Текст книги "Старая книжная полка. Секреты знакомых книг"

Валерий Шубинский
Старая книжная полка.
Секреты знакомых книг

© В. И. Шубинский, текст, 2018

© Д. М. Плаксин, макет, 2018

© Фонд «Дом детской книги», 2018

* * *

Предисловие

Читателю этой книги – так, по крайней мере, кажется мне – лет пятнадцать-шестнадцать. А может быть, и больше. Может быть, и тридцать, и сорок, и семьдесят.

Собственно, от читателя требуются только две вещи: быть взрослым (или почти взрослым) человеком и хорошо помнить детские книги. Поэтому лучше, если он недавно был ребёнком. Или у него есть сыновья и дочери, недавно вышедшие из детского возраста.

Потому что разговор у нас пойдёт про взрослые секреты детских книг. Точнее – книг, считающихся детскими. Про стоящие за ними взрослые, иногда не очень весёлые истории. Про их тайные, не понятные юным читателям смыслы.

Некоторые из этих историй происходили в дальних странах. А многие у нас в России, в Петербурге (Ленинграде), и совсем недавно. Герои одних историй – люди из плоти и крови. В других людей как будто и нет, а есть бродячие образы и сюжеты, живущие своей отдельной жизнью, отражающиеся друг в друге как в зеркалах.

Английский поэт Томас Стернс Элиот как-то сказал фразу, поразившую многих: «Гении крадут». Он имел в виду то, что писатели, наделённые настоящим гением, внимательны к вечным сюжетам, к кочующим образам – и не боятся браться за то, что уже кем-то использовано: ведь у них-то выйдет лучше!

А аргентинский писатель Хорхе Луис Борхес как-то сказал, что историй во всей мировой литературе всего четыре. Одна – про город, который защищается от врагов, вторая – о поиске тайны, третья – о возвращении путешественника в родные места и последняя – о боге, приносящем себя в жертву. И что всё, написанное людьми, сводится, в конечном счёте, к одной из этих чётырех историй.

Это относится и к «детской», и к «взрослой» литературе. На самом деле граница между ними условна.

Очень многие книги, которые сегодня читаются в основном детьми и подростками, когда-то писались для взрослых. Например, романы Вальтера Скотта и Фенимора Купера. В своё время их читали взрослые люди во всех странах совершенно всерьёз. И, к примеру, Пушкин читал. Но прошло всего несколько десятилетий, и взрослые люди стали стесняться читать книги, в которых слишком много приключений, слишком мало серьёзных мыслей и достоверных описаний быта. Конечно, они всё равно их читали, но тайком, а покупали эти книги как будто для своих детей. Спустя полвека примерно такая же история была с Жюлем Верном. При жизни писателя его книги покупали взрослые. Тогда люди очень уважали научно-технический прогресс, уважали путешествия, открытия, и читать про это было престижно. Настал двадцатый век, простодушно-оптимистическое отношение к науке и прогрессу ушло в прошлое, авантюризм стали презирать. Но подростки продолжали читать «Детей капитана Гранта» и «Пятнадцатилетнего капитана».

Гораздо чаще бывает так, что у книги есть два смысловых уровня. В тексте, содержащем очень серьёзные и взрослые мысли и предназначенном для взрослых людей, содержится какая-то простая история, понятная и юному читателю. Эту историю извлекают и – в упрощённом виде – издают для детей. А бывает, что в детскую книгу вкладывается какой-нибудь тайный шифр, который могут понять лишь взрослые. Как правило – только некоторые из взрослых.

Ещё бывает, что писатель просто описывает своё – или чьё-нибудь – детство. Он описывает его не для других детей, а для взрослых. Только вот почему-то взрослые редко перечитывают, к примеру, «Приключения Тома Сойера» Марка Твена. А зря.

Случается и так: замечательный взрослый писатель по разным причинам не может своими «настоящими» произведениями заработать на жизнь. За детскую литературу он берётся как будто по необходимости. Но иногда оказывается, что «детское» и «взрослое» творчество его неразделимо. Что это? Две стороны одной медали. Два лика Януса. Самый яркий пример – Даниил Хармс. Но чтобы по-настоящему понять детского Хармса, надо знать Хармса взрослого.

Детские (или считающиеся детскими) писатели были очень разными людьми. Некоторые – ребячливыми, а некоторые – очень непохожими на детей, мрачными, занудливыми. Добрыми и не очень. Весёлыми и невесёлыми. Верующими и неверующими. Порою даже немного сумасшедшими.

Тем интереснее может стать наша книга о некоторых из них. Только о некоторых.

Валерий Шубинский

Сказки о сказочниках

Академик и Матушка Гусыня. Шарль Перро

«Радуясь своей добыче, он пошёл к королю и попросил его принять. Кота впустили в покои его величества. Войдя туда, он отвесил королю низкий поклон и сказал:

– Вот, государь, кролик. Господин маркиз де Карабас (таким образом вздумалось Коту украсить имя своего хозяина) поручил мне поднести вам этого кролика в подарок.

– Скажи своему барину, – ответил король, – что я благодарю его и очень доволен.

В другой раз Кот запрятался в пшеницу, опять-таки со своим мешком, и когда туда зашли две куропатки – задёрнул верёвочки и взял обеих.

Потом он их отнёс к королю так же, как кролика. Король благосклонно принял куропаток и приказал дать Коту на чай.

Таким образом Кот два или три месяца сряду носил королю дичину от имени своего хозяина».

Слова знакомые, не правда ли? А вот эти?

«Ваше королевское высочество!

Никто не сочтёт странным, что ребёнку приятно было сочинять сказки, составившие это собрание, но удивление вызовет то, что он возымел дерзость преподнести их вам. Однако, ваше королевское высочество, какова бы ни была несоразмерность между простотой этих рассказов и просвещённостью вашего ума, если со вниманием рассмотреть эти сказки, то станет видно, что я не столь достоин порицания, как это может показаться поначалу. Все они полны смысла весьма разумного и раскрывающегося в степени большей или меньшей, смотря по тому, насколько в него вникают читающие. К тому же, поскольку ничто так не отличает истинную широту ума, как его способность подниматься до предметов наиболее великих и в то же время снисходить до самых малых, никого не поразит, что та же принцесса, которой и по характеру своему, и по воспитанию столь близко и привычно всё самое возвышенное, соблаговолит развлечься подобными безделками…»

«Кот в сапогах», илл. Гюстава Доре

Кот поднёс дичь королю, выдав её за подарок своего хозяина – Маркиза де Карабаса. Восемнадцатилетний Пьер Дарманкур (всё-таки не совсем уже ребёнок) поднёс пять сказок (в том числе эту, про кота в сапогах) королевской племяннице, принцессе Орлеанской (своей, кстати, ровеснице). Кот приписал свои охотничьи трофеи другому. А Пьер выдал за собственное произведение сказки, автором которых, как считается, был всё-таки не совсем он. Во всяком случае, не он один.

А кто ещё? «Шарль Перро», – ответите вы. В самом деле, «Сказки матушки Гусыни» вот уже триста лет повсеместно считаются творением этого писателя. А сам он именно сказками и знаменит. Хотя в своё время…

Для начала поясним: Шарль Перро – отец Пьера Перро Дарманкура. (Сам он и придумал своему сыну такую вторую, аристократически звучащую фамилию). В 1695 году, когда происходила эта история, Шарлю исполнилось 67 лет. По тем временам немало.

Но прежде, чем говорить о Шарле Перро – немного о времени, в которое он жил.

Это была эпоха короля Людовика XIV – четырнадцатого из восемнадцати королей с таким именем, и самого знаменитого. Он прожил семьдесят семь лет, а на престол взошёл пятилетним мальчиком. Он пережил своего единственного законного сына и двух внуков. Несколько поколений подданных успело смениться за годы его правления.

Людовик XIV, гравюра XVII в.

Людовика называли «Король Солнце». Хотя, пожалуй, у людей, давших ему это прозвище, было странное представление о солнце. Едва ли оно похоже на мужчину среднего роста с высокомерным и брюзгливым выражением лица. (Под старость король стал просто уродлив. Особенно на парадных портретах, где он стоит в особенных, вымученно-величественных позах).

Русские послы, которых он принимал, писали домой, что Людовик «смердит, яко дикий зверь». Трудно сказать, был это природный запах (мылись люди в то время нечасто) или слишком сильный, непривычный московитам аромат духов. (Во всяком случае, никто из подданных Людовика на французском языке написать подобное не осмелился бы).

Ко всему прочему, король довольно рано начал лысеть. Чтобы скрыть это, он начал носить парик. И что же? Все мужчины при дворе Людовика надели парики. А вслед за ними – все мужчины Европы. Ведь французский двор был во всём образцом для подражания. Больше века вся Европа носила парики, потому что один человек облысел! Что до женщин, то в их глазах король Людовик был привлекательнейшим кавалером.

На нынешний взгляд, Людовик-Солнце был довольно средним правителем, и трудно найти у него хотя бы одну приятную человеческую черту. Он был эгоистичен, мелочно-мстителен, завистлив, подозрителен. Но от него исходило особое обаяние – обаяние власти. Он настолько верил в своё право распоряжаться жизнями людей, что заражал других этой верой. К нему относились, как к сошедшему на землю богу – и уже поэтому видели в нём гения, героя, красавца. Совсем не всякому королю удавалось внушить к себе такое отношение.

И всё-таки, пожалуй, одно достойное качество Людовика было: художественный вкус. Творческих дарований у него не водилось (в отличие, кстати, от его отца, Людовика XIII; тот был талантливым композитором и хореографом, «Марлезонский балет», который мы все знаем по «Трём мушкетёрам» – его собственное произведение, о чём Дюма упомянуть забыл). Но отличать хорошее от посредственного – в литературе, архитектуре, театре – Король Солнце умел. И покровительствовал достойному. Денег у него на это хватало: суперинтендант финансов Кольбер знал своё дело, налоги в казну поступали исправно.

Европа подражала не только парикам. Трагедии Корнеля и Расина, комедии Мольера, басни Лафонтена надолго стали для европейцев образцом хорошего вкуса. Люди второй половины XVII века вообще мыслили понятием «образца». Для нас великое произведение – то, в котором художник в максимальной степени раскрыл свою индивидуальность, а для них – то, где автору удалось ближе всего приблизиться к некоему эталону, лучше всего исполнить сложные правила. Эталоном служили творения древних римлян и греков. Точнее – то представление об этих творениях, которое существовало в сознании образованных европейцев три – три с половиной века назад. Поэт Никола Буало написал трактат «Поэтическое искусство», в котором задал строгие правила для всех литературных жанров – для трагедии и комедии, для оды и для сатиры. Древние, учил Буало, подражали природе, писатели же нового времени должны подражать древним в их подражании природе. Подражать строгости и благородству их тона, избегать всего вычурного и вульгарного…

Льстивые поданные Ккороля Солнца, люди в тяжёлой и сложной одежде, в пудреных париках, редко моющиеся, но сильно надушенные, совсем не походили на граждан греческого полиса, и даже на римлян времён Августа. Но они очень старались. И, стараясь, создали собственную великую культуру.

Но не всем нравилось самоуничижение перед древностью.

27 января 1687 года на заседании Королевской Академии надписей и медалей (на самом деле она включала писателей, и членство в ней было весьма почётным) попросил слова её бессменный член и секретарь, Шарль Перро, чтобы зачитать свою поэму «Век Людовика Великого», посвящённую выздоровлению короля после тяжёлой болезни.

Николай Буало, гравюра XVII в.

К тому времени король во многом изменился. В сорок пять лет он стал из любителя удовольствий строгим моралистом. Влияние на короля оказала Француаза де Ментенон – воспитательница королевских внебрачных детей. После смерти королевы Людовик тайно женился на этой умной и строгой женщине. Пышные развлечения, любовницы – всё осталось в прошлом. Двор стал необыкновенно чопорным и церемонным. Но по-прежнему всё подчинялось воле одного человека. Если раньше деньги тратились на забавы и на искусство, то теперь на войны. Воевать стареющий король не разлюбил. Налоги становились всё выше, а государственный долг – всё необъятнее. Дело Кольбера (уже умершего) пошло прахом. Когда-то дед Людовика, действительно великий Генрих IV, положил конец религиозным войнам, дав всем французам – католикам и гугенотам – свободу вероисповедания. Людовик XIV, став в зрелые годы благочестивым до излишества, приказал гугенотам обратиться в католицизм или покинуть страну. Сотни тысяч образованных и способных людей эмигрировали из Франции в разные страны, в том числе и в Россию.

Но чем хуже шли дела в стране, тем громче хвалили писатели и ораторы короля и его эпоху. А что до Перро, он отважился в своей поэме на неслыханное. Он объявил, что век Людовика выше Древности! Той Древности, которой Буало и другие старались подражать. И науки развились, и стихи сейчас пишут лучше, чем раньше, а уж король Людовик само собой величественнее всех древних героев…

С похвалами в адрес короля академики спорить не могли. Но всё остальное… Буало прервал чтение поэмы словами: «Это позор для Академии! Ей нужна новая эмблема – стадо обезьян, которое смотрит на своё отражение в источнике, с надписью: "Si bi pulchri"[1]1
  Для самих себя хороши (лат.).


[Закрыть]».

Дело было ещё и в том, что Перро как писателя никто особенно не принимал всерьёз. Он был скорее успешным администратором, пользовавшимся покровительством Кольбера и пускавшим свои связи в ход на общее благо. Культурная политика лучших лет Короля Солнца – во многом его рук дело. Но кто он такой, чтобы спорить с тем же Буало?

А спор завязался. Долгий, на десятилетие с лишним. Только уже совсем в старости Перро и Буало помирились, или почти помирились.

Между прочим, речь шла и о сказке как жанре. Буало считал, что современная ему народная сказка имеет литературный характер, что это – пошедшие в народ сюжеты, восходящие к произведениям средневековых поэтов-трубадуров. А Перро доказывал, что народные сказки действительно созданы народом. Более того, он утверждал, что древний эпос, в том числе поэмы Гомера, основан на народных сказках и легендах, в изустной форме передававшихся из поколения в поколение. (Самое интересное, что правы были оба – отчасти. В истории теории культуры почти не бывает абсолютной правоты и неправоты).

«Ослиная шкура» илл. Гюстава Доре

В соответствии со своими теориями Перро написал несколько сказок в стихах. Первую – «Гризельда» – он сочинил ещё в молодости, но долго не печатал. Из всех сказок Перро эта, может быть, самая страшная, даже чудовищная. И не потому, что там происходят какие-то театральные ужасы.

Сюжет такой: принц-женоненавистник влюбляется в простую пастушку и женится на ней. Но поскольку он всё-таки женоненавистник, то через некоторое время опять берётся за своё и решает «испытать» верность, благонравие и смирение супруги. Сперва он заточает и унижает её. Потом отнимает единственную дочь. Потом лжёт жене о смерти ребёнка. Потом говорит, что собирается развестись с ней и жениться на другой (а роль этой другой играет собственная дочь, не знающая о том, что она дочь…). Гризельда с честью проходит испытания. То есть остаётся смиренной, ласковой и покорной. За что и вознаграждается. В адрес мужа-садиста – ни слова осуждения.

Впрочем, шокирует и «Ослиная шкура», сюжет которой в некоторых деталях совпадает с «Золушкой». Принцесса бежит из дворца и притворяется мерзкой замарашкой, носящей ослиную шкуру, потому что её собственный отец, вдовый король, воспылал к ней страстью.

Шокирует всё это, впрочем, нас. А современники воспринимали такие подробности, видимо, иначе. Жестокость и необузданность правителей не вызывали у них удивления. Конечно, и одобрения не вызывали – но это казалось простительным. А вот за третью стихотворную сказку – «Странные желания» – Перро пришлось перед читателями извиняться: ведь речь там шла о такой вульгарной вещи, как кровяная колбаса!

 
«Что? Колбаса? Помилуйте, родная!
Ведь это ж пошлость! Это стыд!» —
Раздастся тотчас окрик грозный
Жеманницы, во всём серьёзной,
Что об одной любви с восторгом говорит…
 

Да, сказки проходили по разряду «дамской» словесности, не совсем всё-таки серьёзной. Женщины – за редкими исключениями – не считались способными к восприятию высокоинтеллектуальной литературы, но художественный вкус их ценили высоко. Разумеется, речь шла главным образом о высокородных дамах. Что касается детей, то их мнения никто не спрашивал. Никакой специально детской литературы и не было. Были дидактические сочинения для юношества. Были ещё «подростковые» издания античных классиков – очищенные от непристойностей.

Но вернёмся к стихотворным сказкам. Откуда взял Перро их сюжеты? Частью (вопреки собственным взглядам) из литературных источников. Что-то мог и услышать от «людей из народа». Только от кого? Перро были образованные горожане. Сказки в дома таких людей приносили разве что слуги, няньки, кормилицы…

В 1695 году академик Перро издал свои три стихотворные сказки под общим названием «Сказки матушки Гусыни». И уж название-то это было по-настоящему «народным». Матушка Гусыня – известный персонаж французского (и английского) фольклора. В сказках Перро она не упоминается. Зато слово «гусыня» («L'oie») рассматривалось Буало как одно из вульгарных, не годящихся для литературы. Ах так? Тогда его противник Перро выносит его в название своей книги.

Но это были ещё не те «Сказки матушки Гусыни». Над теми, впрочем, уже шла работа.

Произошло это случайно. Перро дал сыну Пьеру (которому в то время было пятнадцать или шестнадцать лет) задание: написать, современным языком говоря, сочинение. Продемонстрировать способности к рассказу и пересказу. К удивлению отца, сын записал сказку, которую он когда-то слышал от няни. Перро заинтересовался и попросил писать дальше. Собралась целая тетрадка. Отец отобрал восемь сказок…

«Золушка», илл. Гюстава Доре

Хочется сказать: это и были те сказки Перро, которые мы сейчас знаем. Нет. Не совсем. Тексты, записанные сыном, стали для отца только отправной точкой для работы. Даже после того, как обработанные сказки были преподнесены принцессе, Перро продолжал их переделывать.

Интересно то, что он убирал, что добавлял и что оставлял неизменным.

Например, в народной сказке Золушка бросает соль в огонь, вычёсывая из головы вшей. Эту деталь Перро удаляет. Почему – казалось бы, очевидно, хотя на самом-то деле вши были в то время у всех: и у короля, и у придворных дам. Но писать об этом было «вульгарно». Конечно, Перро совершенствует стиль. Иногда очень тонко перестраивает сюжет: в народной сказке Золушка трижды (магическое сказочное число!) танцует на балу у принца. А у Перро – всего два раза. Достаточно! Красная шапочка девочки, принявшей волка за бабушку – изобретение Перро. Карета-тыква – тоже.

А вот жестокие детали Перро не убирает. Наоборот, добавляет кое-где. Некоторые сюжеты современные дети знают вовсе не по Перро. Дровосеки, спасшие от волка Красную Шапочку (то есть не Красную Шапочку ещё, а просто девочку) были как раз в народной сказке. Перро их убрал. В его варианте сказка заканчивается просто-напросто: «Волк бросился на Красную Шапочку и съел её». В адаптированных для детей изданиях дровосеков вернули, но они извлекают бабушку и внучку уже из волчьей утробы.

«Спящая красавица», илл. Гюстава Дора

Да и «Спящая красавица» у Перро заканчивается вовсе не счастливым пробуждением от поцелуя принца. С этого места начинается совсем другой сюжет: у принца есть матушка из племени людоедов, которая, движимая своим непобедимым инстинктом, хочет съесть невестку и внуков. (Почему она в своё время не съела мужа и сына, не объясняется). Добрый дворецкий спасает бывшую спящую принцессу, но дальше всё оборачивается не так хорошо:

«Людоедка узнала голос королевы и её детей и, в ярости от того, что её обманули, страшным голосом, всех приведшим в трепет, приказала, чтобы завтра же утром посреди двора поставили большой чан, наполненный жабами, ужами, гадюками и другими змеями, и бросили в него королеву с её детьми, дворецкого, его жену и его служанку; она велела, чтобы их привели, связав им руки за спиной.

Они стояли во дворе, и палачи уже готовились бросить их в чан, как вдруг король, которого так скоро не ожидали, въехал верхом во двор; он примчался во весь опор и, весьма удивлённый, спросил, что означает это ужасное зрелище. Никто не смел объяснить ему это, и тут вдруг людоедка, в бешенстве от того, что ей помешали, сама бросилась в чан, вниз головой, и в один миг была сожрана мерзкими тварями, которых она велела туда насажать. Король не мог не огорчиться: ведь это была его мать; но он вскоре утешился со своей прелестной женой и своими детьми».

«Синяя Борода», илл. Гюстава Доре

Все эти ужасы, уходящие в незапамятную древность, не пугали галантных читателей конца XVII века. Они привыкли ко многому. Во Франции, например, вплоть до второй половины следующего столетия практиковались чудовищные по изощрённости публичные казни. А сказки хранили воспоминания о временах не столь уж давних, но ещё более кровавых.

«Красная Шапочка», илл. Гюстава Доре

Вот «Синяя Борода». Подлинная история гораздо страшнее сказочной. Человек, носивший это прозвище (борода у него была чёрной, с синеватым отливом, а волосы на голове намного светлее) – Жиль де Рец (1404–1440), полководец, друг и соратник Жанны д'Арк, книгочей и алхимик. Жиля де Реца обвинили в похищении не то двухсот, не то восьмисот мальчиков и девочек, которых он жестоко пытал, а потом приносил в жертву каким-то демонам во время алхимических опытов – чтобы добыть философский камень и эликсир бессмертия. Показания Жиль де Рец и его слуги дали под пытками. Справедливы или нет обвинения, до сих неизвестно, но ни одного трупа в замке де Реца не нашли. А дети – дети действительно пропадали… Народная легенда превратила кровавого алхимика в обычного брутального многожёнца (кстати, жена у Жиля была всего одна).

Вообще люди той поры жили в мире, который был гораздо ближе к сказочному, чем мир Европы столетием-другим позже. Государствами ещё правили настоящие, всевластные короли. В Европе ещё оставались последние непроходимые леса. Да и с отдельным человеком могли происходить довольно-таки сказочные истории. Перро родился как раз в тот год, когда, если верить Александру Дюма, д'Артаньян и его друзья ездили в Англию за подвесками королевы. Понятно, что это – литературный вымысел, но отнюдь не на ровном месте. Д'Артаньян – историческое лицо. Авантюры, интриги, мятежи, поединки из-за дам, стремительные карьеры – всё это вправду было. Правда, с самим Шарлем Перро ничего похожего, кажется, не случалось. Он – тихий человек где-то на самом краю волшебного мира. Кажется, он хотел по-настоящему сказочной участи для своего сына Пьера.

И ещё: Перро-отец писал сказки не для детей, а для взрослых мужчин и женщин (в основном для женщин). И, например, в той же «Красной Шапочке» речь идёт о вещах вполне взрослых. Волк не случайно заманивает Красную Шапочку именно в кровать. Перро заканчивал каждую сказку стихотворной «моралью». Мораль «Красной Шапочки» была такой:

 
Детишкам маленьким не без причин
(А уж особенно девицам,
Красавицам и баловницам),
В пути встречая всяческих мужчин,
Нельзя речей коварных слушать, —
Иначе волк их может скушать.
Сказал я: волк! Волков не счесть,
Но между ними есть иные
Плуты, настолько продувные,
Что, сладко источая лесть,
Девичью охраняют честь,
Сопутствуют до дома их прогулкам,
Проводят их бай-бай по тёмным закоулкам…
Но волк, увы, чем кажется скромней,
Тем он всегда лукавей и страшней!
 

Вторые «Сказки моей матушки Гусыни», подписанные на сей раз Пьером Дарманкуром, а не его отцом, увидели свет в 1697 году, через три года после первой книги. Позднее обе книги были объединены, и все стали печатать за авторством Перро-старшего. Но это произошло уже после смерти отца и сына. А жизнь первому выпала по тем временам долгая, второму – короткая. Планы Шарля Перро частично осуществились. Он надеялся, что принцесса возьмёт Пьера к себе в секретари. Взяла. Но потом…

В том же 1697 году, когда так блистательно началась его литературная карьера, Пьер Перро Дарманкур заколол шпагой своего ровесника. Это не была настоящая дуэль. Перро не были дворянами. Писатель только мечтал о дворянстве для своего сына. Шарль Перро снова использовал свои связи. Сына удалось выгородить. Он отправился на войну и там через два года погиб. Сказка оказалась совсем короткой и печальной. Самого Шарля Перро не стало ещё четыре года спустя, в 1703 году. У него было ещё два сына (жена умерла давно, совсем молодой), но смерть Пьера, младшего, он так и не смог принять.

Как оценивал он, умирая, свою деятельность? Что считал своей главной заслугой? Серьёзные произведения – полемические трактаты, поэмы, послания? Участие в формировании культурной политики Людовика? Или всё-таки сказки?

Так или иначе, Перро удалось то, что удавалось очень немногим писателям. Он создал новый жанр – авторскую литературную сказку. Во Франции появились новые сказочники – в основном сказочницы. Например, Габриэль-Сюзанна Барбо де Вильнёв, написавшая сказку «Красавица и Чудовище», которую тоже иногда по ошибке приписывают Шарлю Перро.

И не только во Франции…

«Сказки матушки Гусыни», начало XIX в.