М. 1992. С. 277.


[Закрыть] А Кант постулировал, что без самосознания никакое познание вообще невозможно. Уже из этого ясно, что самосознание – не частный «случай» сознания, а, скорее, наоборот, – сознание есть производное самосознания. Николай Мотовилов друг Серафима Саровского имел видение, в котором ему было показано, что такое душа, и что такое дух. Дух, имеющий веру, волю и любовь, ближе всего «подходит» к понятию самосознания. Во всяком случае, великие души хорошо сознавали фундаментальность, таинственность, бездонность и непостижимость своего «Я», своего самосознания. Тем не менее, некорректно утверждать, что дух личности и есть её самосознание. Скорее всего, он – наиболее близкая «оболочка» самосознания, а оно является его центром. Именно с самосознания начинается многоярусное сознание человека.

Оно же – первый враг всякого небытия. Глубинное Я самосознания реализуется в двух «ипостасях»: в Я – трансцендентном, и я посюстороннем. Трансцендентное осознаёт в себе Божественное начало, а посюстороннее выходит из него, чтобы проявить себя во многоипостасности и многослойности временного бытия. В первом оно всебытийное, во втором – самоё неповторимость. Можно предположить, что личное самосознание – это Божественное Присутствие в человеке.

Самосознание так «устроено», что одно «Я» с необходимостью предполагает существование другого Я: мы живём друг другом, и в этом – Бог. Не случайно у Льва Толстого есть такая запись: «Любовь есть не что иное, как только признание других Я – собою»[34]34
  Л. Н. Толстой. Философский дневник (1901–1910). М. 2003. С. 455.


[Закрыть]. Из этого и следует, так сказать, многослойность самосознания, ибо его фундаментальное «Я» даёт основу для существования всех возможных других Я – оно как бы стремится создавать всё новые и новые «варианты» себя-тебя, даёт им «шанс» осуществиться и вновь прилепиться к Я первоначальному.

Никакое сколько-нибудь значительное историческое тело не может существовать без исторического самосознания. Оно нуждается в нём не менее других субъектов-личностей, ибо имеет характер соборной личности. Самосознание исторического тела – глубинное его «Я», «Я» инвольтируемое Небом и воспринимаемое людьми, сознающими его существование как своё собственное. Именно развитое личное самосознание делает людей восприимчивыми к самосознанию историческому: одно личностное тяготеет к другому личностному! «Национальное» (цивитное) самосознание входит в индивидуальное неотъемлемой составляющей. Без этого человек теряет себя как личность, как целостный и самоценный субъект, ибо «национальное» самосознание – необходимый «сегмент» самосознания индивидуального. Оно не только «дополняет» сознание личности, но и укрепляет, питает и связывает его с родным языком, историей, культурой. Каждый исторический период имеет свой центр средоточия сил и смыслов. Определяются эти центры по степени активности исторического (цивитного) самосознания. Это узловые моменты истории.

Именно цивитное самосознание держит историческое тело (цивиту) как целостный организм, а отнюдь не законы, не правительство, не армия – они лишь производное от него. Ибо оно выражает самую сущность исторического тела. Оно трансцендентно по отношению к земному миру, но оно же по земному исторически содержательно. Оно опирается на историческую память, на национальные традиции и характер, на отечественную культуру, веру, но прежде всего и более всего на свой национальный язык.

Осознания себя одним целым с духом Родины и для нас настолько глубоко личное переживание, что о нём невозможно говорить отвлечённо. И мы с душевным трепетом внемлем словам поэта:

 
Люблю Отчизну я
Но странною любовью
Не победит её рассудок мой…
 

Да, не победит, ибо это не от рассудка, а от глубинного «Я», которое неведомыми путями соединяется с национальным самосознанием так что когда говоришь «Русь», ощущаешь полноту и силу своей личности. Как можно говорить, что это риторика, философствование, некая условность? Нет, это кровь и смысл самой настоящей жизни. Это призыв свыше!

Завершим тему самосознания цивиты значительными словами Тиллиха: «Центром национальной истории является… тот момент, когда возникает сознание призвания нации»[35]35
  Пауль Тиллих. Систематическая теология. Т.З. М.-СПб. 2017. С. 396.


[Закрыть].

Павел Флоренский, уделяя много внимания значению культуры в истории, практически оставляет за скобками роль исторического самосознания. Однако и у него вырвалось: «Известный период времени (в истории – автор) кончается тогда именно, когда кончается одно сознание и начинается другое»[36]36
  Священник Павел Флоренский. У водоразделов мысли. Т.2. М. 2013. С. 402.


[Закрыть].

Если созерцать историческое тело глазами человека, находящегося внутри него, то оно будет сознаваться как родной и чрезвычайно важный исторический субъект, дорогой его сердцу. Сознавая это, человек срастается своим глубинным «Я» с «Я» своего народа, страны, цивиты, которое интимно входит в его душу и сердце, в его собственное самосознание.

Таким образом, слияние двух этих самосознаний происходит на самом глубоком уровне, в самых потаённых недрах сердца. Вот почему, человек, преданный Родине, готов жизнь свою отдать за неё. Ведь он любит её как самое дорогое ему существо, как самого себя – и не может смириться ни с оскорблением её, ни с угрозой её существованию. В силу своей чуткости чаще и ярче других воспринимают и выражают национальное самосознание поэты.

Итак, самосознание исторического тела – это сокровенное духовное средоточие его ядра и в целом цивиты, основной организатор её жизни и целостности, ось её. Самосознание цивиты, собственно, и есть самоё ядро в его духовном измерении.

О памяти цивиты

Сложный организм ядра цивиты существует благодаря единству ряда определяющих, ключевых моментов: это самосознание цивиты, её историческая память, тезаурус её словесности, взаимодействие с пространством-временем и материей (природой, землёй). Они связаны в такой тугой узел, что почти невозможно рассматривать их порознь. Выход из трудного положения подсказывает аналогия с биологической клеткой. Как известно, у клетки на первом плане генетическая память, без которой она не могла бы существовать (даже в течение краткого промежутка времени!).

Подобно этому, историческая «клетка» (цивита с её ядром) прежде всего озабочена своей «генетической» памятью, содержащейся в её ядре. Память цивиты – это прежде всего матрица её исторического алгоритма[37]37
  Поль Рикёр. Память, история, забвение. М. 2004. С. 546–547.


[Закрыть], её смысла-сущности, структуры и целеустроения. Это нечто заветное, сакральное, фундаментальное для каждой данной цивиты. Структура (прежде всего духовная), образ жизни, характер поведения, самое существенное из всего пережитого и выстраданного – всё это безусловно должно входить в содержание цивитной памяти.

Автор термина «историческая матрица памяти», знаменитый французский философ Поль Рикёр об этом пишет следующее: «История может расширить, дополнить, даже опровергнуть свидетельство памяти относительно прошлого, но она не в состоянии упразднить память. Почему? Потому что, как нам кажется, память остаётся хранительницей высшей конститутивной диалектики прошлости прошлого, …говорящем об изначальном и в этом смысле нерушимом характере (его – автор). …То, что некое событие действительно произошло, – это предмет допредикативной и даже донарративной веры, на которой основывается узнавание образов прошлого и словесное свидетельство»[38]38
  Там же. С. 690.


[Закрыть].

Согласно Рикёру, человек помятующий и воспроизводящий помятуемое, ведает память «действующую»… Он пишет: то, «что я называю «человек могущий» – иное название самости. «Я могу помнить» тоже включается в перечень «способностей к действию», отличающих человека могущего»[39]39
  Там же С. 546.


[Закрыть]. «Я ещё могу!» – говорит такой человек. Итак, памятование равносильно дее-мочности, способности хоть что-то сделать. О, как дорого это стоит!

Ещё важнее значение памяти как основы человеческого стояния в истории, переживания её: «Если на самом деле, память есть способность, возможность запоминать, то ещё в большей мере она есть образ заботы, этой основополагающей антропологической структуры исторического состояния»[40]40
  Там же С. 698–699.


[Закрыть].

Глубоким высказыванием Владимира Янкелевича: «Тот, кто был, отныне не может не быть: отныне этот таинственный и в высшей степени непостижимый факт «был» является его причащением к вечности», – Поль Рикёр венчает свой большой труд об исторической памяти.

* * *

Итак, фундаментальная роль памяти в истории неоспорима и очевидна. Но у этой темы множество нюансов, требующих прояснения.

Именно память, накапливаемая цивилитным ядром, – основа движения истории вперёд, фактор и свидетельство её успехов и трагедий, творческих свершений и всевозрастающей по мере созревания уникальности. Именно накопление исторической (цивитной) памяти, а не производительных сил и средств производства, как утверждал Маркс, является основой восхождения цивит от одного качественного состояния к другому, новому, высшему – со ступени на ступень. Именно она «сообщает» соответствующее качество каждой фазе истории. Вместе с тем она является не только основой исторического восхождения, но также и основой смысла истории, основой исторического, цивитного самосознания. Таким образом, по мере развития человечества накапливается память. Что может быть важнее неразрывной, фундаментальной связи «национального» самосознания с памятью цивиты! Это кардинальный момент, от которого зависит и характер, и сущность, и судьба цивиты.

Какие же структуры цивитного ядра осуществляют роль «хромосом», содержащих и хранящих эту память? А эти «хромосомы» должны существовать. Это касается как биологических тел, так и социально-исторических (цивитных). Иначе ядро перестаёт быть ядром. Об этом красноречиво свидетельствует вся биологическая природа. (Так, у бактерий нет ядра, нет и хромосом).

Итак, о цивитных хромосомах (концентраторах памяти). Соблазнительно думать, что историческая память реализуется специальными носителями: учебником истории, либо бывалым фронтовиком, либо музейными экскурсиями, родственниками, личным опытом и т. д. …Но это не так.

Первая и самая важная, почти генетическая «прививка» памяти совершается в младенчестве через общение с родителями, через их язык. Именно язык является истинной, самой необходимой, естественно усвояемой исторической памятью; именно он несёт в себе ненавязчивые голоса истории (и не только истории). Своим строем, интонацией, лексикой, стилем, присловиями язык есть чистое отражение истории своей страны, своего времени, духовного и материального состояния народа, его национальных особенностей и традиций.

Конечно, он (язык, а с ним и память) обогащается и через усвоение родовых преданий, фольклора, художественного слова, летописей. Повторяем, историческая память прежде всего и фундаментальнее всего обретается в национальном языке. Недаром наши предки называли народы языками. Овладевая родным языком, человек осознаёт причастность к своей нации, к историческому телу, вообще к человечеству; сознаёт себя единородным с ними. Гениально сказал знаменитый немецкий языковед Вильгельм Гумбольдт: «Язык и национальный дух (национальное самосознание – автор) возникают не порознь, не один из другого, ни один после другого, но оба составляют совершенно одну и ту же, нераздельную деятельность умственной силы народа» …Язык «всеми своими корнями и тончайшими их фибрами…сплетён с национальным духом», он – «порождение национального духа»[41]41
  Цитируется по книге: Священник Павел Флоренский. У водоразделов мысли, т. 1. М. 2013. С. 161.


[Закрыть].

С самого рождения человека язык исполняет двойную функцию: вводит его в родной ему народ и вместе с тем (и это главное) – делает его человеком как таковым. Он не только – главный атрибут национальной принадлежности, но и компендиум, «энциклопедия» всечеловеческих понятий о мире; он – мироздание в слове. По этому поводу Павел Флоренский сказал: «Нет индивидуального языка, который не был бы вселенским в основе своей; нет вселенского языка, который бы не был в своём явлении – индивидуальным»[42]42
  Там же. С. 165.


[Закрыть].

Какая бы память (по разнообразию и количеству) не хранилась в анналах цивитной «хромосомы», для того, чтобы функционировать в качестве памяти, она подлежит трансформации в словесные тексты, в словесную «материю». Только при этом условии она доступна осмыслению, осознанию, памятованию.

Вословленная память – это неразрывный союз двух духовных феноменов: нет слова без памяти, и нет памяти без слова. Говорим ли мы о биологической памяти или о культурно-исторической, мы равно имеем дело с фундаментальным значением слова. Подобно тому как ДНК-овая и нейронная виды памяти – это союз биологической памяти с биологическими языками-кодами, так и тексты-матрицы культурно-исторической (цивитной) памяти в цивилизационной основе своей являют собой синтез словесности и памятования. (Не будем впадать в лукавую иллюзию, что цифризация – разновидность памяти. Это лишь «глиняная» табличка, фиксирующая знаки памятной «клинописи», «глина», не имеющая ключа к декодированию «клинописи».)

По нашей близорукости, по неумению увидеть в повседневном – необычное, удивительное и уникальное, мы воспринимаем язык как что-то обиходное и заурядное. Но вот высказывания великих знатоков слова.

«Дар слова есть дар всеприменимый, – пишет Флоренский, – и область слова – не менее области сознания, если только не более. Всё, растворимое сознанием, претворяется в слово»[43]43
  Там же. С. 128.


[Закрыть]. Не менее мощное высказывание Г. Г. Гадамера: «Творение языка – это изначальнейшее поэтическое творение бытия»[44]44
  По книге: Мартин Хайдеггер. Исток художественного творения. М. 2008. С. 256.


[Закрыть].

Именно язык со всем богатством его средств «подключает» человека к «блоку» исторической памяти, веками передаваемого как некий генофонд всё новым и новым поколениям. Этот «блок-генофонд» – колоссальное послание тысячелетий – становится концентратором других видов памяти, органически прирастающихкосновному «блоку». Память рода, культуры, хроник, священных текстов, культовых и исторических мест и сооружений (храмов, дворцов, пирамид, и т. д.), память ландшафтов, парков и усадеб – всё это действием языка присовокупляется к единой исторической Памяти, которую можно назвать геномом исторического тела (цивиты). При этом важнейшую роль играют средоточия материальных носителей (субстратов) памяти: библиотеки, архивы, музеи и т. д., расположенные в культурных центрах.

Эти центры представляют собой «симбиоз» материального субстрата культуры (книги, киноленты, картины и т. д.) с духовным компонентом творческой активности человека. Самосознание нации (цивиты) создаёт «контекст» цивиты. Именно огонь самосознания цивиты, который теплится в людях, сызмальства впитавших родной язык, расколдовывает мёртвую «царевну-хромосому», воплощённую в матерном субстрате памяти своей цивиты.

Поистине, в этом парадоксальном «симбиозе» духовного компонента с неживым субстратом кроется секрет неумирающей исторической памяти, передаваемой от поколения к поколению. Именно работа этой памяти обеспечивает постоянное воссоздание цивиты в потоке всёразрушающего и уносящего времени. Ох, и не проста же эта почти «сизифова» работа! Но память не сдаётся – и поэтому всякий раз находятся на месте и «при деле» и цивита, и её ядро, и её «хромосомы». И поэтому мы имеем право напомнить торжествующие слова H. A. Бердяева: «Победа над падшим временем есть победа памяти, как энергии, исходящей из вечности во время»[45]45
  Николай Бердяев. Самопознание. М. 2006. С. 357.


[Закрыть].

Итак, язык – это осуществлённая историческая память цивиты (а не только потенциальная готовность к формированию памяти). Сам язык – и есть род памяти, характеризующий (и реализующий) как цивитную (национальную), так и общую принадлежность индивида к роду человеческому.

Да, язык – это не историография, не летопись, не архив. Но он – та базовая программа-готовность, которая, не входя в детали, не буквоедствуя задаёт цель и средство оснащаться, так сказать, предметной исторической памятью. Он определяет направление и «ёмкость» этой готовности, её цепкость. Задаёт предпосылки для формирования дополнительных (вторичных) информационных систем-«надстроек», способных довести исходную (первичную) память до полноценной исторической памяти, той, на которой базируется воспроизводство цивитной ткани.

Здесь есть аналогия с информационно-памятной стратегией живой природы. Что это за стратегия? Это сквозная каскадная символистская стратегия построения множества согласованных информационно-языковых систем.

Многоярусная биологическая символистско-языковая стратегия человека не задаёт жёсткую программу научения языку, она лишь «подсказывает» на разных этапах, как развивать дарованный потенциал языкового гения человека. Стратегия научения – не диктатура.

Несколько слов о субстрате памяти – исторической, биологической ли. Внимательнее присмотримся к биологической клетке: в ней хромосома исполняет свою роль, поскольку существует в «контексте» клетки, в её живой «среде». Именно клетка, её целостность, делают её функционирующей; без клетки, вне неё, хромосома – биологически бессмысленная мёртвая молекулярная структура. Несмотря на много-битовую уникальную информацию, сконцентрированную в ней, вне клетки она совершенно беспомощна. Только таинственный, священный огонь жизни делает её живой и значительной[46]46
  То, что «мёртвые» генетические тексты могут быть заданы ноуменально, свыше мы здесь не обсуждаем.


[Закрыть]. Завершая, ещё раз обращаем внимание на глубокую аналогию биологических структур с историко-культурными. Во-первых, культурно-исторические тела, равно как и биологические, относятся к единой символистской категории тел. Во-вторых, мы постулируем существование неких историко-культурных средоточий памяти, аналогичных по своему значению биологическим, структурам цивитных «хромосом». Да, это библиотеки, архивы, музеи, храмы, университеты, академии и т. д.

Однако следует понимать, что материальные средства обеспечения памяти (включая и электронные) являются лишь субстратом её, но не самой памятью. Живая память самосозидательна, самосознательна, творчески активна. Высший способ её существования реализуется словом и через слово.