Текст книги "Русь Святая, где же ты?"

Post scriptum. Вкус памяти

В завершение главки позволю себе невольное «лирическое отступление» – об обаянии Памяти. Как-то читая свои дневниковые записи давних лет – о, сюрприз! – я вдруг увидел себя заново, но не таким, каким знал себя тогда… И было жутковато-странно (неужели это я?), и обольстительно, и успокоительно (ведь это же я, я – жил, а не кто-то другой!). И было в этом что-то обещающее меня сегодняшнего. Кудесница память! Лишь поворошишь её – и она предоставит вам «вторую» жизнь, а точнее, «сдвоенную», сразу в двух временах.

Когда же ты обращаешься к Памяти своей родной страны, то чувствуешь не меньшее обаяние. Да, в исторической Памяти есть что-то, что неудержимо влечёт как заветное предание, как любимое переживание, которое хочется всё вновь и вновь повторять и лелеять.

Но что это? Нет, это не самоё история: она часто нелицеприятна, жестока, неумолима и ужасна. Это вам не курьёзы, и не приключения «мушкетёров». Может быть, это аромат времён и эпох? Или окультуренный образ их? Скорее, это неуловимая тайна уже состоявшегося бытия, проявившегося и закрепившегося где-то в иных сферах (об этом есть у П. Флоренского, у В. Муравьёва). Душа любит и лелеет это бывшее существование в образе некоего ментально-духовного тела; чувствует его живым историческим организмом, со всеми его изъянами, неудачами и катастрофами. И любит, любит это «тело», совокупный плод людей, уже проживших жизнь – и дорожит им как залогом грядущих времён, всегда неожиданных и испытующих… Если вдуматься, то вдруг мелькнёт парадоксальная мысль, что память зиждется на ожидании – ожидании творческом, активном, желанном: в мечте ли оно, в предвкушении ли жизни, ещё только брезжущей где-то впереди, в чём-то ещё… Неизбывна мысль, что память и мечта-ожидание – это одно целое. Более того, именно их целостный «комплекс» и прокладывает путь в неизведанное грядущее, даёт силы, «правомочность», стремление жить.

Говоря языком нашей концепции, образ памяти в виде духовно-ментального тела призван играть роль мемориального «кодекса» цивиты. И этот «кодекс» памяти следует регулярно прочитывать как Священное писание, как Четьи минеи. Без этого поминовения-исповедания памяти цивита обречена на увядание: «кодекс» исторической памяти для неё равносилен тезаурусу-эйдосу.

И вот ещё что важно: «кодекс» исторической памяти – не только озвучиваемая «мантра»; он, кроме того, – базовый цивилизационный язык данной цивиты, позволяющий осознавать своё историческое бытие и понимать друг друга внутри неё. Таким образом, он является фактором единения.

Вот почему память так влечёт к себе; и вновь и вновь хочется погружаться в её глубины. Она стоит того!

Post post scriptum. О сознательности памяти

Есть память осознанная и есть неосознанная. Неосознанную часто называют генетической, врождённой, и даже эйдетической (по Платону). К неосознанной памяти относится и благоприобретённая, безотчётная и стихийная. Есть ещё целиковая, младенческая память, коя одномоментно схватывает данное бытие целиком, онтологически нерасчленённо – это «материковая» память, сродни импринтингу у животных.

Осознанная память – эта та же стихийная, неосознанная память, однажды востребованная к ответу, к осознанию, к особо пристальному вниманию, к открытию в ней чего-то нового, что до поры не замечалось. Замечаемость уже существующей, но до сих пор невызванной памяти ведёт к осознанию её. (Это подобно глубокому покаянию!) Память как-бы рождается заново. Она становится вдруг значимой, очень важной, востребованной, подчас судьбоносной. («Ах! Вот оно что!» – восклицает душа,) Вдруг проясняются важнейшие её пласты, осознаются глубинные движения души. Сознание ярче включает свой «прожектор», загорается, вдохновляется – и уже само вступает в работу, всё уверенней, всё результативней. И мы уже говорим о сознательной, осмысленной, целеустремлённой деятельности. Путь от мирно «спящей» памяти, через пробуждение её, через осознание и осмысление приводит, наконец, к действию! И вот уже история творится не только памятуемо, но и сознательно. Это уже совсем другая история, нежели до того.

Слово и история

Чему обязан человек своим существованием в качестве человека? Языку!

Это обоснованно утверждает наука, что не умаляет евангельское: «В начале было Слово!»

С колыбели мы погружены в языковую купель. Едва родившись, человек слышит своё имя, ласковые, заботливые слова, любящие интонации. Он и сам стремится сказать своё: «люблю, люблю, люблю!», слово вырывается из него ещё нескладное, непривычное и ему самому, но он неизменно свидетельствует этим беспомощно-всезначащим словом о своём существовании… О, как велик, как светоносен этот час бытия человеческого! Ещё не умея надеть рубашонку, он уже уверен, что его слово слышат. И он с ходу вступает в диалог с миром, с окружающими людьми. Его нельзя отделить от собеседников – он с ними одно целое, ибо возникает единое поле слова, рождающее речи и новые слова, благодаря которым раскрывается душа маленького человека. И сам он, следуя за словом, встаёт на ноги, и растёт, подымается, взрослеет… Лишённый же словесного поля, человек перестаёт быть человеком. Именно через слово беспомощный человечек уже в колыбели чувствует себя могучим: его слышат, ему откликаются, ему подчиняются!

* * *

Язык не впрямую говорит об истории, не впрямую творит её; движет ею неявно, но он – основной ключ, код её. Заполучив язык, человек начинает мыслить, спрашивать, узнавать: «А что было до меня? Откуда Я? А что там – дальше? Откуда этот мир? Где начало и куда всё идёт?» В языке он видит «окно», открывающее необозримый и неведомый мир. В то же время применяет его как код к дешифровке этого мира. Прежде, чем познакомиться с историческим бытием, человек открывает для себя язык как фундаментальную ипостась истории. Прежде, чем строить пирамиды, надо осознать себя: кто ты есть? Обрести ключ к своему самосознанию.

«Язык – самое глубокое из проявлений – Я…» – сказал отец Павел Флоренский[47]47
  Священник Павел Флоренский. У водоразделов мысли, т. 1. М. 2013. С. 186.


[Закрыть]. Это высказывание следует отнести как к самосознанию Я личности, так и к самосознанию исторического тела. Да, язык (слово) – «душа души» (выражение Флоренского) исторического тела. Это верно, как верно и обратное: то, что тело цивиты является символом, своеобразным текстом-высказыванием его самосознания. («Тело построяется душою… Всё – её символ. Тело – символ души»[48]48
  Священник Павел Флоренский. У водоразделов мысли, т. 2. М. 2013. С.441.


[Закрыть].)

Таким образом, цивита вся насквозь пронизана словом. От того, какое слово сказано – так и будет идти история цивиты. («От слов своих осудитесь, от слов и оправдаетесь», – сказано в Евангелии.)

Род родом, а всё же главенствующая ноуменальная сила идёт от слова, она и движет историю. Оно же, слово, привносит и то новое, что так важно для движения истории. Только надо не забывать, что слово действует не столько непосредственно на историческое тело (это стрельба из пушек по воробьям), сколько главным образом на его ядро, на самосознание ядра, на его тезаурус.

Суть того, что история подвержена слову, вословлена, делается словом, проистекает из того, что человек – это слово-текст, что он живёт словом и невозможен без слова и вне слова. Слово для человека первично, а уж затем – оно определяюще и для истории. Человек и история имеют словесную природу.

Сделаем небольшой экскурс в антропологию. Откуда есть пошёл человек? Опираясь на факты научных наблюдений и генетических экспериментов (только на факты!) рассмотрим всё по порядку. Существуют разные теории происхождения человека. Первая и наиболее древняя: человек вылеплен из глины, словно горшок. (Эту теорию, как и библейскую, за отсутствием подтверждающих фактов не будем рассматривать.) Вторая, от греческих античных философов (Гераклита, Аристотеля): человека создало общение с себе подобными, коммуникативность. Третья: человека создал труд (Энгельс). Homo habitus – весьма привлекательная концепция. Четвёртая: человека сделало прямохождение – идея о Homo erectus. Пятая: Человек появился благодаря удачным мутациям в генах, сделавшим его мозг разумным (идея Homo sapiens).

Но вот в конце XX-го столетия, начале XXI-го, генетиками было сделано великое открытие, позволившее, наконец, обрести твёрдую почву научных фактов в этом сложном вопросе. Сначала об экспериментах (многочисленных и продолжительных) с шимпанзе. Учёные терпеливо и упрямо пытались научить её общению на вербальном (словесно– речевом) уровне. Но так и не научили. Самое большее, что было достигнуто – это усвоение обезьяной на языке мимики и жестов около 200 знаков.

Давно известно, что у человека в мозге есть центр речи, обычно расположенный в левом полушарии. Так называемый центр Брока-Вернике. В этом же месте у обезьяны расположен центр мимики и жестикуляции. Но центра речи у неё, как ни искали, не обнаружили. Его у неё просто не оказалось!

Ещё ранее крупными лингвистами (Ноал Хомски, Стивен Линкер) были исследованы языки разных народов и сделано поразительное открытие: независимо от географии, все языки народов мира держатся одной универсальной грамматики. Этот факт констатации врождённости «универсальной грамматики», названный «языковым инстинктом» (С. Пинкер) относится только к человеку.

Впоследствии исследования генетиков подтвердили, что, действительно, мозг человека, а именно – речевой центр в области Брока-Вернике генетически запрограммирован на овладение грамматическим строем языка; и что эта врождённая способность человека резко отделяет его от всех других существ. Эта генетическая заданность генома человека неожиданно появилась благодаря особому локусу («тексту») на седьмой хромосоме по определению учёных около 100000 лет назад. Удивительно, но этот факт совпадает с другим фактом, установленным трудами антропологов, палеонтологов и генетиков – человек разумный (homo sapiens) появился на Земле именно 100000 лет назад.

Синхронность появления этих двух фактов (генетического и логического), добытых наукой, свидетельствует в пользу постулата, гласящего, что человек появился на Земле благодаря именно дару слова. Человек, как таковой, создан словом – вот факт! Поистине, в начале было слово. Прочие же факторы антропогенеза лишь способствовали ему. В этом ряду разум, научившийся мыслить абстрактно, изобретение-изготовление орудий труда (при участии главного «орудия» – мысли-слова), прямохождение, освоение огня и т. д. …

P. S. Генетический текст речевого локуса[49]49
  Не берусь здесь обсуждать происхождение этого локуса – достаточно того, что он реально существует и в течение тысячелетий передаётся от поколения к поколению. Исправно!


[Закрыть] седьмой хромосомы породил способность человека к овладению словесной речью. Биологический язык генетического кода продолжился человеческим языком – совершилась уникальная «проекция» одного языка на другой. И вот мы осознаём чудо символистской стратегии, проницающей как биологическую, так и историческую сферы реальности: младшая (человеко-словесная) символистская система, подобно бутону розы, раскрывается в старшей (биологической) символистской системе. Символистско-словесная стратегия живых тел вновь проявила свою незаменимость и эффективность.

Итак, слово произвело человека, как такового[50]50
  О богословской стороне этого не грех прочесть у протоиерея Сергия Булгакова. А ещё авторитетнее у Иоанна Богослова (в первой главе его Евангелия).


[Закрыть], оно же обеспечило его коммуникативность и сделало человеком общественным, историческим. В одном «бутоне» символистской природы слитно реализовалась завязь как генетической «словесности» человека, так и его историко-словесного бытия. Это не просто фигура речи – а реальность, раскрывающая евангельское «в начале было слово». Это то, что провело резкую черту между человеческой и всей остальной природой, сохранив при этом преемство жизни, её огня, её тайны, её неиссякаемой бытийности!

* * *

Павел Флоренский в своей книге «Философия культа» приводит высокоценные слова Симеона Нового Богослова, а затем и сам вторит ему в унисон. Вот слова Симеона Нового: «…Душа не была и не есть прежде ума, ни ум прежде слова, рождающегося от него, но в один момент все три имеют бытие от Бога, и ум рождает слово, и чрез него изводит и являет во вне желание души… Собственный твой дух, или душа твоя вся есть во всём уме твоём, и весь ум твой – во всём слове твоём, и всё слово твоё – во всём духе твоём, не раздельно и неслиянно. Сие есть образ Божий, и сим обогащены мы свыше…»[51]51
  Цитируется по книге о. Павла Флоренского. Философия культа. М. 2014. С. 409.


[Закрыть].

Далее не менее удивительные слова Флоренского: «Слово – не внешний придаток человеческого естества… Слово есть – сам человек, но в аспекте самообнаруживания, в аспекте человеческой деятельности. Человеческая же деятельность, или культура… существенно словесна …в несравненно более глубоком значении внутренней пронизанности словом. Всякое действие, поскольку оно человечно…а не природный процесс, в своей сути есть слово…. Мы говорим своими действиями…»[52]52
  Там же. С. 410.


[Закрыть].

Вместе с тем Флоренский создал свою оригинальную концепцию истории, в которой доминируют категории «рода», «культуры», «имени», «личности», «целостности», но не акцентируется в историческом процессе ведущая роль слова как такового.

К сожалению, у него нет, несмотря на гениальные прозрения, такого кардинального, дерзну сказать – парадигмального – понятия, как историческое тело, хотя, правда, есть категория «родового целого», «родового индивидуума». Категория исторического тела позволила бы более чётко высветить глубокий смысл его интуиции и чётче рассмотреть рисунок сложного текста-танца истории.

Попробуем осуществить это исходя из концепции исторического тела. Флоренский настаивает на кардинальном значении в историческом процессе родовой памяти, «роди'», – самого феномена рождения («кода» личности генитуры). «Понятие связи рождения, – пишет он, – составляет душу истории». «Идея преемства имеет громадное значение в истории. История занимается новым, а самоё новое есть новое лицо, родившееся в мир. …Знание рода и связь с ним, чувство рода есть необходимое условие для сознания себя связанным с миром и культурой, со всем прошлым человечества; это даёт чувство реальности своего бытия»[53]53
  Священник Павел Флоренский. У водоразделов мысли. Т. 2. М. 2013. С. 70.


[Закрыть]. Здесь, как в фокусе, явлено ядро историософии Флоренского. По Флоренскому, именно единство рода и представляет собой некое мистическое тело (родовой «индивидум») творящее историю. В силу этого: «История и есть познание отцов»[54]54
  Там же. С. 57.


[Закрыть]. «В глубочайшем смысле», это – «культ предков»[55]55
  Там же. С. 58.


[Закрыть].

Всё это так, и тем не менее чувствуется некая недосказанность, недоведённость идеи. А как же быть с реальным существованием исторического тела (отнюдь не родового) – оно-то есть! И как можно забыть фундаментальное значение слова в истории?! Не вообще в жизни человека, а конкретно – в историческом смысле, в жизни исторического тела. Без действенной роли слова никакой истории быть не может.

Да, как пишет Флоренский, велико в истории значение преемственности, то есть наследственности. И эта преемственность осуществляется не только между лицами (членами рода); а и между цивитами – от старой к новой.

Преемственность – ключевой момент в истории. Всмотримся в него пристальнее. Родовая память (и её преемство) интимна и стойка, её голос бывает слышен не только через столетия, но и через тысячелетия. Это видно в династиях; видно в стойкости традиций; в проявлении национального характера. Причём, как в физическом облике, так и в духовно-культурном. Генофонд рода удивителен и имеет свои достоинства. Но не менее значительна преемственность словесная, как между индивидами, так и между историческими субъектами.

Таким образом, в истории преемственность осуществляется как по генным каналам, так и по словесным – осуществляется параллельно двумя переплетающимися и поддерживающими друг друга потоками. В этом чудо исторического феномена, в котором реализуется единая биолого-историческая генеральная символистская стратегия. Причём, ключевым объединяющим моментом в историческом теле генной и словесной линий является не только их символистская природа, а и феномен памяти, без которой ни биологические, ни исторические субъекты не обходятся.

Однако не будем выпускать из виду великую и незаменимую роль памяти. Благодаря чему возрастают возможности тела? Благодаря накопительному свойству памяти. Как в биологических, так и в исторических телах проявляется феномен накопления, прирастания памяти (не содержимого её, а самоёй памяти, памятливости в качественном и количественном отношениях), благодаря которому совершается развитие более высоких и сложных форм организации. В результате чего появляется сознание, разум, культура, и в перспективе восхождение к Царству Духа.

Памяти свойственно накапливаться, возрастать – в этом её природа. Но откуда это свойство памяти? Ведь нет очевидной необходимости накапливаться ей, именно накапливаться, а не довольствоваться ролью оперативного кратковременного запоминателя. Живут же бактерии, дрожжевые клетки, медузы миллионы лет без этого накопления. Побудительный мотив памяти к накоплению мы усматриваем в ноуменальном мире, исходящий от тайны творения силами Провидения. Недаром созерцатель великих Тайн Божьих отец Павел Флоренский настойчиво повторял: «Моё заветное ощущение жизни, моё самое глубокое чувство и моя вера, многократно подтверждавшаяся на опыте, – что есть основная аксиома истории: ничто не пропадает. …Ни хорошее, ни плохое. За всё будет своё возмездие, и не только на Страшном Суде, но и на суде истории»[56]56
  Там же. С. 30.


[Закрыть]. Причём, по-Флоренскому: «…чем глубже вросла душа в прошлое, тем она культурнее, тем более культурная масса личности: личность тем более носит в себе то, что более её самоё»[57]57
  Там же. С. 29.


[Закрыть]. Вот, что такое долговременная, вековечная (если не вечная) память! Это означает наращивание всё новых и новых пластов культуры, прирастания самого бытия в оболочке культуры-памяти: именно таким путём «…жизнь духа всегда идёт к новому, не потому, что новая вещь лучше старой вещи, а потому, что для деятельности быть новой – это и значит быть, а быть неподвижной – это значит быть бездеятельной – не быть вовсе»[58]58
  Там же. С. 25.


[Закрыть]. Страшное, грозное предупреждение! Это о беспамятстве! Memento mori – memento immemoria. Как глубока онтологическая тайна памяти!

И снова, тут же рядом – memento mori: «Когда откроется это высшее начало, то с убийственною ясностью видишь…что мы за всё бесконечно ответственны, что мы сами строители мира. Мы становимся перед лицом Судии»[59]59
  Там же. С. 443.


[Закрыть]. Тогда и открывается, «…что человек является творческим центром, а не глазом только, смотрящим в щёлку на мир, не пассивным зрителем, находящимся вне мира, а активным его участником»[60]60
  Там же. С. 444.


[Закрыть].

Но вернёмся к словесной природе человека, к роли слова в истории. Речь о парадоксальной ситуации человека в сфере слова. Извечная, онтологическая и безисходная судьба человека быть неизбывно под «словесным колпаком» на протяжении всей истории. Везде слово, всё – слово. С другой стороны, человек – сам слово. Таким образом, словесное под словесным! «Плен» словесной сферы держит человека в своих пределах – словесная же природа самого человека даёт ему свободу внутри этой сферы; даёт возможность и силу сдвигать, расширять границы этой сферы. Одна духовно тонкая структура взаимодействует с другой подобной структурой, подчас входит в резонанс с нею.

Помимо свободы есть другие аспекты словесной природы человека. Будучи говорящим субъектом, без языка он немыслим, даже если он молчун, исихаст или немой, ибо язык – это стержень человекости, как биоязык (сигнатурный) – стержень всякого живого существа. Сама духовная организация человека базируется на слове.

Кроме того, словесная «текстуальность» человека определяется его необходимой сообщаемостью с другим человеческим Я: ему надо «выговориться» перед ним, высказать самого себя – ибо в процессе (в неком таинстве сообщаемости) «выговаривания» (и только так!) личность человека осуществляется и обретается для себя самой, и затем для других. Человек не должен молчать.

Сам его вид (особенно лицо и глаза!) красноречив; тем более, жесты, мимика, и особенно вообще поведение и поступки – существеннейшее смысловое высказывание. Ведь каждый человек таит в себе какую-то идею, какой-то целожизненный смысл, раскрывающийся на протяжении жизни; у каждого своё призвание свыше. У каждого своё «послание», и сам он может быть «посланником», «весточкой» рода своего, его идеи, поскольку род «наработал» в истории свой культурный потенциал. Да, человек – «весточка» самого Бога и, одновременно, – «весточка» земная, из глубин истории, из глубин времён. Можно сказать, что сама история является текстом, который следует создавать, расшифровывать, прочитывать и реализовывать.

И человек, «высказанный» историей, и сам говорящий от «лица» истории – чудесная грамотка тайнописи исторических реалий, которую может читать тот, кому это открывается. Великое дело – быть собеседником живой и реальной истории.

* * *

Для оживления дискурса обратимся к виднейшему современному французскому историку-медиависту Жаку Ле Гофф'у, к его книге «Рождение Европы». Он не строит концепций, а просто размышляет, как в Средневековье «вдруг» явилась Европа, великая Западноевропейская цивилита. Прежде всего он констатирует, что именно Средневековье IV–XV веков «…было ключевым для развития Европы…»; что во всей истории Европы «…средневековая составляющая – самая значимая»[61]61
  Жак Ле Гофф. Рождение Европы. СПб. 2014. С. 14


[Закрыть]. И тут же он заявляет, что наиболее важным элементом формирования новой цивилиты была культура: в Средневековье выявилась «…приоритетная роль культуры, которая играет роль объединяющего начала»[62]62
  Та же. С. 14.


[Закрыть]. И в частности, отмечает, что Блаженный Августин – «Это великий учитель Средневековья». Ибо его «Исповедь» и «О граде Божьем» имели «…фундаментальное значение для европейской истории»[63]63
  Та же. С. 32.


[Закрыть]. «Программа» «взаимоотношений между «Градом Божьим» и «Градом человеческим»…она несколько сотен лет оставалась одним из главных текстов европейской философской мысли»[64]64
  Та же. С. 32.


[Закрыть].

И резюмирует в середине книги: «…в XIII веке чётко выявилось будущее Европы, и произошло это в большой степени благодаря литературе. Европа – это букет литературных жанров и литературных произведений. Успех национальных языков (Европы – автор) был обеспечен или облегчён появлением великих произведений литературы»[65]65
  Та же. С. 209.


[Закрыть]. Это то, что касается значения слова, и словесности, сыгравших роль «повивальной бабки» (и даже более значительную!) в историческом процессе рождения нового цивилитного младенца – Европы.

Не менее значительную роль в этом деле сыграли и другие виды культуры: «Искусство, и в особенности архитектура, оказалась грандиозной демонстрацией европейского единства и цементом, его скрепляющим»[66]66
  Та же. С. 219–220.


[Закрыть]. (Не будем забывать, что культура – мощный языковой фактор.)

Далее Ле Гофф напоминает, что «…средневековая Европа выросла непосредственно из Римской империи. Первая и главная его (римского наследия – автор) часть – язык, основа культуры». Конечно, это латынь[67]67
  Та же. С. 25.


[Закрыть]. Не менее важно то, – отмечает он– что в Европе переняли у Римской империи титулование своих властителей (император, цезарь и т. д.). «Так сохраняется политическая преемственность на уровне символических представлений»[68]68
  Та же. С. 27.


[Закрыть]. Особо отметим «преемственность на уровне символических представлений». Здесь очень важно упоминание самой категория символа! Для нас важным является акцентирование значения слова как некая иллюстрация нашей концепции.

В наше время и на Руси обретались мыслители, размышлявшие о фундаментальном значении языка в историческом процессе. Считаю своим долгом вспомнить замалчиваемого и почти забытого нашего гения, языковеда и философа, Михаила Константиновича Петрова, одним из первых открывшего феномен культурного кода (у него – «социокод») и его языковую основу. В 1974 году он писал: «Но всего охотнее и с особым упорством европейцы «замыкались» на языковые универсалии, так что история разработки европейского социокода есть во многом история вовлечения языковых структур большой общности в процессы социального кодирования»[69]69
  М. К. Петров. Язык, знак, культура. М. 1991. С. 150


[Закрыть].

Ещё раньше на роль языка в истории обратил внимание Лев Мечников, брат знаменитого биолога И. И. Мечникова. Будучи в Китае и изучая его культуру, он пришёл к важному выводу, который опубликовал в своей монографии, изданной в 1889 году во Франции: «В течение 20 веков китайская литература не только служила одним из главных средств политического воздействия на народе массы, но и почти целиком входила в область религии»[70]70
  Лев Мечников. Цивилизация и великие исторические реки. М. 2013. С. 278–279


[Закрыть].

* * *

Теперь о стратегии слова в реализации исторического тела. Здесь нашим подспорьем будет биологический контекст живой природы. В основе кода жизни – био-слово. Это не обиходное человеческое слово, а нечто такое, что превыше, самых мудрёных ДНК, РНК и прочих био-макромолекул. Этот код – тайна целостности биологического тела, некий эйдос его, выражаемый словом. Это своего рода текст, который направляет жизнь клетки. Самая целостность клетки – текст! Он порождает, волит, подсказывает, он суть – цельная матрица (энергоинформационная), которая воспроизводит новые подобные матрицы. Слово жизни грандиозно!

Однако пойдём дальше: биологическая «подсказка» не завершена. Всякое символистское тело (как биологическое, так и историческое), чтобы оставаться телом в течении длительного времени, с необходимостью должно, во-первых, постоянно воспроизводиться; и во-вторых, быть текучим, словно некая река. Два эти феномена переплетаются, но исполняют различную роль. Категория воспроизводимости шире и фундаментальнее категории текучести: она, включая «текучесть» в себя, не всегда «течёт».

Воспроизводство имеет фазу текучести и фазу покоя (фаза покоя связана с отсроченной программой, например, в виде яйца птицы, пресмыкающегося, насекомого и т. д.). Причём, родитель старается обеспечить своим поведением (инстинктивной заботой о том, где и когда сделать кладку яиц, домостроительным усердием и т. д.) благоприятные условия для появления потомства.

Свойство текучести способствует воспроизводству тела в его активной, деятельной фазе, в динамике, обновляет тело, так сказать, «на ходу». Сохраняя тело, текучесть в то же время изменяет его при развитии, при восполнении утрат и т. д.

Каким образом воспроизводство и текучесть происходят у исторических тел? Стадия покоя (стадия «яйца») у исторического тела требует повышенного, «контекстного внимания-заботы», требует благоустроенных помещений, хранилищ. Чего не требует (во всяком случае, безусловно и категорически) динамическая фаза. Для хранения текстов (и вообще, любого субстрата памяти) и работы с ними необходим, так сказать, «стационар» для книг, архивов, дисков, флэшек и т. д.

Для «текучки» же нужна система распространения «информации» (газеты, радио, телевидение, интернет и т. д.), в том числе «сарафанное радио». Для неё необходимо функционирование «масс-медиа», бесперебойное и подчас «трескучее». О! «Масс-медиа» «делает» историю и ещё как бойко и бесцеремонно! Достаточно вспомнить её роль в февральской революции 1917 года в России, или – в канун Перестройки в СССР. Правда, это «действо» сплошь и рядом совершается невпопад и, нередко приводит и к непредвиденному. Да, историческое тело, будучи не менее «текучим», нежели биологическое, имеет тоже две фазы в своей стратегии воспроизводства: во-первых, многосложную систему передачи новым поколениям тезауруса и исторической памяти; и во-вторых динамичную работу с потоками повседневных житейских слов.

Написано: «В Начале было Слово!» Не для красного словца, а по озарению свыше отец Сергий Булгаков в своём последнем трактате «Философия имени» поведал нам: «Слова как предикаты, как идеи, суть лучи умного (т. е. духовного – автор) мира пробивающиеся через облачную атмосферу. Они проистекают из полноты иного нездешнего бытия, где идеи имеют всю силу бытийности, и потому светят даже не прикреплённые к стволу нашего земного бытия, хотя и готовые прикрепиться, отразить свой луч в соответствующей точке…осуществляется связь Платоновых двух миров…»[71]71
  С. Н. Булгаков. Философия имени. СПб. 1999. С.115.


[Закрыть]

У отца Павла Флоренского своя, не менее глубокая и значительная философия слова и имени. Он на разные лады твердит о ноуменальной силе слова, и особенно – слова-имени. «Имя – материализация, сгусток благодатных или оккультных сил, мистический корень, которым человек связан с иным миром…. Имя есть сама мистическая личность человека, его трансцендентальный субъект…Имя – особое существо по преимуществу со всеми прочими живое, дающее жизнь, жизнеподательное, то благодетельное, то враждебное человеку»[72]72
  Священник Павел Флоренский. У водоразделов мысли. Т. 2. М. 2013. С. 172.


[Закрыть].

Сила имени такова, что даже «…имя – онтологически первое, а носитель его, хотя бы и святой, – второе…»[73]73
  Там же. С. 198.


[Закрыть]

Поэтому так сильно действие слова в истории: «Да и что такое рок (в истории – автор), как ни приговор, как не изречение, как не слово, как не заклятие? Магия действия есть магия слов; магия слов – магия имён. Имя вещи и есть субстанция вещи. В вещи живёт имя, вещь творится именем»[74]74
  Там же. С. 169.


[Закрыть].

Истинное слово – это семя тела. С него начинается тело. Едва появившись, слово тут же обрастает телом, материей – оно как бы хватается за материальное, чтобы не исчезнуть из бытия. Чтобы удержаться и укрепиться.

«Ведь имя есть слово, даже сгущённое слово; и потому, как всякое слово, но в большей степени, оно есть неустанная играющая энергия духа»[75]75
  Там же. С. 236.


[Закрыть]. В истории особенно значимы «собственные» имена: «Веками направлявшиеся на него (на имя – автор) мысли и чувства, имели в нём точку приложения и в конечном счёте усвоили имени энергию возбуждать и направлять общественные события и умонастроения в определённую сторону. Такое имя сделалось глазом бури, воронкою водоворота, возбуждающим вихревые движения в обществе, лишь только приходится иметь дело ему с этим именем. Это минимум признания исторической силы подобных имён»[76]76
  Там же. С. 210.


[Закрыть]. И ещё о языке: «Язык – важный и ноуменальный – огромное лоно мысли человеческой, среда, в которой движется воздух, которым дышим. Но это он же – лепечущая затаённость наша… сокровенная песнь нашей внутренности, душа души в нас…личная наша мысль опирается не на уединённый разум, коего самого по себе вовсе нет, но на Разум Соборный, на вселенский Логос, и слово индивидуальное выговаривается не другой деятельностью, чем та, которая рождает и растит самый язык»[77]77
  Там же. Т. 1.С. 165.


[Закрыть].