Текст книги "Напиши себе некролог"

3 июля 1871 года, четверг

Первым делом Яблочков отправился на квартиру Гневышевых.

– Клиентов к Капочке приходило много, – поведала Степанида. – Шила она тщательно, брала по-божески, вот люди и тянулись. Всех и не вспомню.

– Меня интересуют только мужчины.

– Мужчины? Откуда им взяться? На перелицовку вещи сдают женщины. Мужчины редко когда. Ну, разве Фаддей Фаддеевич, что под нами живет.

– Род занятий?

– Стряпчий.

– Женат?

– Фаддеич-то? Уже и внуки у них. Мальчонке пять, а девочке шесть. Родители ихние – сын Фаддеича и невестка – от холеры померли, вот его супруга с ними и сидит, никуда не выходит. Он сам и по лавкам, и к сапожнику, и к Капочке…

Степанида промокнула фартуком мокрые от слез глаза.

– Кто еще из мужчин сдавал ей вещи? – спросил Арсений Иванович.

– Зеленщик. Тоже достойный человек. То капусточку подарит, то фунт моркови. Вот Капочка денег с него и не брала.

– Молодой?

– Молодой. Шестидесяти еще нет.

– Кто еще?

– Больше не вспомню.

– Кто из приятелей Костика у вас бывал?

– Последний год никто не приходил. Один Пашка Невельский.

– Какие у Капы с ним были отношения?

– Никаких. Только «Здрасте». Злилась на него за то, что Костика к табаку пристрастил и к водке. Раньше-то про то я молчала в тряпочку, а теперь, когда никого из Гневышевых на свете нет, могу открыть правду. Костик, как только с Пашкой связался, каждый день в лавку купца Анисимова стал забегать по дороге в гимназию, чтобы фляжку отцовскую водкой наполнить.

– Гимназистам ведь не положено отпускать.

– Мало ли что не положено?

Во входную дверь неожиданно постучали:

– Иду, иду, – закричала Степанида и, поясняя на ходу Яблочкову, поковыляла к двери. – Гробовщик должен прийти. Спасибо Государю Императору. Не знаю, что и делала бы без его «катеньки»? Шутка ли, троих похоронить? Даже по шестому разряду. Денег-то – ни копейки, хоть без гробов закапывай.

Но Степанида ошиблась, в квартиру зашел почтальон:

– Гневышева Анна Сергеевна здесь проживает? – осведомился он.

– Нет, – заплакала кухарка. – Уже нет.

– И где ее искать? – деловито уточнил почтальон.

– А в чем, собственно, дело? – спросил Яблочков.

– Телеграмма ей.

– Дайте-ка.

– Не положено. Указано, что в собственные руки.

– Я из сыскной полиции.

– Не положено, – попятился от Яблочкова почтальон.

– Двое жильцов из этой квартиры убиты. А ты станешь третьим, если телеграмму не отдашь, – Арсений Иванович привычно сунул руку в карман сюртука, позабыв, что ремингтон у него забрал поджигатель.

Но оружие не понадобилось, почтальону достаточно было высказанных намерений. Трясущимися руками он достал из сумки запечатанную депешу:

– Если желаете, и остальные отдам, только не убивайте.

Яблочков быстро прочитал:

«Живем даче тчк поэтому телеграмма опоздала зпт встретить Капу не смогли тчк».

– Кто такой Перелыгин-Волынский? – спросил Арсений Иванович Степаниду, прочитав имя отправителя.

– Аннушкин троюродный брат. В Москве живет. Как же я про него забыла? Надо известить его про похороны. Вдруг успеет?

Крутилин почесал бакенбарды. Неужели Прыжов оказался прав? Если Капитолина Гневышева жива, такой конфуз случится… Нет! Этого не может быть!

– Я еду в Москву, – предложил Яблочков.

– Успеется, – осадил его Иван Дмитриевич. – Сперва разошлем телеграммы. Одну – в адресный стол Москвы. Если там на вокзале Капу не встретили, должна была в гостиницу отправиться или в меблирашки, где бы ее обязательно прописали. Вторую депешу дадим в село Быково Бронницкого уезда, откуда отправлена сия телеграмма. Глянь-ка в «Справочную книгу Московской губернии», имеется в том селе становой?

Яблочков открыл стеклянную дверцу книжного шкафа, пробежался глазами по корешкам, нашел нужный, вытащил, быстро пролистнул:

– А село-то крупное: триста семьдесят три жителя, железнодорожная станция. Не только пристав, там сам исправник проживает.

– Как его звать-величать?

– Надворный советник Гюббе Роберт Юльевич. Но, простите, не понимаю, ему-то зачем отправлять телеграмму?

– Пусть господин Гюббе перешлет нам текст депеши, которую получил Перелыгин-Волынский. А заодно выяснит, откуда была послана, кем и когда. Сдается мне, не Капа ее отправляла.

– А кто?

– Наш Злодей. Уж больно ловко он следы заметать умеет. Ты всех, кого надо, опросил?

– Помилуйте, только начал…

– Тогда что тут делаешь?

Яблочков успел опросить два десятка человек: соседей Гневышевых, владельцев лавок, где закупались продукты, нанес визит доктору, который пользовал Анну Сергеевну, зашел в аптеку. Все опрошенные мужчины Капу прекрасно знали, восторгались ее красотой и голосом, но все, увы, имели крепкое инобытие и на вечер воскресенья, и на понедельник. И никто из них не подходил под описание Злодея.

К шести вечера Яблочков вернулся в сыскное.

– Иван Дмитриевич только что уехал, – сообщил ему Фрелих.

– Куда?

– На Николаевский вокзал. Сказал, как появишься, и тебя туда направить.

– Зачем, не знаешь?

– Увы, – вздохнул Фрелих.

Вчера Крутилин спросил его напрямую:

– Сколько тебе платит Лепковский?

Фрелих ответил словами «бутербродника»:

– Лепковский? А кто это?

– Иван Дмитриевич весь день ждал телеграммы из Первопрестольной. А как получил, сразу на вокзал поехал. Расскажешь потом, в чем дело? – попросил Фрелих.

Яблочков на ходу кивнул.

Николаевский вокзал из-за огромного дебаркадера походил на храм. Сходство сие усиливалось тем, что при входе мужчинам зачем-то следовало снять головной убор.

Яблочков быстрым шагом дошел до телеграфной станции, где и нашел Крутилина, стоявшего в очереди с красным от гнева лицом:

– Начальник телеграфа, видите ли, на службе находится лишь до шести. А вне очереди меня сама очередь не пускает.

– Подумаешь, начальник сыскной, – продолжил прерванное появлением Яблочкова препирательство стоявший впереди Крутилина генерал-майор. – Подумаешь, убийства. Я что, из-за них на поезд должен опоздать[47]47
  Служба в полиции презиралась – чинов и наград, в отличие от армии, в ней не выслужить, а жалованье скудное. И значит, по всеобщему предубеждению, в полицию поступали лишь лихоимцы.


[Закрыть]?

По гулявшим по лицу Ивана Дмитриевича желвакам Яблочков понял, что язык у начальника чесался сильно, и он с трудом себя сдерживал.

Большинство подаваемых на вокзале телеграмм были одинаковыми: «Поезд номер тчк вагон номер тчк встречайте тчк фамилия». Для удобства отъезжающих сей текст (с необходимыми пробелами) был отпечатан на бланке, достаточно было лишь его заполнить. Капа (или тот, кто отправил от ее имени телеграмму) так и поступила, ведь никакого другого текста в ее телеграмме не было. О ее содержании питерских коллег известил исправник Бронницкого уезда Московской губернии Гюббе. Также он сообщил, что потомственный дворянин Перелыгин-Волынский, которому была губернии Гюббе. Также он сообщил, что потомственный дворянин Перелыгин-Волынский, которому была адресована депеша, сильно встревожен тем, где все-таки провела минувшую ночь его племянница и почему до сих пор она не приехала к нему в Быково? Ведь добраться туда она могла и сама, потому что на даче бывала, и не раз. А если даже позабыла точный адрес, его могли подсказать дворники доходного дома на Остоженке, в котором Перелыгин-Волынский проживает зимой. Дом этот Капе тоже хорошо известен – семейство Гневышевых всегда в нем останавливалось при посещениях Москвы.

– Значит, Капа выехала из Питера в понедельник в восемь вечера, – стал размышлять Арсений Иванович.

– Быть того не может! – шепотом, чтобы не услышала очередь, возразил Крутилин. – Телеграмма – очередная уловка Злодея.

– Почему вы так уверены?

– Прочти-ка ответ из адресного стола.

– «Девица Капитолина Гневышева в Москве не прописывалась», – пробежал глазами по депеше Яблочков. – Но ведь она могла заночевать у каких-то знакомых. Надо опросить кондуктора восьмого вагона, в котором Капа следовала. Интересно, состав уже вернулся в Петербург или нет? Прикинем: выехал почтово-пассажирский поезд в понедельник вечером, прибыл в Москву в среду в час ночи. Обратно в столицу отправился в тот же день в восемь утра и, значит, сегодня днем прибыл. Вероятно, кондуктор сейчас у себя дома, отсыпается.

– Его опросить всегда успеем. Сперва надо взглянуть на бланк, определить, кто его заполнял, Капа или нет? Ты же видел ее тетрадки. Сможешь почерк узнать?

– У Капы довольно обычный. Без каких-либо характерных штрихов. Таким пишут сотни, если не тысячи. Мы только зря теряем время. Надо опросить кондуктора.

– Терпение, пара человек перед нами остались.

Генерал-майор обернулся:

– Кого это, милостивый государь, вы человеком обозвали? Я вам разве половой? Немедленно извинитесь, иначе – дуэль.

– Прошу прощения, ваше превосходительство, – пытаясь сохранить серьезность на лице, произнес Крутилин. – Конечно же, человеком назвать вас ну никак нельзя.

И когда удовлетворенный генерал-майор отвернулся, прыснул в кулачок. Яблочков тоже с трудом удержался от хохота.

– Сыскная полиция, – предъявил удостоверение Иван Дмитриевич, когда наконец подошла их очередь. – Мне требуется взглянуть на телеграмму девицы Гневышевой, отправленную…

– Постановление судебного следователя имеется? – не дослушав, уточнил телеграфист.

– Мне всего лишь посмотреть.

– Без постановления – только с позволения начальства. Завтра приходите. Следующий!

Крутилин в ответ вытащил револьвер:

– Телеграмму! Живо! – Очередь замолкла, а телеграфисты перестали стучать ключами. – Я расследую убийство гимназиста и его сестры.

– Дело Гневышевых, – очень кстати вспомнил стоявший в очереди за полицейскими господин с профессорской бородкой.

– И покушение на чиновника полиции, – продолжил Крутилин. – Преступник пытался сжечь его заживо.

– Ой! – схватилась за сердце какая-то дама.

– А он до сих пор на свободе. Возможно, где-то рядом. Может, среди нас в этой самой комнате…

Очередь зашумела:

– Дайте ему телеграмму.

– Помогите полиции.

– Ну отдайте, мы же на поезд опоздаем.

– Мне лишь на почерк взглянуть, содержание без вас знаю, – Крутилин сунул телеграфисту депешу от исправника Гюббе.

Тот прочел, вопросительно взглянул на товарищей, те дружно кивнули. Телеграфист встал, подошел к ящикам, выдвинул нужный и, быстро перебирая пальцами, нашел нужный лист.

– Почерк Капы? – спросил у Яблочкова Крутилин, получив заполненный от руки бланк.

– Нет. Скорее, Костика, – сказал чиновник.

– Отправителя не запомнили? – на всякий случай Крутилин показал телеграфисту фотопортреты Гневышевых, Капы и Костика.

Тот пожал плечами:

– У нас сотня клиентов каждый день. Как прикажете их запоминать?

Кондуктора восьмого вагона Ухналева будить пришлось долго:

– Три ночи не спал, – объяснил он, стараясь не дышать на полицейских густым перегаром.

– Девушку эту помнишь? – Крутилин сунул ему в руки портрет Капы.

– Нет. А должен?

– Села в понедельник в твой вагон…

– Не было такой! Точно не было. Ее бы запомнил. У меня ведь в третьем классе «чистой» публики, считай, не бывает. А этаких красавиц и подавно. Они в первом классе ездют с гусарами в обнимку.

– Зачем Костик отправил телеграмму? – спросил Яблочков.

– Уверен, что почерк его?

– Сложно сказать. Всего несколько цифр и букв…

– Значит, не Костик ее послал, а Злодей. Чтобы пустить нас по ложному следу.

– Но это глупо. Мы за несколько часов выяснили правду…

– Потому что я не поддался на уловку. Ты-то в Москву чуть не отправился. Учись, пока я живой!

Глава пятая

Пока Нева полностью не покрывалась льдом, Петр Первый плавал по ней на лодке. И подданных пытался приучить к любимому им удовольствию – обязал всех жителей каждое воскресенье совершать с ним водный променад. Пытавшихся увильнуть – штрафовал. Однако по будням горожане предпочитали ходить пешком или передвигаться на лошадях – слишком уж холодный в Петербурге климат, даже в летнюю жару на воде зябко. Даже запрет на строительство мостов на подданных не подействовал. И тогда Петр велел вместо улиц вырыть каналы. Копать их начали с Васильевского острова. Жителям очень повезло, что сумасбродный император вскоре скончался. Каналы, к облегчению горожан, сразу зарыли. От Северной Венеции остались лишь странные названия улиц на Васильевском острове: по правой стороне они четные, например, 4-я линяя, по другой – нечетные, то бишь 5-я.

Первоначально жителей Васильевского острова хоронили возле Галерной гавани. Но при наводнениях сие кладбище уходило под воду, и желающих предавать там родственников земле оказалось немного. Потому в середине XVIII века для погребений отвели другой участок – за Малым проспектом между 18-й и 23-й линиями. Его обнесли деревянным забором, а в центре воздвигли церковь в честь иконы Смоленской Божьей Матери. От нее получили названия и само кладбище, и речка, что течет вдоль его границ. В 1803 году там захоронили знаменитую петербургскую юродивую Ксению Блаженную. И неудобное для обитателей других частей города кладбище внезапно стало престижным и быстро разрослось.

4 июня 1871 года, пятница

У морга Губернского правления было многолюдно – попрощаться с Капой и Костей Гневышевыми пришли все их одноклассники, многие с родителями. Из родственников присутствовала лишь тетка Анны Сергеевны, сгорбленная старуха в старомодном черном платье, прибывшая вчера из Воронежа. Она и возглавила траурную процессию из трех катафалков.

Арсений Иванович хотел было по дороге на Смоленское кладбище опросить гимназистов и гимназисток, вдруг кто из них знает высокого бритого молодого человека в темно-синих совиных очках, но Крутилин строго-настрого ему запретил:

– Не время и не место. Нанесешь им визиты завтра. Не мешай горю.

Перед отпеванием гробы Костика и Анны Сергеевны открыли, гроб Капы оставили закрытым.

– Одни косточки от нее остались, – горестно объяснила всем Степанида и, заметив в толпе Крутилина, обратилась к нему: – Иван Дмитриевич! Заклинаю, найдите убийцу!

– Найду, клянусь.

Перед погребением у вырытых могил выступили директор Третьей гимназии и Женя Тарусов. Когда опускали гробы, никто не смог сдержать слез.

– Злодея нашего, молодого-бритого, не приметил? – спросил Иван Дмитриевич у Яблочкова, когда шли обратно.

– Увы.

– Я тоже.

– Что он здесь забыл?

– Говорят, убийцы приходят на похороны своих жертв.

– Те, кого совесть мучает.

– Ты чего озираешься?

– На всякий случай, – соврал Яблочков. – Вдруг пропустил Злодея.

«Как бы отстать? Хотя на пару минут» – размышлял он.

Леночка Корнильева, как и ее товарки, пришла на похороны в черном платье и в шляпке с черной вуалью. Даже не видя ее глаз, Арсений Иванович готов был биться об заклад, что всю церемонию она глядела исключительно на него. Но подойти, даже на секундочку, было невозможно – Леночку сопровождали родители: пышная розовощекая дама и внушительный господин в вицмундире Министерства путей сообщения с петлицами действительного статского советника. Однако после похорон Леночка примкнула к подружкам и обратную дорогу шла, разговаривая с ними, отстав и от сыщиков, и от папы с мамой. Яблочков понимал, что маневр произведен неспроста, ради разговора с ним, но оторваться от начальника не получалось.

– Кого ты там высматриваешь? – снова спросил Крутилин, когда Яблочков в очередной раз обернулся.

– Невельского, – опять соврал Арсений Иванович.

– Зачем?

– Ммм… Его поведение показалось мне подозрительным. Стоял отдельно от всех, единственный, кто не плакал.

– Не все горе на людях показывают.

– А теперь и вовсе исчез, – на сей раз Яблочков сказал правду, среди возвращавшихся Невельского и впрямь не было.

– Может, у него родственники здесь похоронены? Пользуясь случаем, пошел навестить, – высказал предположение Крутилин.

Неужели не удастся перекинуться с Леночкой хотя бы парой слов?

До ворот оставалось каких-то полсотни саженей, когда Крутилина окликнули. Сыщики обернулись – княгиня Тарусова. Яблочков торопливо сказал:

– Не смею мешать! – и пошел обратно.

– Я восхищен речью вашего сына, княгиня, – признался Крутилин Александре Ильиничне. – Так он проникновенно сказал, аж слезу вышиб.

– Они с Костиком дружили.

– Знаю.

– Костик часто у нас бывал. И Капа тоже. Приятная была девушка. Царствие им небесное. – Княгиня перекрестилась. – Как продвигается расследование?

– Мы уже знаем, как преступник выглядит. Остается лишь его отыскать.

– И как он выглядит?

– Высокий, молодой, бороду, усы и бакенбарды не носит, голову бреет. Носит темно-синие очки. А еще о-де-колоном от него сильно разит.

– Ну и приметы. Каждый третий под них подходит.

– Не сомневайтесь. Дело чести. Мы его поймаем.

– Кто арендовал сгоревшую в Лигове дачу?

– Неизвестно. Злодей похитил у домовладельца договор. В той же папке находились квитанции об оплате.

Любого другого любопытствующего Крутилин давно оборвал бы. Но только не Александру Ильиничну. За прошлый год она помогла полиции раскрыть три самых загадочных преступления. Словно заправская собака-ищейка, княгиня «брала» еле заметный, потому и пропускаемый сыщиками след, который в конце концов приводил ее к преступнику.

– А дачников в Лигове опросили? Вдруг кто-то из них успел познакомиться с арендатором.

– Конечно. Мои агенты шерстили там два дня. Но, похоже, Злодей появился в Лигове лишь раз, чтобы убить Капу.

– Вы же прекрасно знаете – обыватели не доверяют полиции. Давайте туда съезжу я. В Лигове как раз снимает дачу дантист, который пользует Диди. Он-то меня со всеми и познакомит, я повторно всех опрошу. Княгине Тарусовой расскажут гораздо больше, чем вашим агентам.

– Был бы вам весьма признателен. Если, конечно, Дмитрий Данилович не против.

Александра Ильинична в ходе своих поисков частенько попадала в неприятные ситуации, и князь строго-настрого запретил ей ими заниматься.

– Диди тоже сильно расстроен гибелью Гневышевых. Потому возражать не станет.

– Если вдруг нападете на след, срочно сообщите мне. Преступник крайне опасен.

Крутилин краем глаза наблюдал, как к Яблочкову, снявшему картуз у какой-то могилы – вот интересно, откуда у нашего провинциала захоронения родственников на Смоленском кладбище? – подошла какая-то девица. Ба! Да это Леночка, подруга Капы.

Да-с, губа у чиновника для поручений не дура. И девица хороша, и папаша у нее – туз! Что ж, дай-то бог, дай бог! Главное, чтоб не забыл спросить у зазнобы, знает ли она бритого Злодея?

Яблочков остановился у какой-то могилы и сделал вид, что скорбит по рабе божией Лисютиной Анисье Липатьевне, упокоившейся с миром почти сорок лет назад.

– Вы – мой герой, я прочла про ваш подвиг в газетах, – проворковала Леночка, тоже не преминувшая отдать долг незабвенной Анисье. – Я так за вас испугалась! Эта ваша рана на лбу оттуда, из Лигова?

– Разве это рана? Ссадина. Рана у меня в сердце. Из-за вас, Леночка, – воспроизвел Яблочков слова из пьесы, которую когда-то репетировал с Коротыгиной.

Леночка схватила его за пальцы.

– У нас в воскресенье прием по случаю моего окончания гимназии. Приходите к трем. Я буду ждать.

– А ваши родители? Они не будут против?

– Родители тоже заинтригованы, – сообщила Леночка. – Я им про вас рассказала. Они будут рады.

– Правда?

– Без всякого сомнения. Надеюсь, у вас есть фрак? Эта чесучовая пара вам не слишком идет.

– Конечно, – похолодел Яблочков.

Чесучовая пара была единственной его одеждой, если не считать домашний халат.

– Тогда – до встречи.

– До встречи.

Леночка пошла догонять подруг, а Яблочков побрел разыскивать Невельского – вдруг Крутилин спросит, нашел ли его Арсений Иванович? Куда же тот подевался? Местонахождение своего питомца подсказал встреченный Яблочковым директор гимназии:

– Павел пошел навестить родителя.

– Участок, случайно, не знаете?

– Для самоубийц выделены места за оградой.

Сей участок был прирезан к кладбищу недавно, после многочисленных жалоб на «заражение воздуха» от жителей острова Голодай, где с самого основания города закапывали покончивших с собой. Хоронили их полицейские, не утруждавшие себя глубоким рытьем и сколачиванием гробов.

Невельский, сняв фуражку, стоял у одной из могил.

– А, это вы? – сказал он, завидев Яблочкова. – Снова допросить желаете?

– Высокий, бритый налысо, в синих очках. Знаете такого?

– Наш инспектор.

– Который вас в борделе поймал?

– Он самый.

– Сколько ему лет?

– Пятьдесят, шестьдесят, а может, все семьдесят, – пожал плечами Невельский. – Давайте помянем Костика, раз уж пришли…

Гимназист полез за пазуху, но тут же выдернул оттуда руку:

– Вот черт! Фляжку позабыл!

– Тоже ходите с фляжкой?

– Что значит тоже?

– У Костика фляжку видел.

– Да, он ею очень дорожил.

– Фляжка та пропала. В ранце мы ее не нашли. Если вдруг у кого увидите…

– У кого? Если не возражаете, хотел бы побыть в одиночестве.

Фрак, фрак… На самом деле фрак у Арсения Ивановича имелся – пришлось приобрести при поступлении в труппу – роли современников актеры должны были играть в собственной одежде. Однако появиться в нем на званом приеме было никак невозможно: сильно поношенным он был уже при покупке, а в роли Глумова пришлось ползать в нем по сцене, изображая коня под Артюшкиным.

Где бы одолжить фрак? Для разыскных целей в сыскном отделении имелся особый гардероб, с помощью которого можно было перевоплотиться хоть в извозчика, хоть в нищего. Но только не в солидного господина.

В прокатном ателье цены оказались заоблачными, а фраки – потасканными. Примеривая лучший из них, Яблочков выложил портмоне, из которого выпала визитная карточка. Услужливый приказчик ее поднял, и Арсений Иванович прочел вытисненное на ней имя: «Тейтельбаум Григорий Михайлович, купец первой гильдии, собственные лавки готовой одежды в Гостином дворе и Пассаже».

А что, если выпросить фрак напрокат у Тейтельбаума? Новый, дорогой. Предстать, так сказать, во всей красе?

Яблочков поначалу решил заскочить к нему в лавку после службы. Но, подъезжая к Большой Морской, сообразил, что завтра – суббота, священный еврейский день, который почему-то начинается в вечер пятницы. И решил, что служба подождет.

В лавке Гостиного двора сказали, что Тейтельбаум в Пассаже, а там стали уверять, что в Гостином. Чтобы не терять время, Яблочков начал примерять фраки, понадеявшись, что Гирша Менделевич рано или поздно появится.

– Сидит как влитой. Даже подшивать не надо, – обрадовал его приказчик, когда Арсений Иванович надел самый дорогой в магазине фрак с очень низкой по последней моде талией и слегка скошенными, чтобы подчеркнуть выпуклость груди, полами.

– Сколько стоит?

– Для знакомца Григория Михайловича, – приказчик задумался, а потом выпалил, – триста рублей.

– Беру! – сказал Арсений Иванович, решив, что, поносив его в воскресенье, в понедельник вернет Тейтельбауму с извинениями, мол, передумал.

– Если желаете уйти в обновке, можем отправить вашу прежнюю пару вместе со счетом вам домой.

– Нет, отправьте туда фрак. А также сорочку…

Колокольчик известил о посетителе, приказчик обернулся и радостно воскликнул:

– А вот и Григорий Михайлович.

– Господин Яблочков! – искренне обрадовался Тейтельбаум. – Решили обновить гардероб?

– Обстоятельства вынуждают…

– Неужели задумали жениться?

– Почти… Смазливая барышня пригласила на прием. А ее родитель занимает высокий пост…

– Как я вас понимаю, Арсений Иванович. Десять лет назад сам находился в подобной диспозиции. Нищий сирота шел на смотрины в дом лучшего витебского портного.

Арсений Иванович от удивления высунул голову из-за занавески:

– Вы были нищим?

– Я – сирота с рождения. Рос у дяди вместе с двенадцатью его детьми, перебивался с хлеба на воду. Но был лучшим в ешиве, и поэтому ребе отрекомендовал меня Беллочкиному отцу в качестве жениха. Видите ли… У евреев не принято женить деньги на деньгах. Потому что ум, в отличие от денег, не передается по наследству. А когда нет ума, деньги, даже если их очень много, куда-то исчезают. Только ум способен их приумножить. Что, собственно, я и сделал. Предложил тестю открыть в столице магазин. Шить, как и прежде, в Витебске, где рабочие руки стоят копейки, а продавать здесь. Тесть сперва сильно расстроился: так ли я умен, как уверял его ребе? Конечно, он понимал, что размер с клиента можно снять в Петербурге и передать в Витебск телеграфом. Но как проводить примерки? Я объяснил ему, что мы вообще не будем снимать размеры, а примемся шить сразу на разные фигуры. Покупатель примерит наиболее подходящий, а укоротить, подрезать, чуть-чуть расставить можно прямо в лавке. И что? Дело наше процветает. Более того. После моих успехов Беллочкин брат открыл подобный магазин в Париже!

– Боюсь, что у русских подобные браки не приняты. У нас по-прежнему деньги женятся на деньгах. Ну или на связях, – грустно посетовал Арсений Иванович, выходя из примерочной.

– Сообщите ваш адрес, – попросил приказчик.

Яблочков продиктовал.

– А что у вас за ссадина на лбу? – спросил участливо Тейтельбаум.

– Да так… Пытались убить, но не вышло…

– Надо бы ее замаскировать. Обратитесь-ка к Жан-Жаку…

– Руссо? – усмехнулся Арсений Иванович.

– Нет, его фамилия Лауре. Здешний куафюр. Очень, очень хороший. Он зачешет вас так, что ссадина не будет видна.

– Пора бы Жан-Жаку нам уже процент выплачивать, – улыбнулся приказчик. – За неделю второго клиента к нему отправляем. Может, и очки желаете?

– Очки? Какие очки? – насторожился Яблочков.

Синие совиные ему уже снились по ночам.

– Да какие угодно. Мастер Брандт – золотые руки, любые окуляры изготовит. Все тому же клиенту его присоветовали.

– Когда? – спросил Яблочков, чувствуя, что вот она – удача.

– Во вторник. Зашел к нам этакий раскольник. Волосы до плеч, борода до пуза, армяк, все как полагается. Я в удивление, мол, что угодно? А он вдруг: «Приодень по моде. Надоело дедовы обноски носить».

– Молодой, старый?

– Юный. Правда, это стало понятно, когда месье Жан-Жак его наголо обрил. Даже моложе вас, лет двадцать, не больше.

– Очки? Какие он очки купил?

– Самые что ни на есть модные. Роговые. Стекла синие.

– Адрес оставил?

– Конечно, чтобы мы обноски ему вернули. Не пойдет же он в них с бритой головой.

– Говорите, ну же…

Приказчик листал страницы в блокнотике:

– Не то, не он… Федор Рыкачев, Большая Зеленина, дом купца первой гильдии Пятибрюхова…

– Обожженыш? – воскликнул Крутилин, заслушав доклад Яблочкова. – Не может быть…

– Еще как может. Я и цирюльника опросил, он хорошо его описал.

– Федька хоть сам и не старовер, вырос у староверов. Нравы у них сам знаешь…

– Как раз из-за строгости нравов, из-за невозможности реализовать обычные желания люди и решаются на преступления.

– Возможно, ты и прав.

– Дайте людей, еду на задержание.

– Я тоже.

Ворота открыл все тот же верзила в черной косоворотке.

– Чего желаете? – как и в понедельник, спросил он у Крутилина Иван Дмитриевич на этот раз продемонстрировал револьвер:

– Хозяин дома?

– Да, – подтвердил верзила.

– А Обожженыш?

– Нет, съехал.

– Куда?

– Он мне не докладывает…

– Яблочков, допроси-ка его. По глазам вижу – врет. А вы, – начальник сыскной обвел взглядом шестерых агентов, – обыщите дом.

– На женскую половину никак нельзя, – возразил верзила.

– Тебя забыли спросить, – Яблочков схватил верзилу за патлы и, резко потянув вниз, стукнул коленом ему по лбу.

– А я пока потолкую с хозяином, – сказал в заключение начальник сыскной.

– Что опять случилось, Иван Дмитриевич? – испуганно спросил Пятибрюхов у вошедшего без стука Крутилина.

– Федор твой где?

– Съехал.

– Куда?

– Не знаю. Испросил отпуск для поправки здоровья.

– Когда?

– Во вторник. Собрал вещи и укатил. Сказал, объявится через месяц. А что случилось?

– Против Федора подозрения. Весьма серьезные.

– Как вы могли им поверить, Иван Дмитриевич? Да на этих мошенниках пробу негде ставить.

– Ты о ком? – недоуменно спросил Крутилин, пытаясь сообразить, где искать Рыкачева.

– О братьях Серогодских. Федор по неопытности в их ловушку попался. Предложили они ему баржу корабельных сосен. Нам такие до зарезу нужны. Обожженыш ударил с ними по рукам, но, когда сосны осмотрел, покупать наотрез отказался, потому что гнилыми они оказались. Братья сперва пытались его подкупить, де, долю тебе от сделки выплатим, а когда не вышло, пригрозили Федьку в Сибирь отправить. В полиции, де, у них много друзей, если напишут заявление, что Федор деньги у них украл, его арестуют и осудят. Я братишек этих знаю, потому эти угрозы воспринял всерьез. Вот и велел Федьке на время скрыться. Хорошо, что к вам дело попало, Иван Дмитриевич. Уверен, что разберетесь.

Степан Порфирьевич открыл ящик стола и вытащил оттуда набитый бумажник:

– Сколько?

– Нисколько. Начальник сыскной полиции мошенничествами с корабельными соснами не занимается. Федька твой не в воровстве, в убийствах обвиняется.

– Не верьте Серогодским.

– В убийствах Капы и Кости Гневышевых.

– Что-что?

– Где Федор находился в ночь на понедельник?

– Здесь. Где ему быть? Хотя нет… Точно нет! В понедельник ему с самого утра надо было оказаться в Стрельне. Договор выгодный подписать. А клиент там капризный. Если опоздаешь – пиши пропало. Обожженыш решил отправиться туда ввечеру и где-нибудь переночевать.

– Вернулся оттуда когда?

– В понедельник. Часа три пополудни было. А может, четыре.

– А в шесть сюда пришел Костик. После его ухода Федька из дома выходил?

– Господи! Выходил… Сразу после того, как мы с Костиком повздорили. Федя пожаловался, что голова у него разболелась, де, надо прогуляться, воздухом подышать…

В кабинет постучали. Степан Порфирьевич вздрогнул. Крутилин ответил за него:

– Войдите!

Вошел агент Голомысов с большим бумажным пакетом в руках:

– В комнате Рыкачева нашел.

– Это из Пассажа ему прислали, – объяснил Пятибрюхов. – В пакете записка была от Федора, что на всякий случай он и внешность изменил, и костюм.

– Спрашиваю последний раз, – тихо произнес Крутилин. – Где Федор?

– Не знаю.

– Э, так ты его забьешь, – закричал Иван Дмитриевич Яблочкову, спустившись во двор.

Арсений Иванович и сам не ожидал, что войдет в такой раж – верзила, скрючившись, валялся на земле, а чиновник избивал его ногами.

– Невелика потеря. Знает, где Федька. Но, сволочь, не говорит.

– Погоди, пока не бей, – Иван Дмитриевич склонился к окровавленному верзиле и отеческим тоном произнес: – Если тотчас не сообщишь, где Федор, поедешь с нами в отделение. И я тебя на всю ночь отдам ему, – показал он пальцем на Яблочкова.

– Нумера Лупенцова на Вознесенском, – прошептал верзила, сплюнув пару зубов. – Сказал, письма туда ему отправлять, если придут.

– Что ж ты раньше молчал? Остался бы при зубах, – посетовал Иван Дмитриевич. – По коням, на Вознесенский.

– Ну, теперь мы его возьмем, – воскликнул радостно Яблочков, усаживаясь в пролетке.

– Не знаю, не знаю! Уж больно ловок, – покачал головой Крутилин. – И номера-то выбрал именно те, где за известную плату можно паспорт не предъявлять.

– Как это? – удивился Арсений Иванович.

– Ну как, как… Платишь не желтенькую[48]48
  Рубль.


[Закрыть] за сутки, а синенькую[49]49
  Пять рублей.


[Закрыть]. И живи себе инкогнито.