Текст книги "Старая книжная полка. Секреты знакомых книг"

Но всё-таки кое-что поддаётся однозначной интерпретации. Например, шляпник, он же болванщик, в самом деле был. Его звали Теофилус Картер. Он носил странную шляпу (отсюда прозвище), торговал мебелью близ Оксфорда, и, подобно Доджсону, был специалистом по ненужным изобретениям. Например, изобрёл кровать-будильник, в нужный момент сбрасывающую человека на пол.

«Алиса в Стране чудес», худ. Дж. Тенниел. Безумное чаепитие

Кстати, в «Алисе в Зазеркалье» горе-изобретатель, изобретатель бессмыслиц, появляется вживую. Это Белый рыцарь. Но это уж совсем уникальный образ – почти прямой и откровенный автопортрет. Иронический, конечно. Он спасает Алису от Чёрного рыцаря, веселит её своей неловкостью, читает ей стихи… и прощается с ней.

«– Тебе осталось пройти лишь несколько шагов, – сказал он. – Спустишься под горку, перейдёшь ручеёк – и ты Королева! Но ты подождёшь и помашешь мне вслед? – прибавил он, увидев, что Алисе не терпится перепрыгнуть через последний ручеёк, отделяющий её от заветной цели. – Я тебя долго не задержу.

Как увидишь, что я доехал до поворота, махни мне платком. А то я боюсь совсем упасть духом».

В этом месте сердце действительно сжимается. Хотя последнее, к чему Кэрролл стремился – вызвать жалость к себе. Но тут снова появляются интерпретаторы и комментаторы, разрушающие сентиментальный эффект. Не случайно Алиса во второй книге моложе, чем в первой. Есть версия, что на самом-то деле две книги посвящены разным девочкам, просто тёзкам. В конечном итоге от истории о несчастной влюблённости немолодого писателя в повзрослевшую Алису Лиддел (истории, в которую мы уже успели поверить!) остаётся не так много…

«Алиса в Зазеркалье», худ. Дж. Тенниел. Белый рыцарь

Двинемся, однако, дальше.

Битва Льва с Единорогом – это не только старинный геральдический мотив, но и намёк на двух ведущих британских политиков той эпохи, лидеров, соответственно, тори и вигов – Бенджамина Дизраэли и Уильяма Гладстона. (Даже на иллюстрациях Единорог был похож на Дизраэли, а Лев на Гладстона). «Заумные» стихи про Бармаглота пародируют старинные англосаксонские баллады, которые для несведущего англичанина XIX века звучали так же загадочно, как для современного школьника – «Слово о полку Игореве».

А вот стихи из «Алисы в Стране чудес» вызывали у первых читателей в памяти строки, которые они превосходно знали наизусть. Например, знаменитый Роберт Саути, поэт-лауреат, дядя уже поминавшегося фотографа, написал нравоучительное стихотворение про любознательного мальчика и правильного до тошноты папу Вильяма (прототипом которого послужил его друг, ещё более знаменитый поэт Уильям Водсворт). Льюис Кэрролл, можно сказать, вывернул стихотворение наизнанку.

«Алиса в Зазеркалье», худ. Дж. Тенниел. Лев и Единорог

Как быть русским переводчикам?

Самуил Маршак просто-напросто перевёл кэрролловского «Папу Вильяма» строку за строкой. Тоже смешно получилось:

 
– Папа Вильям, – сказал любопытный малыш, —
Голова твоя белого цвета.
Между тем ты всегда вверх ногами стоишь.
Как ты думаешь, правильно это?
 

«Алиса в Стране чудес», худ. П. Ньюэлл. Илл. к стихотворени. про папу Вильяма

 
– В ранней юности, – старец промолвил в ответ,
– Я боялся раскинуть мозгами,
Но, узнав, что мозгов в голове моей нет,
Я спокойно стою вверх ногами.
 

Наталья Демурова, самый знаменитый переводчик «Алисы», использовала именно переложение Маршака. А в примечании привела две строфы из оригинала Саути в переводе Дины Орловской:

 
– Папа Вильям, – сказал любознательный сын,
– Голова твоя вся поседела,
Но здоров ты и крепок, дожив до седин,
Как ты думаешь, в чём же тут дело?
– В ранней юности, – старец промолвил в ответ,
– Знал я: наша весна быстротечна.
И берёг я здоровье с младенческих лет,
Не растрачивал силы беспечно.
 

И так далее.

Но что же – читателю всё время заглядывать в примечания? Да и какой в этом толк. Ведь исчезает главное: эффект узнавания!

К тому же переводчику Кэрролла постоянно приходится иметь дело с каламбурами, игрой слов. Напрямую их не передашь. Приходится изощряться. В оригинале, к примеру, Алиса задумывается над тем, едят ли кошки (cats) летучих мышей (bats). В переводе Демуровой речь идёт о кошках и мошках. Тоже, да не то. Но… почти то.

«Аня в Стране чудес», перевод с англ. В. Сирина, Берлин, 1923, худ. С. Залшупин

И это порождает соблазн: отойти от игры, затеянной Кэрроллом, и затеять вместо неё свою собственную. Некоторые переводчики пытались это сделать. Например, в опубликованном в 1922 году переводе В. Сирина (Владимира Набокова), впоследствии великого писателя, а тогда ещё совсем молодого человека и начинающего автора, Алиса стала Аней. А стихи про папу Вильяма звучали так:

 
– Скажи-ка, дядя, ведь недаром
Тебя считают очень старым:
Ведь, право же, ты сед
И располнел ты несказанно.
Зачем же ходишь постоянно
На голове? Ведь, право ж, странно
Шалить на склоне лет!
 
 
И молвил он: «В былое время
Держал, как дорогое бремя,
Я голову свою…
Теперь же, скажем откровенно,
Мозгов лишён я совершенно
И с лёгким сердцем, вдохновенно
На голове стою».
 

Но всё-таки перевод Демуровой, пожалуй, одержал победу и над набоковской «Аней», и над переложением Бориса Заходера, пошедшего по тому же пути. Почему? Отчасти потому, что переводчик проявил большее искусство (до «кошек» и «мошек» никто не додумался). Но и потому, что Алиса – не Аня. Сделать из неё русскую (или французскую, или итальянскую, или китайскую) девочку не выйдет.

Нет, это девочка именно из викторианской Англии, чопорной дождливой страны, где играют в крикет, едят овсянку и пудинг («Алиса, это пудинг» – «Пудинг, это Алиса»), пьют чай с молоком каждый день в одно и то же время и читают нравоучительные стихи. Но иногда проваливаются в кротовую нору, проходят через зеркало – в мир волшебной бессмыслицы, нестрашного безумия. А потом опять возвращаются в скучноватую явь, к своему чуть-чуть остывшему чаю.

Скульптура «Алиса в Зазеркалье» установлена на территории замка Гилдфорд. Скульптор Дж. Арджент

Между Средиземьем и Нарнией. Джон Рональд Руэл Толкин и Клайв Стейплз Льюис

Джон Рональд Руэл Толкин

В 1930 году, примерно через полвека после того, как были написаны книги про Алису, там же, в Оксфорде, в пабе «Орёл и дитя» и в Колледже святой Магдалины, стала собираться небольшая компания.

Времена, конечно, сильно изменились. На престоле была уже не Виктория, а её внук Георг, да и он был уже немолод. Автомобили почти вытеснили старых добрых извозчиков, кэбменов. В каждом доме был телефон. Покрой пиджаков и платьев изменился. Нравы и этикет стали посвободнее. Свобода эта куплена была дорогой ценой. Сами «инклинги» (так называли себя члены этой компании) в юности побывали на такой войне, которую современники королевы Виктории и представить себе не могли бы. Установившийся в Европе мир был хрупким и тревожным.

«Инклинги» возле паба «The Trout Inn», 1947

В России уже у власти были большевики, в Германии уже заявил о себе Гитлер. Сверстники «инклингов» называли себя «потерянным поколением», подвергали сомнению все ценности отцов и дедов – с высоты своего трагического опыта. Но внимание оксфордской компании было приковано не к настоящему, а к прошлому.

«Инклинги» были специалистами по древним германским и кельтским языкам, эпосу, мифологии, интересовались различными мистическими теориями. На современность они смотрели, как принято было говорить, из окон «башни из слоновой кости». Слово Inkling означает «намёк». На что? А может быть, название группы – от слова «Ink» – чернила? Или от скандинавской династии Инглингов?

Клайв Стейплз Льюис

Двух участников этой группы, в которой было не меньше двадцати человек, сегодня знают все. Джон Рональд Руэл Толкин и Клайв Стейплз Льюис. Автор «Хоббита», «Властелина Колец» и «Сильмариллиона» и автор «Нарнии» (а также множества романов и философских трактатов). Всю жизнь они были друзьями. Но как мало походили они друг на друга!

Профессора англосаксонской филологии Толкина любили и уважали, кажется, все – мудрый, дружелюбный, уравновешенный человек. Его предки-ремесленники были выходцами из Нижней Саксонии, но уже в нескольких поколениях ассимилировались в Англии. Отец – банковский служащий. Родился мальчик в далёких колониях, в Южной Африке, но едва ли помнил её – как, впрочем, и отца: старший Толкин умер в 1895 году (старшему сыну было три года), и вскоре семья вернулась в Англию. Жизнь матери тоже была недолгой; но она успела перейти из англиканства в католичество. Может быть, это было реакцией на «трудную жизненную ситуацию», но в результате всё стало ещё хуже: родственники-англикане порвали с миссис Толкин все связи и отказали в помощи. (Времена были уже не те, что при Дефо и Свифте, католики в Великобритании пользовались формальным равноправием, но относились к ним всё-таки плохо.) Умирая в 1904-м, мать писателя поручила опеку над двумя сыновьями католическому священнику Фрэнсису Моргану. Ему Толкин обязан не только своей религиозностью, но и филологическими интересами. Но в то же время заботливый патер Морган чуть не разрушил счастье своего подопечного.

Дело в том, что в семнадцать лет Толкин познакомился с девушкой тремя годами старше себя по имени Эдит Бренн. Роман продолжался год. Потом о нём узнал преподобный Морган и запретил юноше видеться с Эдит до достижения им совершеннолетия. То есть до двадцати одного года. Тот – что довольно удивительно – послушался. Три года он не виделся и не переписывался с любимой. И при том не смотрел ни на каких других девушек. В день, когда ему исполнился двадцать один, он написал Эдит. Она уже была помолвлена с другим… но, получив письмо от Толкина, разорвала помолвку. (Пожалуй, это ещё удивительней.) Поженились влюблённые ещё три года спустя: Толкину нужно было окончить университет, а пока он учился, началась война, и, едва получив диплом, он был призван в армию. Венчание состоялось перед самой отправкой на фронт, весной 1916 года.

Эдит Бренн, жена Толкина

С войны Толкин вернулся живым. Его и Эдит любовь продолжалась до глубокой старости, до гробовой доски. Если умерли они не «в один день», то с очень небольшим промежутком. Так что это была сказка со счастливым концом. Толкин сравнивал жену с Лютиэн – героиней собственной сказки, женщиной из рода эльфов, отрекшейся от бессмертия ради любви к смертному – Берену. Имена «Лютиэн» и «Берен» написаны на могилах Толкина и Эдит – рядом с их христианскими именами.

На первый взгляд это слишком красиво, слишком романтично. Конечно, была и другая сторона. Война, на которой побывал Толкин и впечатления от которой отразились во «Властелине колец» – это окопы при Сомме. Он не просто потерял друзей, не просто увидел смерть и боль – он провёл несколько месяцев среди вони и грязи, среди окопных вшей. И покинул действующую армию не из-за ранения, а заболев сыпняком. Вот тут уж – никакой романтики.

Зато дальше всё было благополучно. Профессорство в тридцать лет, растущая семья, работа над переводом и изучением «Беовульфа» – раннесредневекового германского эпоса… А для себя – изысканное хобби, тесно связанное с профессией – изобретение несуществующих языков. И ещё, конечно, литературные труды.

Первое издание «Хоббита» на английском языка, 1937, рис. Толкина

Первое издание «Хоббита» на русском языке, 1976, рис. М. Беломлинского, перевод Н. Рахмановой

Сам Толкин считал своим главным литературным трудом «Сильмариллион» – высокую сагу о мире эльфов, магов, богов и богоподобных героев. Он писал эту книгу полвека – и всё же остался неудовлетворён результатом. «Сильмариллион» издан посмертно, и, наверное, не принёс бы своему автору и десятой доли той славы, которая выпала ему при жизни.

А началась эта слава с детской повести «Хоббит, или Туда и обратно», написанной для собственных младших детей и вышедшей в 1937 году. Главные герои «Хоббита» – не эльфы. Гномы? Даже они не на первом месте. В центре повествования – представитель выдуманной самим Толкином сказочной расы, ещё более низкорослой, чем гномы, и не в пример более смиренной. Хоббиты – люди-кролики, соединение слов homo и rabbit.

Хоббиты соразмерны не просто человеческому, а самому малому, житейскому, обыденному, что есть в человеке. И то, что именно обитатель патриархального Шира, любитель обильной закуски и многословных генеалогических экскурсов оказывается в центре внимания, преобразует мир эльфов и драконов, делает его интересным, немного смешным… а, значит, живым.

А отсюда – всего один шаг к великой эпопее, созданной Толкином в 19371948 годы (и ещё шесть лет писатель не мог найти издателя для книги, ставшей мировым супербестселлером).

Во «Властелине колец» Толкин соединил мир «Хоббита» с миром «Сильмариллиона», низкий эпос с высоким. Оказалось, что хоббиты – не просто милые и забавные существа. Весь волшебный мир держится на них. Потому что для того, чтобы бросить Кольцо Всевластья в Ородруин, не станет сил ни у эльфа, ни у гордого потомка нуменорцев, ни у вольнолюбивого жителя Рохана, ни даже у гнома. Слишком велики связанные с ним соблазны. Для хоббита они тоже велики, но… поменьше. Ведь уроженцу Шира всё равно не стать мрачным героем и владыкой мира. Кольцо может сделать его разве что убого-злобным Голлумом.

Хранители: Летопись первая из эпопеи «Властелин колец», 1990

Но как всё это проецируется на нашу реальность?

Эльфы, по словам Толкина, это всего лишь идеализированные люди, «наделённые многократно увеличенным эстетическим и творческим потенциалом, большей красотой, более долгой жизнью и благородством». Это – мечта, идеал. Хотя и печально окрашенный. При всём их совершенстве, эльфам (квенди) не чужды страдания, они обречены на постепенный уход из мира – и глубоко равнодушны к нам, людям…

Мир Гондора – мир классического европейского феодализма, только тоже идеализированный. И это, в общем-то, естественно. Авторы сказок XVII–XVIII века ещё видели перед собой окружённые лесами замки, в которых жили их могущественные хозяева. Им оставалось только добавить немного волшебства. Для романтиков антураж Средневековья уже оказался всецело связан с миром сказки. Ещё век спустя этот мир переместился в параллельную реальность. Невозможно сейчас рассказывать сказки про настоящее европейское (или азиатское) прошлое. Мы уже не можем отвлечься от той совсем не романтической правды, которую рассказывают нам историки про времена, скажем, Крестовых походов. Но мы можем выдумать другую историю, параллельную нашей. Таким образом появилась в XX веке литература фэнтези – от Роберта Говарда с его Кононом до Джорджа Мартина с его «Игрой престолов». Конечно, Толкин – это «высокое фэнтези», отмеченное художественным мастерством, философски наполненное.

Карта Средиземья

Но даже в фантастическом феодальном мире есть не только рыцари и короли. Кто-то этот мир своими трудами кормит. И вот, пожалуйста: хоббиты – это патриархальные фермеры и землевладельцы Доброй Старой Англии. Беггинсы (они же в русских переводах Торбинсы и Сумкинсы) – это… ну, сквайры. Сэмиус Гэмбжи – добрый крестьянин, йомэн. О, Толкин любил этот тихий патриархальный мир! Англию (даже без Шотландии и Уэльса), а не Великобританию, правящую морями.

А что он не любил? Современную индустриальную цивилизацию, которую пытается завести в Шире Саруман Белый. Городское купечество, вообще торгашеский дух, который воплощает бургомистр Эсгарота.

Эта консервативная утопия отчасти, по касательной, соприкасается с утопиями Третьего Рейха. Так что совсем не удивительно, что «Хоббита» очень быстро захотели перевести на немецкий. Оставалась мелочь: издатели попросили автора подтвердить своё арийское происхождение. В ответ они получили следующее письмо:

«…Боюсь, не до конца понимаю, что вы разумеете под словом arisch. Я не арийского происхождения: арийское – это ведь индоиранское; а, насколько мне известно, никто из моих предков не говорил на хиндустани, персидском, цыганском и родственных языках. Но если я должен понимать, что вы осведомляетесь, не еврейского ли я происхождения, могу ответить, что, к моему сожалению, у меня, похоже, нет предков из этого избранного народа. Мой прапрадед попал в Англию из Германии в восемнадцатом столетии; потому я большей частью английского происхождения, к тому же я – английский подданный, и этого должно быть достаточно. Я привык, тем не менее, с гордостью носить свою немецкую фамилию, и делал это даже на протяжении последней прискорбной войны, в которой служил в английских войсках. Не могу, однако, не отметить, что если неуместные изыскания этого рода становятся правилом в литературе, то недалеко время, когда немецкая фамилия не будет больше источником гордости».

Понятно, что (после такого письма) «Хоббита» в Германии в год Хрустальной ночи не издали. Во время войны позиция Толкина (как и всех его друзей) была недвусмысленно антифашистской и патриотической. Когда десять лет спустя вышел в свет «Властелин колец», многие склонны были видеть в Сауроне и Мордоре намёк на Гитлера и Германию. Отчасти, вероятно, так и есть. Но вот что писал Толкин сыну при известии о страшных бомбардировках Дрездена в 1945 году:

«Предполагается, что мы достигли той стадии цивилизованности, на которой, возможно, казнить преступника по-прежнему необходимо, но нет нужды злорадствовать или вздёргивать рядом его жену и ребёнка, под гогот орочьей толпы. Уничтожение Германии, будь оно сто раз заслужено, – одна из кошмарнейших мировых катастроф».

Эти слова надо помнить всем, кто отождествляет Мордор с конкретной страной и орков – с неким народом или социальной группой. Мордор везде и нигде; орк (антиэльф) таится в каждом из нас. Толкин, при всей его завороженности миром германского эпоса – не приверженец эстетского язычества в ницшеанском духе с его презрением к слабому и уродливому. Его мир проникнут этикой, и это христианская этика. Этика мягкого, возвышенно-гуманистического западного христианства XX века.

Во многом именно под влиянием Толкина стал христианином его друг Клайв Льюис. До этого его духовная эволюция была непростой.

Льюис родился в 1898 году. Его родиной была Ирландия – как у многих английских писателей. Ирландия, ставшая второй родиной Свифта – а с Деканом у Льюиса есть кое-какие общие черты. Но по происхождению семья была не ирландская, хотя и не английская: предки по матери – из Шотландии, по отцу – из Уэльса.

«С ранних лет я чувствовал огромную разницу между весёлой и ровной лаской мамы и вечными приливами и отливами в настроениях отца. Пожалуй, прежде чем я сумел подобрать этому определение, во мне уже закрепилось некое недоверие, даже неприязнь к эмоциям – я видел, как они неуютны, тревожны и небезопасны».

Сам-то Льюис больше походил на отца – прячась от слишком сильных чувств, он прятался от себя самого. Ему было спокойнее с матерью – но она умерла от рака, когда мальчику было десять. (Да, эпизод из «Племянника чародея» автобиографичен, только в жизни чуда не случилось, Аслан не прислал волшебное яблоко – мать не выздоровела). С тех пор самым близким человеком ему стал не отец, а старший брат Уоррен (впоследствии военный, а потом историк-любитель).

О характере Льюиса и о тех психологических сложностях, которые он испытывал, лучше всего говорит следующая история. У мальчика была собачка по имени Джекси. Когда Клайву было четыре года, она погибла. Безутешный ребёнок объявил, что теперь его зовут Джекси и перестал откликаться на своё имя. Потом согласился на Джека – и до конца жизни близкие звали его именно так.

После смерти матери мальчиков отправили учиться на соседний остров, в Англию, в закрытую школу, которую Льюис в своих воспоминаниях описывал как «концлагерь». Ему не нравился не только строгий директор школы, но и английская природа, и даже английское произношение. Другими словами, его отрочество не было счастливым. А сразу после отрочества была война. Льюис попал туда не взрослым, закончившим университет женатым человеком, как Толкин, а восемнадцатилетним мальчишкой. Но, может быть именно поэтому, перенёс её легче – как под наркозом.

На войне погиб его друг. Умирая, он просил Клайва позаботиться о его матери. Так двадцатилетний Льюис встретился с сорокашестилетней Джейн Мур, женщиной, о которой он до самой её смерти трогательно заботился и которую он представлял всем как свою мать. (Циничная оксфордская публика давала их отношениям иное толкование.)

«Джек» был всю жизнь человеком страстным, резким, непримиримым, способным к горячему увлечению и настоящей ненависти… и во многих отношениях не уверенным в себе, страдающим мучительными комплексами. Не таким, как гармоничный и уравновешенный Толкин. Он вырос в формально религиозной семье (отец его любил старинный язык церковных книг, любил англиканскую службу – а о сути не задумывался) – и стал убеждённым атеистом и рационалистом. Убеждённым – но не перестающим размышлять и искать. В то десятилетие, когда многие теряли веру, он её обретал. Важную роль сыграло знакомство в 1926 году с Толкином. В 1929 году Льюис стал верующим, но ещё не христианином. Три года спустя, после долгой беседы с Толкином, его настигло окончательное «обращение». Не по пути в Дамаск, как апостола Павла, а по пути… в зоопарк. Выехав из дому, он не верил, что Иисус – сын Божий. А к моменту прибытия в зоопарк – уже уверовал. Есть, наверное, некий смысл в том, что будущий автор «Нарнии» и романа «За пределы безмолвной планеты» – книги об одухотворённых животных, человек, сам себя ассоциировавший с погибшей собакой, обрёл свою истину именно так.

«Хроники Нарнии», 1991

Характер Льюиса не допускал пассивности. Уверовав, он стал проповедовать. Если по книгам Толкина лишь косвенно можно догадаться о его взглядах, то у Льюиса всё очень внятно. Его метафоры легко разгадываемы. Его этический пафос почти навязчив. Его общественные симпатии (скажем так, «консервативно-либеральные») очевидны. Ему нравится Англия времён его юности, когда социальные конфликты решались постепенно и с «христианской точки зрения»; нравится демократия, но не нравится уравниловка; не нравятся эксперименты в области школьного и университетского образования, снижающие его уровень, не нравится пренебрежение семейными ценностями…

Другими словами, он несколько занудлив. Почему же при том он читается с таким удовольствием?

Во-первых, удивительный дар вымысла. Здесь он – наследник Уэллса. Как красочен мир Марса в романе «За пределы безмолвной планеты» – хроссы, крестьяне, охотники и поэты, похожие на огромных выдр; сорны – меланхолические учёные великаны; пфиффльтригги – раса механиков, напоминающих гигантских насекомых… А ад и рай в «Расторжении брака»?

Во-вторых, блестящее мастерство сатирика. Здесь он – наследник свифтовской традиции, хотя без мизантропии Декана. Мало кто из писателей умеет так описать реальность с чужой точки зрения, чтобы эта точка зрения выглядела смешной и нелепой (а иногда и страшноватой). Льюис владел этим искусством, владел виртуозно.

«– Быть может, я кажусь тебе просто разбойником, но на моих плечах судьбы будущих поколений. Ваша первобытная, общинная жизнь, орудия каменного века, хижины-ульи, примитивные лодки и неразвитая социальная структура не идут ни в какое сравнение с нашей цивилизацией – с нашей наукой, медициной и юриспруденцией, нашей армией, нашей архитектурой, нашей торговлей и нашей транспортной системой, которая стремительно уничтожает пространство и время. Мы вправе вытеснить вас – это право высшего по отношению к низшему. Жизнь…

– Минутку, – сказал Рэнсом по-английски. – Я больше не смогу в один приём.

Повернувшись к Уарсе, он стал переводить, как мог. Ему было трудно, получалось плохо, примерно так:

– У нас, Уарса, есть такие хнау, которые забирают еду и… и вещи у других хнау, когда те не видят. Он говорит, что он – не такой. Он говорит, то, что он сейчас делает, изменит жизнь тем нашим людям, которые ещё не родились. Он говорит, что у вас хнау одного рода живут все вместе, а у хроссов копья, которые у нас были очень давно, а хижины у вас маленькие и круглые, а лодки маленькие и лёгкие, как у нас раньше, и у вас только один правитель. Он говорит, что у нас по-другому. Он говорит, что мы много знаем. Он говорит, что в нашем мире тело живого существа ощущает боль и слабеет, и мы иногда знаем, как это остановить. Он говорит, что у нас много порченых людей, и мы их убиваем или запираем в хижины, и у нас есть люди, которые улаживают ссоры между порчеными хнау из-за хижин, или подруг, или вещей. Он говорит, что мы знаем много способов, которыми хнау одной страны могут убивать хнау другой страны, и некоторые специально этому учатся. Он говорит, что мы строим очень большие и крепкие хижины – как пфифльтригги. Ещё он говорит, что мы обмениваемся вещами и можем перевозить тяжёлые грузы очень быстро и далеко. Вот почему, говорит он, если наши хнау убьют всех ваших хнау, это не будет порченым поступком».

Впрочем, и в «Хрониках Нарнии» полным-полно сатиры. Взять хотя бы образ самовлюблённого мага-обывателя мистера Кэттерли, с чьей лёгкой руки в Нарнию попала Белая Колдунья. Льюис наделил этого высокомерного и жалкого человека, своего рода Козьму Пруткова от магии, личными чертами своего ненавистного школьного учителя Роберта Капрона. Его история – пародия на историю Фауста… А ещё – в мистере Кэттерли отчетливо угадывается карикатура на знаменитейшего оккультиста XX века Алистера Кроули. Человека, для которого тоже не было «добра» и «зла», а была только «сила», который тоже претендовал на мистические способности и связь с иными мирами. Льюис применил против мрачного демонического имморализма безотказное оружие: смех.

«Лев, колдунья и платяной шкаф», 1978, худ. Г. А. В. Траугот

Отношения Толкина и Льюиса не были «симметричны». Пожалуй, «Джек» любил и ценил своего друга больше, чем тот его. Именно Толкин – прототип филолога Рэнсома, благородного героя романов Льюиса, связанного с миром эльдилов (ангелов) и ведущего борьбу с силами зла во всей Солнечной системе. Льюис был одним из первых восторженных читателей «Властелина колец». В 1961 году он пытался выдвинуть Толкина на Нобелевскую премию. А когда в самом конце 1940-х Льюис взялся за собственную фантастическую эпопею – «Хроники Нарнии» – отзывы Толкина были куда более сдержанными…

«Нарния» не заслонила другие книги Льюиса. Но в списке созданного им, она – на первом месте. Может быть, потому, что Льюис-фантаст оказался сильнее Льюиса-богослова и моралиста. Да, мы понимаем, что мощный, строгий, нежный и самоотверженный лев Аслан, хозяин Нарнии – это Христос. Но он так выразителен в своём зверином обличье, что про аллегорию можно и забыть на время – если тебе, как читателю, она не нужна. Нарнию любишь за неё саму – за её учёных фавнов, ворчливых и недоверчивых гномов, хозяйственных бобров, омерзительных «культурных людоедов». В неё не уходишь с головой, как в Средиземье. Но у неё есть важная особенность, которой нет у мира Толкина: она зависит от нас, людей. Конкретнее говоря, её судьбы зависят от детей, попадающих в неё через платяной шкаф. Но не только от них. Нравоучительность Льюиса оборачивается внятностью притчи – внятностью, от которой не уйдёшь. И эти притчи обращены не только к христианам.

Карта Нарнии

«– Минуточку! – произнёс он, ковыляя прочь от огня. – Минуточку внимания, мадам. Всё, что вы сказали, верно. Я всегда хочу знать худшее и держаться как можно лучше. Потому спорить не стану. Допустим, мы видели во сне или выдумали всё это: деревья, траву, солнце, звёзды и даже Аслана. Но тогда выдумка лучше и важнее реальности. Допустим, это мрачное место и есть единственный мир. Тогда он никуда не годится. Может, мы и дети, играющие в глупую игру. Но четверо детей создали игрушечный мир, который лучше вашей реальной ямы. Я не предам игрушечного мира. Я останусь с Асланом, даже если Аслана нет. Я буду жить как нарниец, даже если нет Нарнии. Благодарю за ужин, но мы четверо покинем ваш двор, вступим в темноту и будем всю жизнь искать дорогу наверх. Не думаю, что жизнь эта будет долгой, но стоит ли о том жалеть, если мир – таков, каким вы его описали».

Это – характерный экзистенциалистский взгляд на реальность. Льюису он не был близок, но он уважал его; более того, он понимал, что этот взгляд иногда – единственная возможность не капитулировать и не оказаться на тёмной стороне.

К слову говоря, квакль Хмур, он же в другом переводе лягва-мокроступ Зудень, тоже имел реального прототипа: это садовни кколледжа святой Магдалины Фред Паксфорд. А Люси, одна из двух королев Нарнии, любимая героиня Льюиса – это Люси Барфильд, дочь одного из «инклингов», крестница писателя.

И всё-таки созданный Льюисом мир оказался приемлем не для всех. Сегодня писатели, многому у него научившиеся (в том числе прославленная Джоан Роулинг, автор «Гарри Поттера»), вершат над ним суд. Слишком жёсткое разделение мужских и женских ролей – непорядок! Мрачный Калормен (он же в одном из русских переводов «Тархистан») слишком похож на исламский Восток – не политкорректно! Сьюзен, созрев и став девушкой, отрекается от Нарнии – что же, писатель против юности, против любви, против сексуального созревания, в конце-то концов? А уж бессердечие, с которым он в конце эпопеи убивает всех своих юных героев – чтобы обеспечить им вечное бытие в Небесной Нарнии…

Хелен Джой Грэшем

Да, Льюис, как сам он писал, с недоверием относился к чувствам. Прятался от них. Но в жизни его была и огромная любовь, и страшное горе. В сущности, такая же «сказка», как про Толкина-Берена и Эдит-Лютиен. Но только очень короткая.

В 1950 году Толкин получил письмо от поклонницы своих богословских эссе – второстепенной американской писательницы Хелен Джой Грэшем, урожденной Дэвидмен. Джой родилась в ассимилированной и нерелигиозной еврейской семье. Была коммунисткой и разочаровалась в коммунизме. Вышла замуж за писателя Вильяма Грэшема, родила двоих сыновей. В браке счастья не обрела – муж был пьяницей и грубияном. И вот – под влиянием работ Льюиса стала истовой христианкой…

Переписка становилась всё интенсивнее. На Рождество 1952 года Джой приехала в Англию, сперва на две недели. Вернулась в Америку. Вскоре развелась с мужем (по его инициативе – он полюбил другую). И – совсем переселилась в Англию, в Оксфорд, вместе с сыновьями. Её дружба с Льюисом становилась всё теснее. Когда она стала «больше, чем дружбой»? Гражданский (нецерковный) брак был оформлен в 1956 году, но это был поначалу фиктивный союз, заключённый по практическим соображениям: у Джой были проблемы с британской визой. С браком церковным всё было сложно. Англиканская церковь развод допускает, но до 2002 года не разрешала (кроме исключительных случаев) разведённым вступать в новый брак, пока бывший супруг жив. В случае с Джой были важные подробности: в первый брак она вступила, ещё не будучи крещена, и её первый муж был до этого женат и разведён (а значит, с англиканской точки зрения, тот брак изначально был недействителен).