Текст книги "Битый триплекс закалённого стекла"

Битый триплекс закалённого стекла
Валерия Кайзер

© Валерия Кайзер, 2023

ISBN 978-5-0060-5646-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Битый триплекс закалённого стекла

Однажды я уже был здесь. Шёл – нет, плёлся по этой разбитой бетонке, и тоже царила ночь. Только теперь я вовсе не думал о луне, возвышающейся в непроглядном, бездонном небе, потому как её сияния было недостаточно для меня одного.

Мой путь освещали редкие уличные фонари.

В воздухе… стояло нечто такое, что я не мог разобрать, как ни фыркал и ни сопел. То у меня кривой нос заложит, то в мои лёгкие нахлынут обрывки сотен разных запахов – и моё обоняние сдастся, свалив все ароматы в однотонную кучу удушающего угара. Я всё представлял, будто учусь в парфюмерном классе вместе с Жанами-Батистами Гренуи-младшими, а учительница ни с того ни с сего решила спросить именно меня.

Устав возражать обонятельным изъянам, я наконец осмотрелся и понял, куда вела меня дорога. Вдали, словно прячась за кромкой леса, виднелась небольшая беседка. Я знал её, с ней было неразрывно связано моё детство.

Давным-давно, когда отец ещё был жив, а в моей невинной черепушке хранилась память разве что о знойном лете и о золотом часе, проникающем в гостиную, будто призма, через застеклённый балкон, мы вдвоём выбирались за пределы родного посёлка. Отец грубо держал меня за руку, в другой – раскачивая вперёд-назад две белоснежные канистры.

Большими взрослыми шагами он стремительно летел вперёд, и я вприпрыжку старался за ним поспевать, но в основном – безуспешно. Иногда я спотыкался об эти дурацкие швы случайных бетонных плит, приземлялся не самым удачным образом – раздирая розоватую кожу на локтях, сжимал челюсть, что есть мочи стараясь не заплакать, не спугнуть отца, этого сурового лидера, и спешно поднимался, как только мог четырёхлетний мальчишка, потирающий сопливый нос и отворачивающийся в сторону.

Отец же… никогда не пытался докопаться до истины, почему я стеснялся его обесценивающего взгляда, никогда не спрашивал, в порядке ли я, не делал ровным счётом ничего, и я даже не уверен, благодарен ли был за это молчание. Помню, он, бывало, устало вздыхал, приговаривая: «Ну-ну…» – и ждал терпеливо, пока я отряхнусь, чтобы вновь против моей воли устроить пешую гонку.

Канистры в руке его глухо постукивали, и я усердно концентрировался на оттенках их фальшивых нот. Не потому, что рос будущим композитором, но потому, что надеялся заглушить какофонией звуков кровожадный собачий вой. Он доносился из-за хлипких, не самых высоких заборов изб, периодически разбросанных по обе стороны от нас.

Больше всего удивляла реакция отца: он-то никогда ничего не боялся, а потому уверенно присвистывал себе под нос и топал дальше. Я не был похож на него и едва ли мог стерпеть саму мысль об этих кобелях на ржавых цепях. Да и не на цепях тоже. Как-то меня за ногу укусила шебутная такса – так ещё и так остро, так больно! Я потом месяц обходил стороной соседний двор по пути в садик.

Интересно, в моих воспоминаниях – куда мы шли? Был ли то крохотный пруд?.. Или…

Я вдруг вновь задумался о беседке, которую ранее приметил у леса, и тут же поднял голову, чтобы её отыскать. Хотел убедиться, что она всё такая же голубоватая, как и в нежные мои годы, что она по-прежнему хранит несуразные рисунки местного хулиганья, что она не…

Испарилась. Будто и вовсе не было того места на карте. Передо мной простирался только голый серый потолок и раскачивалась висящая на тонком кабеле лампочка. Она, выключенная, сливалась с тусклым фоном. Честно говоря, мне и не нужен был её свет. В спальню и так проникали слабые лучи раннего утра. Выходит, что я проснулся.

Я протёр глаза и, приподняв туловище, облокотился на постель. Первым делом инстинктивно бросил взгляд в запыленное окно справа от себя. Пасмурно, небо постепенно заволокло тусклой хандрой.

Помимо облаков, грозно виднелся соседний дом. Точно. Я давно уже не в посёлке, мне стукнуло двадцать пять, и передо мной не заброшенная изба с изголодавшимися псами, а бездушная новостройка из красного кирпича.

Этим утром я разглядывал здание дольше обычного. Затем позавтракал, невзрачно оделся и уехал на работу.

Трудовой день шёл очень медленно, и я предположил, что виной всему моя специальность – иначе не бывает у зануд, посвятивших жизнь скрупулёзной корректуре юридических документов. Я так и видел перед собой: воображаемые рубли всё падают очень и очень скудно в воображаемый кожаный кошелёк. Их – совсем горстка, нужно растянуть падение на девять проклятых часов.

Во время обеда день проживался ещё невыносимее: бутерброд из торгового автомата сухо резал мои дёсна, и у меня не было ему альтернатив. Денег не так уж и много, чтобы ещё тратиться на случайные кафе. Готовить самому? Да ни за что. От любого искусства овладения навыком, конечно, хочется сделаться лучше, но от процесса готовки – только, в томлении развывшись, помыться.

Я вернулся в свою каморку с неважным ремонтом от застройщика поздним вечером. Поужинал купленными в «Дикси» чебупелями, повздыхал несколько раз в ванной (сам не знаю зачем, просто словно на время мир вокруг меня остановился) и побрёл в спальню. Завтра вновь вставать рано. Говорят, будет дождить.

Когда я закрыл глаза, то ещё долго пребывал во тьме. Периодически слышались знакомые нотки задремавшего леса. Моё предплечье ласкал слабый ветерок. Так я смутно понял, что вчерашний сон продолжился.

Крепкая память всегда для меня была редкостью, особенно когда дело касалось сновидений и – тем более! – одних и тех же подряд. В последний раз, мне кажется, я серию снов видел в классе пятом. В те годы меня очень впечатлил рассказ «Любовь к жизни» Джека Лондона, и я потом несколько дней пытался прийти в себя от бурно разворачивающейся в голове картины гонки между израненной человеческой силой воли и охотничьими инстинктами умирающего волка. Такая вот фиксация, преследующая даже после захода солнца…

Я огляделся. Стояла та же ночь, что и вчера. Всё ещё горят фонари, подавляя мягкое свечение луны. По-прежнему бетонные плиты очерчивают мой путь. Вдалеке голубая беседка – и она зовёт меня.

В этот раз мой шаг был легче. Обычно боль в суставах проникала из суровой реальности в мои кошмары, но сейчас же я был здоровее всех ныне живущих. Даже один раз споткнувшись о шов по пути, я удержал равновесие и впервые осознал, что больше не преследую тень отца.

Столь нелепая мысль… Мне же не четыре, с чего я вообще такое значение придаю бетону?

Только подобравшись ближе к своей цели, я увидел, что скрывала собою беседка. В центре её деревянного пола зияла средних размеров дыра – специально под стать размерам того, что в ней разворачивалось.

Кривые железные ступени позволяли быстро, но не с особым удобством оказаться на влажной земле. Многочисленные следы разной обуви следовали к осквернённой чёрным железной трубе с рычажком. Труба нависала над бодрым потоком крохотной реки с противоположной от спуска стороны. Это был родник, восходящий.

Тогда же я вспомнил: не на пруд мы шли с отцом. На распутье к нему вела другая дорога…

Резко в глаза ударил свет, и я вскочил с кровати. Прозвенел будильник, исторгая из себя предсмертные хрипы. Мы с ним во многом были похожи. Коснувшись кнопки выключения, я потянулся, протёр глаза и, спиной поворачиваясь к коридору, остановился.

Признаться, вышло довольно забавно. То ли дело в моём зрении, то ли ещё в чём, но прежде я никогда не мог чётко разглядеть, какой быт ведут мои соседи по району. Вроде дома не сильно далеко друг от друга построены, но мне всё никак и никак не удавалось подсмотреть за другими жителями, даже если я старался – а такое обычно случалось в моменты глубокого уныния от посредственности собственной жизни.

Теперь же я видел, как горит свет в одном из окон той самой новостройки. Наверное, у меня даже получалось смутно разглядеть силуэт мебели, расставленной по комнате (не знаю, правда, какой именно). К сожалению, очень скоро мне пришлось прикрыть глаза, потому что они не были готовы к такому испытанию дальнозоркости, ещё и на столь ярком утреннем свете.

Практически мгновенно забыв про соседей, я ушёл приводить себя в порядок перед новым рабочим днём. Умылся холодной водой, сварил наспех миниатюрные пельмени, купленные про запас ещё несколько недель назад, и накинул на себя куртку с капюшоном, заранее зная о возможных осадках.

На всякий случай я снова выглянул из окна. Я по-прежнему наблюдал освещённую комнатным светом раму и едва различимые образы интерьера. Ещё, как ни странно, продолжал видеть во всех остальных окнах сплошную внешнюю стену здания, местами с более тёмной или более нежной примесью оттенков.

По пути на работу я непрестанно думал об этом окне. Мне, честно говоря, не было никакого дела до самого факта реалистичности происходящего, пусть я и различал только одно окно из сотни, находившихся на одном и том же расстоянии от меня. Напротив, мне было горько от мысли о том, как сильно и необычно искажено преломление света в моих роговицах и как дорого будет стоить лечение. Всё-таки корректору важно оставаться хотя бы близоруким, а с этой новой болезнью кто знает, как много клеток моего тела захватит её распространение.

Задумчиво фыркнув, я поднял голову и впервые в жизни посмотрел по сторонам, прежде чем заходить в офис. Оказалось, через улицу от нас располагался ресторан, стилизованный под таверну из одной популярной серии видеоигр. Узнав на вывеске название, я наконец-то понял, куда в основном уходили мои коллеги, едва наступал обед. Пусть я и не общался ни с кем лично, пусть мне и свезло даже не пересекаться с ними в курилке и от безысходности не болтать о поверхностном (потому что я не курю), я всё равно приметил, что при устройстве в нашу организацию предоставляется скидка на посещение этого самого ресторана.

Столько лет я работал и заочно знал, где мог бы более полноценно поесть в перерыве, а только сейчас воочию увидел это место. Так странно спустя всё это время прийти к выводу, что я упустил нещадное количество обедов в заведении, которое меня действительно заинтересовало. По крайней мере, сейчас. Никогда не думал, что буду так тосковать по фэнтезийной кухне, которую даже не пробовал.

Я отвернулся и позвонил охране, нажав кнопку у входа. Через несколько секунд уже совсем другой по моим ощущениям офис распахнул свои двери, и таверна исчезла из моей зоны видимости.

Как бы ни было прискорбно, во время перерыва я так и не перешёл дорогу и не распробовал местный шашлычок из вепря (блюдо, о котором я подслушал у коллег во время одной из своих смен). В поздний час я проигнорировал существование и шашлычка, и обжаренного сыра, и рульки, запечённой в меду, и одиноко отправился домой, раздражённо пытаясь смириться с шумом капель, атаковавших мой зонт.

Едва перешагнув порог квартиры, я неожиданно для голодного себя поленился поужинать даже простыми бутербродами с колбасой и тотчас рухнул в объятия местами рваного одеяла. Несмотря на то, что было очевидно, что и на третью ночь я встречу голубую беседку и бьющий под её полами ключ, я не осквернил этой догадкой ни единой мысли, когда редактировал очередной договор купли-продажи, топал по лужам домой или засыпал.

По этой причине я чуточку, но всё же удивился, возникнув на бетонке, уже достаточно измученной моими визитами. В итоге я стал воспринимать происходящее в целом как рутинное должное. Снова освещена дорога фонарями, снова вдалеке голубая беседка, снова я следую к её роднику.

Издалека, помимо естественного для летней ночи шумового сопровождения – плавных движений деревьев, кустов, травы (да всего живого, в конце концов) под нежным дуновением освежающего ветерка, далёких птичьих дискуссий, вкрадчивого стрекотания сверчков, я стал различать бурные переливы подземных вод, обтачивающие все ближайшие камни в порыве выйти на поверхность. Чем сильнее сокращалось расстояние между мной и источником, тем громче становилась их обнажающая землю песнь.

Как только ступил на последнюю плиту, разделяющую нас двоих от судьбоносной встречи, я оглох. Вернее, глухим я стал лишь к зову течения. Весь остальной мотет живой природы оставался на прежнем уровне громкости. Может, что упало препятствием?.. С недоверием я сделал ещё пару шагов и наклонился над глухой бездной.

Из-за естественного туннеля в земле на меня вдруг уставились два пристальных огонька. Нагая женщина, устроившись как можно глубже, пряталась от кого-то или чего-то. Её большие глаза, которыми она бегло изучала меня, чужака. Распущенные волнистые волосы, влагой прилипшие к телу. Но самое главное в ней – цвета разных настроений, мазки природных оттенков, полутона, сошедшие с палитры художника.

Она была потрясающей. Моё сердце билось в такт её земной природы. В голове возникли числа вперемешку с латиницей, значение которых я не понимал, но точно был уверен в их значимости для меня: 4-9-4-9-4-9 и f-a-e-e-d-d. Как блаженно смотреть на её очертания!.. Это то, что чувствовали сто лет назад супрематисты?..

Я проснулся и понял, что чувствую себя легче, чем когда-либо прежде. Будто все эти годы на плечах я нёс безмерный груз, у которого не было никакого смысла, кроме как истязать моё тело до въевшихся в плоть пролежней и который, наконец, скинула с меня она… моя загадочная Криница из снов. Теперь я осознал, почему отец преклонялся пред водою, ею пробуждённую, почему молча водил к её ключу.

В воздухе застыли нотки ванили, словно метка: наливающее конечности тепло того, кому свезло быть поцелованным самой ночью. Я был бодр так, как никогда ранее, и очень скоро оказался у окна. Наверное, инстинкты, оставляющие нарывы глубоко изнутри моих органов, желали узреть утро как доказательство того, что мир ещё не встретил своё последнее откровение.

Зато его встретил я в своём избавленном обличии – сквозь запыленное стекло, рассеивающее всевозможный утренний свет. То самое окно вновь пылало сиянием, в отличие от остальных квартир на все двадцать пять этажей. И теперь оно не было одиноким, из-за него, как мне казалось, прямо в глаза мои смотрела девушка.

Она долго стояла, совсем не шевелясь, и я следовал её примеру. Всё смотрел на нежность бежевого тела, дарованного ей природой. Всё надеялся увидеть сквозь всю эту проклятую муть, как её локоны вороного цвета начнут плавно колыхаться на ветру. Не знаю, где бы я нашёл для этой госпожи ветер, но по какой-то причине я ждал, что она толкнёт вперёд створки.

Этого не произошло. Луч чистого кремового тона – этот воспроизведённый в образе человека румянец, о котором культуры разных частей света умалчивали веками, скрывали от глаз простых обывателей под наукой о блеске белого, чёрного, красного, – стал уменьшаться, пока совсем не заполонил своей прозрачностью комнату. Должно быть, госпожа, окрыляющая мои зрительные рецепторы, так же, как и я, вынуждена вставать, чтобы посвятить день безотрадной смене на работе.

Я сжал губы, вспомнив о том, что сегодня четверг. Горько взглянув на свой телефон, готовящийся звенеть, я вздохнул, выключил его и отправился в ванную.

Не отрицаю, что, выскочив несильно многим позже из подъезда, я надеялся лично повстречать воплощение моей наяды из снов. К сожалению, мои надежды угасли так же скоро, как я оказался у дверей офиса.

Сегодняшний день шёл стремительнее прежних. Не то чтобы задачи были увлекательнее прочих и не то чтобы я был подогрет, допустим, восторгом от редко встречаемых кейсов, придающих свежести моим далёким познаниям в анатомии текста… Чёрт, да я даже ни разу не подумал о том, сколько лет мне придётся горбатиться до статуса вычитчика, а ведь я размышлял об этом регулярно!

Нет, я был поглощён мыслями о 4-9-4-9-4-9… Эти числа, принимая пёстрые формы в моём скупом на знаки воображении, возбуждали чувство времени из недр моего мозга.

Я и сам не заметил, как пропустил обед, решив не посещать таверну и не покупать бутерброды из торгового автомата на этаже, и не заметил, как бросился бежать домой, едва ознаменовался последний час рабочего дня, и не заметил, как в пылком безумии рухнул на кровать и забылся.

Это был первый раз, когда я понял, как много деталей упускал все эти ночи вокруг себя.

Вновь очнувшись на старой бетонке, я заметил ползающих по ней насекомых. Их на ветру ласкала высокая трава, разросшаяся на многие километры вперёд. Вдалеке эту траву дополняли идущие в два ряда линии электропередачи – по обе стороны от меня. И если справа они уходили в бесконечное поле, освещаемое гранью горизонта, то слева они сталкивались с большим холмом. Он в основном скрывался с моей точки обзора густой листвой деревьев, но в центре был открыт благодаря полю у его подножия.

Тогда я впервые услышал шум проезжающего по холму поезда. Из-за сумерек я не мог разглядеть конструкцию вагонов, а потому был лишён возможности определить, в каком отрезке исторического времени пребываю в своих снах.

Наконец поднявшись, я медленно зашагал в сторону беседки. Дело было не в том, что во мне иссяк энтузиазм к желанной встрече с безмолвной нимфой. Просто я хотел как можно дольше вслушиваться в элегическую мелодию щебечущих птиц, в полутона колыхающихся трав, бурно расцветших на территории моих грёз, в это биение сердца мира, полного страсти даже в самую дремучую ночь.

Фонари, ведущие меня к цели, на самом деле, всё это время слепили так сильно, что моё восприятие цвета изрядно искажалось. Как будто всё вокруг было цифровой фотографией, на которую наложили фильтр высокой насыщенности. Как будто эти яркие оттенки грязного жёлтого и оранжевого рассеивали всё пространство вокруг искусственных источников света. Потому я и считал лунный свет недостаточным: он не мог бороться с жёсткостью человеческих изобретений.

И всё же под его присмотром я словно чувствовал себя в безопасности. Луна там, в далёкой бездне космоса, знала меня с первых секунд моего громогласного рождения и заботилась обо мне каждую полночь, что я не мог уснуть. Небесное светило всегда было милосердным ко мне, я чувствовал это. И сейчас я шёл вперёд, ощущая себя на таком уровне безмятежности, будто бы не оберег луны на меня влиял, а какой-то загадочный седативный препарат, о приёме которого я позабыл.

Вот и снова голубая беседка, вот и снова родник в её глубинах… Вот и снова обнажённая женщина, лишь наполовину выглядывающая, чтобы наблюдать за мной. Я не мог распознать черты её лица, потому что всё постепенно в моих глазах стало покрываться густым туманом…

И я снова проснулся. Снова подошёл к своему окну. Снова стал созерцать девушку из расплывчатой квартиры соседнего дома. Именно когда я сумел различить на фоне всех очертаний чёткие огоньки её глаз, меня одержало непреодолимое желание дать этому неземному созданию знать о себе. Ведь каждый из нас молится на других людей, чтобы быть однажды увиденным, верно?

В то самое утро я, даже не сообщив о том, что беру отгул, выключил телефон и так и не вышел за пределы своей обители. Погрузившись в собственные размышления, я заполонил десятки текстовых файлов на ноутбуке списком разнообразных идей о том, как успешно привлечь чужое внимание на расстоянии. Только к вечеру, изнемогая от боли в животе, я оторвался от заметок и сделал перерыв на ужин. В морозильнике лежала пачка замороженных блинов, с ней я и разделался, прежде чем вернуться к своим планам.

Я уснул за столом в процессе оформления таблицы, которую хотел позже забить до отказа своими наблюдениями касательно расписания той самой девушки, очаровавшей взор. И когда проснулся, то неожиданно для себя осознал, что очутился прямо на пороге беседки. Ключевская жрица, будто в замедленной съёмке, поднималась по железным ступеням, намереваясь встретиться со мной снаружи.

Меня охватил трепет, и чем ближе ко мне приближалась она, тем сильнее скручивало мой живот. Я зажмурился и с трудом попытался подняться, когда женщина остановилась в паре шагов от меня, выжидая. Было ощущение, будто вся кровь испарилась в моём теле, ноги подкашивались, едва держали меня.

В очередной раз взглянув, наконец, на хранительницу моих сновидений после всей этой нелепой суматошности, я обнаружил её мёртвой. Она лежала пластом на деревянном полу в том самом месте, где до этого остановилась. Её живот соприкасался с деревом, но бёдра и голова были повёрнуты вправо. Прежде чем вновь очнуться, я допустил в своей голове странную мысль о том, что её убили. Ничего естественного в её смерти не было.

Следующие дни пролетели незаметно. Я не появлялся на работе и ни разу не отвечал на звонки начальства. Должно быть, у меня будут большие проблемы, когда я вернусь к обыденной и бессмысленной жизни толпы, но в данный момент меня не интересовали последствия. Я был одержим девушкой, что никак не могла заметить меня.

Очень скоро я сумел подробно составить её расписание: где, когда, во сколько. Даже поискал информацию о её квартире, примерно высчитав, какому номеру принадлежат её окна. Получив адрес, я бросился к базе данных служб доставки, часто утекающих в свободный доступ благодаря анонимным хакерам. Так я узнал имена всех, кто разделял с девушкой квадратные метры.

Долгое время я даже не решался лечь спать, а когда засыпал посреди «работы», то больше не видел беседку с водой, бьющей ключом. Честно говоря, я скоро позабыл и о таинственных сновидениях, потому что был слишком занят перебиранием разных способов по привлечению внимания своей соседки.

Легко обращаться к разуму, когда у тебя что-то не получается в самый первый раз. В моём случае это была избитая идея с листом, во весь размер которого жирно писалось сообщение. Также легко взывать к логике, если у тебя не вышло и во второй раз. Я заказал кучу мощных портативных светильников и включал их по ночам, направляя из потёмок своей комнаты в окно цели. Наконец, в третий раз ты ещё надеешься на здравый смысл, но немного сомневаешься. Тогда я попробовал из приобретённых ламп собрать «Привет!», опять же показывал своё творение лишь ночью.

Рано или поздно ты сдаёшься и прибегаешь к любой мысли, возникающей в твоей утомлённой голове.

Я пытался покрыть наше большое расстояние кинутой вперёд верёвкой – конечно, её длины никогда не было бы достаточно, как и не было бы достаточно силы в моём броске. Я печатал плакаты, целые диаграммы, иллюстрации на ватманах и заставлял ими весь подоконник. Я открывал створки окон и пускал воздушные самолётики. Я использовал по утрам мегафон, когда она приближалась к стеклу, и вопил что есть мочи. После последнего фокуса мне на пороге пришлось разбираться с полицейскими, потому что, как оказалось, многим не нравится слушать утренний плач навзрыд с высоты десятого этажа.

Что я только не перепробовал, до чего только не отчаивался – без толку. Не видит, не видит, не видит меня!

Мне не хотелось общаться. Мне не хотелось звонить ей, слать смс-сообщения, пытаться добраться до неё через её соседей. Я просто хотел быть увиденным ею! Я безумно желал существовать! Только её горящие глаза могли определить меня для этой Вселенной! Она – моя истина, и никто кроме! Почему же ты, дура, никак меня не заметишь?!

Как я хочу к тебе прикоснуться, и как невозможно всё это!

В один из вечеров я был столь подавлен и вместе с тем опьянён неутолимой жаждой по её взору, что у меня подскочила температура. Изнывая от жара и постепенно одолевающего меня бреда, я начал всерьёз верить, что с самого рождения был не простым человеком, а титаном.

Да! Я – тот самый Прометей из древнегреческих мифов, его безнаказанное воплощение! Это в мою честь скребётся изо всех углов поэма, излучающая неоновый свет с каждым новым аккордом, новым созвучием, новым тактом!..

Криница, та самая, что умерла месяцы назад, вновь воплотилась передо мной. Впервые поменявшись со мной местами, она шагала с порога беседки за мной в её центр. Она тянула ко мне руки, пока я не заметил, что в одной из её ладоней розга, что в глазах её уже блеснуло что-то нехорошее, злобное, кровожадное. Я попятился назад и чуть не подвернул ногу на железных ступенях, но вовремя спохватился.

Женщина замахнулась, и удар пришёлся мне по плечу. Я завопил от боли. Мне стало так горестно от этого предательства, от этого насилия, от этой несправедливости, что я совсем потерял голову и, отойдя от болевого шока, бросился вперёд, пытаясь повалить этого волка в овечьей шкуре на пол. Между нами завязалась драка. Я размахивал кулаками, а она хлестала меня розгами. Я орал на неё в исступлении, а она заливисто насмехалась надо мной.

Я практически попал костяшками по её щеке, но в последнюю секунду она увернулась, и вся сила моего кулака ушла в белоснежную балку. В беспамятстве, в бешенстве, в неистовстве я заревел во всё горло. Из невыносимо чудовищно зажмуренных глаз моих брызнули слёзы.

Никакого дерева, конченный ты утырок! Все напрасные сны охотно забывал о том, что эта чёртова беседка сделана из железа!

Я истошно ругался, падая на колени от невыносимой муки. Мои костяшки очень быстро выявляли на бледной коже хаотичную смесь жёлтого, красного, бордового, розового, синего и, наконец, фиолетового. Каждый сантиметр плоти всё активнее отекал. В самом эпицентре удара виднелись капли крови, разбавленные чёрной ареолой. Я с трудом восстановил дыхание, потому как боль была такая, словно я не только сломал руку, но ещё и животом упал на эту железную балку с высоты.

– Фу-фу, – с издёвкой дважды выдохнула сквозь зубы победительница, терпеливо смакуя каждую секунду, выжидая моего внимания.

Я из последних сил поднял на неё взгляд – чтобы узреть, как она вновь заносит надо мною розгу. Я не сумел выдержать этого: отключился за мгновения до хлёсткого звона. Мне не было известно, сколько времени я провёл без сознания. Да и едва ли я гадал насчёт времени: мне было тягостно признавать, что потерять сознание можно даже в дрёме.

Очнулся я на холодном полу рядом с кроватью, весь запутавшийся в простынях. Весь мокрый от пота. Не шевелясь, я посмотрел на левую руку, занесённую над головой и освещённую утренним светом. К моему счастью, никаких синяков на её костяшках не было.

С большим усилием я сел, опершись на стену. Тяжело вздохнул. Поглядел по сторонам. Устало скрыл лицо за ладонями. Глаза слегка зудели. Судя по градуснику, брошенном на прикроватном столике, я уснул в лихорадке. Стало ли мне легче? Не особо. По крайней мере, болезнь освободила меня от воспоминаний о снах накануне.

Я шмыгнул носом и сам не заметил, как по моим щекам побежали ручейки слёз. Мне стало так горько, так одиноко при мысли, что, если бы я умер этой ночью, никто бы меня не спохватился. Обнаружили бы труп, только когда бы он разложился так, чтобы вонью заполонить весь подъезд.

Нет у меня родных, все остались в другом городе. Да и я сам виноват: бросил их навещать после похорон отца. Помню, когда выбирал квартиру в этом районе, мечтал, что перезнакомлюсь со всеми соседями. Дружно выходили бы на субботники, согласовывали бы все идеи по благоустройству двора, развлекались бы вместе по праздникам.

Мне казалось, я мог так компенсировать бы отсутствие связи со семьёй. Наивный дурак… Мне смелости не хватило даже с коллегами поговорить хоть раз о погоде, что уж говорить о соседях… Столько лет впустую.

Я тоскливо повернул голову к окну и пристально глядел в небеса, размышляя о чём-то своём. Наверное, я просидел так, в одной позе, целый час, пока показавшееся из-за туч солнце не ослепило меня. Моя наяда…

Моё единственное утешение!

В тот же момент я бросился к стеклу. Меня обуревала злоба на весь мир, надо мной надругавшийся, глубокая обида на эту девушку, все эти годы мне не доступную, неприкасаемую, уходящую в забытье, горечь от туманности и расплывчатости её проклятого образа, скорбь по всей своей незначительности, прозрачности, ненужности! Глупый, жалкий!..

В порыве отчаяния я сломал ручку от форточки, но всё же с резким и ярким хлопком распахнул её. Тут же высунул голову наружу, чуть ли не вываливаясь всем телом в попытке достичь своей цели, дотянуться до неё.

– Почему ты меня не видишь?! – что есть мочи заревел я и обмяк, дёргаясь при каждом всхлипе.

Я не мог быть причиной этого пренебрежения, не мог. Ну как же так, разве способен кто-то навроде меня заслужить статус сущего равнодушия? Терпеть невозможно, как желал я что-то значить! У меня никого, кроме неё, не было! Почему нельзя хоть на секунду стать замеченным? Только глаза её – доказательство, что я есть, потому что человек существует лишь в созерцании другими людьми. Потому что то, что суждено быть незримым, всегда подвергается сомнениям. Потому что именно откровения делают нас родными.

Я не мог перестать представлять, что это я не высунулся сейчас из окна, а лишь неудобно приземлился на морское дно. Мне оставалось ещё десять этажей, и даже в этот трепетный миг я всё ещё продолжал тонуть. Было бы легче, если бы я разделял эту участь с кем-то, но, к сожалению, я был один… И я не имел ни малейшего понятия, как себя спасти. Мне казалось, что я уже никогда не сумею выплыть.

Не выдержав давления жёсткой балки на мою грудную клетку, я всё-таки залез обратно в комнату. Положив руку на больное место, я вдруг осознал, что всё это время единственным препятствием между мной и ней являлось это убогое окно.

Верно. Именно оно мутило её образ, оно делало меня с её расстояния неотчётливым, оно делало нашу человеческую связь запутанней.

Меня переполнила ненависть. Всё, чего я когда-либо жаждал, это разрушение. Только полноценный крах способен освободить тебя. Не бывает опустошения – всегда остаются руины. И в яростном безумии я был голоден по этим обломкам.

Суматошно прошерстив всю квартиру, я вернулся с молотком. Уверен, от нестерпимой досады мои глазные яблоки воспалились и ясно пестрели насыщенными полосками вен. Я замахнулся, крепко ухватившись за рукоять, и нанёс удар ближе к правому краю. Окно не разбилось, но покрылось трещинами. Затем я снова ударил, но уже слева, вновь справа, сверху, снизу, снизу – везде, кроме центра.

И так, пока с гулким лязгом не разлетелись острые осколки по полу. Я опустил голову, пытаясь отдышаться, и, вытирая склизкие сопли с носогубной складки, безучастно принял, что истекаю кровью. Только разбившись на мириады фрагментов, окно открыло свою размытую тайну: оно было закалённым. И я по нелепой глупости совсем об этом позабыл.

По крайней мере, теперь же я знал, что мне больше ничего не помешает.

Оставив позади куртку и подходящую обувь, я так и выбежал на улицу босиком в грязной домашней одежде. Через минуту она должна была выйти из дома – я наизусть помнил её расписание. Это всё, что имело значение. Взволнованные взгляды, поражённые ужасом гримасы, отталкивающие движения?