Текст книги "Дэзи и ее мертвый дед"

Настоящий ребенок

Я уже в таком возрасте… оброс рогами. Но Полина не давала обещания быть мне верной. С чего бы это.

С Полиной мы старые приятели. Иногда специально договариваемся о встрече. Иногда пересекаемся случайно. Говорим о разном. Но о чем бы ни говорили, всегда возвращаемся к одному и тому же – ей пора рожать. Годы уходят. Да что там уходят – ушли безвозвратно. У лучших подруг сменились мужья, дети выросли, а она все одна и без ребенка.

Почти десять лет мы толкались с ней на одной кафедре, если не считать годы ее ученичества. Я написал ей полдиссертации, но она до сих пор не защитилась. Нет такой жизненной необходимости, говорит, не в этом смысл. А в чем тогда?

Года три как она от нас ушла. Преподает в банковской академии. Видеться мы с ней стали реже.

Полина хороша собой. Высокая, статная, таких ног, как у нее, я не видел больше ни у кого. Она запросто могла бы стать звездой модельного бизнеса. Но теперь это не актуально – поздно спохватилась или рано родилась, смеется она. Мы с ней одного роста, но я мужчина и, хоть намного старше ее, воспринимаю Полину уставшей от жизни и не способной на безумства.

У меня три дочери. Одна еще учится в школе, а две уже вполне самостоятельные дамы. Жен у меня теперь нет. Отчего бы нам не рискнуть, говорю я Полине, потомство от меня рождается качественное. Проверено.

– Ты, например, кого хочешь? – спрашиваю.

– Девочку.

– Ну, вот видишь, а я одних девчонок произвожу. Она смотрит очень серьезно, хотя и улыбается при этом. Кладет свою руку мне на локоть:

– Я еще подожду.

Она ждет Его Величество Случай. Она верит.

В студенческие годы Полина была тайно влюблена в молодого профессора с седой прядью в бороде. Этим профессором был я. Хотя молодым я себя уже тогда не считал и Полину из массы студентов не выделял. Странно. Она была яркой, самой высокой в группе, отличницей. Я ее тогдашней почти не помню. Потом, когда появилась Вероника, кстати, полная противоположность Полине, маленькая черненькая куколка, Поли меня возненавидела и даже плакала по ночам, жалея мою покинутую жену, которую я ради Вероники и оставил.

Как Полина появилась у нас на кафедре, я не заметил, не обратил внимания. Правда, через какое-то время уже не мог проигнорировать ее присутствие, поскольку весь профессорско-преподавательский состав института буквально вился вокруг нашей длинноногой красавицы. Но дело даже не в этом. У Полины случился роман со старым Ривкиным, заведующим кафедрой. Об этом знали все, включая старуху Ривкину, но никого это не возмущало. Кроме меня. Она бегала за старым евреем как барышня-смолянка, заваривала ему травяной настой в термосе, кутала ноги пледом. Уму непостижимо. Я вдруг начал ревновать, не понимая, с чего бы это. Стал много об этом думать, переживать, сочинять всякие козни против старика, но лишь в глупой своей голове, до реализации дело не доходило.

После смерти Ривкина Полина долго ходила вся потерянная, и я как-то ненавязчиво пытался ее поддержать, проявлял, так сказать, чуткость и понимание. Честно говоря, просто пытался втереться к ней в доверие. Мы постепенно сблизились. На уровне духовных субстанций. Не более того. Я ей в своих коварных помыслах со временем признался, и она мою откровенность оценила.

Кстати, Ривкин ей первую половину диссертации и написал, а я потом дописывал. Могла бы и защититься, хотя бы в память о старике. Но она этого не делает. Сил, говорит, на это нет никаких.

И тут появился Костик, смазливый урод, с длинными ресницами и уверенностью, что мир существует для того, чтобы ему было хорошо. Женился Костик не на Полине.

Когда от меня сбежала Вероника, я тут же позвонил Полине, уговорил встретиться, и как только мы сели за стол в пиццерии, начал говорить, от волнения чуть ли не кричать:

– Ну, хватит, Полина, чего еще ждать, мы взрослые люди, давай попробуем, перебирайся ко мне, не получится – тут же расстанемся, без проблем…

Я так отчаянно кричал, что она вся подобралась, кончик носа у нее побелел, она как-то выпрямилась, сделалась серьезной, строгой, глаза стали бескомпромиссно умными. Я что-то кричал, размахивал руками, а она смотрела на меня этими глазами и ничего не говорила. Ее молчание меня и доконало. Я перестал кричать и надулся как индюк.

Наконец, она спрашивает:

– Почему Вероника от тебя ушла?

– Не знаю, – пожимаю плечами, – чего ей не хватало.

Я, конечно, не стал пересказывать Полине, как мы с Вероникой поговорили на прощание. Этот вопрос – чего тебе не хватает? – я как раз ей и задал. Вероника мне сказала, хочу, Игнатьев, вылезти из-под твоего крыла. С самого института ты меня опекаешь. Самостоятельности мне не хватает. Ты даже к гинекологу за руку меня водишь, считаешь мои дни, определяешь, что для меня полезно, а что нет. Хочется иногда делать что-нибудь неправильное и не полезное для здоровья. Больше я так не могу. Так она мне и сказала. Ну, я говорю, еще вспомнишь. Это точно, говорит, вряд ли кто-то еще будет подтыкать мне на ночь одеяло. Такие пироги. И попрощалась – будет, говорит, мне тебя, Игнат, не хватать. Кто бы сомневался…

Полине я все это не стал пересказывать. Но от ее вопроса погрустнел. Я ведь надеялся, что она и так все поймет. А она говорит:

– Я подумаю, Игнат, дай мне сутки, я подумаю.

– Хорошо. Позвони мне. Позвони мне завтра же. Я буду ждать.

Она не позвонила. Ни на следующий день, ни через день. Когда я встретил ее спустя какое-то время, упрекать не стал. Только спросил: «Как ты?» Она сказала, что опять встречается с Костиком. Боже мой! У Костика есть жена, кажется, еще кто-то. Костик приезжает к Полине поплакать. Он рассказывает ей о всех своих приключениях, о многочисленных барышнях, о девицах, с которыми парится в бане. Он ничего не утаивает от Полины. Он ждет ее поддержки. Он терзается из-за своей неправедной жизни. Она его жалеет и бранит. Даже спит с ним.

– Ну, какой он муж, – говорит она. – Ребенок.

Ребенку почти сорок лет. У самого уже несколько детей, но беременеть от него Полина не хочет. Я понимаю.

Эту тему – замужество и семья – Полина непременно обсуждает с бывшими однокурсницами. Дуся, одна из ее лучших подруг, хозяйка дамского салона (господи, кого только не выпускал наш институт), говорит ей:

– Полиночка, что за наваждение! Зачем тебе дети? Неужели нельзя обойтись без них? Живи, наслаждайся, меняй мужчин. Мужики нужны для того, чтобы ими пользоваться. Попользовалась и выбрасывай, как ненужную вещь.

Полина только кивает. Ей советуют еще через Интернет знакомиться. В качестве примера приводят историю Лидии. Лидия сидела ночами у компьютера и сумела ухватить удачу за хвост. Познакомилась с французом, съездила к нему в гости – за его счет, конечно, и почти тут же вышла замуж. Причем французик – не прост, он какой-то баронет или виконт, хрен их там разберет, хотя и захудалый, но виноградники имеет. Там они теперь среди виноградников и живут. Лидия приехала – счастливая, говорит, со своим французом, очень он какой-то галантный, благородный, хотя и прижимистый, как выяснилось. О детях пока речи нет. Лидка эта подпила в бабской компании и вдруг стала хныкать: с нашими, говорит, лучше, если даже морду бьет, то душевно, по-нашему… Вот и пойми их.

Короче, Полина Интернетом не соблазнилась. Французик ей не нужен. Знает ли она сама, кто ей нужен? Так вот звонит она мне днями и говорит:

– Хочу тебе одного мальчика показать…

Подцепила какого-то банковского хлыща, но сильно сомневается. Ждет моего одобрения. Ну не сумасшедшая?..

Мы встретились в баре «Посейдон». Пожали с молодым человеком друг другу руки. Назвали свои имена. Я хотел достать из кармана визитную карточку, но увидел настороженный взгляд Полины, удержался.

Я заказал большой чайник зеленого чая – думал, сидеть будем долго. Они взяли компари, хотя, мне показалось, парень не отказался бы и от чего-нибудь покрепче. Он был раза в два ниже Полины, настолько же моложе. Одет строго, в костюмчик и галстук, но на щеках младенческий румянец. Господи, боже мой, Поли, ты опять подцепила ребенка, что ты будешь с ним делать? Но я не сказал этого. Я промолчал.

Она была одета как студентка-первокурсница – в короткий топик, не закрывающий живот, абрикосовые шаровары, из которых кокетливо торчала тесемка от трусов цвета буйно кипящего весеннего сада.

Мы поговорили о погоде и видах на урожай. О футболе и политике говорить не стали – хотелось, чтоб встреча прошла в мирных тонах. Не говорили также о банковском кризисе – это, наверное, было бы неприличным говорить на такую тему, хотя меня подмывало спросить, чем молодой человек там занимается. Вдруг окажется, что он охранник. Вот будет фокус! Чтобы не ставить парня в неудобное положение перед Полиной, стал говорить о пустяках. Рассказал, как готовлю рыбные блюда, морской салат, как выбираю для этого продукты. Посоветовал никогда не покупать на рынке осетрину. Мальчик смотрел на меня с недоумением, возможно, он первый раз в жизни видел мужика, который умеет готовить, да к тому же с увлечением говорит об этом. Похоже, у парня было скучное детство – его папа не знал, для чего служит мясорубка, думал, наверное, через нее выдавливают из теста макароны.

И тут я вправду увлекся. Начал рассуждать, как отличить местные фрукты от привозных. Если местное яблоко хорошенько стукнуть, оно обязательно потемнеет. Голландское яблоко сколько ни стукай, «синяк» на нем не появится – оно бесчувственное. Надо по возможности употреблять местные фрукты и овощи, хотя на вид они не такие красивые.

– Вот, например, соки, – я окончательно взбодрился и начал дергать себя за бороду, – вы делаете по утрам свежевыжатые соки?

– А-а?.. Да… Ага…

– Начинать следует со смеси свекольного с морковным. Можно добавить яблоко. Свекольный сок эффективно чистит организм, но в концентрированном виде его употреблять не стоит. Кроме того, такая смесь оказывает благотворное воздействие на цвет лица…

Я взглянул на румянец молодого человека и решил чуть скорректировать тему:

– Информация о том, что в местных овощах повышенное содержание нитратов, преувеличена. Нитраты, вообще-то, концентрируются в вершках и корешках – обрежьте правильно, и все дела!..

Потом я стал говорить, почему не надо покупать дорогие стиральные порошки. Плавно перешел к ремонту квартиры. Долго рассуждал о том, как надо готовить клеевую основу под обои. Рассказал, как перестилал полы в своей квартире.

– Какую температуру ставить на утюге, если на рубашке нет специальной пометки? – спросил я, глядя ему прямо в глаза и чуть-чуть приподнимаясь из-за стола. Он слегка отшатнулся от меня.

– Для этого существуют специальные методики, – отчеканил я. – Синтетический состав легко определить по фактуре изделия, используя тактильный способ…

К нам подошла женщина с корзиной темно-красных, почти черных, каких-то траурных роз. Юноша торопливо стал шарить по карманам, нашел деньги, купил розу и положил ее на стол перед Полиной. Она осторожно взяла ее в руки, поднесла к носу и с восторженным видом принялась нюхать. Я не удержался от замечания:

– Она ничем не пахнет.

– Пахнет, – не согласилась Полина. – Волшебный запах. Очень тонкий.

– Мертвая природа, – проворчал я. – Они даже цветы умудряются генетически модифицировать.

– Не придирайся.

– Ты не любишь розы.

– Люблю.

– Ты любишь полевые цветы. Колокольчики. Ромашки. Ты любишь пионы.

– Я не люблю пионы, с чего ты взял.

– Нет, ты любишь пионы.

– Мне лучше знать.

– Еще вчера ты их любила. Сама мне говорила.

– Господи, когда это я тебе такое говорила.

Разгорелась перебранка. Вели мы себя как дети, ей-богу. Юноша слушал нас, поворачивая голову то к Полине, то ко мне. Вид у него был растерянный. Он что-то бормотал.

– Что? – спросила его Полина.

– Я говорю, еще заказать?

– Розы?! Ради бога – не надо!

– Я имею в виду что-нибудь выпить.

– Закажи, если тебе надо. Я не хочу. – Полина сказала ему это как-то неласково. Мне показалось, в глазах мальчика мелькнула мысль о побеге. Я отхлебнул чаю.

– Некоторые думают, – довольно веско произнес я, – что с женщиной можно жить легко и беззаботно.

В глазах мальчика появилась тревога.

– А знаете ли вы, – продолжал я, постукивая пальцем по столу, – что во время овуляции женщина излучает особый вид энергии, опасной для мужчин. Она подавляет мужскую силу, ведет к импотенции. Поэтому женщин в такие периоды стоит избегать.

Я обернулся к Полине:

– К тебе это не относится, дорогая.

Ее глаза сверкали.

– Женщины! – воскликнул я. – Это особый биологический вид, не имеющий ничего общего с мужчинами. У них цикл – двадцать восемь дней. Вы знаете это? А у мужчин? У мужчин двадцать один день. Потому мужчины меньше и живут. Но не только поэтому. Я вам сейчас объясню. Вообще, сама по себе обреченность человечества на половые отношения – залог смерти. Бессмертным может быть только бесполое существо, ибо, когда ты зачинаешь новую жизнь, ты отдаешь свою. Знаете, что такое агамия? Способность к размножению – это самоуничтожение. Женщина принимает, ты отдаешь. Восточная философия Дао рекомендует удерживать свое семя во время соитий…

Мальчик смотрел на меня, выпучив глаза.

– Профессор, – мягко произнесла Полина, – утихомирьтесь.

– Кстати, дорогая, у тебя сейчас какой период?

– Пэмээс.

– Слава богу, а то я начал ощущать себя в зоне Чернобыльской катастрофы.

Мальчик встал, извинился, махнул рукой в сторону туалета и ушел.

– Игнат, – с легкой укоризной сказала Полина, – чего ты добиваешься?

– Ну, – смутился я, – надо же понять, кого мы имеем перед собой. Ты зачем меня позвала? Чтобы я определил? Я определяю. Как могу.

– Достаточно. Я прошу.

– Поли, ты нашла себе еще одного великовозрастного ребенка. Он не будет заботиться о тебе. Не будет тебя баловать, защищать. Думать о тебе.

– Я знаю.

– Какого же черта?.. Извини. Кажется, я превышаю свои полномочия.

– Игнат, лучше тебя нет никого на свете. Ты самый добрый и надежный. Но мне не нужен папочка. Он у меня уже был. И прекрати, наконец, дергать себя за бороду. Смотреть противно!

Мне стало совсем нехорошо. Муторно. Боже, Полина, да я бы носил тебя на руках, несмотря на то, что ты такая большая.

– Где же он, черт его побери, – Полина заволновалась. Мальчик не возвращался. Поли смотрела на меня со злостью. Кончик ее носа побелел. – Перепугал парня. Он не вернется.

– Побежишь его искать? Уговаривать – не пугайся, малыш, дядя пошутил, я вовсе не ядовитая. Тебе не придется варить супы и гладить рубашки. Для этого есть я – твоя мамочка. Ты зачем меня позвала?..

– Я хотела, чтобы ты его расспрашивал. Слушал, что он расскажет о себе, может быть, обо мне. Я надеялась. А ты накинулся на бедного хлопца с нитратами и овуляцией. Какого черта! Кто тебя просил!

– Извини, хотел, как лучше. Полагаю, он не знает, что такое овуляция.

– Вечно ты думаешь только о себе.

– Прости, Полина, я правда думал о тебе… Ну… и о себе тоже… чуть-чуть…

– Не делай больше так.

– Ты тоже. И вообще, чего ты перед ними расстилаешься?

– Игнат!

– Для меня ты никогда так не одевалась.

– Как?

– Сиськи чуть в тарелку не вываливаются. А зад наружу весь вылез. Ты только посмотри! Ты уже не маленькая. Ты уже большая, Поли!

– Извини, я не думала, что это на тебя так подействует.

– А! – махнул я рукой. – Чего я несу. Это ты извини. Кто меня просил, на самом деле!..

Мы долго не виделись после этой встречи. Я никак не мог набраться смелости, чтобы позвонить и узнать, как дела, вернулся ли мальчик. Полина позвонила сама. Про мальчика она ничего не сказала. Она сообщила мне, что берет на воспитание ребенка из детдома. Не хочешь ли ты, говорит, приехать, посмотреть на него. Я слегка опешил. Конечно, я ждал чего-то подобного, но все равно это сообщение меня застало врасплох. Все-таки я еще… у меня пока… Боже, я опять за свое. Хорошо, сказал я Полине, приеду – посмотрю. Ни о чем таком ребенку говорить не буду, ни об излучениях, ни о нитратах. Он все-таки пока еще маленький, настоящий ребенок. Буду держать себя в руках.

Заметки

Заметки отсутствующего

– М-да, здесь вы выглядите значительно моложе. – Администраторша внимательно рассматривает его паспорт. – Далеко забрались. И ради чего? Ищете встречи с тем, чего уже нет? – Она отдает ему паспорт, вручает ключи и отворачивается. В этой широколицей даме он вдруг замечает что-то знакомое, будто видел ее давным-давно, а вот где и при каких обстоятельствах – не помнит…

Берет ключи, поднимается на второй этаж. Здесь пахнет свеженатертым паркетом, старыми коврами и пыльным фикусом. Открывает дверь в крохотный номер. Раздвигает шторы – за окном улица Карла Маркса. Бродвей. Карлуха. Город прикидывается другим, помолодевшим, принарядившимся, напялившим на себя иноземные наряды и нацепившим заморские аксессуары. На самом деле город этот весьма запущенный, разваливающийся по окраинам, и его не спасают умытость парадного лица и обилие авто с раскосыми глазами.

Перекладывает вещи из сумки в шкаф, достает ноутбук и садится на кровать. Стоит подумать теперь, зачем он здесь, в это время. Мыслями он снова возвращается в семьдесят третий. Первый курс. Бога не было тогда в нашей жизни, но любви было много. Риша. ФИ. Она так и будет сниться ему во все нескончаемые его жизни. И по-прежнему будут попадаться в руки студенческие дневники со скупыми записями вроде «Риша меня мучает». И стихи про любовь, которая лишь светит, но не греет.

Она поспорила с подружкой, что он станет бегать за ней. Она выиграла. Ей не пришлось особо стараться. Все началось в новогоднюю ночь 1973-го где-то в районе Второй речки на съемной квартире. Это была обычная студенческая попойка с винегретом и селедкой. Пьяные, они всю ночь терзали друг друга на кухне. А утром она отправила его в магазин за картошкой. Он стоял в очереди и читал «Античную литературу». Сдал ее потом на отлично.

 
Пить, пить давайте!
Каждый напейся пьяным —
Сдох Мирсил!
 

И это все, что осталось в его голове от той новогодней ночи. Буквально через день она изменила ему с Сережей Козубом, который учился курсом старше. Он сначала не поверил в эту «информацию», но вскоре увидел их вместе и приуныл. Таковы были спортивные сцены 1973 года. Вел он себя затем как истеричный подросток, выясняя, упрекая, угрожая. А она молчала и смотрела на него очень искренними глазами.

Он прожил после этого больше пятидесяти лет и так и не освободился от чувства сокрушительного поражения. В ней была невероятная жадность на новых людей и новые ощущения. В нем – слепота, взрывы нетерпения и припадки отчаяния. И много слов, слишком много слов. «Когда надо действовать, ты говоришь…» Проклинает себя. Проклинает ее. Обзывает самыми грязными словами. Аккуратно записывает все отвратительное, что может вспомнить о ней. Или придумать…

Вскоре она стала звездой. Тогда, на переломе эпох под лозунгом тотальной гласности родилась провокационная журналистика особого пошиба. Журналистика риска, эпатажа, экспериментов над толпой. Журналистика разоблачений и бандитских войн.

Она пошла на панель. Надела короткую юбчонку, ажурные чулки, размалевала физиономию и отправилась к морвокзалу. Это называлось тогда «Журналист меняет профессию». На нее никто не клюнул. Вообще никто. И неудивительно – с лицом самоубийцы – кому она могла приглянуться, даже пьяные матросы шарахались от нее. Были среди проституток девицы и пострашней, но все – удачливее. Это было их ремесло, их наука, их искусство. А она пришла дилетанткой, не понимая до конца, как себя предлагать. Под конец ее чуть не избили, еле ноги унесла. Этот опыт натолкнул ее на тему – зачем они нужны друг другу, эти биологически разные существа?

Она написала об этом книжку. Много позже он прочитал в Интернете отрывки. Ситуации, скажем так, не всегда там стандартные. Групповой секс в студенческой общаге, на рыболовном траулере, где кроме нее не было ни одной женщины, и даже соитие в православном храме. Не только жеребцы отечественной селекции протестированы были автором. Упоминались в книге приплывший с другого конца света чилиец, богатый еврей, маленький вьетнамец. Она вывела там и его – в образе молодого человека, страдающего преждевременной эякуляцией. Сурово. Но, может, так и было. Во всяком случае, однажды он ощутил ее недовольство, и это ощущение на долгие годы отравило ему отношения с другими женщинами. Мнительность стала его второй натурой. И сны. Эти сны из прикроватной тумбочки. Впрочем, в этом главная прелесть жизни – в неопределенности, тайне, разнообразии.

В издательстве ее книгу ждали. Но после первого же чтения редактор сказал автору: «Прекрасно, мадам Казанова, только надо несколько смягчить лексику, избавиться от излишней натуралистичности – физиология у вас прет из всех щелей. И Господа Бога не стоит поминать всуе. Он не участвует в этих играх». Нет, сказала она, это моя книга, я написала ее такой, как есть, и по-другому не могу. Книга так и не вышла. Может, это и хорошо. По нынешним временам книгу бы сожгли на костре инквизиции, возможно, вместе с самим автором…

Ее личная жизнь приобрела скандальный привкус. Она связалась с редакционным водителем. Родила от него дочь. Перестала писать. А водитель, напротив, начал. И вскоре его включили даже в штат. Таких случаев известно много. Один его знакомый зам. главного редактора начинал карьеру в редакции истопником. Курьеры, случалось, становились редакторами. Их зав.кафедрой журналистики был моряком, пришел в университет с военно-морского флота. А вот случай на памяти у всех выпускников отделения журналистики ДВГУ тех лет. Боец агитпоезда «Комсомольская правда» на БАМе стал главным редактором, а потом и владельцем популярной желто-коричневой газеты. Он его неплохо знал в свое время. Жил в том же общежитии. Когда будущий великий издатель направлялся в туалет, то обычно заглядывал к ним, в 93-ю комнату, чтобы разжиться бумажкой. Бывало, такой бумажкой оказывался клочок «Комсомольской правды».

Водитель, с которым связала свою жизнь Риша, вступил в КПСС в августе 1991 года. Перед самым путчем. На ней он женился позже, когда стало ясно, что все кончено. Партийный билет он поместил в рамку, взял под стекло и повесил на стенку, над полкой с полным собранием сочинений Ленина. Ленина он выменял у бывшего преподавателя истории КПСС. Всего за бутылку водки. Пятьдесят томов. Или пятьдесят пять. Никто не пересчитывал. Она в течение одного года сделала два аборта. Черт его знает от кого. К тому времени от водителя она ушла и возвратилась в Хабаровск на свою улицу Пушкина, дом 20.

А он вновь возвращается в год 2010-й. В гостиничном ресторане шикарное меню. Он выпивает пятьдесят грамм старой водки (СВ), набрасывается на побеги папоротника, кальмарный салат, черемшу и жареного палтуса. Насколько же здесь все вкуснее, чем там, за Уралом. За Уралом там, трата-там. Там бушуют сейчас пожары, горят города и села, Москва задыхается в торфяном дыму. Он достает из сумки ноутбук, начинает отщелкивать закладки. В почте обнаруживает свежее письмо с прикрепленным видео. «Здесь зафиксирован момент твоего зачатия, дружище». Кто прислал? Определить невозможно, видимо, любитель приколов, разводок и троллинга. Включил. Посмотрел. Ничего смешного. Зачатие как зачатие. От заката до рассвета и наоборот.

Он присутствовал при рождении своей младшей дочери. Едва появившись на свет, она пристально посмотрела на него глазами цвета разлитой ртути, а он сказал ей, смущенно улыбаясь: «Здравствуй, моя бабушка-бурятка! Ты вернулась!» Именно тогда он начал понимать, что такое жизнь, что такое человек и ради чего он появляется на свет. Не надо искать какого-то особого смысла. Твоя жизнь дана тебе, чтобы ты ее жил. Вот и все! Не ищи особого предназначения, высокой цели, всей этой муры. Если ты перфекционист, то ты самый несчастный человек на свете. Ночь не спишь, все думаешь, как бы что-нибудь такое забубенить, чтоб весь мир ахнул, а утром тебе сосулька на голову – хрясь! – и привет. Все твои высокие устремления коту под хвост! Смирись. Не ищи недостижимого, непостижимого, абсолюта, отринь гордыню. Нет особых путей. Если ты рыба, живи рыбой. Если человек – живи человеческим. Тем, что доступно.

В их таежном селе все звали его артистом.

Ему четырнадцать лет. Он взбирается на Лысую сопку. Сидит там один. На валуне, покрытом мхом, будто на спине окаменевшего мамонта. Вокруг жмется к земле карликовый лес – кедрач, стланик, чахлые кустики. Тайга ровным тускло-зеленым океаном уходит к горизонту. Ее перерезают узкие ленты проток. Давящая тишина изредка прерывается стрекотом «кукурузника», летящего под низкими облаками.

Он сидит на вершине часами, не ощущая простейших желаний. Его не посещают плотские фантазии. Может быть, из-за близости к Богу. А может, он сам в такие минуты ощущает себя богом. Его глазами. Буддой. Великим шаманом. И, как Великий шаман, он отправляется на поиски утраченной части души в самые отдаленные уголки вселенной и находит ее, безмятежно спящей или держащей в руках чайную пиалу со светящимся зеленым чаем…

Он выпивает еще рюмку. Сидит, глядя в окно, испытывая тихую эйфорию, предвкушение чего-то радостного. Наконец, решается. Он заранее раскопал в Интернете ее домашний телефон. Номер за эти годы не изменился. Адрес тоже.

– Могу я услышать Ирину?

Пауза. Все-таки в ней было то, чего так не хватало ему, – выдержка, умение не возвращаться к пройденному. Все эти годы он ничего о ней не слышал и старался не вспоминать. Но не всегда у него это получалось…

Ответила… Голос чуть дребезжащий, старушечий. Это ее голос! Хотя он изменился, но это ее голос! Он мог бы его узнать из тысяч других, он узнал бы его, раздайся этот голос хоть из могилы…

– Мама умерла в 2003 году.

Он вздрогнул. Ибо это был ЕЕ голос. Этот голос произносит печально:

– А вы Гуревич?

– Гуревич?

– Она все вспоминала Гуревича.

– Нет, я…

– Он ей очень помог тогда.

– Нет, я дружил с ней, но ничем ей ни разу не помог.

Поспешно отключается и долго еще сидит, пребывая в прострации. Надо же! Гуревич! Рудольф? что ли?! Вот оно: от рассвета до заката… один шаг. Рудольф. Кто бы мог подумать. Мало ей водителя.