Текст книги "От подъема до отбоя"

Среди пластинок (Боже, а вдруг эти пластинки – антикварные редкости и стоят бешеных денег?) нахожу знаменитого черного кота «Жил, да был Черный кот за углом». Ну-ка, где мои 17 лет, как там в ДК мы твист бацали?

Твист у меня получился от души. Поддержали еще трое наших. Только что была усталость, разбитость. Хотели спать, ни на что не было сил. Где все это. Где больные руки и ноги. О, юность, о, молодость!

Вот и деревенские девчонки с нами в компании. Со мной рядом Оксанка. Какая симпатяга. А зачем мне Оксанка? У меня есть Татьянка или Танюшка, голова едет. Водки, кажется, этим вечером не пили. А если пили, то, скорей всего, не много. Но точно не помню. А рассказать мне никто не захотел. Проснулся я у Оксанки. Но здесь, похоже, ничего не было. По крайней мере вид у нее был не очень довольный, а может просто не выспалась?

Наш коллектив строился на завтрак. Старлей был помятый, словно по нему проехала танковая рота, сержанты напоминали грибы-сморчки, прапорщик, которого очень долго искали по деревне, казался грибом-строчком. Может быть я уже начал ошибаться и все было наоборот. Прапор был грибом-сморчком, а сержанты казались строчками, но это совсем не принципиально.

Все по старой программе. Завтрак с усилием и нехотя. Или нехотя, но с усилием. Автобус и дорога.

«Мы едем, едем, едем в далекие края». Наконец-то. Одиннадцать часов и мы приехали в последнюю деревню.

«Вот моя деревня, вот мой дом родной…»

Здесь нас тоже ждут с нетерпением. И все по обычному расписанию. Концерт. Маленький зал, мало народа, в основном бабульки почему-то. Но слушают внимательно, и тщательно, и старательно аплодируют. Ну, как таким зрителям гнать халтуру, как не постараться для этой старости, которая всю жизнь не видела ничего кроме земли и навоза, для которой наш концерт – вселенский праздник! Нет, не получатся из нас профи!

Стараемся. С одной стороны нужно побыстрее, чтобы успеть в часть засветло, чтобы не пролететь с ужином, чтобы вовремя лечь спать. А с другой стороны, как обмануть этих бабулек, которые ждали, оказывается, нас три дня и доверчиво пришли на концерт мастеров (!)

Наконец-то закончили. Худо-бедно, а в два часа уложились. Собираем инструмент, складываем все имущество. Если что-нибудь забудем, сюда уже никто второй раз не поедет.

Теперь обед. К пище мы полностью равнодушны. За прошедшие дни напились и наелись с избытком и в колхозных столовых и миленки накормили всех. Надолго хватит.

Нет, видимо с обедом придется погодить. Прапорщик нарисовался и поступила команда не расходиться. Так и есть! Прапор есть прапор! Прапор без выгоды нигде не бывает. Нашел какой-то груз в колхозном гараже, который пришел сюда по ошибке. Тут же прапорщик договорился поменять эти колхозные ящики на какие-то ящики в части. И теперь нам нужно погрузить все, что отдал колхоз на грузовик, чтобы забрать с собой.

Работа не очень большая, но выматывает до конца. Теперь обед, потом домой.

Вернулись мы в часть к полуночи. Ужин нам правда оставили. Но весь ужин был холодный, как дохлая лягушка, и есть такую еду после любовно поданных деревенских блюд никто не захотел.

Больше никуда мы не ездили и концерты нигде не давали. Но и за эти концерты, говорят, писали про воинскую часть в нескольких местных газетах и командиру полка была объявлена благодарность и не одна. Правда еще позже спохватились и на всякий случай объявили ему выговор, но это уж совсем потом. А мы вот так стали почти работниками искусства, претворяющими в жизнь большевистский лозунг: «ИСКУССТВО В МАССЫ!»

10. Большая рука должна быть выше левой

Внешний вид проверили? Воротнички, ремни, портянки правильно намотаны?

Крепость табурета проверяют о голову.

Как же вы готовили людей к штатной стрельбе, если даже прически не проверили?

Это вы так к проверке готовитесь? У вас уже второй день лужа из-под дверей торчит.

Так не шатко, не валко проскочили полгода. А что такое полгода? Шесть авансов, шесть зарплат. Шесть раз сходить с бригадой по пиву. На гражданке всего – ничего. Но в армии это срок. Это время, за которое салага взрослеет и становится черпаком. Это время, за которое становится вполне ясно кто здесь свой, кто чужой, кто лезет вперед за поощрениями и лычками, кто стучит, а кто крысятничает. Это время, за которое из курсанта делают сержанта. Для солдата-первогодка это очень большой срок.

В этот срок с успехом свободно поместились два десятка караулов, в которые ходила наша батарея. Вероятно о них не стоило бы вспоминать, как не вспоминаю я о кухонных и прочих нарядах, дневальствах и дежурствах. Но один из нарядов был с проверкой. Должны были приехать проверяющие то ли из дивизии, то ли даже из армии. Приехать они должны были неожиданно, так сказать сюрпризом и для командиров, и для курсантов и неожиданно начать проверку. Поэтому, об их приезде за неделю знала вся часть.

Рассказывали, что в состав комиссии входит генерал Чапаев. Это был не кто-нибудь и не просто так. Это внук самого Чапаева. Василия Ивановича Чапаева – героя гражданской войны. Нынешнее поколение знает о Чапаеве только из анекдотов, да и то не все, а самые продвинутые, а в наше время кто это такой мог ответить даже детсадовец, дошкольник старшего возраста. Для нас же, для солдат, для курсантов это был герой и почти сверхчеловек. Поэтому и его внук заведомо должен был отличаться от простых смертных.

По рассказам генерал Чапаев был службист до мозга костей. И днем, и ночью у него на первом месте была служба. Он из-за службы оставил семью и из-за службы же не заводит другую. И это еще бы ничего. У нас в России всякие люди бывают и со всякими странностями, и с чудинками. Но все дело в том, что этот генерал, как сам относился к своим обязанностям, такого же отношения к службе требовал от всех подчиненных.

Народные рассказы живописали, как он заморозил намертво трех солдат, которые будучи дневальными плохо выполняли свои обязанности. Одного часового, который допустил его на пост и выпустил из рук свое оружие, а оружие – это что? конечно, автомат с пристегнутым штык-ножом, генерал собственноручно заколол его собственным штык-ножом, другого при аналогичных обстоятельствах застрелил из автомата. И все сходило ему с рук из-за деда-героя. А вот курсанта, который уложил его в сугроб, когда он в одиночку отправился проверять посты, и продержал лежащим в этом сугробе почти сорок минут, генерал наградил медалью и якобы отправил в отпуск.

С каждым новым рассказом количество трупов у легендарного родственника знаменитого Чапая росло и росло, а кровь текла все более полным потоком и требования кровавого инспектора к проверяемым солдатам и курсантам становились все более жесткие.

И этот генерал ехал в нашу часть во главе немилосердной комиссии, которая будет тщательно проверять весь наш уклад и все стороны курсантского существования.

Итак день Х был всем известен, оставалось дождаться часа Y, когда и начнется непосредственная проверка.

За неделю до искомого часа курсантов начали мучить различного рода задачами и вводными. Задачи ставились однообразные, но подвохи каждый раз отличались. Например так, вы часовой, на посту, подходит к вам командир взвода и спрашивает номер личного оружия. Вы называете. Взводный берет ваш автомат. Ваши действия.

– Стою по стойке смирно.

– Неправильно! Вы не имели права допускать постороннего на пост!

Следующая вводная.

– Вы часовой, на посту, подходит к вам ваш сержант и спрашивает номер личного оружия. Вы называете. Сержант берет ваш автомат. Ваши действия.

– Называю номер и стою по стойке смирно.

– Неправильно. Вы не имеете права отдавать кому-либо личное оружие.

И так целыми днями. Подходит день Х и выясняется, что наш бутерброд упал именно маслом в грязь. Другими словами именно мы стоим в карауле, когда приезжает комиссия.

Комиссия приехала, проверила и все прошло бы отлично, но взводный страховал часового за воротами артсклада, к нему подошел какой-то офицер, они стали проходить к часовому. Часовой их обоих задержал до прибытия разводящего. Вместе с разводящим прибыл проверяющий. Слава Богу не генерал Чапаев. Генерал Чапаев вовсе не приехал.

Оказалось часовой все делал правильно. Но на складе в этом месте никаких ворот нет. То есть вот они стоят, открываются, закрываются, причем противно скрипят при этом, а вот по чертежам и планам никаких ворот здесь нет и быть не должно, а как выясняется сделали их в этом месте для начальника штаба полка. Ему так удобно было закатывать на артсклад личный мотоцикл, на котором он иногда приезжал в часть. И то, что начштаба приезжал в штаб на мотоцикле, оказывается было нарушением, и то, что заезжал на артсклад тоже было нарушением, и тот, кто его пропускал через несуществующие ворота тоже нарушал, и взводный не имел права проходить через ворота, которых нет, а он еще и с собой офицера проводил, потом оказалось, что офицер тоже из комиссии, он тоже проверяющий, но бегал в магазин, искал пиво, которое пить в тот момент не полагалось. И пошел он, то есть проверяющий коротким путем, после выпитого пива, короче все однозначно запутались и решили все нарушения, поскольку ворот там нет, считать несуществующими. Таким образом комиссия поставила нам за проверку «отлично», все нарушения посчитала отсутствующими и убыла по месту дислокации.

Вообще на отсутствие проверяющих комиссий нам жаловаться не приходилось. Конечно, все выводы и оргвыводы и дисциплинарные выводы и прочее в первую очередь касались офицеров. Но ведь подготовка к встрече комиссии, тщательная уборка плановая и внеплановая, ремонты и покраска, мытье и замена на новые экземпляры, – все это делалось руками курсантов, все это ложилось на курсантские спину и плечи.

Однажды, правда в другом гарнизоне, в другой воинской части, но сути это не меняет, я стал невольным свидетелем такого разговора матери с сыном. Ожидался приезд очередной комиссии с очередной, а может с внеочередной проверкой. В связи с этим солдат послали убирать территорию, собирать бумажки и окурки, шишки и сухую траву и всякое прочее, ухудшающее внешний вид данной местности.

У какого-то подразделения подведомственная территория находилась рядом с домом, в котором проживали офицеры с семьями. Это был большой благоустроенный девятиэтажный блочный дом с балконами. Солдаты выстроились неровной цепью и медленно проходили по своему участку, собирая все ненужное в полиэтиленовые пакеты. На балконе третьего этажа стоял маленький мальчик и внимательно наблюдал за действиями солдат. К нему выходит молодая мама и происходит тот самый подслушанный мной разговор.

– Ты что рассматриваешь, сынок?

– А вон дяди, а что они делают?

– Они убирают мусор, собирают бумажки, палки.

– А зачем они это собирают?

– Ну как же. Они хотят все убрать и сделать, чтобы все было красиво. Чтобы мы с тобой выходили на балкон и любовались тем, как хорошо здесь у нашего дома.

– И нет, мама. Ты совсем не знаешь. Это скоро приедут другие строгие сердитые дяди. Их зовут комиссия. Так они для этих дядей убирают. Вот!

Комиссия – бич воинской части. На что только не идут командиры подразделений, чтобы ублажить членов комиссии. Подметают по три-четыре раза на дню территорию перед подразделением. Рисуют разделительные полосы на проезжей части, обновляют и красят все указатели и регуляторы. Двери в подразделение должны блестеть, пожарные щиты укомплектованы и сверкают. Бордюры каждый раз белят, чтобы они выглядели как новые. Рассказывали, что в каком-то подразделении додумались красить пожухлую траву. На дворе стояла засушливая жаркая погода и трава вокруг казармы полегла без поливок и дождя. Так старшина, заметив этот непорядок распорядился выкрасить траву зеленой краской. В соседних подразделениях увидели это и вместо того, чтобы поднять этого ретивого старшину на смех, взяли его методику на вооружение и начали красить траву вокруг своих казарм.

Причем материалы на все эти уборочно-ремонтные работы никто не планировал и, соответственно, никто никому не выдавал. Однажды со мной произошел такой казус. Это было гораздо позже. Прошел год с лишним после окончания учебки. Я служил в линейной части. В тот день, о котором я решил рассказать, я был дежурным по батарее. Казарма – одноэтажное здание, вокруг здания зеленый газон. Вокруг газона бордюр. Бордюр выкрашен мелом, побелен. Естественно, высота бордюра невелика и его забрызгивает вода, засыпают песок и пыль. Девственно белого цвета бордюр бывает только несколько дней сразу после очередной побелки. Поэтому через каждые три-четыре недели бордюр приходится белить.

Сегодня еще белить вроде бы рано. Две недели назад бордюр белили. Но завтра или послезавтра ожидается приезд какого-то начальства. Побелки в батарее все-равно нет. Но кусок (так в народе издавна зовется старшина) имеет на меня зуб (о сложных взаимоотношениях со старшиной я расскажу как-нибудь позже), значит надо быть готовым к покраске-побелке. Примерно такая мыслительная работа была проделана в моей голове. И сразу же раздался зычный рык. Это был не голос. Это был действительно рык голодного зверя.

– Дежурный! – старшина стоял на крыльце и внимательно разглядывал бордюр, опоясывающий здание двумя кольцами.

– Дежурный, бордюр покрасить немедленно.

– Товарищ старшина, известки не.., – заканючил я, пытаясь прошибить старшину на жалость.

– Кто это учил тебя известкой бордюр мазать? Да этой известкой тра-та-та-та-та, – старшина тщательно перебрал всю мою и свою родню, припомнил заодно некоторых домашних животных, вспомнил про мои гениталии и завершил весь опус неким религиозным отступом. Так он доходчиво объяснил мне, что красить бордюр следует меловой побелкой и только ней и ничем другим

– Товарищ старшина, побелки тоже нет.

– Может ты надеешься, что я сейчас за мелом по части шнырять брошусь? Может ты надеешься, что старшина бросит все свои наиважнейшие дела и будет белить стены у вашей вонючей казармы, может…

Я ни на что подобное не надеялся и поэтому с грустным видом размышлял, где найти побелку.

Старшина, так и не закончив материться, убыл из расположения, а я послал дневального в самоход в соседний артдивизион. Там был у меня знакомый каптер в роте связи. Я его месяц назад выручил белым хлебом. У меня в роте КЭЧ хороший друг, в банно-прачечном служит. Они связаны напрямую с пекарней. Постоянно по разному друг друга выручают, помогают друг другу и все такое. Юрику, его Юрик зовут, достать полутора килограммовую буханку хлеба – это как два пальца… Теперь может артиллеристы меня побелкой выручат. Правда, если мой дневальный влетит в дивизионе или по дороге туда на патруль нарвется, это кранты. Ему губа суток на пять, а мне разборок непочатый край. Лучший комсорг дивизии, молодой коммунист тра-та-та-та-та… Могут и в Чойр (там находился штаб дивизии) дело пульнуть. Как наш комсомолец полковой посмотрит. Он и так что-то на меня последнее время косяка давит. Злится за что-то.

Часа через два возвращается дневальный. Пустой. У артиллеристов ничего нет. Вот зараза!

Посылаю дневального к Юрке в роту КЭЧ, сам не могу. Если хватятся, а дежурного нет в батарее – это гибель Помпеи и полет Мюнхгаузена на Луну в одном флаконе.

В роте КЭЧ побелки тоже нет. В соседней казарме живут танкисты. Они ни с кем в полку не контачат, держатся особняком, как же голубая кость! Войсковая интеллигенция. Остальные – пехота, армейское быдло, пушечное мясо. Ну, действительно ребята у них пограмотней, чем в других подразделениях. Но мы ведь тоже не лыком шиты. Мы спецвойска. А особняком держатся даже их офицеры. Точнее это от офицеров и идет. Сначала офицеры нос задрали, а следом уже и солдаты. А каптер у танкистов – москвич. Как попал в эти монгольские степи неизвестно, но говорит вырос в Москве на Полянке. Мы на этом и сошлись и даже вроде как подружились.

Прибегаю к Сереге.

– Дай побелки?

– Сколько?

– Да немного. Килограмма два – три – четыре

– Немного… Это, пожалуй, многовато будет. А ты мне что?

– А что надо? – вот друг называется. Нет, чтобы просто так выручить. Да москвичи они все такие.

– Табуретку надо, – показывает старую полуразвалившуюся табуретку. Черт, у меня в оружейке такая стоит!

– Будет табуретка!

Хватаю побелку и бегу в батарею пока меня не хватились. Открываю оружейку и достаю табуретку. Если кусок хватится, возьму табуретку у зенитчиков, а с ними потом разберемся.

Наша казарма разделена пополам. Половина здания наша, батареи ПТУРС, а вторая половина – это расположение зенитной батареи. Здание одно, дежурные и дневальные меняются: то наши, то их. Все остальное раздельное. Но дружим, естественно. А как не дружить, если в одном доме живем.

Так, табуретку отдали, можно наконец-то бордюр красить!

Вот на такие свершения порой приходилось идти, чтобы ублажить кого-то. Хоть куска, хоть проверяющих.

В технических парках, где стоит техника, идут на такие же свершения. Здесь моют, моют все, что можно мыть, что нельзя иногда тоже пытаются помыть. Колеса техники чистят как обувь сапожными щетками и ваксой. Ржавчину, сколы, царапины подкрашивают, закрашивают, замасливают.

На машине у меня вместо кузова пакет направляющих. Другими словами это шесть пар полозков, на которые надеваются снаряды. Мы артиллерия, только бесствольная. Стволов на наших установках нет. По полозьям длиной около метра снаряд разгоняется, как по рельсам. Затем срывается с полозьев и летит в воздухе. Сзади ярко-ярко горит трассер. Я его вижу в виде яркой точки. Вот этой точкой я и управляю.

Этих рельс-полозков шесть пар. В бою на них будет надето шесть снарядов. Они расположены под такой наклонной крышей, которая поднимается и опускается вместе с направляющими, закрывая сразу полмашины. Еще шесть снарядов внизу пристегнуты к днищу боевого отсека. Это боевой запас. В этом боевом отсеке в мирное время можно человека спрятать, и если я не захочу, то крышу не откроешь. Там солдаты и прячут кое-какое имущество, предназначенное на дембель.

Такое длинное отступление вот для чего. Однажды приехали проверяющие. Важная комиссия. Молодая, деятельная. Из породы Архимедов. Знаете, это которые дайте точку опоры и мы мир переиначим.

Обычно комиссии подходят с бытовой стороны. Проверяют столовую, казарму, караул, знание уставов. По технике нашей даже среди офицеров специалистов мало, а если есть, то они специалисты далеко не все.

Вот такой спец и полез проверять нашу технику. Видимо учился он хорошо. Но учили его ствольной артиллерии. А разница у ствольной и бесствольной в первую очередь в том, что если группируют стволы, то вся группа как бы смотрит в одну точку, в один центр, а бесствольные устройства развернуты в разные стороны от центра.

Этот специалист заставил поднять пакет направляющих на одной установке и тут увидел, что все направляющие в разные стороны смотрят. Не сильно, но, если присмотреться, то заметить можно. Тут, как начал он разоряться, как начал визгом визжать, что дескать наша техника не боеспособна. Мы все затихли, по машинам попрятались, чтоб под горячую руку, да комбат должен прийти, да так просто-запросто не уйдешь. А он по боксу ходит да причитает.

Хорошо хоть комбат у нас грамотный специалист. Он даже на Кубе был, кубинцев обучал. Послушал он этого проверяющего, послушал, да потом как гаркнет его на три буквы…

Тот из бокса просто выкатился.

Такие вот комиссии и такие проверяющие бывают. Но приближалось завершение нашей учебной эпопеи и все без исключения ожидали когда же наступят выпускные экзамены.

Казалось бы для чего лишняя формальность, что за институты мы здесь заканчиваем, чтобы устраивать еще какие-то экзамены. Но все-таки из нас готовили не что-то там отвлеченное, а опытных командиров младшего звена и классных специалистов. И чтобы с полной уверенностью засвидетельствовать это специальным документом и записать каждому в военном билете требовалось провести по всем дисциплинам экзамены. Сдав их мы становились настоящими командирами и специалистами.

Только не тут то было. Прохождение экзаменов должны были наблюдать проверяющие из дивизии.

Наконец комиссия приехала, экзамены начались. Экзамены начались, а народ посыпался. Сыпались один за другим. Кто на тренажере. Эти глупые упражнения, которые сейчас любой первоклассник проделает, что говорится одной левой, многим просто не давались. Да и понятное дело. Ребята простые деревенские. Он привык руками мешки сорокакилограммовые ворочать, он на разминке гирю пудовую чуть ли не двумя пальцами берет, а тут рукояточка. Да эту рукоятку у него в пальцах просто не видно.

Я сел, вернее ни сесть ни встать не смог с ОЗК. На занятиях все было так просто-запросто. Раз, два и в дамки. А тут три попытки и ни одной, чтобы меньше пяти минут. Стыд и позор на всю дивизию. Надо ведь за три минуты этот комплект надеть.

Двойки, конечно, никто не собирался ставить, но и тройки тоже не красили отчетные ведомости. Нам-то полбеды. Уедем, а там что делать придется, надевать ли эти ОЗК, снимать ли, а может попадешь в такую дыру, где в глаза эти комплекты не видывали. Так я сам себя утешал. Больше неприятности касались офицерского состава. Кому-то звездочка отодвинется на год другой, кому-то перевод в теплое местечко может накрыться и вместо дождливой Украины поедет молодой офицер в солнечную Туву, откуда еще неизвестно удастся ли до конца службы выбраться.

В общем взяли наши командиры time-out, устроили небольшое совещание вечером вместе с проверяющими за рюмкой чая. Проверяющим тоже не очень хотелось двойки-тройки рисовать, портить показатели отличной воинской части. Как никак из показателей воинских частей складываются показатели дивизии. Что они там решили неизвестно, хотя и полностью понятно.

С утра за нас взялись с утроенной энергией. Кто-то пропадал на тренажере. И тренажеры работали на четырех машинах, а раньше только на одной. Кто-то утаптывал асфальт плаца, не жалея ни сапог, ни собственных ног. Меня и еще пятерых ребят, у которых не складывалась любовь с общевойсковыми защитными комплектами, поочередно гоняли то в спортзал, то на плац, то просто в казарму. И везде мы занимались одним и тем же. ОЗК надеть! Снять. ОЗК надеть! Газы.

На третьи сутки стало казаться, что этот комплект стал мне как родная кожа и, снимая его, я отдираю по живому свою кожу. Зато надевал комплект я теперь за две минуты свободно.

Так прошли наши экзамены. Теперь быстренько мы показали свои результаты, точнее результаты дрессировки, комиссия осталась очень довольной, отгремел банкет, банкет нас не касался, и наступило время ожидания.

Больше мы не были курсантами. Нам присвоили звания младших сержантов. Трех человек, которые показали на экзаменах выдающиеся результаты сделали сразу сержантами, а одного, по фамилии Петренко, он вечно был в списке проштрафившихся, наградили одной лычкой. Это стало больным местом нашего сержанта, потому что каждый в батарее считал своим долгом уточнить

– Товарищ сержант! Одна лычка – это ефрейтор? Ефрейтор по уставу – это лучший солдат. Но Петренко у нас самый худший из выпуска. Значит ефрейтор – это худший сержант?

Сержант отмалчивался. Да и что он мог сказать. Что рядовых выпускают только плохие сержантские школы, а наша борется за звание отличной и значит выпускать нужно хотя бы с одной лычкой.

Всю весну мы ходили в фуражках. Курсантам пилотки не полагались. Теперь же нам разрешили носить пилотки. Шинели на вешалке были свернуты в скатку, приготовленные к дальней дороге.

Были приготовлены, подписаны и упакованы вещмешки в каптерке. В общем тянулись дни, шел месяц май, мы ждали приезда «покупателей», как называли представителей воинских частей, приезжавших за молодым сержантским составом.