Текст книги "Агенты Берии в руководстве гестапо"

Игрища внешней политики

Что касается агрессивных планов Гитлера, то и они на первых порах во многом копировали проекты Ленина и Троцкого о «мировой революции». В Германии, ослабленной кризисом и ограничениями Версаля, возможность одолеть соседей чисто силовыми методами казалась еще малореальной. В это никто не поверил бы. И сперва проекты строились на сочетании армейских операций с «революционными методами». Как свидетельствует Раушнинг, Гитлер «и его генералы опирались на опыт взаимоотношений Людендорфа с Россией. Они изучали опыт германского генерального штаба, накопленный при засылке Ленина и Троцкого в Россию, и на основе этого выработали собственную систему и доктрину – стратегию экспансии». Предполагалось, что в любой стране существуют силы, недовольные своим правительством, и надо лишь разбудить их, раскачать и активизировать. А в нужный момент они выступят против «плутократов» и нанесут удар изнутри, подрывая способность государства к сопротивлению. Следовательно, и агрессия должна была разворачиваться под флагом цепочки революций – только не социалистических, а «национальных».

Любопытно отметить, что после прихода нацистов к власти разрыв между Германией и СССР произошел далеко не автоматически. И не сразу, несмотря на разгром компартии. Впрочем, большевикам это было не впервой. В ходе турецкой революции Мустафа Кемаль Ататюрк компартию в своей стране вообще вырезал, однако его борьба считалась «антиимпериалистической», и Советская Россия продолжала поддерживать с ним дружбу и оказывать помощь.

Правда, Гитлер допускал и откровенно враждебные выпады, в своей речи 2 марта 1933 г. он заявил: «Я ставлю себе срок в 6–8 лет, чтобы совершенно уничтожить марксизм. Тогда армия будет способна вести активную внешнюю политику, и цель экспансии немецкого народа будет достигнута вооруженной рукой. Этой целью будет, вероятно, Восток». Но сразу же после такого выступления он счел нужным смягчить тон. Разъяснить, что он, вроде бы, вовсе не угрожал, а всего лишь уточнил изменившиеся правила игры. В интервью газете «Ангриф» он выразил убеждение, что «ничто не нарушит дружественных отношений, существующих между обеими странами, если только СССР не будет навязывать коммунистических идей германским гражданам или вести коммунистическую пропаганду в Германии. Всякая попытка к этому немедленно сделает невозможным всякое дальнейшее сотрудничество».

И Москва тут же ответила передовицей «Известий»: «Советское правительство, оказавшись в состоянии поддерживать в мире и гармонии торговые отношения с фашистской Италией, будет придерживаться такой же политики и в своих отношениях с фашистской Германией. Оно требует только, чтобы гитлеровское правительство воздержалось от враждебных актов по отношении к русским и к русским учреждениям в Германии». Речь шла о том, что советских сотрудников в Германии, в значительной доле связанных с Коминтерном и привыкших к совершенно открытой деятельности в этой стране, нередко арестовывали заодно с немецкими коммунистами. Иногда в качестве предупреждения, чтобы впредь не наглели, а чаще по личной инициативе наиболее ретивых штурмовиков и полицейских, стремящихся продемонстрировать свою бдительность. Всего было 47 таких арестов – но всех задержанных отпустили с извинениями.

А когда «недоразумения» были улажены, сотрудничество некоторое время еще продолжалось. 10 мая 1933 г. по приглашению Тухачевского в СССР прибыла военно-техническая делегация во главе с начальником вооружений рейхсвера фон Боккельбергом. Ее провезли по стране, показали ЦАГИ, 1-й авиазавод, артиллерийский ремонтный завод в Голутвино, химзавод в Бобриках, Красно-Путиловский завод, полигон и оружейные заводы в Луге, Харьковский тракторный, 29-й моторостроительный завод в Запорожье, орудийный им. Калинина в Москве. На приеме у германского посла Ворошилов говорил о стремлении поддерживать связи между «дружественными армиями», а Тухачевский указывал: «Не забывайте, что нас разделяет наша политика, а не наши чувства, чувства дружбы Красной Армии к рейхсверу. И всегда думайте вот о чем: вы и мы, Германия и СССР, можем диктовать свои условия всему миру, если мы будем вместе».

Военный атташе в Берлине Левичев в докладе Ворошилову от 12 мая 1933 г. сообщал: «Часто просто недоумеваешь, когда слышишь, как фашистский оркестр наигрывает «Все выше и выше», «Мы кузнецы», «Смело, товарищи, в ногу»… Немцы самым последовательным образом стремятся показать всему свету, что никаких серьезных изменений в советско-германских отношениях не произошло… Со стороны рейхсверовцев встречаю самый теплый прием. Не знаю, что они думают, но говорят только о дружбе, о геополитических и исторических основах этой дружбы, а в последнее время уже говорят о том, что, мол, и социально-политические устремления обоих государств все больше будут родниться: «Вы идете к социализму через марксизм и интернационализм, мы тоже идем к социализму, но через национализм»… И поэтому главной основой дружбы, включительно «до союза», считают все тот же тезис – общий враг Польша».

Делались попытки сближения и на партийном уровне. В конце мая почва для этого зондировалась через полпреда в Берлине Александровского – в качестве одного из вариантов предлагалось организовать рабочий визит в Москву Геринга. Среди руководителей НСДАП, как и среди генералитета, также существовало сильное просоветское крыло. Целый ряд гауляйтеров считали союз между двумя странами единственно возможным политическим решением, которое позволило бы Германии возродить свою мощь и избежать опасности со стороны Запада. А уж объединение сил против Польши считалось само собой разумеющимся. Гауляйтер Данцига Раушнинг установил хорошие личные отношения с советским полпредом Калиной, напрямую обращаясь к нему за помощью, когда поляки пытались ущемить немецкие интересы в данном регионе. И советская сторона всегда шла навстречу, оказывая на Варшаву требуемое давление. Гауляйтер Восточной Пруссии Эрих Кох (будущий палач Украины) шел еще дальше – он разработал грандиозный план создания «транснационального трудового государства» путем полного объединения Германии и СССР. Карты такой союзной державы с детальными расчетами всех выгод и проектами внутреннего устройства демонстрировались в его кабинете, представлялись наверх, пропагандировались в партийном окружении. И его план находил очень много сторонников, особенно среди молодых военных и инженерно-технических работников – уж больно все казалось логичным и выигрышным.

В июне 1933 г. германский генштаб провел военно-штабную игру. По ее исходным данным предполагалось, что между Берлином и Москвой заключен тайный союз. СССР начинает войну против Польши. Франция, не знающая о существовании союза, вмешивается на стороне поляков. Но в этот момент Германия занимает позицию вооруженного нейтралитета и неожиданно для Запада объявляет всеобщую мобилизацию (заодно перечеркивая тем самым Версальский договор). В результате Франция и ее союзница Чехословакия оказываются в замешательстве, в связи с новой внезапной угрозой не могут оказать Польше реальную помощь, и она подвергается быстрому разгрому со стороны Красной Армии, а ее разбитые войска вынуждены отступать в Восточную Пруссию, где их интернируют.

А 8 июля на приеме в советском полпредстве военный министр генерал фон Бломберг говорил: «Несмотря на все события последних месяцев, рейхсвер по-прежнему, так же, как и германское правительство, стоит за политическое и военное сотрудничество с СССР». Причем текст его речи был предварительно согласован с Гитлером…

И только к осени советско-германский альянс распался. Способствовали этому несколько факторов. В Москве Гитлера недооценили. Сочли, что его правительство будет таким же кратковременным, как кабинеты Папена или Шлейхера. Аналогичного мнения в то время придерживались многие, в том числе французские и английские эксперты, а писатель Томас Манн известие о приходе к власти нацистов встретил с широкой улыбкой: «Тем лучше, они не продержатся и восьми месяцев». Советская сторона считала, что нацистское правление лишь будет способствовать дальнейшей раскачке Германии – и откроет путь коммунистам. Американский посол в Берлине Додд докладывал в МИД США: «Россия со своей стороны согласна подождать до быстрого падения Гитлера и видит в германском коммунистическом движении преемника его власти».

Подобные прогнозы имели под собой основания. Положение в стране оставалось очень нестабильным. Хотя КПГ была разгромлена, но роль «революционной партии» с успехом перехватило… левое крыло самой НСДАП. Прокоммунистические тенденции в партии были очень сильны. Например, президент Верхней Силезии Брюкнер обрушивался на капиталистов вполне по-ленински, утверждая, что сама жизнь их «есть непрерывная провокация». Один из лидеров нацистской Рабочей федерации Келер проповедовал: «Капитализм присвоил себе исключительное право давать трудящимся работу на условиях, которые сам же и устанавливает. Такое преобладание аморально, его нужно сломать». Председатель нацистской фракции ландтага Пруссии Кубе (будущий палач Белоруссии) требовал экспроприации земли: «Национал-социалистское правительство должно заставить крупных помещиков разделить свои земли и передать большую часть их в распоряжение крестьян». А особенно радикально была настроена огромная армия штурмовиков, насчитывавшая 4,5 миллиона человек. Уж они-то, войдя во вкус буйства, останавливать «революцию» никак не желали, охотно подхватывали все экстремистские лозунги. На чем играл Рем. Самого его коммунистические теории мало интересовали, но он (не без основания) полагал, что его обошли при дележке руководящих постов, рвался к власти и охотно поддерживал оппозицию, приняв на себя роль ее лидера.

Но если позиции Гитлера оставались непрочными, то и фюрер, в свою очередь, считал в это время положение Сталина шатким. В СССР продолжался голод, в городах из-за «затягивания поясов» нарастало недовольство Сталиным, в партии и комсомоле поднималась стихийная оппозиция, а изгнанный Троцкий расписывал в интервью западным газетам, какой поддержкой он пользуется в коммунистических массах и сколько у него в России сторонников. И поскольку нацисты, как и коммунисты, идеализировали свое учение, в Германии возникли даже теории, что в Советском Союзе грядет новая революция, «национальная». В апреле 1933 г. немецкий посол в Москве Дирксен писал Гитлеру: «Большевизм в России не вечен. Процесс развития национального духа, который показывается теперь во всем мире, охватит, в конце концов, и Россию. Большевизм с его нуждой и ошибками сам подготовляет почву для этого». Это донесение было перехвачено советской разведкой и, дойдя до Сталина, сердечному согласию между державами отнюдь не способствовало.

Впрочем, это было не главным. Для Гитлера в данный момент союз с Россией был бесполезен. Даже вреден! Вопервых, такое сближение вело бы к усилению левого, оппозиционного крыла НСДАП, которое грозило свергнуть фюрера. Во-вторых, союз с СССР стал бы, мягко говоря, неравноправным. Как видно из приведенного выше сценария военно-штабной игры, Германия в 1933 г. могла в нем играть лишь вспомогательную роль. С соответствующим распределением плодов побед. И при существовавшем «весовом неравенстве» возникала опасность, что Москва подомнет под себя «младшего союзника». Поэтому фюрер говорил приближенным: «Я не боюсь разлагающего влияния коммунистической пропаганды. Но в лице коммунистов мы имеем достойного противника, с которым надо держать ухо востро. Германия и Россия удивительным образом дополняют друг друга. Они просто созданы друг для друга. Но именно в этом и заключается опасность для нас: Россия может засосать и растворить наш народ в своих просторах… Что до меня, то я, очевидно, не стану уклоняться от союза с Россией. Этот союз – главный козырь, который я приберегу до конца игры. Возможно, это будет самая решающая игра в моей жизни. Но нельзя начинать ее преждевременно, и ни в коем случае нельзя позволять всяким писакам болтать на эту тему. Однако если я достигну своих целей на Западе – я круто изменю свой курс и нападу на Россию. Никто не сможет удержать меня от этого. Что за святая простота – полагать, что мы будем двигаться все прямо и прямо, никуда не сворачивая!»

То есть, Гитлер видел возможность сыграть на противоречиях между западными державами и Советским Союзом. Для того чтобы Германия усилилась и могла играть самостоятельную роль в мировой политике, требовалось попустительство Запада, которое позволило бы избавиться от ограничений в военной области. Следовательно, требовалось не союзничать, а, напротив, демонстративно поссориться с Москвой! Чтобы бывшие победители Германии уверились в исключительно антисоветской направленности нацизма.

И подобные шаги начали предприниматься. В Англию поехали делегации во главе с Герингом, Розенбергом, Гугенбергом. Они заявляли, что из-за кризиса в Советском Союзе возможен его распад, а стало быть, неплохо заранее договориться о разделе «шкуры русского медведя». 4 июля 1933 г. советская военная разведка доложила Ворошилову, что в Британии Розенберг ведет секретные переговоры. «Особый проект предусматривает раздел русского рынка. По мнению германских кругов, следует ожидать скорого изменения политического положения в России и соответственно этому желательно заблаговременно разделить эту громадную область сбыта». Конечно, это тоже было доложено Сталину. Резко изменился и тон немецкой пропаганды. Советское полпредство в Берлине сообщало: «С июля 1933 г. развертывается продолжающаяся до сих пор кампания о так называемом «голоде» в СССР. По размаху и широте эта кампания беспрецедентна в истории антисоветских кампаний. В августе развернулась бешеная персональная травля тов. Литвинова».

Что ж, Сталин ответил адекватно. Как уже отмечалось, он и сам опасался, что соседи могут воспользоваться катастрофическим положением в СССР. Поэтому Польше и Румынии было предложено заключить пакты о ненападении. Поляки согласились с радостью – альянс Москвы и Берлина они считали нешуточной угрозой, теперь же в него вбивался клин. Румыны тоже согласились. А через них пошло демонстративное сближение с Францией – она в любой ситуации не доверяла Германии и продолжала считать ее главным потенциальным противником. В Наркомате иностранных дел Сталин дал «зеленый свет» Литвинову, стороннику «западнической» ориентации, который соперничал с «германофилами» (отсюда, кстати, и нападки германской прессы на Литвинова).

Военное сотрудничество было резко свернуто. Очередные приглашения советских военных в Германию были отклонены. А относительно набора немецких офицеров в советские училища и академии был дан ответ об «отсутствии возможности». ЦК приняло постановление «О прекращении деятельности всех предприятий, организованных рейхсвером в СССР», в результате чего были ликвидированы все три совместных учебно-испытательных центра: «Томка» – 15 августа, «Кама» – 4 сентября, «Липецк» – 14 сентября. И в том же сентябре был организован пышный прием французской военной делегации во главе с Пьером Котта. Ее, как несколькими месяцами раньше делегацию фон Боккельберга, повезли по всем оборонным заводам, а Тухачевский дал в ее честь грандиозный банкет с тостами, не менее выразительными, чем недавние тосты в честь немцев. Тухачевский и стал основным выразителем новой линии в военных кругах. Он был наименее политизированным из военачальников. По большому счету, ему было без разницы, с кем блокироваться. А при контактах с французами он со своим дворянским воспитанием, образованием и безукоризненным знанием языка, уж конечно же, выходил на первый план по сравнению с рубаками типа Ворошилова.

Гитлеру все это было на руку. Он получил возможность охладить своих левых товарищей по партии – нацистская пресса принялась вопить о «предательстве» русских, сближающихся с заклятыми противниками немцев, поляками и французами. Дескать, «окружают»! И у самого фюрера теперь оказались развязаны руки для любых контактов и договоренностей с западными державами. Они теперь выглядели естественными маневрами, чтобы разорвать гипотетическое «окружение».

Дальнейшему ухудшению отношений с СССР способствовал громкий Лейпцигский процесс против «поджигателей рейхстага», проходивший с сентября по декабрь. Обвинялись в этом преступлении даже не немецкие коммунисты, а представители Коминтерна, то есть камень открыто бросался в московский огород. Процесс, как известно, был целиком высосан из пальца, и из-за слишком грубых подтасовок окончился для обвинения позорным провалом. Но… был ли он на самом деле неудачей фюрера? Вот уж нет. Наоборот, принес сплошную выгоду! Ведь явно дутый характер обвинений, то и дело вскрывающаяся ложь были в глазах западных политиков лучшим доказательством непримиримого отношения нацистов к коммунизму. Надо ж, мол, как усердствуют, ни перед чем не останавливаются, только бы русским насолить!

И лидеры ведущих держав Европы клюнули. Пошли на первые уступки Германии. В октябре, в период процесса, она демонстративно вышла из Лиги Наций – на это посмотрели сквозь пальцы. А в конце 1933 г. было образовано министерство авиации – пока еще вроде бы гражданской, но под данным флагом уже можно было развернуть разработки для воссоздания запрещенных военно-воздушных сил. Но и на это Запад предпочел не реагировать. В начале 1934 г. Гитлер стал устанавливать контакты с Польшей, встретился с Пилсудским и подписал с ним пакт о ненападении. На что англичане и французы тоже посмотрели благосклонно, расценив этот шаг как подтверждение антисоветской направленности германской политики. А уж Польша в результате данных событий сочла, что выиграла больше всех – обрела двух новых «союзников», могла выбирать между ними и в спорных вопросах использовать одного из них против другого…

Хотя на самом деле пакт был выгоден только для Германии – поскольку ее армия была еще значительно слабее польской. И Гитлер, разумеется, вел свою хитрую игру. Уже много позже, 22 августа 1939 г., на совещании с военачальниками в Оберзальцберге он признавался: «С осени 1933 года… я решил идти вместе со Сталиным…», то есть разрыв «дружбы» с Советским Союзом был одним из стратегических ходов данной игры. А когда после подписания пакта с Пилсудским приближенные поинтересовались у фюрера, собирается ли он теперь объединиться с поляками и напасть на СССР, тот ответил: «Советская Россия – это очень трудно. Вряд ли я смогу с нее начать… Все договоры с Польшей имеют лишь временную ценность. Я вовсе не собираюсь добиваться взаимопонимания с поляками. Мне нет нужды делить власть с кем бы то ни было… В любой момент я могу найти общий язык с Советской Россией. Я могу разделить Польшу в любое удобное для меня время и любым способом…»

Революционная ситуация 1934-го

Строительство Третьего рейха сопровождалось расовыми «чистками» и усиленной пропагандой расовых теорий. Для немцев, как уже отмечалось, они были не новы, на них базировалось учение пангерманизма. Теперь же эти теории углублялись, усугублялись и возводились в ранг официальной государственной доктрины. Хотя, если разобраться, представляли собой откровенную чепуху. Ведь ни один народ не может существовать без той или иной степени смешения с другими народами. А уж германская нация подверглась на своем историческом пути особенно сильному смешению. Во-первых, немцы в свое время осуществляли экспансию на земли славянских племен, привлекая их вождей в союзы и постепенно вбирая в себя. Поэтому, например, население Померании и Восточной Пруссии составилось из обращенных в католичество, а потом и германизировавшихся славян. Точно так же, как население Силезии и Австрии.

А во-вторых, в 1618–1648 годах на территории Германии гремела Тридцатилетняя война. Велась она армиями наемников, оставлявших за собой разграбленные и сожженные города и села и резавших всех подряд. Различные немецкие княжества потеряли тогда от трети до трех четвертей жителей. Заселяли опустошенные территории те же демобилизованные или дезертировавшие наемники всех мастей: финны, швейцарцы, шотландцы, итальянцы, поляки, французы, испанцы. И, как ни парадоксально, евреи, массами бежавшие в это время с Украины и Польши, где их принялись истреблять повстанцы Богдана Хмельницкого. Великий курфюрст Пруссии Фридрих-Вильгельм специально привлекал их для заселения земли разными льготами, и многие, пережив украинский кошмар, предпочитали отказаться от прежней веры, сменить язык и превратиться в немцев.

Но авторы учений о «нордической расе» в такие «мелочи» не вдавались. Далеко не все верили в их теории. Мог ли в них поверить, скажем, Гейдрих, чья бабка была еврейкой? Но сомнения оставляли в себе, а на словах большинство народа приняло «правила игры». Одни искренне, другие во избежание неприятностей. Впрочем, нацистское руководство умело иногда и смотреть сквозь пальцы на отклонения от своих теорий. Очень многие представители генералитета и офицерства находились, как и Гейдрих, в той или иной степени родства с евреями – когда финансовые дела германских дворянских фамилий шатались, весьма распространенным выходом из положения были браки их отпрысков с дочерьми банкиров и торговцев. Но с рейхсвером Гитлер ссориться не хотел, и «расовую чистку» там провели довольно условно: из армии и флота было исключено всего 7 офицеров, 6 курсантов и 35 унтер-офицеров, солдат и матросов.

Однако Гиммлер в расовые теории верил свято. И в лице СС видел не только военизированные формирования, но и некий банк элитного арийского генофонда. Отбор велся на строгих расовых принципах, специальными комиссиями, куда кандидат должен был представить данные о своих предках начиная с XVIII века. Кучей формальностей обставлялось и вступление членов СС в брак – они должны были представить аналогичные документы о расовой чистоте невесты. А 102 самых рослых и самых видных бойца, таких, чтобы выглядели настоящими «белокурыми бестиями», рейхсфюрер отобрал лично и сформировал из них роту «Ляйбштандарте» для охраны фюрера и его резиденции. Это было первое подразделение СС, получившее официальное право носить оружие. Всего же численность «ордена» достигла в 1933 г. 52 тысяч.

А вот в полицейской сфере в это время все еще царило «многовластие». В Пруссии – Геринг, в Баварии – Гиммлер, в остальных землях собственные начальники. И, допустим, в полиции Саксонии все еще господствовало оппозиционное отношение к нацистам, приказы центральной власти там спускали на тормозах или саботировали. Подобное положение вызывало серьезные проблемы. Геринг стал важным партийным и государственным вельможей, ездил за рубеж, сам принимал разные делегации, вращался в среде крупных промышленников, занялся вопросами возрождения авиации. Полицейские дела после разгрома коммунистов отошли для него на второй план, были пущены на самотек. Злоупотреблений в гестапо и без того было множество, а врагов у Дильса хватало – штурмовики помнили его работу против нацистов.

В сентябре эти злоупотребления постарались вытащить наружу, разразился скандал. Герингу пришлось уволить Дильса и назначить вместо него руководителем гестапо некоего Хинклера, которого подсунул председатель фракции НСДАП в ландтаге Пруссии Кубе. Но Хинклер оказался запойным алкоголиком, за месяц развалил всю работу, и Геринг вернул на прежний пост Дильса. А 30 ноября издал указ, выводящий гестапо из подчинения министерства внутренних дел, отныне оно подчинялось только министрупрезиденту Пруссии, то бишь лично Герингу.

Ну а Гиммлер в это же время стал использовать «кадровые методы». Его люди подкатывались к местным властям в тех или иных регионах и доказывали, что им выгоднее отдать правоохранительные органы под власть рейхсфюрера СС. И такая агитация имела успех. Хотя бы из-за того, что альтернативой Гиммлеру были представители буйных СА. Эсэсовцы выглядели куда более благопристойными, организованными и предпочтительными. Гиммлер при этом заручился и поддержкой Гитлера, обратившись к нему с просьбой отдать «продажную старорежимную полицию» под контроль «лучших сыновей народа» – СС, поскольку было бы «справедливо, своевременно и необходимо бороться с врагом общими для всего Рейха методами». В октябре 1933 г. в дополнение к Баварии он стал шефом полиции Гамбурга, в ноябре – Мекленбурга и Любека, в декабре – Тюрингии, Гессена, Бадена, Вюртемберга, Анхальта.

Мюллер, кстати, сработался с новым начальством далеко не сразу. И даже не из-за того, что ему не доверяли. Просто Гейдрих был по натуре очень жестоким человеком и любил издеваться не только над поверженными врагами, но и над собственными подчиненными. Он любил, чтобы они боялись его, дергались, нервничали. И зависели от него. Позже он будет точно так же издеваться над Шелленбергом. Например, подтолкнув к разводу с женой-портнихой, которая станет ему «не по чину». А когда Шелленберг захочет жениться на польке, испросит для этого разрешения начальства и проверки ее расовой чистоты, Гейдрих разрешит – дескать, женись смело, все в порядке. Зато потом якобы случайно подбросит ему результаты проверки с указанием, что один из родственников его новой супруги – еврей…

Ну а сперва, в 1933 г., он всласть помурыжил Мюллера. Хотя тот продолжал работать в полиции и всеми силами старался доказать свою лояльность, Гейдрих в период реорганизации баварского аппарата почти полгода держал его за штатом, в «подвешенном» состоянии. Чтобы изводился, переживал. Только в сентябре подписал приказ, узаконивший пребывание Мюллера в политической полиции и только в ноябре утвердил его в должности криминаль-инспектора. Правда, постепенно начал оказывать ему знаки доверия. Ведь такой сотрудник, как Мюллер, не мог переориентироваться на другого нацистского руководителя, он целиком зависел персонально от Гейдриха.

Способствовали сближению и некоторые привычки начальника СД. Он любил очень крупно оттянуться по злачным местам. А Мюллер знал мюнхенские притоны как никто другой. И начальник стал брать его в компанию, совершая свои знаменитые «вылазки». Начинались они по ресторанам, с выпивки – а заканчивались в потаенных заведениях, где женщины готовы были предложить самые экзотические сексуальные изыски. Гейдрих во время таких загулов головы не терял, уже на следующий день бывал вполне работоспособен. И оценил, что Мюллер тоже пить умеет. Проводит куда надо «инкогнито», и язык за зубами будет держать.

Между тем ситуация в Германии оставалась очень напряженной. Заявления Гитлера, что «революция окончена», штурмовики не приняли. Мало того, подобное заявление их возмутило. Рем выдвинул лозунг: «Не снимайте поясов!» Нацистская «старая гвардия» возмущалась: «Разве о такой революции мы мечтали?» Как свидетельствует Раушнинг, «ни один партийный лидер не встречал у революционно настроенных штурмовиков такого пренебрежения, как Адольф Гитлер». О нем выражались «от мертвого Гитлера больше пользы, чем от живого». Кричали: «Долой паяца!» Были популярными сопоставления с 1917-м годом в России: «Может быть, Гитлер – быстротечный вступительный эпизод настоящей немецкой революции, что-то вроде Керенского, после которого пришел Ленин?» (В. Раушнинг. «Зверь из бездны», М., 1993) А уж в кругу своих единомышленников Рем вообще не считал нужным сдерживаться и поносил фюрера последними словами: «Адольф – подлец, он нас всех предал. Он общается теперь только с реакционерами и выбрал себе в наперсники этих генералов из Восточной Пруссии».

Словом, положение Гитлера и впрямь было шатким. Реально он мог опереться только на часть партийной верхушки и малочисленные отряды СС. Он не мог популистскими методами угодить широким народным массам, поскольку его социалистическая часть программы так и осталась нереализованной. А вздумай он ее реализовать, подобное «углубление революции» и в самом деле смело бы его, как Керенского, выдвинув на первый план более левых лидеров. Ну а вкусить другие блага его правления – ликвидацию безработицы, выход из кризиса, активизацию экономики, стабилизацию цен, население еще не успело, для их претворения в жизнь требовалось хоть какое-то время. Даже об элементарном порядке на улицах в условиях разгула штурмовиков говорить не приходилось!

Промышленные и великосветские круги продолжали относиться к Гитлеру презрительно, свысока, все еще считая его «наемником», которого можно будет рассчитать, когда в нем отпадет нужда. Не имел он еще надежной опоры и в армии. Военная верхушка требовала возрождения полноценных вооруженных сил, перевооружения, введения всеобщей воинской повинности. Однако это значило бы бросить вызов западным державам, чего Германия еще не могла себе позволить. Да и те же штурмовики первыми взбунтовались бы против воинской повинности, поскольку готовой «революционной армией» считали себя. И удержаться у власти на первом этапе правления Гитлеру удавалось лишь непрерывным лавированием между всеми этими силами. А также благодаря тому, что верных ему лично партийных функционеров он успел расставить на ключевые государственные посты.

Попытался он достичь компромисса и с Ремом. В декабре назначил его министром без портфеля. Но тот не удовлетворился и даже счел себя оскорбленным, поскольку в тот же день такое же назначение получил Гесс, чьи заслуги и «вес», по мнению Рема, были неизмеримо меньше. Сам же он считал, что достоин должности военного министра и главнокомандующего. Для чего требовалось разогнать рейхсвер и заменить массовой «народной армией» из СА. На это фюрер пойти не мог. Понимал, что эдакая «армия» в боевом отношении будет близка к нулю. Однако и для Рема компромисс стал уже проблематичен. Тон задавал не он, а революционный настрой штурмовиков. Если бы их лидер пошел на соглашение с Гитлером, его тоже объявили бы «предателем» и нашли себе другого вожака. И Рем, на свою беду, предпочел остаться на гребне волны их чаяний. Авось вынесет куда-нибудь повыше!

В борьбе против него Геринг и Гиммлер оказались союзниками. В «диких» тюрьмах и концлагерях СА (их было уже более сорока) творились безобразия – пытки, избиения, убийства. Правда, то же самое происходило в гестапо и лагерях СС, но они это делали менее демонстративно и более умело «прятали концы». А относительно штурмовиков оба соратника фюрера встали вдруг на позиции защиты «законности». В судах и в прессе была раскручена кампания разоблачений. Часть лагерей СА Геринг закрыл. А Гиммлер добился, чтобы управление и охрана оставшихся лагерей целиком были переданы в ведение СС. И для этого создал в своей организации полки «Тотенкопф» – «Мертвая голова».