Текст книги "Табор смерти"

Глава 13

«Яркая демонстрация советско-югославской дружбы. Сотни тысяч москвичей приветствовали прибывшего в Советский Союз с официальным визитом Президента Югославии Иосифа Броз Тито».

«Совет безопасности ООН обсуждает вопросы мирного урегулирования израильско-палестинской проблемы».

«Обращение работников сельского хозяйства Ставрополья. Все трудящиеся нашей великой Родины с большим патриотическим подъемом борются за осуществление исторических решений XX съезда Коммунистической партии Советского Союза. Руководствуясь ими, колхозы, машинно-тракторные станции и совхозы Ставрополья подсчитали возможности и решили досрочно выполнить задания шестой пятилетки по производству зерна, шерсти, мяса, молока и яиц»…

Свернув газету «Правда», Васин поднялся с упругого дерматинового сиденья и двинул к выходу из почти пустого в разгар рабочего дня автобуса.

– Остановка «Монастырь»! – объявила кондукторша.

Лейтенант спрыгнул на прогретый июньским солнцем асфальт. Перед ним возвышались крепкие монастырские стены. Только теперь за ними были не купола церквей, а большие кирпичные мрачные здания. А еще присутствовали колючая проволока, башни с автоматчиками. Так и должно выглядеть СИЗО номер два УВД Светогорского облисполкома.

Тут Васину приходилось бывать не раз. Сюда после десяти суток пребывания в КПЗ района перемещали следственно-арестованных. И всегда ощущалась здесь какая-то сковывающая теснота.

Нет, само здание внутри вовсе не выглядело тесным. Оно походило на старинный замок, с просторными коридорами, перекрытыми в разных местах решетками. Но чувствовалась здесь безысходная теснота духа. Это место забирало душевные силы – даже у тех, кто находился здесь считаные часы по долгу службы. Трудно вообразить, что толкает людей на то, чтобы вновь и вновь оказываться здесь. В этой душной тесноте дум и стремлений. Или тараканам уютнее в щелях? Привычнее и комфортнее?

По Босоте не скажешь, что он рад пребыванию в пропахших карболкой монастырско-тюремных стенах. В просторную, с привинченными к полу столом и табуретками комнату для допросов привели уже не полного куража негодяя, а разом состарившегося, согбенного человека, привычно держащего руки за спиной.

– Следственно-арестованный Бородин доставлен, – отчеканил выводной в военной форме с погонами старшины. – Будет буянить – нажимайте на красную тревожную кнопку.

– Спасибо, – поблагодарил Васин и остался со следственно-арестованным с глазу на глаз.

Босота буравил глазами бетонный пол.

– Неважно выглядишь, – не протягивая руки, оценил его состояние лейтенант.

Босота поднял глаза и уставился на Васина. Его взгляд был какой-то маниакально-злой и ненавидящий.

– Из-за тебя все! – сбивчиво пробормотал он. – Из-за того, что ты… Ты мне всю жизнь под откос пустил!

– Всерьез думаешь, что Инна с тобой была бы, не появись я, эдакий разлучник? – хмыкнул Васин.

– А куда бы она делась! – щербато осклабился Босота. Васину неожиданно захотелось еще чуток убавить ему количество зубов.

– Знаешь, в чем твоя беда, Босота?

– Ну, в чем? Объясни дураку!

– В том, что ты не человек.

– Чего? – выпятил челюсть Босота.

– Люди знают, что вокруг них тоже люди и их надо уважать. А у таких, как ты, есть только их блажь и желание. Да и желания у вас нечеловеческие – захапать побольше, злобу излить, боль причинить. И себя приподнять за счет других.

– Не человек, да? – яростно прошипел арестованный. – А кто тогда?

– Ты – Босота.

Лейтенанту в этот момент подумалось, что лично у него всегда в центре его мира были семья, коллектив, общество, страна. Все родные, все свои, за них он готов был отдать жизнь. А у Босоты всегда было только его убогое перегретое Я, Я и опять Я.

– Эх, жалко, я тебя не пришил, – покачал головой Босота.

– Следующая попытка лет через пятнадцать, не раньше, – недобро улыбнулся Васин и потянулся к кнопке вызова выводного. Обругал себя мысленно за то, что решил прийти на зов этого дурака и беседовать с ним. – И то, если рука еще перо держать сможет.

– Подожди! – Босота неожиданно посмотрел на Васина с такой болью, что у того мороз по коже пробежал. – Заладил – человек, не человек. Вот если ты человек, то помоги мне! Ну, помоги. Если что-то человеческое в тебе есть!

– С чего это? – искренне изумился Васин.

– Статья особо тяжкая! Полосатый режим! За пятнадцать годков я там дуба дам, без шансов. Ну, не вынесу. Все нутро и так болит. Не смогу! С гарантией сдохну!

– Ты прямо пессимист.

– Я точно знаю!

– Ответишь по всей строгости, Босота. А если подохнешь на Колыме, так тому и быть. Горевать не буду.

Глаза Босоты налились кровью. Васину показалось, что арестованный сейчас бросится на него.

И Босота действительно бросился. Но не на Васина, а на колени.

– Прости. Понесло меня! Псих я! Но больше никогда! Никогда! Прости! Не хочу на полную катушку! Сдохну! Спаси, Самбист! Спаси!

Васин оторопело смотрел на арестованного. Настолько был невероятен переход от агрессии до жалкого самоунижения. Только что пришить обещал – и вот уже на коленях ползает, умоляет.

– Совсем ополоумел! – лейтенант вздернул его на ноги и толкнул на табурет. – Здесь тебе не церковь, чтобы лбом о пол биться!

Босота согнулся и шмыгнул носом. А на Васина накатила и на миг накрыла с головой жалость к нему. Вообще, жалость – это такой рудимент для оперативника угрозыска, который порой очень сильно мешает и портит нервы. Васин в самые неподходящие моменты начинал жалеть всякий сброд. Хотелось посочувствовать и даже помочь. Он приноровился гнать это чувство от себя, потому что эти просящие пощады и пускающие слюни негодяи сами сроду никого не жалели. И по справедливости того же Босоту давно надо было сгнобить в тюрьме или поставить к стенке. Так что Васин взял себя в руки, взглянул на ситуацию критически. Вспомнил, как едва увернулся от смертельного удара ножом. Представил, что, если бы тот удар был удачным, Ксюшка осталась бы без отца. И тут же вся жалость растворилась без остатка.

Оперативник нажал кнопку вызова. На пороге возник выводной.

– Встать! Руки за спину! – гаркнул старшина на обхватившего зябко плечи Босоту.

– Подожди! – крикнул тот. – Самбист! Ты же с налетом на попа вошкаешься! И все без толку! Так я тебе все скажу!

Васин удивленно посмотрел на Босоту. Потом кивнул выводному:

– Подождите еще минутку.

Когда выводной вышел, оперативник спросил:

– А ты откуда знаешь, чем я занимаюсь?

– Со мной цыганенок сидит. Ты его таскал по этому делу.

– А, Макаенок, – кивнул Васин. – И что ты мне конкретно про него сказать хочешь?

– Наколку дам. А ты про покушение на твою никчемную ментовскую жизнь забудешь.

– Как это у тебя просто получается, – заворчал Васин.

– Сто лет тебе искать этих гастролеров, Самбист. А я тебе направление покажу верное. Как Ленин пролетариату.

Васин думал недолго.

– Хорошо. Постараюсь перевести твою статью на хулиганство. Если, конечно, реально поможешь. На всякой туфте не проедешь, Босота.

– Бакланка – годится. Все ж не покушение на мокруху, – румянец вернулся на щеки арестованного, взгляд его немного прояснился. – Тогда слушай сюда.

Со слов Босоты ситуация прорисовывалась следующая. С Бойко Макаенком – молоденьким цыганом, арестованным за карманные кражи в троллейбусах, Босота познакомился, заехав козырным королем в камеру СИЗО.

Мальчонка все время хорохорился, набивая себе цену, но впечатления не производил. А Босота, привычно озлобленный, постоянно шпынял слабого, смеялся над ним и в результате затюкал основательно. Не уставая напоминать:

– Ты шнырь. Дешевый человечишка! И быть тебе шнырем вечно.

Цыганенок от такого отношения впадал в уныние и однажды не выдержал:

– Да я… У меня брат… Да он в такой шайке! Они на всю страну кипиш навели! Вот сейчас выйду, тоже пойду с ним по домам поповским шарить. Золото будет! Деньги будут! Сладко пить-есть буду! А ты так и будешь здесь сидеть на баланде!

Босота окорачивать цыгана не стал. За свою шпанскую и воровскую жизнь он научился ценить невольно вырвавшиеся у людей слова. Знание порой дороже ствола в кармане. В общем, поддержал разговор. И выяснилось, что в Лунево, это такой цыганский поселок в Староковыринском районе, приехал какой-то напыщенный индюк. Точнее, он сначала таковым показался Бойко. Но когда цыганенок присмотрелся, то понял – не хлыщ это, а настоящий бугор. Кличка его Копач, а по имени его никто и не называл. Старшего брата – Милоша Макаенка – этот приезжий хорошо знал по каким-то общим делам. Брат и дал наводку на дом священника в Березах. Говорил, там полно всякого добра, всем хватит и еще останется.

– Ну и пощипали этого попа! – торжественно завершил рассказ Бойко.

– А брат на дело ходил? – спросил Босота.

– Не-а. Он уехал.

– Куда?

– Дела у него. Такие, какие тебе и не снились…

Босота закончил рассказ и выжидательно посмотрел на Васина:

– Ну и как тебе?

– Пока не знаю.

– Да ладно, не прибедняйся! Я свое дело сделал. Теперь ты делай!

– Дай сначала разобраться, что ты мне тут наговорил.

– Разбирайся, Самбист. Я только на твое слово надеюсь. Потому что уж кем-кем, но брехлом пустым ты никогда не был. Слово всегда держал. Сдержи и сейчас. И наша рознь растает, как утренний туман.

– Нет, Босота. Наша рознь не растает никогда. Мы в разных окопах. Я опер, а ты уголовный пережиток прошлого.

– Да и ладно, – беззаботно махнул рукой повеселевший Босота. – Только слово сдержи.

– Сдержу…

Глава 14

Село Лунево. Как много в этом звуке для сердца опера слилось! И как много в нем отозвалось…

Васин не только неоднократно бывал там, но вместе с Ломовым стал, можно сказать, одним из отцов-основателей этого населенного пункта. А все дело в том знаменитом Указе 1954 года.

Цыганская легенда гласит, будто народ этот так красиво поет и пляшет, что Бог запретил ему оставаться на одном месте. Чтобы все видели, насколько цыгане хороши. Вот весь мир столетиями и наблюдал их хаотичное мельтешение.

И по Руси сновали таборы, оставив неизгладимый след в русской культуре. Цыганский хор. Пляска с медведем. Цыганский вор. Цыганская гадалка. Любовь дворянина к цыганке. В общем, не заметить их было трудно. И даже лишенная сантиментов и предрассудков советская власть с этими неугомонными воришками долго ничего поделать не могла. Ну, бродят и бродят. Других забот достаточно. Надо индустриализацию проводить и социализм строить.

Осенью 1954 года Первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев на автомашине объезжал центральные регионы России. В Хомутовском районе Курской области его кортеж увяз в цыганском таборе. По осенним мокрым дорогам усталые лошади и быки неторопливо тащили сотни скрипучих повозок. Такая небольшая армия.

Никита Сергеевич не упустил случая пообщаться с народом и тут же стал агитировать цыган за советскую власть, за трудовую честную жизнь на благо Родины. Цыгане оказались народом несознательным и в возникшей дискуссии послали первое лицо государства по матушке.

Вернулся Хрущев в Москву, да и дал сгоряча указание Верховному Совету оформить законодательно положение, по которому цыгане не занимались бы бродяжничеством, а жили отныне счастливой оседлой жизнью.

В октябре 1954 года вышел «цыганский Указ». Им, как бабочка иголкой, бродячие цыгане пришпиливались к месту, где их застала радостная весть, что отныне они – счастливые оседлые граждане СССР. Цыганам будет выделено место жительства и вот-вот их начнут паспортизировать.

Проблема оказалась масштабная. Сперва к ее решению привлекли все силы, в том числе внутренние войска и армейские подразделения. С огромным трудом удалось застолбить эти кочевые толпы по всей территории СССР. И у цыган получилась такая лотерея – кто-то вытянул счастливый билет на новое место жительства в благодатных местах, а кому-то выпали холодные несытые края.

Когда первый ажиотаж прошел, практически всю дальнейшую работу свалили на милицию – она разберется. Вот и разбирались. Колхозы выделили земли, а на органы внутренних дел легли заботы по строительству поселков для новых оседлых граждан СССР. При этом сами цыгане напрягаться, понятное дело, не спешили.

Как раз тогда на территории Заозерного и Староковыринского района раскинулся большой табор, почти на две сотни подвод, прибывший с Западной Украины. Местные власти объявили им об Указе. Но собрать эту толпу вместе и учесть каждого в отдельности было невозможно. Приезжают сотрудники милиции, а там лишь старики да совсем малые дети. А основной народ или у соотечественников в других таборах и поселках гостит, или занят воровством и попрошайничеством.

Несколько месяцев весь состав двух РОВД пытался что-то сделать с табором. Доходило до того, что сотрудники милиции сами участвовали в возведении цыганских домов. При этом гордому народу нельзя было дать разбежаться, как тараканам по щелям. А еще требовалось выявлять и привлекать наиболее активных его представителей за различные преступления. Пошли кражи, поножовщина, конфликты с местным населением, ошалевшим от счастья такого неожиданного соседства. Беспорядки были такие, что доходило до стрельбы. Васин сам тогда палил из «ТТ», правда, под ноги и поверх голов, на что слышал в ответ:

– Убивай, да!

Это орали цыганские мужики, предусмотрительно выставляя перед собой женщин.

В такой обстановке вырастало цыганское Лунево – новый поселок с очень специфическим населением. Но постепенно жизнь и там налаживалась. Кто-то из его жителей нашел себя в колхозе, занимаясь коневодством, – тут цыганам равных не было – чувствуют они лошадей и любят их. Ну и всегда увести их готовы, с чем Васину неоднократно приходилось разбираться. Часть табора жить там не пожелала и облюбовала для себя окраинные районы Светогорска, где компактно проживали дальние родственники. Создали там даже свою артель «Пролетарский металлист» и занялись лужением и изготовлением посуды для общепитовских точек.

Закрепление на земле сильно привычки цыган не изменило. Большинство продолжило, как веками до этого, воровать, гадать, спекулировать и мошенничать. А с наступлением тепла подавалось кочевать. И управы на них не было никакой. Весь государственный карательный механизм в отношении цыган почему-то буксовал.

Правда, редкостью стали кочевые кибитки. Цыгане теперь все больше пользовались железной дорогой, высаживаясь на станциях и разбивая палатки в укромных лесных местах.

В селе Лунево Васин побывал дней пять назад в плановом порядке, отрабатывая цыганский след. Но тогда ничего там не узнал. Как всегда – никто ничего не видел. А Копач, оказывается, был там. И, может, еще и будет.

Из СИЗО Васин направился в областную прокуратуру. В кабинете его руководители азартно играли в шахматы. Приучил Ломов следователя к этому занятию. И оказалось, что Апухтин играет не хуже его. Счет был равным.

– Товарищи шахматисты, у нас проходная пешка появилась, – торжественно объявил Васин на пороге.

Он доложил о своих раскопках. Старшие товарищи воодушевились.

– Вот она, долгожданная зацепка, – оценил Ломов. – Эх, молодость, легкомысленность и везучесть. Ну, где мои пятнадцать лет, практикант?

– Вообще мне двадцать шесть стукнуло! – возмутился Васин.

– Что, правда? – удивился Ломов, критически разглядывая своего ученика.

– Шеф, вы травмируете мое самоуважение, – укоризненно произнес лейтенант. – Вы весьма изобретательны в прозвищах, намекающих на то, что я еще в самом начале профессионального пути.

– И правильно травмирую. Чтобы у тебя голова не кружилась от успехов. Потому что ты, Васин, еще не орел сыска. Ты пока птенец. Но уже летаешь.

– Пять лет в милиции – это птенец? – вознегодовал Васин.

– В пять годиков еще в детский садик ходят. Для птенцов.

– Ну да. Орлята учатся летать.

Апухтин, сложив руки на груди, с улыбкой смотрел на эту эстрадную миниатюру. Он привык, что эти двое так постоянно пикировались. Каких только прозвищ не придумывал ученику Ломов! Побывал тот и «юнкером», и «подмастерьем», и «вечным студентом», и «производственным практикантом». Хотя с каждым годом это все меньше подходило к неуклонно матеревшему оперуполномоченному. Васин именовал своего учителя не иначе как заковыристым французским словом «шеф». Игра эта давно стала традицией для обоих, и отказываться они от нее не собирались.

– Ладно, не дуйся, – хмыкнул Ломов. – Чего ты там этому своему баклану сгоряча наобещал?

– Скидку за грехи. Отмести из обвиниловки покушение на жизнь сотрудника милиции.

– Ох, студент, – поморщился Ломов как от зубной боли. – Бог его простит. Будем считать, что это была военная хитрость.

– Нет, я так не могу! – возмутился Васин. – Если так обещаниями разбрасываться, кто тебя всерьез воспринимать будет.

– Ну, чистое дитя, – развел руками Ломов.

– Ладно, – встрял в перепалку следователь. – Если для тебя это важно, переквалифицируем ему на хулиганство. Я устрою. Но за кражи все равно ответит.

– Он на это и рассчитывал, – обрадовался Васин.

– Ну что, доволен? – спросил с усмешкой Ломов. – Отмазал от тяжкой статьи подонка, который тебя на лоскуты чуть не порезал.

– Недоволен, – признался Васин. – Но иначе никак.

– А парнишка прав, – сказал Апухтин. – Слово надо держать.

– Ох, тяжело с вами, – вздохнул майор. – Гнилым либерализмом попахивает. Даже Генпрокуратуру этот микроб косит.

– В щадящей степени, – уточнил Апухтин.

– Ладно, это все лирика, – поднял руку Ломов. – А что с этим поселком Лунево делать?

– На разговор надо ехать, – предложил Васин.

– Все эти твои цыганские разговоры, – отмахнулся Ломов. – Пользы от них – как рыбе от зонтика. Нам двойное убийство залепили, а мы все разговариваем… Лунево. Надо встряхнуть это гнездо порока. До основанья, чтобы по фундаменту трещины пошли. И чтобы надолго запомнили. А под шумок выведать, что нам надо.

– Оперативно-профилактические мероприятия по пресечению и профилактике имущественных преступлений и по проверке правил прописки. Так? – оглядел помощников Апухтин.

– Что-то типа того, – согласился Ломов. – И народу на мероприятие нагнать побольше, чтоб силу эти народные исполнители этнической музыки чувствовали. Малым числом туда соваться смысла нет. Опять будут только пустые разговоры.

– Ну да, – согласился Васин. – Нам бы танковую бригаду в поддержку.

– Бронепоезд, самолет и вагон снарядов, – добавил Ломов. – А вообще, такие решения принимаются на уровне первых лиц. Обком, УВД и прокуратура.

– Думаю, мне удастся их убедить, – пообещал Апухтин и обратился к Васину: – Но тут один момент. Нам с товарищем майором на пару дней надо в Москву. Так что придется подождать.

– Чего там ждать? – возмутился Васин. – Один не сдюжу, что ли?

– Ну, дерзай, юнга, – хмыкнул Ломов. – Рискни захватить цыганский оплот. Безумству храбрых поем мы частушки.

– Я справлюсь, – очень серьезно произнес Васин.

Апухтин посмотрел на Ломова вопросительно. Тот кивнул:

– Этот справится. Пулемет я бы ему доверил. И даже неприкосновенный запас со спиртом и тушенкой.

– О как! Наш человек, – улыбнулся Апухтин…

Глава 15

Острые ногти с характерным неприятным треском прочертили борозды на щеке Васина. «Вот черт! Как теперь Инне покажусь!» – мелькнуло в голове.

Да, развлечение в Лунево вышло по накалу страстей никак не хуже, чем недавняя битва при станции Абызовка.

Решение о проведении профилактических мероприятий в поселке Лунево в связи со сложившейся там нездоровой криминогенной обстановкой и концентрацией уголовного элемента было принято на уровне властей области. Поэтому и в средствах руководители не поскупились. С запасом выделили несколько машин для перевозки арестованных. Целый автобус милиционеров. Ну и, на всякий пожарный, взвод из батальона внутренних войск. Старшим назначили майора УВД – строгого собранного руководителя патрульной службы. Командовал он с удовольствием и умело. Но при этом ему четко разъяснили, для чего весь сыр-бор и что инициатором тут угрозыск. Васин с ним общий язык нашел быстро.

Майор был вполне доволен предстоящим мероприятиям. С цыганами у него были старые счеты. Очень уж много они беспокойств доставляют патрульной службе. Постоянно с ними эксцессы и бои местного значения.

– Эти цыганские вотчины – как нарыв. Их время от времени надо вскрывать и пролечивать, – сказал он, когда еще затемно колонна машин отчаливала от здания областного УВД.

– Главное, чтобы докторов хватило, – сказал Васин, устроившись на мягком сиденье милицейского автобуса.

Такие мероприятия проводятся на заре. Чтобы застать всех тепленькими, когда цыгане еще не потянулись в сторону железнодорожной платформы, на поезд до Светогорска и районов, которые они собираются окучивать по своему плану.

Поселок атаковали с двух сторон, чтобы не дать никому сбежать. Разведка и караульная служба у цыган поставлены на уровне. Вот и сейчас, только светать начало, а на улицах уже мечутся цыганята.

– Милиция! Спасайся! – кричат они что есть мочи.

Или свистят в два пальца. Бегут по домам, поднимая шум, несут весть о вторгшемся противнике.

Вот только поздно – село блокировано. Оно не слишком большое – две длинные улицы с деревянными домишками, огородами, садами и колодцами.

Несмотря на то, что значительная часть местных подалась кочевать, народу в селе меньше не стало. Это к ним завалились веселые бродяги с Украины, прибывшие грабить Светогорскую область. Наверное, луневские ошиваются где-то в их краях по обмену опытом.

Сперва сотрудников милиции казалось много. Но стоило им растечься по поселку и блокировать его, сразу выяснилось, что людей маловато и мероприятие затянется надолго.

Методично, дом за домом, сотрудники принялись обследовать поселок. Проверка документов. Осмотр жилищ и подвалов в расчете найти краденое или запретное. Фильтрация и задержание подозрительных лиц. В том числе всех без исключения мужчин. И у каждого милицейского участника этого необыкновенного мероприятия в кармане листок с фотороботами архаровцев.

Такие рейды по цыганам обычно самые непредсказуемые. Могут вылиться во что угодно. Иногда цыгане бывают тихие, как мышки. А порой взрываются такой агрессией и неповиновением, что только пулеметом их и остановить.

Сейчас все шло по пути конфронтации. Не проверяли тутошних туземцев давно, потому они были непуганые, наглые и агрессивные. Сразу же послышались вой, писки и визги. Досматриваться и предъявлять документы цыгане не хотели, зато поскандалить были горазды.

И вот уже стоит такой мат, что уши вянут. Здоровенный милиционер тянет за волосы изрыгающую проклятья цыганку. Другой отгоняет пинками толпу детей. Тучный цыган тянется рукой к оглобле, но его валят на землю и вяжут. Машины для перевозки задержанных наполняются на глазах.

Между тем на площади собирается толпа, в основном из женщин и детей, которые начинают дружно причитать. Там уже стоят бойцы ВВ с автоматами наперевес, всем своим видом демонстрируя непреклонную решимость и не отвечая на провокации. Патрульный майор в рупор кричит:

– Разойдитесь по домам! Идет проверка паспортного режима. У кого все в порядке – сразу отпустим. Остальные – на проверку личности. Не усугубляйте ситуацию противоправным поведением. Лица, замеченные в сопротивлении сотрудникам милиции, будут привлечены к ответственности!

В ответ – еще больше мата, воя, причитаний.

Васин с местным седым участковым и двумя дюжими патрульными двигался к своей цели. За ними семенили двое понятых, взятых на стройке в соседней деревне.

– Вот здесь это семейство и проживает, – кивнул участковый.

Дом семьи Макаенок, где побывал сам Копач, выгодно отличался размерами и участком. Интересно, а если предводитель бандитов и сейчас там? Такую возможность нельзя исключить. Поэтому Васин был настороже и соответственно проинструктировал своих помощников.

Копача они внутри не застали. Дом был под завязку набит коврами, мебелью, а также женщинами и детьми.

– Милиция, всем оставаться на местах!

Эти слова Васина послужили спусковым крючком. Дом моментально превратился в растревоженный курятник, в который забралась лиса. Мат-перемат. Пара цыганок двинулась на прорыв. Сотрудники попытались их задержать, но на них повисли вопящие детишки. Старшине прокусили руку. Участковому едва не воткнули шило в бедро.

А Васин увидел, как прямо на него рвется разъяренная и даже прекрасная во гневе фурия лет двадцати, с плещущимся безумием в глазах, и орет благим матом.

Тут его пихнули с боку, он отшвырнул кого-то от себя. И не успел вовремя среагировать. Острые ногти налетевшей фурии пропахали борозды на его лице. Ему не оставалось ничего другого, как взять руку разъяренной цыганки на болевой.

А потом и он, и его сотрудники стесняться перестали. И принялись щедро одаривать всех пинками и оплеухами. В итоге женщин и их змеенышей-детишек расставили и рассадили вдоль стен.

– Кто еще рот раззявит без спроса, прибью! – рыкнул Васин, вытирая ладонью кровь на щеке. Он был страшно зол. В него просто вколочено семьей и школой, что женщин и детей бить нельзя. И вместе с тем, еще выдвигаясь сюда, по опыту он знал, что без этого не обойдется. Так и получилось.

Кто-то вякнул сгоряча что-то матерное, и Васин решительно шагнул вперед. Наконец цыгане поняли, что шутки кончились, и заткнулись.

Участковый выцепил из толпы хозяйку дома Яну Макаенок, худую и крайне смуглую цыганку лет пятидесяти, по традиции закутанную в ворох юбок, платков, кофт и потому походившую на куклу, из тех, которые нахлобучивают на самовары.

– Что пришли? – зло зыркнула она на Васина. – Тут воров нет! К ворам идите! К цыганам не надо!

Васин предъявил ей постановление об обыске.

– Честь тебе, Яна, – прокомментировал участковый. – Ты единственная в селе, кого сам прокурор обыскать повелел.

– Это почему? – настороженно посмотрела на него цыганка.

– Потому что ты тут главная заводила. Гордись.

– Это кто же тебе такое наплел, касатик? Это кто ж про меня свой язычок грязный распустил? Это кому же жить надоело?

– Все, тишина! – поднял руку Васин.

И началась работа. Фильтровка обитателей дома, которые все как на подбор оказались приезжими с Украины.

– Племянник где? – спросил Васин.

– Какой племянник? – осведомилась Яна. – У меня племянников как блох на псине!

– Милош Макаенок.

– А, этот! – фыркнула она. – Да кто знает, где он. Кто старой женщине скажет, что у него за дела! Моя доля – дом в порядке и дети, внуки накормленные! А где мой племянник? У него спроси!

Приступили к обыску. Васин надеялся найти вещички с разбоев на священников. Или хоть что-то, что сразу даст возможность вести разговор с командной высоты, а не уламывать и уговаривать. Но нашлась только банка из-под чая, полная золотых украшений.

Искать что-то здесь было хлопотно. Дом был завален барахлом – одеждой в виде юбок, кофт, мужских костюмов и шляп. В шкафах лежали отрезы яркой китайской ткани. Буфет был забит до основания хрусталем и расписанной пасторальными картинками фарфоровой посудой – предметы дорогие, но по милицейским сводкам вроде как не проходившие.

Нервничать хозяйка начала, когда Васин полез в погреб. Там он, пригнувшись, обвел вокруг себя лучом фонаря. В конусе света возникали кадки, банки с закрутками, мешки с картошкой. На полу лежало двое грабель со сломанными черенками – дерутся они ими тут, что ли? Лейтенант ногой снес гору корзин и аж языком зацокал, глядя на сложенные за ней тюки. Ну, надо же!

Это были плюшевые шторы театрального занавеса, те, что отделяют сцену от зала. Стянули их из клуба Зеловского лесозавода, сняли прямо со сцены.

– Описываем и изымаем! – удовлетворенно кивнул Васин, вылезая из подвала и вытягивая за собой тюк со шторами.

– Мое это! – взвизгнула хозяйка.

– Вот и хорошо! – улыбнулся Васин. – Запишем как признание.

– Что делается! – заорала Яна. – Фашисты нас убивали! Теперь эти!

– Ты что, Яна, советского милиционера с фашистом равняешь? – пристально посмотрел на нее участковый.

– Аспид ты! – крикнула она. – И все дела!

Наконец, протокол был завершен. Все шумное население дома выперли наружу. Кого-то отправили гулять. Кого-то запихали в автозак для последующего разбирательства.

Васин остался с хозяйкой наедине.

– Та-а-ак, гражданка Макаенок, – оперуполномоченный внимательно посмотрел на надувшуюся, как мышь на крупу, хозяйку. – Кража государственного имущества. До десяти лет лишения свободы.

– Что?! – она едва не подпрыгнула.

– Шторы откуда? С лесозавода государственного. В вашем доме. Так что собирайтесь. В тюрьму пора.

– Не знаю, что за шторы. Откуда взялись.

– Вы только что обратное говорили. Кто кричал «мое»?

– Я не про мешки, а про грабли, которые там.

– Считай, что на грабли ты уже наступила. С кражи госимущества тебе не спрыгнуть.

– Я не крала!

– Знаю. Милош крал.

По тому, как Яна вздрогнула, Васин понял, что попал в точку.

– Семейный подряд, – продолжил он. – Милош крал. Ты хранила и сбывала. Так что соучастие по-любому. Готовься на десять лет. Попрощайся с домом, с родней. Долго их не увидишь.

Она очумело посмотрела на него. И вдруг жалобно всхлипнула:

– А кто эти десять лет детей кормить будет? Пропаду-у-ут, родненькие!

В Васине не к месту проснулся тот самый надоедливый рефлекс жалости. И это почувствовала цыганка.

– Нельзя мне в тюрьму, – жалостливо напирала она. – Пойми, касатик!

– Раньше об этом надо было думать, – буркнул недовольно Васин. – Прежде чем воровать.

– Э, какой ты глупый. Вон птица – она же не может не летать. А цыган не может не воровать.

– А судья – он не сможет тебе за это срок не дать…

– Служивый, ты мне помоги, да, – заискивающе произнесла Яна. – В долгу не останусь. Я все тебе отдам. Хочешь, золото бери. Не все, но…

– Ты говори, да не заговаривайся! Чтоб советский милиционер на твое золото позарился! – со злостью произнес Васин.

– А-а, – махнула рукой цыганка. – Жизни ты не видел.

Васин хмыкнул. Что-то ему постоянно напоминают в последнее время об этом.

Из вороха юбок хозяйка вытащила неожиданно чистый, выглаженный и накрахмаленный платок, вытерла глаза и вдруг совершенно деловито и жестко произнесла:

– Я же вижу, ты не за тюками этими проклятыми приехал. Тебе чего надо?

Так, объект к доверительной беседе подготовлен. Простой вроде способ – или в тюрьму на почти вечность, или говори. И ведь действует практически безотказно. Ибо свобода – вещь дорогая. За нее надо платить по самым высоким расценкам.

– Помнишь, к тебе приезжал Копач? – спросил Васин напряженно, ответ значил много.

– Приезжал какой-то оглоед, – кивнула Яна. – Так и представлялся. Я его не знаю. Говорил нагло, что он наш родственник какой-то далекий. Но цыгане все родственники далекие.

– Но Милош-то его знал?

– Знал. И боялся. Говорит – сильно жуткий человек. Руки в крови по локоть. Мы же не убийцы. Мы воры. А этот как глянет своим глазом волчьим, уф, аж внутри все сводит… Говорила Милошу, не связывайся с ним.