Текст книги "Солдатские исповеди. Чтобы мы помнили…"

Предатели
Егор Александрович Коношенко

Украина. Половина лета, тихо, как будто и нет войны, солнышко приятно припекает, и хочется жить! У деревенского колодца, прислонившись к его срубу, сидели трое красноармейцев с винтовками. Вдруг по тропинке к колодцу, поднимая пыль босыми ногами, бежит к ним мальчишка и кричит: «Дяденьки, дяденьки красноармейцы, тикайте, в деревню входят немцы!».

Трое здоровенных солдат спокойно поднимаются и со словами: «Цыц, щенок!», бросают в колодец свои винтовки и ремни вместе с подсумками и сапёрными лопатками. Потом они поднимают руки и, раскачиваясь из стороны в сторону на фоне голубого неба, идут к дороге навстречу немецкой колонне.

Обычный, даже заурядный случай для 1941 года, но только не для мальчишки, который потрясённый, впервые в своей жизни, наблюдал эту картину предательства.

Этот случай рассказал мне коллега, преподаватель института, Егор Александрович Коношенко, который и был тем самым мальчишкой.

Тяжёлое лето 1941 года

Бронепоезд
Василий Фёдорович Давыдюк
8. 06. 1921 г. р

Воевал в 8 отдельном дивизионе бронепоездов.

Участник Парада Победы в Москве 24 июня 1945 года.

Я родился в крестьянской семье, на Украине, в Житомирской области, Новоград-Волынский район, село Жёлобное. Отца убили националисты-петлюровцы, когда мне было всего шесть месяцев. А большевики, которые «радели за трудовой народ», в 1930 году «раскулачили» и уничтожили моего деда Анисима по отцу. Он был большим тружеником, всё умел делать, даже кузнечные работы. Имел большую семью, восемь десятин земли, две лошади, несколько коров. Седой, в домотканой одежде, постоянно работал и всё делал сам, никаких батраков в своём хозяйстве не имел. Все крестьяне в нашей округе жили бедно. Но шла «борьба с кулачеством», коллективизация, при которой всё у крестьян отнимали, а несогласных «с линией партии» просто уничтожали. В 1932 году от голода, созданного властью большевиков, умер мой дедушка Микола по линии матери. У него был очень хороший голос и слух, он пел в церковном хоре. Вся эта несправедливость отразилась на мне, осталась в моей памяти: ощущение большой обиды на наши порядки, на «Власть трудового народа».

Когда я подрос, стал ходить в школу за три километра от нашего хутора. Несмотря на обиды, я рос энергичным, участвовал в мероприятиях, общественной жизни, в «ОСОАВИАХИМе» занимался в разных кружках. После окончания семилетней школы работал на сельской почте. Вскоре все хутора по приказу Н. Хрущёва были снесены и уничтожены, а их жителей решили переселить в сёла. Дома, постройки крестьян на хуторах власти снесли, а вот построить другие не сумели. Или нарочно не захотели, мстя хуторянам за то, что они хотели остаться единоличниками, и не шли в колхозы. Жизнь наша стала очень трудная. Тут ещё и отчима призвали в 1939 году на Финскую войну. С неё он вернулся раненый, обмороженный, и вскоре умер.

Подошло и моё время служить в Красной армии, призвали меня в ноябре 1940 года. Я дал матери слово, что вернусь домой через два года. Попал в 8-й дивизион бронепоездов, база которого находилась в городе Туапсе. Основной его силой были три бронепоезда. Бронепоезд имел спереди и в конце состава по две платформы с ремонтными материалами. На этих платформах располагалась десантная рота бронепоезда. За первыми двумя платформами шёл бронированный паровоз, на тендере которого стояла счетверённая зенитная пулемётная установка. Далее следовали две бронеплощадки с пулемётами по бортам и с орудиями наверху во вращающихся башнях. Каждая бронеплощадка имела по 6–8 пулемётов «Максим» и по две пушки калибра 76 мм. В тяжёлом бронепоезде калибр орудий был 105 мм. Эти пушки были установлены во вращающихся башнях вместе с пулемётами Дегтярёва.

Бронепоезда имели большую огневую мощь, маневренность и представляли грозную силу. Кроме них в дивизионе был отряд броневиков, бронированные дрезины, десантные роты, подразделения разведки, связи, ремонтная служба и др. Послали меня в учебное подразделение, где готовили младших командиров, в звании сержанта. Сержанты уже служили не два, а три года. Знал, как матери трудно одной с детьми и, помня своё обещание вернуться домой через два года, я пошёл к комиссару с просьбой перевести меня в обычное подразделение. Комиссар мою просьбу удовлетворил. Меня перевели в отделение связи рядовым, при взводе управления штаба дивизиона. Этим взводом командовал лейтенант Куряпин Александр Михайлович. Служба шла у меня успешно, освоил телефонную связь, азбуку Морзе, работу на радиостанции. Так получилось, что я подружился с начальником медицинской части капитаном Горлович Александром Михайловичем. Какая может быть дружба в армии между капитаном и рядовым? Субординация не позволяет. Но капитан окончил не военную, а медицинскую академию, где была военная кафедра, и к чинам относился спокойно. За неделю до начала войны мне приснился кошмарный сон. Я, находясь в караульном помещении, лёг спать на два часа перед выходом на пост. Приснилось мне: входит страшный старик с косматой бородой и дубиной в руках, подходит к моей кровати и замахивается, чтобы ударить. Я закричал и увернулся от его удара. Это было во сне, а наяву я проснулся уже в момент падения на пол возле кровати. Потом, когда начнётся война, мой сон друзья назовут вещим.

Накануне, в ночь на 22 июня 1941 года, я заступил дежурить на радиостанцию. Через каждые 4 часа я делал сверку связи. Настраиваюсь на свою частоту, но вдруг связь прервалась, мощная радиостанция стала всё заглушать. Голос с этой радиостанции объявил: «Сегодня в 4 часа утра, нарушив мирный договор, фашистские войска бомбили наши города: Киев, Минск, Житомир.… В районе города Бреста, Перемышля наши войска ведут упорные бои. Все на защиту нашей Родины!». Значит – война! Что мне делать? Может – провокация? Надо доложить дежурному по части. Вскоре собралось командование части. Командир дивизиона подполковник Суханов задал мне вопрос: «Почему ты нарушил Устав армейской связи?». Объяснил, что при настройке своей частоты получил такой текст. Мне объявили выговор. Примерно в пятом часу вижу, бегут моряки, «Тревога». Потом бегут наши солдаты из палаток технического парка. «Гарнизонная тревога!». Во второй половине дня строят личный состав дивизиона и комиссар, старший политрук Тюфяев повторяет текст, что я получил по радиостанции на рассвете. Начальник штаба объявил приказ: «О приведении нашей части в боевое положение». В конце приказа прозвучало: «красноармейцу Давыдюку за отличную службу объявить благодарность, присвоить звание ефрейтора и наградить знаком отличника боевой и политической подготовки».

Спустя неделю после начала войны бывшие санатории были переоборудованы в госпитали и стали принимать раненых. Наши бронепоезда были приданы береговой обороне по линии Туапсе, Сочи, Лазаревское, Хоста, Адлер. К нам приехал командующий Северо-Кавказским фронтом генерал Конев. Мы задали ему вопрос: «Когда на фронт?». Ответил: «А вы на фронте». И объяснил нам всю тяжесть обстановки, которую мы не вполне понимали. Он сказал, что на турецкой границе сосредоточено шестьдесят дивизий, которые в любой момент могут перейти границу и начать боевые действия. К нам в дивизион прибыло пополнение и среди них три девушки стали служить в медсанчасти. Я приходил иногда в санчасть и узнал, как их зовут: военфельдшер Татьяна Титова, медсестра, ефрейтор тоже Татьяна и санитарка, рядовая Рая. Мне очень понравилась красивая Таня Титова, но я подумал, куда мне, до такой красавицы. Капитан Горлович как-то спросил у меня, какая из девушек мне нравится? Я ответил, что понравилась мне военфельдшер Татьяна Титова, но она лейтенант, а я ефрейтор. Капитан сказал мне, что война не будет длиться вечно и не надо обращать внимание на звания.

В ноябре 1941 года наши бронепоезда отправили на защиту города Ростова-на-Дону. Семнадцатого ноября мы сразу вступили в бой на реке Миус, примерно в шестидесяти километрах западнее города. Немцы непрерывно атаковали. К несчастью, наши бронепоезда были приданы азербайджанской стрелковой дивизии. На Южном фронте она входила в состав 9-й армии генерала Ремизова. В 1940 году было принято, ошибочное, решение о создании национальных воинских формирований. В этой дивизии солдаты покинули окопы, сбивались в кучи, в бои не вступали и отсиживались в балках. Командир дивизии дал команду послать наши броневики и заставить их вернуться в окопы. Вся тяжесть немецкого наступления легла на наши бронепоезда и артиллерию. Один из бронепоездов попал в критическую обстановку: была разрушена железная дорога, и дело дошло до рукопашного боя. Командир подполковник Суханов дал приказ послать им на выручку пять броневиков. В одном из экипажей броневиков находился и я в качестве радиста. Рядом с водителем, на месте стрелка, был начальник штаба дивизиона капитан Шульман. В смотровую щель вижу, горит соседний броневик БА-10[3]3
  Броневик БА-10, трёхосный, бронирование 10 мм, экипаж 4 человека, вооружение 45-мм пушка и 2 пулемёта Дегтярёва. От автора.


[Закрыть]. Только успел доложить об этом, как раздался взрыв. Сверху, от пушки свалился на меня башенный стрелок Егоров. Его голова была пробита, текла кровь. Ещё взрыв и наш броневик загорелся. Увидев открытую левую дверь водителя, я вывалился из неё наружу. У меня горел левый рукав куртки и правая штанина. Успел немного отползти и броневик взорвался. Выхватил из кармана опасную бритву и срезал ею с левой стороны горящий комбинезон, а штанину затушил землёй. Ползу и вижу, впереди меня в копне соломы немец с биноклем кричит команды. Я стреляю в него из револьвера и двигаюсь дальше. Встретил двух пехотинцев, они предложили пробираться к нашим, в рощу, вдоль железной дороги.

В роще нас собралось человек пятьдесят. Старшим по званию был майор, который приказал нам занять оборону. Днём наши части вели наступление на противника. К вечеру активность наших действий уменьшилась, но бронепоезда мы отстояли.

Получили сообщение, что немецкие войска прорвали нашу оборону в районе города Матвеев Курган, в тридцати километрах от нас, и продолжают развивать своё наступление в направлении Ростов, Азовское море, река Дон. Это грозило окружением, и нам было приказано отходить. Ночью с группой майора мы отошли к посёлку Нижне-Гниловский, в пригороде Ростова. Прошли за ночь примерно двадцать пять километров. Я стал терять силы и сознание из-за воспаления обожжённой кожи. Ожоги были обширными: руки, шея, плечи, спина, правая нога. Немцы заняли аэродром под Ростовом, наши сражаются в районе завода «Сельмаш». Встретил броневик из нашего дивизиона с водителем Мишей Половинкиным. Мне дали куртку, усадили в броневик и повезли к своим. Нас встретил капитан Шульман. Он остался жив после того боя, когда наша бронемашина загорелась и взорвалась. Капитан сказал, едем на вокзал, разведать, цел ли железнодорожный мост через Дон в направлении на Батайск. Надо было срочно выяснить и передать по рации командованию о возможности вывода наших бронепоездов из немецкого окружения. Пока ехали, немцы нас обстреливали, но нам удалось добраться до станции. Забежали к дежурному и узнали, что мост ещё цел.

Я тут же вернулся в броневик и сообщил по рации эти сведения командованию. Капитан с сержантом Николаем Мельничуком вышли из здания немного позже меня и направились к бронемашине. Красноармеец, который стоял у входа на станцию, выстрелил из винтовки в капитана Шульмана, который упал. Сержант Николай Мельничук успел выхватить револьвер и застрелить красноармейца, который был переодетым диверсантом, или предателем. Капитану опять повезло, он остался жив, был ранен в правое бедро. Перевязали, погрузили его в броневик и поехали. На Будёновском проспекте я потерял сознание и как мы переправлялись через Дон, не помню. Позже узнал, что благодаря нашей разведке, бронепоездам удалось вырваться из окружения по тому мосту через Дон.

Очнулся я уже на другом берегу в комнате на кровати, на соседних кроватях лежали раненые капитан Шульман и сержант. Остальные раненые лежали на полу, они были тоже из нашего дивизиона. Вошёл в комнату капитан Горлович и сказал: «Мы окажем всем раненым необходимую медицинскую помощь. Потерпите, вызваны машины для отправки вас в госпиталь». Капитан подозвал военфельдшера Татьяну Титову и, указав ей на меня и сержанта, сказал: «Василия и сержанта не отправлять, будем лечить у себя». Когда машины прибыли, приказал тем, кто мог передвигаться, грузиться в них, и организовал погрузку тяжелораненых. Ребят погрузили и увезли в тыл. Я двое суток не ел, были сильные боли. Санитарка Рая принесла мне поесть, но я потерял сознание. Потеря сознания перешла в сон, и когда я проснулся рано утром, увидел, что на кровати сидит военфельдшер Татьяна Титова. Она меня выходила в нашей санчасти, где я лечился полтора месяца. Мы с ней подружились. Когда я выздоровел, дивизион находился в городе Батайске, а в ночь на 22 ноября наши войска оставили Ростов.

Дивизион понёс очень большие потери личного состава. Комиссар, старший политрук Тюфяев погиб, командир, подполковник Суханов был тяжело ранен. Мы потеряли до 80 % бойцов, и пришлось из двух разбитых дивизионов сформировать один. 29–30 ноября наши войска опять отбили Ростов-на-Дону. Восстановили пролёт железнодорожного моста, который был нашими сапёрами взорван при отступлении.

Всю зиму, начало 1942 года, мы простояли в обороне на станции и реке с одним названием Самбек. Зима была снежная. Немцы, как это часто бывало, располагались на возвышенности, а мы на низком месте. Нейтральная полоса между нами была всего 200–300 метров. Запомнилась особенность этих позиций: у немцев были дрова, но не было воды, а у нас не было дров, но бил родник с хорошей питьевой водой. Жизнь есть жизнь, и установился житейский порядок: немцы приходили ночью за водой, мы их не трогали. А когда мы ночью ходили за дровами, немцы нас не трогали.

Даже особый отдел в это «согласие» не стал вмешиваться. Как-то за дровами пошли узбеки, и немцы в этот момент тоже брали дрова. Никто не стал стрелять, просто немецкие солдаты прогнали наших узбеков. В тот раз они вернулись без дров. В мае месяце нас сняли с позиций и направили на железнодорожную станцию Тихорецкую для пополнения личного состава и ремонта бронепоездов. После нас перебросили на Кавказ. Немецким войскам не удалось захватить нефтяные промыслы, фронт остановился в шести километрах от Грозного. Тяжёлое лето 1942 года, нас направляют в город Аксай. Немцы 8-15 июля начали наступление, форсировали Дон, опять захватили Ростов и стали быстро продвигаться на Сталинград. Нашим командованием было потеряно управление войсками и началось паническое отступление.

Наши бронепоезда были приданы 302 стрелковой дивизии, которой командовал полковник Макарчук. Он несколько раз приходил к нам в подразделения, и не приказывал, а душевно просил: «Продержитесь, ребятки, немного, ждём подкрепления, отступление грозит нам большой бедой». Штаб дивизиона находился на станции Пролетарская, а в радиусе пяти километров от неё были выдвинуты наблюдательные посты. На нашем наблюдательном пункте было четверо: командир взвода лейтенант Куряпин, разведчик Чернюк Александр, я радист, и ещё один солдат связист. Мы наблюдаем панораму: огромная, неорганизованная масса отступающих солдат, как муравьи, до горизонта, заполнила степь. Вдоль железной дороги, опережая наши войска, появилась немецкая танковая колонна, машин двенадцать. Один из танков выходит из этой колонны и идет наперерез отступающим. Немецкий командир, по пояс, возвышаясь над люком башни танка, был с засученными рукавами и ощущал себя хозяином положения. Он кричит на ломаном русском языке: «Вы окружены! Стройтесь в колонны и идите сдаваться в плен! За неповиновение вы будете уничтожены!». Над степью летали кругами несколько вражеских истребителей «мессершмитов», М-109, они неприцельно стреляли из пулемётов.

Такое согласованное воздействие на отступающих солдат, дало результат. Нашлись, «проявились» командиры, которые стали строить солдат в колонны и пошли строем сдаваться в плен. Но не все. Меньшая часть наших солдат не встала в позорный строй, а стала прятаться в стерне и уходить, каждый своим путём. Наш командир Александр Куряпин сказал: «Предателями не будем!». Бронепоезда наши ушли, спасаясь от окружения, и нам предстояло самостоятельно пробираться к своим. Когда самолёты улетели, мы стали уходить на восток и прошли больше двух километров. Шагали по помидорному полю, впереди были заросли кукурузы, совсем немного, метров тридцать, не дошли до неё. Опять прилетели «мессершмиты», которые, теперь уже прицельно, стали расстреливать нас, тех, кто не стал сдаваться. Спасаясь от их пулемётного огня, я рванулся вперёд, сумел добежать и укрыться в кукурузе. После налёта вернулся назад, стал звать своих товарищей, но среди убитых никого из них не нашёл.

Я вышел на просёлочную дорогу и пошёл по ней. Меня нагнал грузовик «Студебеккер» с прицепленной сзади 76 мм пушкой. В кабине сидел майор политрук, а в кузове был расчёт артиллеристов. Машина остановилась и после нескольких коротких вопросов, политрук сказал мне: «попробуем прорваться, садись!». Я забрался в кузов к бойцам артиллерийского расчёта, и мы поехали по направлению к городу Кропоткин. Спустились с горы, жара стояла большая, 37 градусов, очень хотелось пить. Проезжая хутор, остановились у одного дома. Возле него стояла хозяйка, настоящая казачка с сильным характером. Политрук обратился к ней с просьбой: «Хозяйка, дай попить». Та посмотрела на него и сказала: «Что отступаете? На кого вы нас оставляете? Вам солдаты и молочка налью, а ему подлецу и сукину сыну, даже воды не дам!». Нам было очень стыдно после её слов, и мы, так и не попив воды, поехали дальше.

Подъехали к городу Кропоткин, он горел, всё разрушено. Не стали даже в него заезжать. Узнали, что нам надо ехать в направлении Армавира, там была переправа через реку Кубань. Когда мы подъехали к переправе, очередь машин растянулась на шесть километров, и у нас кончился бензин. Майор политрук взял с собой солдата, пустую канистру и пошёл искать бензин. Я решил добираться до своего броневого дивизиона самостоятельно, попрощался и пошёл к переправе. По ней двигался огромный поток отступающих солдат. Мне удалось вцепиться руками в борт полуторки, а ноги поставить на сведённые сошки 45-мм орудия, которое она буксировала. Перебрался на другой берег реки Кубань. Тут какой-то майор командует: всем занять оборону. Я обошёл его и двинулся пешком до Армавира.

Город оказался разрушенным и горел. На станции наши солдаты восстанавливали железнодорожный путь. Я подошёл и спросил у них, нет ли на станции бронепоездов? Сказали, что один прошёл в направлении Невинномысска. Узнал, что все отступают в одном направлении, к этой станции. Проехал в одном эшелоне несколько десятков километров и поезда встали. Решил, пойду пешком. Дошёл до перекрёстка дорог, где стояла масса людей и много машин. Толпа стоит перед заградительным отрядом, которым командовал старший лейтенант. Этот командир кричит: «Все, кто с оружием, стройтесь налево, без оружия направо!». Я становлюсь в колонну солдат с оружием, хотя мой штатный револьвер, с четырнадцатью патронами для серьёзного боя оружие слабое. Но понимаю и другое обстоятельство: тех, кто оказался без оружия (по любой причине), могут сейчас расстрелять. Так и есть, чуть в стороне и под охраной, стоят трое солдат без оружия, кандидаты на расстрел. Говорят «дезертиры», а так ли, кто его знает. При таком паническом отступлении любого можно обвинить и расстрелять. Вот я, к примеру, почему один, где моя часть, где мой бронепоезд?

Подъехал на «эмке» генерал Тюленев, командующий 37 армией, старший лейтенант ему доложил. Генерал говорит: «Товарищи, положение серьёзное. Наше отступление грозит нам большой бедой. Командиры, берите командование в свои руки и создавайте оборону!». Потом продолжил: «На основании решения военного трибунала мы приведём в исполнение наказание изменников нашей Родины!». Выходят 5–6 солдат с винтовками, и генерал отдаёт команду: «Во исполнение приказа № 227…». В этот момент в колонне, где я стоял, раздался выстрел из винтовки. Солдат, который подлежал расстрелу, с детским, девичьим лицом упал на колени и пронзительно закричал: «Мама!!!». Команды на расстрел не последовало, этот крик отчаяния и непонятный выстрел в толпе солдат, изменили решение генерала. Он обратился к командиру заградительного отряда и приказал: «Товарищ старший лейтенант, ко мне! Расстрел отменить! Выдать осуждённым винтовки и поставить их в строй». Моральное состояние солдат в колонне после этого изменилось, прониклось симпатией к генералу.

В той тяжёлой обстановке проявить доброту, а не жестокость было очень трудно, но это был признак силы и ума генерала, а не его слабости. Редко такое можно было увидеть на войне. Немного позже я второй раз видел этого генерала на переправе, когда он говорил отступающим солдатам, проходившим мимо него: «Ребятки, сосредоточьтесь на том берегу в обороне, остановите врага!».

Когда я прибыл в Невинномысск, начался сильный налёт вражеской авиации. Город стали штурмовать примерно 12–15 пикирующих бомбардировщиков Ю-87. Мы бежали вдоль улицы одноэтажных домов. Запомнилось, как возле палисадника своего дома стоял старик в форме Донского казачьего войска. Рвётся очередная бомба и падает рядом убитый солдат. Старик-казак поднимает винтовку убитого и начинает стрелять по пикирующему самолёту. После нескольких выстрелов ему удаётся сбить вражеский бомбардировщик. На следующий день в газете «Красный воин» была статья про этот случай: «Казак (его фамилия), при налёте вражеской авиации, стреляя из винтовки, сбил бомбардировщик Ю-87».

В городе я встретил двух солдат из нашего дивизиона, которые сообщили, что три бронепоезда и остальные подразделения находятся в районе Невинномысска и Прохладный, вдоль канала, там немцы высадили десант и идут бои. Говорю солдатам, ведите меня на базу. Когда пришли в расположение дивизиона, доложил старшему командиру, майору, о своём прибытии. Он меня хорошо знал, ещё по довоенной службе, обрадовался и сказал: «Ну, слава богу, живой!». Сказал мне: «Вчера лейтенант Куряпин и двое солдат с ним, на день раньше тебя пришли». Отдал приказ: ешь, отдыхай, выспись! За дни моих скитаний накопилась большая усталость, и когда я лёг спать, то сразу же провалился в глубокий сон. Когда я проснулся, обнаружил, что лежу на платформе, возле 37-мм зенитной пушки, а бронепоезд переехал на станцию Минводы. Нас, в очередной раз, перебрасывают, теперь в посёлок Эльхотово, город Прохладный. Шли тяжёлые бои за Сталинград и мы, сражаясь на своём участке фронта, поддерживали осаждённый город.

Позже на Северном Кавказе в ноябре 1942 года мы организовали наблюдательный пункт в горном районе с каменистой почвой. На НП находились два связиста, разведчик, военфельдшер Татьяна Титова и командир. Впереди были позиции десантной роты, которая нас прикрывала. Немцы непрерывно атаковали и вели огонь из артиллерии и миномётов. Горная местность, танки мало применялись. Лежу за грудой камней и веду наблюдение через стереотрубу за действиями противника. Замечаю, как группа противника спускается с горы по направлению к месту, где находился наш бронепоезд. Прикрывая их движение, немцы открыли сильный миномётный обстрел. Доложил о выдвижении вражеских солдат: «Вижу в квадрате 7 группу немцев, в количестве до роты, которая спускается вниз, к железной дороге». Связисты передают эти сведения в штаб.

В этот момент лейтенант говорит: «Смотри, Таня упала от разрыва мины!». Метров около ста до неё было, и я тут же пополз к ней, переживая, жива ли она или убита. Добрался до неё под обстрелом, вижу, жива моя Таня, лежит без сознания, глаза закрыты, правое бедро всё в крови, рядом валяется санитарная сумка. В ней перевязочные бинты уже закончились, израсходовала их на раненых десантной роты, осталась только вата. Снял с себя нижнюю рубашку, свернул её, подложив вату, обернул вокруг раненого бедра и завязал рукава. Положил её руку к себе на плечо, обхватил своей рукой, захватив поясной ремень, и пополз вниз по склону. Пот заливал глаза, тяжело вытаскивать раненых даже мужчине, а ведь эту работу обычно делали молодые девушки-санитарки. Встретил санитаров и передал им Таню, а сам вернулся на наблюдательный пункт.

Там я увидел страшную картину, прямое попадание: трое солдат лежат убитые, а лейтенант был тяжело ранен в живот осколком мины. Он лежал скрюченный и тихо стонал. Я восстановил телефонную связь и доложил в штаб: «Товарищ третий, на НП трое убитых, лейтенант тяжело ранен». Ответили: немедленно высылаем подкрепление и броневик для вывоза раненого. К горе подъехал броневик, ребята с него забрали раненого лейтенанта и двух наших убитых. Третий убитый, связист был не из нашего дивизиона, а с другой роты. Начальник штаба сказал по телефону, что назначает меня командиром наблюдательного пункта. Я опять дал координаты немецкой группы, которая двигалась к бронепоезду. По моим данным первые два снаряда легли точно по цели. Сообщил об этом и дал команду артиллеристам перейти на беглый огонь. Рассеяли эту вражескую группировку.

Начало 1943 года, январь-февраль, наши войска перешли в наступление, завязались сильные бои на Северном Кавказе. В этих боях наши артиллеристы уничтожили семь вражеских танков. Из них три танка были подбиты под Грозным. В это время по приказу Ставки была составлена Северная группа войск под командованием генерал-лейтенанта Масленникова. Образовался Закавказский фронт, который перешёл в наступление по освобождению Северного Кавказа. Боевые действия мы закончили на Таманском полуострове взятием города Новороссийска 17 сентября 1943 года. Далее опять Южный фронт, 1-й Украинский. Потом была операция по уничтожению окружённой Корсунь-Шевченской немецкой группировки. Дальше была Польша. Проехали Львов, Санок, Бечь, Водо-вице, Маслянице, Ясло. Наш бронедивизион, за успешные бои, получил почётное наименование «Ясловский».

Завязались бои на подступах к Кракову. Командующий фронтом генерал Конев объявил приказ: «Город Краков не разрушать!». 6 ноября 1944 года, утром взвились вверх зелёная и красная ракеты, общий залп всех батарей. Минут 40 артиллерия месила вражеские позиции. Наша пехота зажгла дымовые шашки, но ветер переменился и закрыл дымом позиции противника.

На воздушном шаре-аэростате поднялся вверх наблюдатель, но немцы засекли его и сбили прицельным огнём. Нам поступил приказ разведать на броневике БА-20[4]4
  Ба-20 лёгкий бронеавтомобиль на базе «Эмки», ГАЗ-М1. Бронирование 9 – мм. Вооружение 1 пулемёт Дегтярёва, калибром 7,62 мм. Экипаж – 3 человека. От автора.


[Закрыть] сложившуюся обстановку. Нас было трое: начальник связи капитан Рыбалко, водитель сержант Миша Половинкин и я, радист. Подъехали к горе, а пехотинцы нам кричат: «Куда вас несёт, там немцы!». Мы остановились, я предложил: «Давайте поднимемся на гору, дымовая завеса будет внизу». Мы с капитаном залезли на гору и увидели за дымом панораму: массу немцев, которые отступали. Мы тут же бросились вниз к броневику и по рации, открытым текстом сообщили об отступлении немецких войск. Вскоре наши войска освободили город Краков.

С Первого Украинского фронта наша 38-я армия была переброшена в Словению. Капитуляцию врага мы встретили на колёсах бронепоезда. Были переведены на 2-ой Украинский фронт и продолжали вести бои за освобождение Праги. Там и закончилась для меня война не 9, а 14 Мая!

Вскоре после окончания войны, по воинским частям был разослан приказ выделить лучших бойцов, отличившихся в боях, для Парада Победы. Чтобы рост был не ниже 172 см, окружность груди не менее 86 см, не менее 3-х правительственных наград, желательно член партии или комсомолец. Я провоевал всю войну, имел орден «Красной звезды», две медали «За отвагу», медаль «За оборону Кавказа», медаль «За победу над Германией» и подходил по остальным требованиям. Из 38-й армии, от нашего броневого дивизиона, выделили двух солдат: меня и туркмена Шахиева Оторбека. Для какой цели нас отобрали, нам ничего не сказали. Отвезли нас во Львов, там прошли комиссию, нас переодели и отправили в Москву. И только в столице нам объявили, что мы прибыли для участия в Параде Победы. С мая по 24 июня мы ежедневно занимались строевой подготовкой: по шесть часов тренировки, 120 шагов в минуту, подъём ноги 45 градусов.

24 июня состоялся Парад Победы! День был пасмурным, но на душе участников и зрителей было радостно и светло! Этот парад подводил итог четырёхлетней войны, в которой наш народ отстоял свою независимость. Была и печаль в глубине души. Цена за нашу Победу была очень велика! Множество фронтовиков не дожило до этого радостного дня. Это была «радость со слезами на глазах». Наш сводный полк от 4-го Украинского фронта вёл генерал Москаленко, командующий 38-й армией. Командующий нашим фронтом генерал Ерёменко из-за ранения ноги не мог вести сводный полк и был на трибуне мавзолея.

Мы прошли по брусчатке Красной площади мимо Мавзолея с руководителями государства во главе с И. В. Сталиным. На трибунах было много генералов, иностранных гостей и корреспондентов. После прохождения Парада нас распустили недалеко от Красной площади, на которую мы затем опять вернулись и участвовали в празднике. После парада мне дали 15 дней отпуска. Я побывал у матери, но жить к ней не вернулся. Прослужил в армии не два года, как ей обещал, а шесть лет. Демобилизовался из армии в 1946 году. Когда мы с ней встретились после войны, она сказала: «Ты взрослый, прошёл войну, дети выросли и уже мне помогают. Устраивай свою судьбу, самое трудное время мы уже пережили».

Судьба моя должна была быть вместе с Таней Титовой. Когда я её вытащил с поля боя, она попала на лечение в город Армавир. После излечения Таню направили в город Томск, на работу в госпиталь тяжелораненых. Подавала рапорты, снова просилась на фронт, опять воевала и погибла в апреле 1945 года, получив смертельное ранение в боях на Сандомирском плацдарме. Капитан Горлович вывез её на санитарном самолёте в Москву, но спасти её не удалось. «Мир тесен» и жизнь свела меня с её мамой в 1960 году. В тот год я заболел, и меня отправили по путёвке в санаторий на станции Подлипки, подмосковный Калининград, ныне город Королёв. Я попал в одну палату с москвичом, который сказал, что к нему приезжает жена. Когда мы встретились с ней, я заметил, что она очень похожа на мою Таню. Она рассказала, что на войне у неё погиб в 1941 году муж, который был в народном ополчении, и погибла в конце войны дочь, военфельдшер. Сомнения у меня отпали, и я сказал, что мы с ней однополчане. В ответ мама Татьяны спросила: «Вы, тот Василий, о котором она писала?». Позже мы ездили с ней на Лосино-Островское кладбище, где её дочь похоронили. Таня спасла меня, потом я спас её, но вместе нам не было суждено быть. Как в песне поётся: «Ах, война, что ты, подлая, сделала…».