Текст книги "Солдатские исповеди. Чтобы мы помнили…"

Горький мёд 41 года
Григорий

Наша отступающая артиллерийская батарея на конной тяге расположилась возле колхозной пасеки. Орудия с передков не снимали, лошадей не распрягали, так как в любой момент мог поступить приказ двигаться дальше. Снарядов на батарее осталось мало, случись бой, и вести огонь из орудий было бы нечем.

Два бойца из орудийного расчёта решили добыть мёда из ульев и для этого зажгли пару дымовых шашек, установив их по ветру в сторону ульев. Дым от горящих дымовых шашек заставил рои пчёл вылететь из ульев, однако взять мёд артиллеристам не удалось…

Тучи пчёл атаковали солдат батареи, но они укрылись от них накидками. А вот запряжённым в орудия и повозки лошадям защищаться было нечем. Разъярённые пчёлы стали жалить лошадей и те, словно сбесившиеся, понеслись прочь, ломая повозки, передки, лафеты, колёса. Не наступающий враг, а действия двух неразумных бойцов и… пчёл, разгромили артиллерийскую батарею.

Расправа над виновными (и не очень) в 1941 году была очень быстрой и жестокой. Наше командование не умело тогда воевать с наступающим врагом, но разве могло оно это признать. По полной отыгрывались на своих. В качестве наказания применялось универсальное и единственное тогда средство – РАССТРЕЛ! Командира, командный состав батареи, и виновных солдат – расстреляли.

Штрафные роты и батальоны были созданы для наказания провинившихся солдат и офицеров 28 июня 1942 года (Знаменитый приказ № 227 «Ни шагу назад»), но и после этого расстрел на месте широко применялся всю войну.

Под гусеницами танка
Василий Ефимович Петроченко
23. 02. 1918 г. р

1945 г.

 
Те, кто приняли смертный бой,
Стали просто землёй и травой…
 

Михаил Ножкин

Красноармеец – пехотинец, миномётчик, политрук. Начал войну в июле 1941 г. рядовым, закончил в мае 1945 г. капитаном. Два тяжёлых ранения. Боевые награды: Орден Красной звезды, орден Отечественной войны, медали: «За боевые заслуги», «За оборону Москвы», «За победу над Германией».

Фронтовой путь Василия Ефимовича Петроченко.

1. С июля 1941 года на строительстве оборонительных сооружений. В июле призван в Красную Армию. С августа 1941 года в Первой пролетарской дивизии генерала Крейзера. Рядовой пехотинец в Смоленском сражении. 1 сентября был тяжело ранен. Госпиталь в городе Вичуга.

2. Гороховецкие лагеря под городом Горький, маршевая рота. Воевал под Москвой с ноября 1941 года в 26-й отдельной курсантской стрелковой бригаде. Командовал расчётом 82-х мм миномёта. Весной 1942 года окончил двухмесячные офицерские курсы. Политрук миномётной роты. 14 февраля 1943 года был тяжело ранен. Офицерский госпиталь в городе Кинешма.

3. С лета 1943 года воевал в 21-й артиллерийской Духовчинской дивизии прорыва РГК, в 25-й миномётной бригаде. Политрук.

4. 1944 год, Прибалтийский фронт. В той же дивизии и бригаде, но в 249 полку, (120 мм миномёты). Был секретарём комсомольского бюро полка, потом парторгом полка и помощником начальника политотдела дивизии по комсомолу.

Я родился на Брянщине в селе Губастово, Почепского района.

К лету 1941 года успел окончить третий курс Смоленского педагогического института, хотел стать историком. В начале войны нас, студентов, отправили рыть окопы, оборонительные сооружения. Напряжённо работали при частых налётах вражеской авиации до середины июля. Немецкая авиация господствовала в воздухе. Немцы высадили воздушный десант под Ярцевым, создалась угроза окружения. Фронт приблизился к Смоленску и наши командиры сказали нам, чтобы мы уходили самостоятельно и добирались до военкоматов, где нас призовут в Красную Армию. Пришли в Смоленск, заскочили в своё общежитие, умылись и оставили вещи. Направились в военкомат, но в Смоленске нас не призвали, так как все военкоматы были переполнены. Меня назначили старшим группы призывников.

Добрались до Вязьмы и там попали под сильную бомбёжку. Дальше на товарном поезде доехали до районного центра Сычёвка, где ребята моей группы были призваны в армию районным военкоматом. А я ещё два дня ожидал своих студенческих друзей, с которыми разминулся в дороге. У меня была отсрочка от призыва, как у студента, и была мысль доехать до Москвы, где жил мой старший брат Дмитрий. Некоторые студенты так и делали – уезжали в тыл. Но в каждом городе, где мы проходили, висело много плакатов, которые жгли моё сознание: «Товарищ! РОДИНА в опасности!», «Спешите спасать РОДИНУ!» и др. Не дождавшись своих друзей, я, как и большинство нашей молодёжи, не стал пользоваться отсрочкой, а сдал свои документы в военкомат Сычёвка и был призван в Красную Армию.

Наша колонна призывников шла в г. Гжатск, обходя г. Ярцево, который был захвачен немецким десантом. В небе увидели четыре наших двухмоторных бомбардировщика, возвращавшихся с задания. Нечасто мы видели наши самолёты, обычно немецкие были в небе. Наши самолёты не стали огибать территорию, захваченную вражеским десантом, а полетели над ними по прямой линии. Сначала загорелся один, следом второй и третий самолёт, за какие-то считанные две-три минуты. Только четвёртый остался в воздухе: сделал манёвр и ушёл в сторону. Невероятно эффективная стрельба из пулемётов, ведь зенитные орудия у вражеского десанта вряд ли могли быть. Не стоит говорить, как мы были расстроены увиденным разгромом в небе.

В Гжатске я был в запасном полку около месяца, а потом, перед наступлением, попал в 1-ю Московскую пролетарскую дивизию генерала Крейзера. Эта дивизия, накануне, сильно потрепала немецкую элитную дивизию «Мёртвая голова». Первый мой бой произошёл 1 сентября 1941 года. (После войны, этот день, 1-е сентября, будет для меня учителя, директора школы, особо памятным). Накануне наступления в сумерках было проведено комсомольское собрание нашего третьего батальона. Комсомольцам и организации были поставлены задачи на предстоящий бой. Выступили перед нами опытные бойцы и командиры. Один, участник боевых действий ещё за Халхин-Гол, рассказал о взаимовыручке в бою. В штыковом бою он встретился с японским офицером и смог одолеть его только с помощью товарища. Лейтенант, секретарь комсомольской организации батальона, сказал нам: «В бою вы увидите картину – человек рядом с вами будет убит или ранен, а вы должны будете продолжать выполнять свою задачу и приказ». Когда стемнело, была построена переправа через речку Вопь. Берега её были пологими, мост сделали длинной метров 25–30, а настил его был на уровне воды в реке.

Наша дивизия начала наступательный бой на рассвете. Шли в батальонных колоннах через наведённый мост. За ним была пойма реки, широкий луг с высокой травой по пояс, а далее небольшая возвышенность. Необходимо было задержать продвижение немцев. Наши роты развернулись по фронту, и пошли в атаку на вражеские позиции. Луг с высокой травой остался далеко позади, и бой переместился на плоскую возвышенность. В этом бою меня назначили быть связным между батальонами. Выполнив приказание по связи во втором батальоне, я вернулся назад и доложил своему комбату об исполнении. Штаб моего третьего батальона двигался немного позади атакующих. Начался сильный артиллерийский обстрел и атакующие цепи залегли. Я лёг позади штабных командиров в неглубокий, плоский ровик. Он образовался в твёрдой глинистой почве, вымытый ещё весенними ручьями. Вражеский обстрел прекратился, и тут раздались голоса: «Командира батальона убило!». Повернулся на крик и увидел нашего комбата с пробитой головой, лежавшего в конвульсиях.

Почти сразу раздался крик: «Танки!». Оглянулся назад и увидел совсем рядом, в метрах 20, немецкий танк. Сам танк разглядеть не успел, врезались в память только его сверкающие гусеницы. Он быстро шёл прямо на меня, и я ничего не успевал предпринять, даже времени испугаться у меня не было. Только вжался в землю. За короткий миг в голове успела промелькнуть мысль, «погибать придётся не героически, а быть раздавленным танком». Танк гусеницей проехал по моей груди, и я потерял сознание. Очнулся с ощущением, что задыхаюсь и умираю. Собрал силы и на выдохе выплюнул большой сгусток крови и с трудом смог дышать. Сильная боль была в грудной клетке, кровавая пена появилась на губах. Была поломана грудная клетка, рёбра, обе ключицы, зажато лёгкое. Пошла кровь и из ушей. Немецкие танки обходным манёвром обошли наши позиции с фланга и, сделав дугу, ворвались к нам с тыла. И нанеся нам потери, ушли на свою сторону. Кроме убитых было много раненых. Я не мог двигаться и лежал на том же месте, где меня переехал танк. Подошла девушка-санинструктор, которая оказывала раненым медицинскую помощь. Она всех перевязала, перетащила в одно место, и дала нам по сто грамм портвейна и по куску колбасы. Нашим укрытием стала узкая, промытая водой яма, где мы лежали до часу дня.

Мы задержали продвижение немцев, но нам это обошлось очень дорого, наступательный бой был неудачным. Было много убитых. В ротах осталось в строю всего по 5-10 бойцов.[5]5
  Пехотная рота полного состава (до начала боя) около 200 солдат.


[Закрыть]

Потом появились 5–6 бойцов, кадровых, которые стали помогать раненым. Делали они это нужное дело без всякой команды или приказа. Но шансов уцелеть, помогая отправить раненых в тыл, у них становилось больше. Они были опытными и это понимали. Бойцы помогали раненым и себя спасали. Меня поддерживали с боков два бойца, а ноги, с трудом, я смог переставлять сам. Меня довели до стога сена, где был санитарный пункт, и уложили. День кончался, командиры, в большинстве, были убиты, что происходит – неизвестно, кругом неорганизованность.

Когда утром посветлело, эти бойцы, и все участники боя были с красными лицами и с внутренним волнением. Впереди неизвестность, наш наступательный бой был проигран. На санпункте я увидел нашу студентку с литературного факультета, а в санроте встретил знакомую, красивую студентку в очках. Одета она была в новую форму, с пистолетом ТТ на боку. Успела окончить срочные медицинские курсы. Она ввела мне морфий. Затем уложили меня на солому в кузове полуторки вместе с другими ранеными. Один раненый пулемётчик, в сердцах, сказал: «Мать твою, лежу за пулемётом, выскочили человек 40 фашистов, я бы их всех уложил, да пуля меня сразила».

Нас спешно эвакуировали, сказав, что через час тут будут немцы. Отвезли в тыл и к ночи разместили в бывшем коровнике на опушке леса. Всё было вычищено, только запах остался. Были поставлены лежаки в два ряда и сколочены нары. Я впал в забытьё, а утром увидел, что за всеми ранеными ухаживает всего одна девушка, по виду девятиклассница. Мне она запомнилась своим участием, вниманием, добротой и терпением. Как она смогла одна успевать, помогать сотне тяжелораненым, просто загадка. Такая большая умница, а ведь совсем ребёнок. Стали нас утром обследовать врачи. У меня определили, что четыре рёбра зашли друг за друга, многие переломаны и сломаны обе ключицы. Направили меня на полное обследование в госпиталь, который находился в Доме культуры. Положили в зрительном зале возле двери. Как только дверь хлопала, даже не сильно, у меня возникала сильная боль в сердце. Врачи не стали мне выправлять переломы и деформацию ребер. Время было упущено, обломки ребер срастались в том положении, в котором они находились. Затем нас, тяжелораненых, отвезли по железной дороге на маленькую станцию, где был госпиталь. В углу лежал раненый и кричал. Подозвал медсестру, та сказала, что этот раненый к утру умрёт от столбняка.

Я только задремал, вижу, во сне, идёт опять на меня тот немецкий танк. На лбу от страха выступил холодный пот. Просыпаюсь мокрый, в холодном поту. Так потом и пошло: как заснёшь, возникает один и тот же кошмар, наезжает на меня фашистский танк. Утром раненый, который кричал, умер, да и не он один. Мне предложили лететь самолётом в Москву, на лечение, но я отказался. Санитарным поездом нас повезли в Вязьму, там разгрузили. Приезжал ко мне в Вязьму старший брат Дмитрий, но меня не нашёл. Перегрузили раненых в тот же санитарный поезд и поехали в город Белев Тульской области. Там нас сняли с поезда, помыли, переодели и направили в город Вичуга Ивановской области. Когда поезд дергал, были нестерпимые боли в плечах. Позже, находясь в госпитале, получил из Москвы посылку от брата.

В ноябре из госпиталя меня направили в Гороховецкие лагеря под городом Горький, где формировались маршевые роты для фронта. Мы располагались в бараках, построенных для торфоразработок. Это место называлось Ситники. Наша маршевая рота состояла из раненых фронтовиков. Нас направили в 26 отдельную, курсантскую стрелковую бригаду, сформированную из Московских военных училищ. В бригаде было три стрелковых батальона, один пулемётный и один миномётный батальон. В состав бригады ещё входила рота автоматчиков, рота противотанковых ружей (ПТР) и батарея 76 миллиметровых пушек. Мы обороняли Москву с востока в районе большого села Челобитьево. Там, где были наши позиции, кругом простирались ровные поля. Мы дежурили днём и ночью, опасаясь вражеского прорыва или десанта. Отсюда нас перебросили для развития наступления, на Западный фронт.

Всю зиму воевали под Москвой. К Новому году понесли очень большие потери. Я командовал миномётным расчётом. Миномётная труба нашего 82-х миллиметрового миномёта была в боях деформирована осколком и наша мина 82-мм не входила, застревала в стволе. Нашли выход из положения, стреляли немецкими минами, имевшими калибр 81 мм. Мы перешли в наступление и вступили в бой под Серпуховом.

Командир батальона, подполковник, построил наш батальон на рельсах подъездных путей. Говорит: «Мы переходим в наступление! За лесом начинается луг и река Ока. На той стороне реки немцы врылись в крутой берег и облили склоны водой, которые покрылись льдом. Я воюю с немцами третий раз. Воевал с ними в Первую мировую войну. Второй раз в Гражданскую. Третий раз – на этой войне. Слушайте меня внимательно! Пленных не брать!! Куда их девать?! И твёрдо запомните, убитый вами немец, к нам уже больше никогда не придёт!». С этим приказом-напутствием мы и пошли в наступление.

Развёрнутая по фронту курсантская бригада наступала по всем правилам и Уставам. Наш атакующий порыв был сильный, и немцы отступали, нигде не задерживаясь. Сильные бои завязались за деревню Раденки. Наша миномётная батарея расположилась примерно в километре от неё. Расставили миномёты и стали обстреливать немецкие позиции. Я встал в миномётном расчёте за убитого наводчика. Мины были только осколочные. Били беглым огнём долго. К вечеру, когда уже начало смеркаться, немцы поняли, откуда мы ведём обстрел. Они стали брать нашу позицию в низине «в вилку». Командир нашей второй батареи лейтенант Орлов, самовольно принял решение: приказал нам сменить позицию. Быстро разобрали миномёты и под вражеским огнём, броском, перебежали через поле в лесок. Когда бежали, на поле лежал раненый солдат, и стал звать: «Помогите, помогите!». Не могли мы остановиться, оказать помощь, обвешанные частями от миномётов и минами. В лесу пули цокали по стволам берёз.

Наутро подали машины и мы, погрузив миномёты, проехали возле нашей позиции, которую вечером оставили. Там всё было черно от воронок оставшихся после артиллерийского налёта. Не уцелел бы никто из нас, если бы не наш командир Орлов. Позже, в смелой атаке, с криками «ура», Раденки мы взяли. Наступали после Раденки, а немцы перешли в контратаку и тут наш пулемёт «Максим» замолчал, пулемётчик убит. Политрук роты, кадровый командир, подбежал, лёг за пулемёт и вскоре тоже погиб. Командир роты, старший лейтенант, бравый, красивый, сам лёг за пулемёт, но стрелял, не целясь, а низко наклонив голову, спрятав её за щиток пулемёта. Вот так, не геройски вёл себя в бою, но сохранил свою жизнь. Это немецкие снайперы уничтожали наших пулемётчиков.

Вскоре после взятия Раденки, немцы начали быстро отступать. Наш батальон построился в походную колонну, и мы, в составе миномётной роты, шли следом за пехотой. Погода хорошая, сугробы вдоль дороги, идёт небольшой снежок.

Немцы, что бы задержать наше продвижение вперёд, применили хитрость, спрятали, замаскировали в лесу свой танк. Боковое боевое охранение колонны батальона не обнаружило спрятавшийся в засаде вражеский танк. Когда колонна поравнялась с танком, тот неожиданно напал на неё. Командир батальона успел крикнуть, дать команду: «Спасайся, кто как может!!». Из танковой пушки раздался выстрел. Снаряд попал точно в комбата и останков от него не осталось. Танк вырвался на дорогу и стал давить наших бойцов и расстреливать их из пулемёта и пушки. Было много погибших. Один из солдат, чудом, остался жив. Танк его переехал гусеницей в таком месте, где был глубокий снег. Солдат получил тяжёлые переломы, но, как раньше и я, он остался жив.

Действовала наша стрелковая бригада от Серпухова в направление на Малоярославец, но взять этот город нам не удалось. Всю зиму воевали под Москвой. В этих боях мы понесли очень большие потери в личном составе, вооружении, нас направили на переформирование в село Бабино. Потом погрузили на станции Шуйская, перевезли и выгрузили на станции Бологое. Валдайская возвышенность, Валдайское шоссе, там мы заблокировали Демьяновскую группировку немецких войск. Эту группировку немцы стали снабжать по воздуху, а нашим солдатам нечего было есть.

К весне 1942 года мы влились в состав 3-й Ударной Армии, которой командовал генерал-лейтенант Галицкий. Участвовали в наступлении в треугольнике: Великие Луки, Сокольники, город Холм. Взяли Старую Руссу, Ржев. Под Холмом не удалось ни разу ворваться на немецкие позиции. Немецкими войсками успешно командовал генерал Мозель. Весной я попал на двухмесячные командирские курсы младших лейтенантов. В это время на нашем Калининском фронте наступило затишье.

К 1 мая 1942 года Сталин выступил с докладом, в форме приказа. Там были принципиальные положения: «Нельзя победить врага, не научившись его ненавидеть». Надо воспитывать ненависть к врагу. И ещё: «Без презрения к смерти нельзя победить врага». Воспитывать презрение к смерти. Слишком долго в нашей стране культивировалась дружеская агитация «про немецкий пролетариат, о немецких камрадах-коммунистах, о мировой революции». Это выступление выправляло довоенную пропаганду, и настраивало наши войска на истребительную войну.

Когда курсы окончил, мне присвоили звание младшего лейтенанта, и вместо четырёх треугольников в моих петлицах появился «кубик». Меня назначили заместителем политрука миномётной батареи, которой командовал лейтенант Орлов. Позже присвоили звание лейтенанта, и я был назначен политруком миномётной роты.

Мой любимый старший брат Дмитрий ушёл с завода на фронт. Написал: «Костьми ляжем, но Родину спасём!». Сообщил, что воюет командиром пулемётного взвода. Через несколько месяцев перестал писать. По некоторым признакам – он участвовал в Вяземской операции. В своих письмах я предостерегал его, написал о действиях немецких снайперов против наших пулемётчиков. Однако несколько моих писем вернулись назад.

Однажды, под Холмом, когда ночевал в землянке, мне приснился страшный сон. Я шёл, и во сне увидел, что под ногами у меня лежит портрет брата, на который не наступил, а перешагнул через него и пошёл дальше. Вдруг вскрикнул, соскочил с нар и проснулся с криком на полу в середине землянки. После узнал, что мой брат погиб в бою 14 октября 1942 году. Сон оказался вещим.

Пришла весна 1943 года, я воевал в 21 артиллерийской Духовчинской дивизии прорыва РГК.[6]6
  РГК – Резерв главного командования. От автора.


[Закрыть] Был политруком, заместителем командира миномётной роты по политчасти. Батарея располагалась в небольшой ложбинке, окружённой кустами. Я лежу в вырытой ямочке-канаве. Подложил фуфайку под себя, сверху накрылся полушубком, да ещё оделся потеплее. Пригрелся в ровике, уютно, ночь прошла, стало светать. Так не хотелось вставать, как предчувствовал беду, но надо!

Я поднялся и пошёл к кухне проверить, что привезли и поели ли бойцы. Было ещё темно, но немцы пустили очередь из пулемёта, не прицельно, наугад. Пуля пробила мне руку и вошла в правый бок. Приглушённым сознанием слышал крики: «Политрука убило!!». Кровь пошла, стало трудно дышать, пуля пробила лёгкое.

Меня отправили в тыловой офицерский госпиталь в город Кинешма Ивановской области. Консилиум врачей решил делать операцию и пулю удалить. Но так к операции и не приступили. Мой врач сказал, что сомневается, выдержу ли я операцию? Говорит, пуля находится в 2-х сантиметрах от сердца, вся твоя грудная клетка изломана первым тяжёлым ранением. Выживешь, тогда, после войны будем разбираться с твоей пулей.

Положили меня в палату вместе с другим офицером, у которого пуля пробила грудь и вошла в само сердце. Случай уникальный, пуля в сердце, а раненый говорил, что чувствует себя хорошо, болей нет. Шло время, мы поправлялись, нам разрешили прогулки, надевать свою офицерскую форму. Мы были молоды, хотели жить, гуляли по городу Кинешма и даже с такими тяжёлыми ранениями ходили на танцы. Позже моего товарища комиссовали, (хотя он и не жаловался на здоровье) и отправили в Москву, в госпиталь Бурденко, для изучения.

Белоруссия, март 1944 года, в доме деревни Царёво, был расположен штаб нашего полка. Я вернулся из подразделения в штаб, переночевать. Какого-то определённого места для ночлега я не имел. Обычно расстилал свою шинель под столом, другого свободного места, как правило, не было. Всё как обычно, хоть и грязно, и тесно, место под столом было. Что меня заставило уйти из штаба, сказать не могу. Всё же, что-то заставило. Вышел, поискал землянку. Выбрал одну, недалеко от нашего штаба. В ней было сыро, холодно, стояла вода на полу, сверху была набросана ржаная солома.

Гораздо хуже вариант, если сравнить с домом, но в ней и залёг на ночлег. Утром услышал шум, узнаю, в штаб попал тяжёлый снаряд, и все кто там были, погибли.

Таких случаев на фронте, когда удавалось избежать неминуемой смерти, было много. Любой фронтовик может припомнить подобное. Интуиция, предчувствие или ангел-хранитель спасал тех, кто воевал и выжил на войне.

Блокировали Курляндскую группировку врага. Воевал до конца войны на Прибалтийском фронте. Победу встретил в Латвии.

Фронтовые истории, рассказанные Василием Ефимовичем.

Лежу в госпитале в Вичуге, спросил у пожилого солдата раненого в руку, как тебя ранило? Говорит, и не знаю толком, очнулся, лежу под сосной. Подходит ко мне немец, тоже пожилой, перевязал меня. Поднял, поставил на ноги и показал рукой: там немцы, там русские, выбирай куда идти. Бой кончился, наши и немцы ушли, а я оказался на нейтральной полосе. Пожилые немцы не были так развращены фашистской идеологией и часто были людьми. В начале войны у многих немцев, и у наших бойцов ещё не было ненависти.

Зима 1942 года. Казахи-кочевники, призванные в армию из степей, на фронте голодали. Их основная еда барашек, а наша еда была для них непривычной и недостаточной. Повар у нас был очень умелый, из всего мог приготовить, но казахи были голодными. Появится полевая кухня: хватают свои котелки и бегут все к ней. Доходило до анекдотов. Появилась однажды немецкая кухня и они, не разобравшись, бросились через поляну к ней. Немцы даже не стали стрелять, они просто потешались. Немецкий повар прокричал им: «Хальт!», «Цюрюк!» и указал черпаком в нашу сторону – там ваша кухня. Вражеские солдаты откровенно хохотали над такими солдатами.

Однажды немецкая разведка захватила, выкрала, такого казаха-степняка, в качестве языка. Ни на русском, ни на немецком языке, он ничего не понимал. И вообще не понимал, где он, и что с ним происходит. Выхваченный мобилизацией из дикой степи, он пребывал в полной прострации. Немцы с ним повозились, но ничего добиться от него не смогли. Сделали на шинели надпись масляной краской, и отправили его обратно к нам. Надпись на его спине была такая: «Русским не воин, а немцам не язык».

Бывало, снаряд разорвётся, казах ранен или убит, все бросаются к нему в кучу, а немцы бьют по их скоплению. В атаку не идут, говорят: «Курсак болит». Идут только под угрозой расстрела, или пока командиры одного, двух не расстреляют.

Мой знакомый из села Творишино, здоровый, под два метра, мужчина рассказал мне свою историю на фронте. Во время отступления, к нему обратился раненый в ногу солдат. Это был еврей, маленького роста, который лежал под кустом. Говорит: «Я ранен в ногу, ранение не тяжёлое, но идти не могу. Просил многих, но никто не захотел мне помочь. Помоги мне добраться до санчасти, если ты меня спасёшь, то когда встретимся, я тебе этого никогда не забуду». Пожалел я его, сказал, помогу. Перевязал, затянул на спину и понёс. Так пронёс его пять километров, и сдал в санчасть.

Кончилась война, случай этот я уже забыл. Прошло время, и я заболел. Врачи определили, язва кожи. Сказали мне, болезнь неизлечима, жить мне осталось недолго. Сижу в вагоне поезда, подходит ко мне невысокий человек и говорит: «Вы помните, как Вы меня спасли на фронте?». Посмотрел я на него и вспомнил тот случай. Посидели мы с ним, поговорили, рассказал ему о своей болезни. Он сказал: «Я уже доктор наук, и заведую лабораторией, которая занимается этим заболеванием. Приезжайте ко мне в Москву, я вас вылечу», и дал адрес. Он встретил меня, когда я приехал, и поместил в свою лабораторию. Неизлечимую болезнь вылечил и когда провожал, сказал: «Вы спасли меня, и я Вас спас. Теперь мы квиты».

Мой родственник Машков Михаил Алексеевич воевал под Сталинградом. Там с водой было плохо, а колодец находился на нейтральной полосе. Пошёл ночью за водой к колодцу. Поднял ведро с водой наверх, выпрямился, рядом, напротив него, стоит немец с автоматом в руках. Взял он ведро с водой и пошёл к себе, ожидая выстрела в спину. А его не последовало.

На фронте был у меня приятель, командир миномётной батареи Лунёв, Герой Советского Союза. Его история просто невероятная. До войны он был в этой батарее старшиной в звании старшего сержанта. Несколько лет он прослужил в своей батарее сверх срока. Кадровый военный, миномётчик, хорошо разбирался во всех вопросах. По его рассказам, командир батареи получил тяжёлое ранение и он, стихийно, взял командование на себя. Какое-то время он командовал батареей, а потом был ранен сам. Обмундирование было у него офицерское, только лычки были сержантские. В госпитале все медицинские сёстры его признали офицером и стали звать старшим лейтенантом. Вот тогда и родилась у него мысль, сменить, самовольно, своё сержантское звание на старшего лейтенанта. Так и вернулся назад в батарею в этом офицерском звании. Солдаты его любили, он заботился о них, в батарее был полный порядок. Командиры рот, с которыми он воевал, тоже были им довольны. Так и командовал своей батареей уже «став» офицером. Ранен был во второй раз, снайпер задел плечо. Попал в госпиталь, но и оттуда следил, где находиться его бригада. Связывался с друзьями, узнавал, где на 1-ом Прибалтийском фронте, находится его батарея. Он опять вернулся в свою часть. И так, командовал батареей и выбывал по ранениям шесть раз. Снайперы донимали, все ранения у него были пулевые. Я его хорошо знал, он геройски себя вёл, и вся грудь у него была в орденах: четыре ордена Ленина и четыре «Боевого Красного Знамени».

Начальником артиллерии фронта был участник гражданской войны Хлебников. Дивизией командовал генерал-майор Самборский, начальником артиллерии в ней был полковник Ганаев.

На одном совещании, командир дивизии Самборский сказал: «У нас нет ни одного Героя Советского Союза, а дивизия все приказы отлично выполняет. Надо нам иметь своего Героя».

Весной 1944 года мы подошли к реке Западная Двина. Наши войска форсировали её и не дали противнику задержаться и создать оборону на её берегу. Я перед боем был направлен в батарею Лунёва. Батарею бросили на поддержку пехоте и на прорыв вражеской обороны. Несёмся на машинах «Студебеккерах» с расчётами и миномётами к высокому берегу реки. Тишина, никого нет. Подъезжаем ближе к берегу. Там стоит командир нашей 25 бригады, полковник. Мы с Лунёвым соскакиваем с машины, и он докладывает о прибытии. Командир бригады говорит, что пехота переправилась вплавь, а ваши тяжёлые миномёты перевезти на помощь пехоте дело не простое. Переправа есть, но находится на 12 километров ниже по течению реки, и она загружена другими частями. Лунёв обращается к командиру: «Товарищ полковник, разрешите, я добьюсь! Я смогу переправиться!». Командир бригады дал ему добро на переправу, а мне приказал остаться.

Лунёв добился, смог договориться, и переправить свои тяжёлые миномёты. Быстро проскочил 12 километров уже по другому берегу, и изготовился к стрельбе, сзади нашей пехоты. Когда его батарея, 12 миномётов калибром 120 мм открыла беглый огонь по врагу, фашисты не выдержали и побежали. Командир миномётной батареи Лунёв, блестяще выполнил боевую задачу, и командование представило его к званию Героя Советского Союза. Генерал Самборский приехал лично поздравить его, и «обмыть» звание. Позже пошили ему новую офицерскую форму и отправили в отпуск. Герою полагался отпуск на 2,5 месяца. В тылу шёл, навстречу идёт полковник, который его остановил за неотдание чести. А Лунёв его сам призвал к порядку. По статусу Героя, честь ему должны были отдавать первыми даже полковники.

Вернулся из отпуска, мы были уже в Латвии. Сначала пришёл ко мне, попросил пилотку, сказал, что всё промотал в отпуске. Переночевал и пошёл в свою батарею. Прошло несколько дней и Лунёв, опять, в седьмой уже раз, был ранен немецким снайпером. Он мог ходить после ранения, оделся, и собрался в госпиталь. Командир бригады хотел дать ему машину, но он отказался. После лечения, его друг написал командиру полка, передал его слова: «Чувствую, на восьмой раз меня убьют, и на фронт я не вернусь».

В войну был лозунг: «Смерть трусу и паникёру». Много их было расстреляно, но часто совсем не учитывали психику солдата, получившего в боях тяжёлую психическую травму. Кто-то боялся бомбёжки, терял самообладание, кто-то панически боялся танков, артобстрела, самолётов. Даже такие слова появились, как например – самолётобоязнь.

Когда мы копали окопы в 41 году, девушки сидят под бомбёжкой, некоторые даже смеются, а один парень убежал в ужасе.

В 249 стрелковом полку был секретарь партийного бюро, капитан. Возвращаемся мы с ним с передовой в штаб, вдруг, вдали от нас, метров 300, разрывается тяжёлый снаряд. Капитан побледнел, стал сильно нервничать, он боялся артиллерийского огня. Сказал мне, что с тех пор, как был ранен в ногу, теряю при артиллерийском обстреле самообладание.

У меня после первого ранения была – танкобоязнь. Даже когда шла простая машина, я отступал с дороги.

Командиров, которые не могли скрывать свой страх перед солдатами, разжаловали, лишали звания, а иногда и расстреливали: «За трусость».