Текст книги "Солдатские исповеди. Чтобы мы помнили…"

Пётр Трифонович, и в свои 88 лет, имеет атлетическую фигуру: широкие плечи, гвардейскую грудь, осанку и не утратил физической мощи. Рассказывая мне о рукопашном бое, он встряхнул руками с воображаемой винтовкой, и я поразился его силе. И физической, и моральной. Каким же он был в свои двадцать лет! Истинный богатырь, защитник земли русской!

Атака стрелковой роты
Леонид Яковлевич Трубачёв
14. 10. 1920 г. – 04. 04. 1975 г.

Родился в Белоруссии в крестьянской семье. Окончил семь классов и поступил в землеустроительный техникум. В 1940 году его окончил, и поступил в Ленинградское военно-инженерное училище, стал курсантом. Когда началась война, учёба в училище была закончена досрочно. Ему пришлось участвовать в самых различных боевых операциях. За успешный диверсионно-разведывательный рейд в тылу врага, под городом Ржевом, получил свою первую награду, медаль «За боевые заслуги». Тогда они взорвали железнодорожные пути подвоза боеприпасов, вражеский склад и взяли в плен немецкого офицера. Возле города Наро-Фоминска сапёры, под командованием Леонида Трубачёва, построили мост под сильным огнём артиллерии и миномётов противника. За это он был награждён первым орденом «Красная Звезда». За разминирование аэродрома в Сеще вторым, таким же орденом. Закончил войну в звании капитана, в Берлине! Когда я работал с ним в лаборатории института, в 1973 году, он рассказал мне несколько своих фронтовых историй. От его имени.

В 1942 году я командовал стрелковой ротой и получил приказ: «Немедленно взять высоту силами роты. За невыполнение приказа – расстрел!». Прикидываю: одной моей ротой, белым днём, без всякой поддержки, укреплённую немцами высоту с пулемётами наверху не взять. Но делать нечего, приказы не обсуждают, их надо выполнять. Отдаю приказ: «Рота, в атаку! Вперёд!». Встаю сам в полный рост, но никто за мной в атаку не идёт. Солдаты-фронтовики всё понимают, атакой в лоб, укреплённую высоту, без всякой поддержки не взять, уже пробовали. Они не трусы, но не хотят умирать просто так! Я тоже не хочу умирать, но меня ждёт расстрел от своего командования за невыполнение приказа. Иду вдоль траншеи по брустверу, пули часто свистят вокруг, я не пригибаюсь и желаю только одного, чтобы меня ранило. Раненый не отвечает за невыполнение приказа. Повторяю приказ – рота в атаку не встаёт. Как хочется жить! Всем!

Беру длинную палку и ею толкаю в спины солдат, сидящих в траншее. Солдаты знают, что я могу, даже должен по Уставу застрелить любого, кто медлит с выполнением приказа. Не сразу, но моя многострадальная рота поднялась в атаку. Атакуем высоту, но нет быстроты при подъёме в гору, все мы на виду у противника. Наверху её вражеские пулемёты с пристрелянными ориентирами. Эти пулемёты Мг 34[10]10
  Немецкий ручной пулемёт МГ-34, («Машингер» 1934 г. в.), калибр 7,92 мм, с ленточным питанием. Имел два запасных, быстросменных, ствола от перегрева при длительной стрельбе. Боевой расчёт состоял из двух пулемётчиков. Неоднократно модернизировался и сейчас стоит на вооружении Бундесвера. Проклятая, совершенная конструкция, унёсшая миллионы жизней наших защитников. От автора.


[Закрыть] – страшное оружие в умелых вражеских руках. А нам негде укрыться, наш огонь не прицельный и не наносит врагу серьёзного урона. Никак не удаётся приблизиться к их окопам. Наши атакующие солдаты гибнут на глазах, идёт расстрел роты. Остатки её стали отходить назад. Вернулись назад, остались живыми, всего семь человек, считая и меня. А было нас в роте перед атакой больше ста человек. Так бессмысленно погибла рота. Я приказ не выполнил, даже не был ранен и меня ждал расстрел! Леонид Яковлевич вздохнул, вспоминая, помолчал и закончил свой рассказ словами: «Но меня не расстреляли!».

В 1943 году я командовал сапёрной ротой. Нам приказали разминировать освобождённый от фашистов аэродром в городе Сеща. Кроме обычного разминирования, основная задача была обезвредить две огромные авиабомбы, которые лежали на взлётной полосе. Немцы намеренно установили взрыватели с замедлением взрыва. Взорвись они сразу, как обычные авиабомбы, хлопот было бы не так много. Просто надо было бы засыпать большие воронки, и всё. А тут лежит «троянский конь», даже два их лежат, и что делать? Стал осматривать и изучать взрыватели, с какого начинать, и как действовать? Ошибка нам минёрам будет стоить жизни. В этот момент ситуация резко ухудшилась. Услышал – внутри бомб пошли часы! Сколько времени они нам оставляют?

Было ясно слышно, как тикают часы, и этот звук путает все мои мысли. Сижу верхом на огромной бомбе, которая неизвестно когда взорвётся, и размышляю. Мне удалось принять правильное решение и обезвредить все взрыватели. За разминирование аэродрома Сеща меня наградили вторым орденом «Красной Звезды». Но никто не знает, сколько моих сил, нервов, и здоровья это стоило.

В 1944 году мы форсировали широкую водную преграду. Наша лодка, под интенсивным артиллерийским и миномётным обстрелом врага, отошла от берега. Что же с нами будет дальше, когда мы приблизимся к вражескому берегу, ещё и с плотным, прицельным огнём пулемётов и вражеской пехоты? Погибнем? Эти мысль у всех. Как выжить? Это желание выжить, страх, толкает часть солдат спасать себя.

Замечаю, что некоторые солдаты, опустив руки вниз, начинают дырявить дно лодки. Если лодка потонет, можно будет вплавь вернуться назад, наш берег рядом. Направляю автомат и приказываю, тем, кто не гребёт вёслами, поднять руки, чтобы я их видел. Нам повезло – в нашу лодку вражеские снаряды и мины не попали. Были и у нас в лодке убитые и раненые, но мы смогли доплыть до вражеского берега, высадиться и атаковать врага. Много солдат при форсировании погибло.

Танкист, разведчик
Юрий Иванович Ткачёв
25. 05. 1923 г. р

«За что мы воевали, понесли столько жертв и кому оставляем РОССИЮ?»

Не раз Юрий Иванович говорил мне эту фразу, как будто обращался к новому поколению. От автора.

Трудно представить, что Юрию Ивановичу девяносто лет: строен, отличная осанка, умён, образован, хороший собеседник. Лицо изуродовано осколками, следы от ожогов. Обычное дело для танкиста-фронтовика, горевшего в танке. Может и выглядит моложе своих лет из-за ранений, которые устранили морщины. От его имени.

Я родился в деревне Тулупово, Урицкого района Орловской области в семье учителей. Было нас в семье семеро детей, четыре мальчика и три девочки, я был третьим ребёнком. Мама умерла ещё до войны, а отец, работая директором школы, один растил и воспитывал нас. После окончания 9 классов поступил учиться в городе Жиздра на механический факультет сельскохозяйственного техникума.

В 1941 году я перешёл на второй курс, и тут началась война. В августе техникум был эвакуирован в город Сарапул. В Красную армию меня призвали в сентябре и направили в Тамбовское танковое училище. В нём я успел проучиться всего лишь около трёх месяцев. Учёба длилась недолго: дела на фронте шли плохо. Мне присвоили звание сержанта и бросили в бой в составе танкового полка в районе города Сальска, где шли сильные бои. Я воевал в этих боях башенным стрелком (заряжающим) в экипаже танка Т-34. Сгорело там множество наших машин. В одном из боёв тяжёлым снарядом сорвало башню нашего танка. В башне находился командир и я, заряжающий. Командир погиб, а я получил тяжёлое ранение в живот и контузию.

Дальше обычный путь тяжелораненого: медсанбат, затем госпиталь в городе Казани. Там находился на излечении долгих 7 месяцев. После выписки из госпиталя опять направили на фронт, в танковую часть. Но не в танковый экипаж, а в отдельную разведывательную роту танковой дивизии. Так я стал разведчиком. Танковой дивизии была поставлена задача: оказать помощь нашим окружённым войскам в районе города Харькова. Но деблокировать «Харьковский котёл» так и не удалось. Наши окружённые войска были уничтожены, часть их попала в плен. Танковая дивизия воевала на Курской дуге, Брянском фронте, 2 Белорусском, затем 3 Белорусском и опять на 2 Белорусском фронте. На Курской дуге были ночные разведывательные вылазки в тыл врага. Определяли расположение, численность, вооружение противника. Совершали диверсии, уничтожали связь, разрушали коммуникации, мосты, брали контрольных пленных. Обычно в поиск выходила группа разведчиков 9-10 человек: группа захвата и две прикрытия. Далеко не всегда вылазки разведчиков заканчивались успешно: нередко возвращались в половинном составе, а то и не возвращались совсем.

Как-то раз, неожиданно, встретились на нейтральной полосе с немецкой разведгруппой, которая взяла пленного и возвращалась к себе из нашего тыла после успешной вылазки. В ближнем бою нам удалось уничтожить часть немецкой группы и отбить пленного. Этот внезапный встречный бой стоил жизни нескольким нашим разведчикам. Жаль, но отбитый у немцев наш солдат получил тяжёлое ранение и умер, когда мы донесли его до своих. Пока шёл этот бой между двумя группами разведчиков, ни наши, ни немцы огня не вели: боялись поразить своих.

Я на фронте не курил и не пил, совсем. Кормили нас, разведчиков, хорошо, как лётный состав. Давали, удивительно, даже не махорку, а папиросы «Беломорканал». Как-то вышли на передний край, и у меня случайно оказалась с собой пачка папирос «Беломорканал». В траншее солдат из охранения спросил у меня закурить. Я вытащил из кармана и отдал ему всю пачку папирос. Он обрадовался и всё порывался дать мне в обмен сахару. Я отказался, сказал, дарю. Солдат тут же закурил папиросу, а я немного отошёл по траншее, вырытой зигзагом. Раздался звук летящей мины, похожий на шуршание, и следом близкий взрыв. Вернулся по траншее назад и увидел этого солдата, с которым несколько секунд назад разговаривал, лежащим навзничь с открытыми глазами и пробитой головой, а рядом у его руки тлела невыкуренная им папироса. И я пожалел, что угостил его папиросами, почувствовал себя, пусть косвенно, виновным в его гибели. Скорее всего, немецкий наблюдатель-корректировщик засёк дымок или огонёк его папиросы и дал точные координаты, поразив цель одиночной миной.

Однажды в конце ночи мы пошли в немецкий тыл на стыке их двух дивизий в составе небольшой группы из 6 разведчиков. На стыке крупных частей пройти во вражеский тыл незаметно обычно бывает легче. Было тихо на нашем участке фронта, только изредка были слышны далёкие звуки выстрелов, и иногда взлетали осветительные ракеты. Бесшумно мы ползли по нейтральной полосе, стараясь двигаться намеченным накануне маршрутом. Ночь начинала сереть и близилась к рассвету. «Ничейную» землю успешно преодолели, впереди росло несколько ветвистых одиночных сосен. К одной из них мы подползли и стали высматривать боевое охранение в траншее. Ещё один рывок, и мы в немецком тылу. Кажется, сердце в груди стучит слишком громко. Любая ошибка или неосторожность будет нам стоить жизни. Чуть начинает светать. Высматриваем путь преодоления вражеской траншеи. Обострённое сознание в этой тишине, как гром фиксирует упавший с сосны небольшой сучок. Разглядываем крону ветвистой сосны и видим немецкого снайпера. До него всего метров десять. Разглядываем его лицо. Это молодой немец, на груди бинокль, в руках снайперская винтовка, обмотанная камуфляжем. И немецкий снайпер хорошо видит нас, он увидел нас даже раньше, чем мы его. Ситуация невероятная, просто казуистическая, за всю войну ничего подобного не было. Немец не может в нас стрелять, будет тут же нами убит. Но и мы не можем поразить снайпера: начнём стрелять – не уйдём с немецкой передовой живыми. Держим в руках оружие, смотрим, друг на друга и… ничего не предпринимаем. Сколько это длилось, сказать трудно, при сильной опасности ощущение времени меняется. По сигналу командира группы мы стали отползать назад, тем же путём, каким пробирались под сосну. Вниз по ложбинке, через «нейтралку» и к своим. Разведывательный поиск был сорван, мы не могли идти дальше в немецкий тыл. Снайпер сообщил бы о нашей разведгруппе, и нас бы уничтожили. Вот такой невероятный и бескровный случай был на фронте. Если немец на сосне выжил в той войне, думаю, этот случай на фронте он тоже вряд ли забудет.

Могилёвская область, Беларусь, деревенька домов семь, сады. Ночевали мы пять разведчиков в одном доме. На рассвете я вышел из дома, решил осмотреть местность и пошёл вдоль траншеи. Она была прорыта к кладбищу, и немцев в ней не было. Осторожно заглядываю вниз и вижу спящего немецкого солдата. Его винтовка стояла в десяти метрах, затвор был открыт и без патронов в магазине. На фронте так не бывает, чтобы у тебя оружие стояло так далеко, и было незаряженное. Было очевидно, что немец, накануне, принял решение сдаться. Он лежал на спине, лицо его было розовым, и улыбался чему-то во сне. На его груди лежала затёртая, старая планшетка с бумагами, и я решил, что там у него письма из дома. Подумал, такой же человек и солдат, как и мы. Я осторожно отошёл и не стал тревожить его.

Март 1944 года, Польша, город Краков, штаб дивизии, при нём, для охраны, рота автоматчиков. Сидим, беседуем с пареньком из этой роты. Я его спрашиваю: «Что за стрельба была часа в два ночи, недалеко от штаба?». Ответил: «Выполняли приказ, расстреливали пленных». Рассказал, что накануне добровольно сдались семнадцать немецких солдат. Кто-то из нашего командования отдал приказ их расстрелять. Расстреливали их два автоматчика, которые выводили по нескольку человек к котловану. Его вырыли немцы до отступления. Когда пленные поняли, что их расстреляют, воля их покинула. Вывели последнюю пару на расстрел. Наш автоматчик сорвал шнурок с мешочком с шеи одного пленного. Там был его смертный медальон и, как автоматчик предполагал, часы. Второй автоматчик, дал очередь из своего автомата по второму пленному. Закинул свой автомат за спину, и стал сталкивать его труп в котлован. Первый положил сорванный мешочек в карман, поднял свой автомат и нажал на спусковой крючок. Выстрела не последовало, осечка. Затвор передёрнул, а его заклинило, перекосил выбрасываемый патрон. Пленный, который ждал смерти, как бы очнулся и стал мощными прыжками убегать прочь, спасая свою жизнь. Несколько запоздалых очередей второго автоматчика не достигли цели. Этот пленный сумел убежать от неминуемой смерти и остался жив. Паренёк рассказал, что утром сходил на место расстрела и поразился следам: спасая свою жизнь, пленный делал невероятные, пятиметровые прыжки. После побега осмотрели сорванный с его шеи мешочек. В нём был овальный немецкий смертный медальон, маленькая иконка-оберег и молитва на польском языке. Пленный оказался поляком, который служил у немцев. Разве что оберег и молитва спасли его!

Река Западный Буг 14 июля 1944года, в районе города Раушен, Восточная Пруссия. После сильной артиллерийской подготовки по вражескому переднему краю наши части форсировали Западный

Буг. Первые две вражеские траншеи на берегу реки, по которым и был нанесён сильный артиллерийский удар, оказались пустыми, вражеской пехоты там не оказалось. Весь мощный удар, множество снарядов было выпущено по пустому месту. Траншеи оказались ложными, они были очень мелкими. Имитация обороны. До нашего наступления враг, используя небольшие группы, вел оттуда огонь, изображая наличие своей пехоты в этих траншеях. Это была первая хитрость врага, только начало. Дальше было гораздо хуже. Трагедия ждала всех нас впереди. Наша пехота без боя заняла эти ложные передовые траншеи, и тут заработала вражеская артиллерия и миномёты, которые быстро уничтожили почти всех. Укрыться в мелких траншеях от осколков снарядов и мин было невозможно. Они были завалены почти доверху трупами наших солдат. Мы, трое разведчиков, преодолели реку последними и смогли остаться в живых. Вражеский обстрел прекратился: немцы не расходовали зря снаряды. По отдельным, ещё живым бойцам стали вести огонь снайперы, которые заняли позиции на деревьях (грабах). Мы, разведчики, ползли сверху по грудам тел наших погибших солдат. Заваленные трупами траншеи не могли нас укрыть от снайперского огня. Вскоре нашего разведчика Сергунина, который полз первым, убил снайпер. Пришлось отказаться от передвижения и, раздвинув тела погибших, сесть на дно траншеи. Немецкие снайперы не давали нам возможности перемещаться и поднять голову над бруствером. Что для них расстояние 250–300 метров? Такое расстояние для снайпера – это стрельба практически в упор. Через несколько часов с нашего берега переплыл на подручных средствах старшина с большим рюкзаком. В нём был «сухой паёк» для солдат, но кормить оказалось некого – одни убитые. Скорее всего, немецкие снайперы засекли его ещё раньше на переправе, но не убивали, ждали, чтобы он вывел их на ещё живых. Да и трудно было его не заметить с большим рюкзаком. Дополз он сверху по трупам до меня и сел напротив, упираясь своими коленями в мои колени. С его обмундирования стекала вода, он всё порывался накормить тех, кто ещё был жив. Это был мужественный человек, выполнивший свой долг не по приказу, а по собственной совести. Спрашивал меня: «Сынок, есть ли ещё где живые?», и несколько раз порывался привстать и рассмотреть траншеи. Сказал ему о снайперах, о том, что живых осталось в двух траншеях всего человека четыре. Я успел ещё раз предупредить старшину о немецких снайперах, которые рядом и держат нас в прицеле. Но он привстал, чтобы обнаружить живых. Пуля немецкого снайпера пробила ему шею, прошла через шейные позвонки, он дёрнулся и опустился сидеть напротив. У меня был порыв приблизиться к нему, хотя я и так был на расстоянии вытянутой руки от его лица. Какое-то фронтовое чутьё задержало на секунду этот мой порыв. И тут же, перед моим лицом свистнула вторая пуля снайпера, который и ждал, чтобы я подался вперёд. Война – страшная, трагическая беда. Я сидел напротив лица мужественного старшины и смотрел, как расширялись его зрачки, как маска смерти приходила на его лицо. Много страшного до этого я видел на войне, но такого прихода смерти мне ещё не приходилось испытывать. Прямо перед моими глазами прошли все её фазы перехода: от сильного, здорового собеседника, до мёртвого, застывшего лица погибшего. Ничего я не мог сделать, только сидеть, смотреть и запоминать, как Смерть забирает очередную свою жертву…

Польша, район Западного Буга, вся трава истёрта прошедшей пехотой. Лежит навзничь, на спине, убитый старшина-связист, слой земли на животе. Что-то меня остановило, может, мысль, что и я когда-нибудь буду лежать так же. Осмотрел убитого, он лежал как живой. Похоже, воюет с начала войны, поодаль нашёл его документы. Так и есть, Рыжов Владимир 1918 года рождения, призывался из города Фурманова Московской области. От дождя его документы промокли, но хорошо читались. Большой послужной список, кадровый, воевал с самого начала войны. Обут был в брезентовые сапоги – знал толк в обуви. Они лёгкие и летом в них очень хорошо. Он старшина из взвода связи 300 или 320 стрелкового полка. Я постарался запомнить его данные, думал после войны заехать и сообщить родным. Наверняка старшина числился «без вести пропавшим»,[11]11
  «Пропавших без вести» было более четырёх миллионов наших солдат. «Смертных» медальонов, какие были у немецких солдат, чтобы установить личность погибшего, у наших воинов не было тогда, нет их и сейчас. А по изуверскому приказу № 270, семьи «без вести пропавших», подлежали аресту и репрессиям, вплоть до расстрела. От автора.


[Закрыть] если его документы лежат тут.

В районе реки Наров, Польша, лежит молоденький немец, совсем мальчишка, от силы ему лет шестнадцать, рядом разбросаны его фотографии в военной форме. Похоже, хотел отослать их своим родным: «вот он, уже солдат, в форме». Не получилось…. Рядом лежит пожилой немец, лет шестидесяти. Оба призваны по тотальной мобилизации, «фольксштурм». По ряду признаков сдались, но были нашими солдатами убиты.

Двадцатые числа июля 1944 года, среди убитых лежит немец, обер-лейтенант, ему лет сорок. Он лежал без сапог, и был убит выстрелом в упор, прямо в глаз. Сдался, но каким-то нашим мародёром был застрелен, поплатился жизнью только из-за своих сапог высокого качества. Ненависть к врагу культивировалась, насаждалась вседозволенность. Но одно дело убить врага в бою, а убивать пленных или мирное население есть воинское преступление. Многие наши солдаты даже не догадывались, что есть женевская конвенция и лозунг «убить врага в его логове» воспринимали буквально, как руководство к действию. Там же, в Восточной Пруссии, мы, несколько разведчиков, зашли проверить, осмотреть красивый особняк, правильней сказать, замок. Внутри встретили хозяйку, молодую немку лет тридцати, с белокурой девочкой пяти лет и двухлетним малышом сыном. Осмотрели все помещения, вражеских солдат не обнаружили. Поразили нас красивые картины, гобелены, коллекции старинного оружия, ничего подобного нам раньше видеть не приходилось. Мы уже вышли из замка, внутри задержался в винном подвале только молодой солдат из последнего призыва (цыган по национальности). Тут послышались выстрелы из автомата, мы бросились в замок и увидели страшную картину. Выпив в подвале хорошего вина, молодой цыган «отблагодарил» хозяйку – расстрелял из автомата её и двух детей… Негодяя меж собой мы осудили, но никакой ответственности, за своё преступление, как и многие другие, он не понёс.

После многих боёв вижу одну и ту же страшную картину: среди убитых на поле боя лежат семь-восемь наших солдат и всего один немец. Редко когда счёт среди убитых был другим. Мне казалось, что после войны мужчин в России совсем не останется, такие громадные были потери.

В районе города Браславу, Померании, в феврале 1945 года мы, семь разведчиков на бронемашине, направились разведать брод через реку Неман. Немец из «фаустпатрона»[12]12
  Фаустпатрон – немецкий противотанковый гранатомёт одноразового действия с кумулятивным зарядом. От автора.


[Закрыть] подбил нашу бронемашину. Четверо разведчиков были убиты, остальные ранены. Я получил многочисленные ранения лица и полостное ранение осколком в живот, горел. У меня хватило сил выбраться из горящей машины, добежать до воронки с водой и упасть в неё, потушив огонь на лице и теле. Один из моих товарищей добежать до воронки не смог и сгорел.

Дальше был путь как у всех тяжелораненых. Лежал в госпитале в городе Казани, затем перевезли в Москву. Столичный госпиталь был большой, он располагался на Шаболовке, в здании горисполкома. Перенёс там несколько операций. Окончилась ненавистная война, а я всё ещё лежал в госпитале. В декабре 1946, почти через два года после ранения, инвалидом второй группы, я отправился на разорённую войной родину. Окончил в дальнейшем Московскую ветеринарную академию, сдал кандидатский минимум, занимался усиленно научной работой. Но стало садиться зрение. Раненый глаз и так почти не видел, появились проблемы и с другим. Пришлось отказаться от научной работы и много лет заниматься лечебной практикой ветеринарного врача. Всю жизнь этому посвятил. Был и на руководящей работе.

Часто ездил по районам разных областей. В каждой деревне, в каждом населённом пункте одна и та же история: ушло на фронт сорок-шестьдесят человек, а вернулось домой трое-пятеро инвалидов.

Прошло много лет после окончания страшной войны, и мне удалось с товарищем-фронтовиком вновь побывать на местах боёв в бывшей Восточной Пруссии. Проехали на машине по памятным для нас местам. Район города Раушен, теперь Светлогорск. Многое вокруг изменилось и не в лучшую сторону. Раньше тут был цветущий край, чистота, ухоженность и порядок. Красивые и широкие автострады, росли рядами плодовые деревья. Красивая брусчатка, дома. С любой точки можно было писать живописные картины. Не стало здесь немцев, которые всё это создавали, исчезла и красота. Приехали наши «перекати-поле», временщики по жизни и привезли «наши порядки». Не выходит из головы один возмутительный случай. Два выпивших «пролетария» на тракторе «Беларусь» раскапывали ковшом могилы на немецком кладбище. Ничуть не стесняясь, как раньше говорили: «не боясь бога», открыто занимались вандализмом. Они хвалились, сколько золотых колец, зубных золотых протезов и изделий уже добыли из могил. Было мерзко на это смотреть.

Вот так мы и живём…

Ветеран Великой Отечественной войны Юрий Иванович Ткачёв умер 18. 01. 2014 года.

Велик его вклад в Победу! ВЕЧНАЯ ЕМУ ПАМЯТЬ!