Текст книги "Метафора в лексической системе современного немецкого языка"

1.9. Соотношение метафорики и неологии

Метафорическая тенденция в языке, приводящая к появлению новых значений уже существующих слов, может повлечь за собой и появление неологизмов – как семантических (т.н. неосемантизмы), так и различного рода трансноминаций, образованных, в частности, по определенным словообразовательным моделям. Со временем подобные лексемы встраиваются в систему языка, который эволюционно приспосабливается к ним, после чего они теряют «коннотацию новизны» (Е. В. Розен) и статус неологизмов.

Новые выражения, писал С. Поттер, могут возникнуть внезапно, откуда ни возьмись (Potter, 1951: 17). Разумеется, автор несколько преувеличивает: новые слова и тем более выражения проходят период коллективной апробации, прежде чем занять свое законное место в вокабуляре. Однако, действительно, вряд ли кто возьмется предсказать появление новых слов в языке, поскольку такое появление не может быть запланировано или рассчитано с математической точностью; оно всегда ситуативно обусловлено и в большинстве случаев целесообразно.

Неологизмы, отмечает Е. В. Розен, возникают в большинстве случаев «под детерминирующим влиянием экстралингвистических факторов» (Розен, 1971: 6). Так, еще в конце восьмидесятых – начале девяностых годов прошлого века вряд ли кто мог бы предвидеть столь широкое и повсеместное распространение мобильной телефонии, что в немецком языке было связано с появлением и ошеломляющей популярностью псевдоанглийской лексемы Handy, которая была «изобретена» в самой Германии по продуктивной англо-американской словообразовательной модели (ср. исконно английское и уже несколько устаревшее walkie-talkie). Сравнительно недавно вошли в немецкий язык такие слова и выражения, как Spam (Jetzt reicht’s! Schluss mit Spam und Viren!), CD (Compact Disc), chatten (sich durch Textaustausch mit Hilfe von Computern unterhalten), upgraden и др.

По мнению Жоржа Люди, любая теория неологии не может пройти мимо метафор, их моделирования и вхождения в словарный состав языка. И все же, считает он, метафоры – это не неологизмы; точнее говоря, вновь возникающие метафоры еще не являются неологизмами. Дело в том, что неологизмы – это лексические единицы на уровне языка как системы, в то время как метафоры, особенно яркие и оригинальные, следует, по мнению Ж. Люди, отнести к речевым феноменам (Lüdi, 1977: 8–9).

Очевидно, в данном случае имеются в виду прежде всего поэтические метафоры, которые возникают и функционируют в специфических контекстах несколько иначе, чем общеязыковые; впрочем, они и не претендуют на вхождение в общий вокабуляр языка (Mukařovský, 1976: 42). Что касается конвенциональных метафор, вошедших в речевую практику и зафиксированных в письменных источниках, о которых говорит Ж. Люди, то в данном случае весьма затруднительно определить границу между еще не неологизмами и уже не неологизмами, поскольку лексема, прочно вошедшая в узус, достаточно быстро теряет свойства новизны и начинает потенциально эволюционировать в сторону лексикализации.

Подобный процесс наступает тем раньше, чем прозрачнее и эксплицитнее аналогия между знаком-объектом и знаком-носителем; напротив, он может быть блокирован, если аналогия, лежащая в основе метафорической номинации, окажется неинтересной или малопривлекательной для данного языкового коллектива. В каждом случае этот вопрос решается сугубо индивидуально: нет и не может быть никаких патентованных рецептов относительно вхождения в словарь либо отторжения того или иного слова: одни из них достаточно эфемерны (от греч.: ephēmeros – недолговечный, мимолетный, скоропреходящий), в то время как другие задерживаются в лексической системе языка на многие столетия. Так, предложенное пуристами еще в начале ХIХ века искусственное слово Schauburg в значении «театр» не прижилось, а появившаяся почти сто лет спустя не менее искусственная лексема Lichtspiel в значении «кино(фильм)» получила в свое время максимально широкое распространение (равно как и Lichtbild в значении «фото[графия].)

Что касается концептуальных метафор, о которых уже шла речь выше, то они, как правило, быстро и безболезненно узуализируются и входят в состав языка, обогащая его новыми лексическими единицами, причем вопрос, являются ли они еще неологизмами или уже нет, носит в данном случае чисто академический характер. В качестве примера могут служить стремительно ворвавшиеся повсеместно в речевую практику и почти никому не известные еще четверть века назад такие метафорические по своему происхождению слова и выражения из компьютерной сферы, как сеть, Всемирная паутина, спящий режим, материнская плата, домашняя страница, папка, портфель, мышь, меню, память, вирус, ноутбук (первоначально: «записная книжка»), скачивать (нем. herunterladen, от англ. download) и другие. Примечательно, что даже в весьма репрезентативном англо-русском словаре под редакцией В. К. Мюллера, вышедшем в 1981 году, слово notebook, которое известно сегодня практически каждому студенту и даже школьнику в значении «портативный компьютер», трактуется лишь как «записная книжка, тетрадь», а такая лексема, как interface (ср. face – «лицо»), отсутствует вообще. Что касается немецкого языка, то он «обогатил» международную компьютерную лексику, пожалуй, лишь одним значимым метафорическим термином – Brandmauer в значении «защита от несанкционированного вторжения в компьютерную сеть», однако даже и здесь у него появился в последнее время сильный англоязычный конкурент, а именно firewall.

Практически всем неологизмам присущ определенный шарм новизны, особенно на инициальной стадии употребления. Впоследствии они вступают в позитивную корреляцию с общим направлением развития языка, заполняя семантические пустоты в его лексической системе. И все же объективности ради следует отметить, что метафоры в современном немецком языке, о которых идет речь в данном исследовании, это в основном не новые слова, а новое осмысление уже существующей лексики как одно из проявлений структурной устойчивости и семантической подвижности языка как системы.

1.10. Словообразовательные процессы метафоризации

Словосложение является, пожалуй, самым продуктивным способом словообразования в немецком языке. Сложившееся исторически и обусловленное самой структурой языка, оно достигло автоматизма и совершенства, не имеющих аналогов практически ни в каком другом языке мира. Там, где в русском и английском языках для обозначения определенных объектов или состояний, как правило, используются словосочетания, в немецком языке мы почти наверняка встретим сложную лексему с достаточно прозрачной морфосемантической структурой, понятной и без обращения к словарям, где ее может и не быть.

Интерес с точки зрения метафорических номинаций представляют прежде всего детерминативные композиты, чьи компоненты существуют в языке как свободные лексемы и в соединении сохраняют свою семантическую мотивацию. Немецкие композиты такого типа, как правило, обладают бинарной структурой, даже если состоят более чем из двух элементов (determinans предшествует determinatum). Каждый компонент такого композита представляет собой своеобразный мини-контекст, на фоне которого происходит смысловое развертывание других компонентов. Таким образом, само сложносоставное слово является сильной метафорической зоной и в этом смысле менее контекстозависимо, чем, например, корневые метафоры.

Как правило, только одна часть такого композита подвергается метафорическому переосмыслению: это может быть или первый компонент (Betonmond, Mondgesicht), или второй (Mondschnitzel, Salatkopf), реже оба компонента вместе (Milchstraße – млечный путь). Возможны и комплексные метафонимические процессы: например Hasenfuß, Grünschnabel – где первый элемент метафоричен, а второй метонимичен. В любом случае вся сложносоставная лексема будет функционировать как метафорическая и степень ее контекстозависимости будет ниже, поскольку она, как уже было сказано, является своеобразным мини-контекстом самое себя.

Подобные композиты открывают богатые возможности для интерпретации: компактные по форме, они емки по своей семантике. Так, встречая в одном из стихотворений Оскара Лерке слово Zitronenmond, мы понимаем, что, несмотря на неординарную внутризнаковую комбинаторику, речь идет именно о цвете луны, в то время как другие аспекты лимона (вкус, форма, запах) в данном случае нерелевантны.

Э. Гоутли считает, что словообразовательные процессы, в которые вовлекаются метафоры, обрекают их на «неактивность» и «раннюю смерть» с утерей метафорических корней, т. е. достаточно быструю лексикализацию и вхождение в вокабуляр в качестве номинативных лексем (Goatly, 1997: 106). Представляется, однако, что этот процесс неизбежен и вполне оправдан. Во всяком случае, нет ничего плохого в том, что слово становится естественной и неотъемлемой частью семантического лексикона. Метафорический потенциал языка вследствие этого отнюдь не будет исчерпан. Что касается «захоронения метафорических корней», то этот вопрос остается спорным; все же некоторые элементы метафорической образности остаются в слове даже после того, как оно полностью лексикализировалось (ср.: Flaschenhals, Glühbirne, Gipfeltreffen u.a.). Естественно, что сложносоставные лексемы наряду с корневыми проходят все стадии семантического развития, и когда один из компонентов теряет свою былую метафорическую мотивацию, вся лексема переходит в разряд более или менее прямых обозначений. К сожалению, у нас нет достоверных данных о том, что метафорические композиты быстрее подвергаются лексикализации, чем все остальные лексемы в данной функции.

Разумеется, метафора может создаваться не только при помощи словосложения, аффиксация также может играть определенную роль в этом процессе. При этом следует учитывать специфику каждого языка. Например, в русском языке метафоры (правда, уже застывшие) часто связаны с уменьшительными суффиксами: ножка стола, спинка стула, ручка двери, дверной глазок, бородка ключа, звуковая дорожка, торговый ларек, щипцы-кусачки, пыльца растений, иголочное ушко, ядерный зонтик, солнечный зайчик, стенки сосудов, пальчиковая батарея, ноготок (календула), винтик (о простом человеке), пятачок (у свиньи), жучок (подслушивающее устройство), пирожок (шапка) и многие другие.

В немецком языке подобная тенденция не прослеживается. Напротив, аффиксация здесь – в отличие от русского – способна быстрее погасить метафоричность, как бы «растворяя» ее в семантической структуре лексемы. Метафора становится менее узнаваемой и заметной, а со временем метафорический эффект практически полностью утрачивается. Ср.: begreifen, beleuchten, dichten, abschneiden (auftreten), einlenken (изменить курс; букв. «круто вывернуть руль»), überschatten, verankern, ausbooten, ausbauen (z. B. die Beziehungen), fadenscheinig u.a. Однако на смену им рано или поздно приходят новые слова с более ярко выраженной метафемой, образность которых со временем, вероятно, также потускнеет (durchboxen, auspowern, zurückrudern u.a.).

1.11. Метафорические заимствования

Как показывает опыт изучения лингвистического материала, иноязычные заимствования не играют в процессе метафоризации решающей роли в отличие от важного значения, какое они имеют в процессе эвфемизации, где они выполняют сильную маскировочную функцию.

Объясняется это, очевидно, тем, что инозаимствования менее прозрачны, чем исконная немецкоязычная лексика, и не имеют ярко выраженной «денотативной семы», необходимой для возникновения метафорического переноса. Таким образом, в данном случае не выполняется одно из важных правил языка, согласно которому метафорическое высказывание должно быть осмысленно и интерпретируемо. Людям, не знающим или плохо владеющим иностранными языками, подобные лексемы мало что говорят, и они не связывают с ними далекоидущие и разветвленные ассоциации, необходимые для метафорического переноса слова из одного концептуального универсума в другой. Они могут эффективно заполнять возникающий семантический вакуум, привносить в текст определенный локальный колорит или служить целям маскировки, но в качестве ярких и интересных метафор вряд ли годятся.

Из этого вытекает, что заимствований-метафор в немецком языке сравнительно мало; как правило, они выполняют и в языке-источнике метафорическую функцию. Раньше это были в основном слова и выражения латинского и французского происхождения, причем латынь являлась неизменно языком-источником, в то время как французский выступал в качестве языка-посредника.

Так, о человеке, не обремененном чрезмерными знаниями или совершенно незнакомом широкой публике, мы можем полушутливо сказать, используя старинное латинское выражение tabula rasa или его немецкий калькированный перевод, напр.: Bill Clinton war für die meisten Amerikaner ein unbeschriebenes Blatt, als er 1992 gegen Bushs Vater antrat (Der Spiegel, 26. 7. 2004). В то же время кандидат, который имеет наибольшие шансы на выборах, по-прежнему называется пришедшим из французского языка словом Favorit. Французское transparent, наряду с буквальным значением (напр. прозрачное стекло), также иногда употребляется в метафорическом смысле, например: “ein transparentes Steuersystem” (Mannheimer Morgen, 28.10.2004). Ср. также довольно часто употреблявшееся в конце 80-х – начале 90-х годов по отношению к нашей стране слово Transparenz в значении «гласность». Еще одна лексема, попавшая в немецкий язык из латинского через французский – Rezept (часто: Patentrezept), может иметь как буквальное, медицинское, так и переносное, метафорическое значение. Ср.: Die Opposition will die Probleme mit den Rezepten von vorgestern bekämpfen (Tages-Anzeiger, 1. 6. 2002).

Как видим, подобные ассимилированные лексемы вполне совместимы как с буквальным, так и с метафорическим прочтением, и поскольку оба эти смысла сосуществуют, переключение с одного вида прочтения на другой происходит в актуальном динамическом контексте.

Поскольку львиная доля современных словарных заимствований в немецком языке англо-американского происхождения, логично предположить, что именно они пополнят в будущем корпус метафорических лексем. Среди функционирующих сегодня метафорических англо-американизмов, выполняющих аналогичную функцию в языке-источнике, отметим три: Star (звезда кино, театра, а также в других сферах, напр.: Staradvokat, Stardirigent), Flop (неудача, провал; букв. «шлепок», «щелчок») и прилагательное cool, пришедшее из молодежного сленга в значении «крутой» (букв. «прохладный»). Впрочем, иногда встречаются совершенно неожиданные и явно избыточные фразеолексемы англоязычного происхождения, в том числе и метафорического свойства. Ср.: Die CDU “weiß, dass sich jetzt ihr window of opportunity geöffnet hat, dass sie jetzt für sich und ihre Partei den Machtanspruch formulieren muss – wer weiß, was später wieder kommt” (Die Welt, 21. 3. 2005).

Иноязычные лексемы, входя в систему заимствующего языка, первоначально закрепляются, как правило, в каком-то одном дискурсивном поле, где они по умолчанию понимаются в определенном конкретном смысле. Однако затем, получив «статус гражданства», они, так же как и исконная лексика, могут в случае коммуникативной необходимости быть перенесены в другой концептуальный универсум, где тут же получат метафорическое (или иное образное) переосмысление.

Так, англо-американская лексема Make-up, получившая широкое распространение после Второй мировой войны, первоначально фигурировала в немецком языке лишь в буквальном значении “kosmetische Schönheitspflege”: “Die Frauen bemühen sich durchweg mit Erfolg um elegantes, modisches Aussehen; gutes Make-up, lakkierte Fußnägel sieht man häufig” (Frankfurter Rundschau, 2. 7. 1957). Однако вскоре она стала активно использоваться и в переносном, в том числе метафорическом, смысле (ср. русск. «наводить блеск, лоск, марафет»): “Ein Kompliment ist eine freundliche Wahrheit mit etwas Make-up” (Kölnische Rundschau, 3. 7. 1972).

В роли метафор могут выступать и кальки (как семантические, так и словообразовательные), занимающие, как известно, промежуточную позицию между собственно заимствованиями и исконной лексикой. Сюда можно отнести заимствованное из французского значение “Zeitungslüge”, регулярно прослеживаемое в лексеме Ente (франц. canard), а также сложносоставные слова Wolkenkratzer (skyscraper) и Kreuzwort (cross-word), появившиеся в немецком языке еще в 20-е годы прошлого года и служащие сегодня наглядными образцами латентных метафор.

В качестве сравнительно нового калькированного перевода можно упомянуть парадоксально-курьезную лексему Seifenoper (англ.: soap opera) применительно к душещипательному телесериалу. Более или менее адекватное понимание такого рода «смелых» метафор достигается в актуальном контексте, где они приобретают свою функциональную значимость, причем можно предположить, что далеко не все носители языка догадываются об их иноязычном происхождении.

1.12. Метафорическая коллизия

Если исходить из того, что функцию метафоры могут выполнять прежде всего автосемантические части речи, то следует признать, что субъект, предикат или объект могут занимать в предложении метафорическую позицию. Однако ни одно предложение не состоит только из метафор, и это относится даже к такому метафорически насыщенному дискурсу, как поэтический. Любое предложение, как и любой контекст, имеют гетерогенную структуру и состоят из буквальных и понимаемых в переносном смысле лексических единиц.

В принципе даже одной сильной метафорической позиции в предложении достаточно, чтобы оно приобрело метафорический характер. Однако некоторым этого кажется мало, и они пытаются громоздить метафоры одну на другую, полагая, очевидно, что от этого возрастет метафорический эффект высказывания. Однако на самом деле может произойти наоборот: от смешения разноплановых метафор в одном предложении почти неизбежно происходит семантическая блокировка, являющаяся, помимо прочего, признаком плохого стиля. К сожалению, это не всегда учитывают некоторые начинающие (а иногда и опытные) литераторы или журналисты.

Ср.: “… Aus der nüchternen Zweckgemeinschaft scheint sich nach hundert Tagen, wenn schon keine leidenschaftliche Liebe, dann doch zumindest ein vorsichtiger Flirt zu entwickeln. Schwarz und Rot feiern sich für einen halbwegs passablen Start. Die ersten hundert Tage sind ohne größere Verwerfungen oder peinliche Pannen abgelaufen. Gemessen an den wiederholten Stolpereien von Rot-Grün ist der Auftakt der großen Koalition ein Erfolg. Wohltuend aufgeregt und ohne Drang zur ständigen großen Inszenierung. Auf dem außenpolitischen Parkett hat Kanzlerin Angela Merkel in kürzester Zeit bewiesen, dass sie sich … sicher darauf bewegen kann” (Wiesbadener Kurier, 23.2.2006).

В этом не слишком большом по формату и абсолютно серьезном по содержанию абзаце, посвященном первым ста дням пребывания у власти в Германии «большой коалиции» во главе с Ангелой Меркель, можно выделить по крайней мере восемь совершенно различных метафорических лексем и выражений – как достаточно ярких и необычных (leidenschaftliche Liebe, vorsichtiger Flirt, Inszenierung, außenpolitisches Parkett), так и конвенциональных, лишенных яркой образности (nüchtern, Start, Panne, Stolpereien); что касается лексемы Auftakt в значении “Anfang”, то она уже почти не воспринимается как метафорическая, хотя и заимствована из технической сферы. Подобная метафорическая перенасыщенность была бы уместна в поэтическом дискурсе, в то время как в публицистическом тексте она кажется чрезмерной.

Если в предложении более одной (не говоря уже о бо́льшем количестве) метафорических лексем, интерпретация его в целом может оказаться затруднительной. В таком случае мы имеем дело с так называемыми смешанными метафорами, которые могут «смешать в один котел» и спутать все возникающие ассоциации. Разумеется, иногда они употребляются намеренно в пейоративном смысле, однако чаще они все же сигнализируют определенные погрешности стиля.

На это можно возразить, что у позднего Шекспира метафоры тоже буквально нагромождаются друг на друга, и тем не менее мы не наблюдаем здесь никакого «смешения». Это действительно так, и в этом со всей очевидностью кроется секрет литературного мастерства: каждая метафора у Шекспира «на своем месте», каждая занимает строго отведенное ей место и все вместе они органически дополняют друг друга, производя эффект, который Дж. Мэр-фи сравнил с иллюминацией, или озарением (Murphy, 1922: 11).

Еще один пример: Т. С. Элиот в одном из своих стихотворений косвенно уподобляет туман «кошке», которая незаметно подкрадывается, трется своей мордой о подоконник, слизывает языком очертания предметов и, наконец, сворачиваясь клубочком, тихо засыпа́ет. Перед нашими глазами происходит постепенное и интригующее развертывание образного смысла, своего рода амплификация по нарастающей, производящая поистине завораживающий эффект. Если бы автор просто сказал The fog is a cat, это было бы не столь интересно, а может быть, даже не слишком понятно.

Подытоживая, можно констатировать, что от излишнего и часто неоправданного нагромождения метафор в предложении может возникнуть контрпродуктивный эффект, вследствие чего будет нарушена когерентность не только самого этого предложения, но и всего (кон)текста. Поэтому как выбор метафор, так и их позиционирование в определенном семантическом окружении предполагают, наряду с функциональной целесообразностью, также и разумную степень умеренности, которая всегда была отличительной чертой истинных знатоков и ценителей языка.