Текст книги "Смотрящие в бездну"

Закончив с перевязкой и выбросив все отходы, Элари прошлась шваброй по полу и, когда следы крови были уничтожены, вернулась в комнату и села за компьютер.

На мониторе загорелась надпись «Добро пожаловать, Элари». Девушка вбила короткий пароль, и ей открылся рабочий стол с изображением туманного леса. Элари подумала, что сейчас ее мысли покрыты такой же дымкой – головная боль не давала как следует сосредоточиться. Последнее время недуг проявлял себя все чаще, принося с собой рассеянность и некую забывчивость, из-за чего могли появиться проблемы на курсах латыни. Даже сегодня она чуть не упустила…

Точно.

Священник.

Только священника ей не хватало.

Элари выдохнула, потерла глаза ладонями и направилась в кухню за водой для обезболивающего. Как только она проглотила таблетку и допила последний глоток жидкости, из рюкзака в прихожей раздался звонок. Элари нажала на зеленый значок телефонной трубки.

– Алло.

– Привет, Элари, крошка, как ты?

Мягкий, но звонкий голос, который нельзя было ни с кем перепутать.

– Привет, тетя Люси. Все в полном порядке, жива-здорова, – девушка облокотилась плечом на стену и, наконец, поняла, что все это время была в куртке. Она решила попробовать снять ее, не выронив смартфон. – А как у тебя дела? Как Юпитер?

– Ох, Пит все еще не может простить, что я лишаю его любимых собачьих лакомств. Но они начали плохо влиять на его желудок, – Люсинда, кажется, хотела продолжить, но потом будто прервала мысль, вспомнив что-то важное. – Элари, крошка, я чуть не забыла, зачем звоню. Ты свободна в ближайшие пару часов?

– Да, абсолютно.

– Славно! – воскликнула женщина. Элари отметила, что если бы человеческий голос мог светиться, то сейчас их телефонную линию было бы видно из космоса. – Не могла бы ты сходить в клинику Шеффилда и забрать там результаты анализов моей знакомой? Эмма уже уехала из города и забыла их получить, она всегда такая рассеянная… Я продиктую тебе имя и все, что нужно сказать медсестрам.

– Конечно, без проблем. Соберусь прямо сейчас, – ответила девушка.

– Ты просто чудо!

Элари достала из рюкзака листок бумаги и записала все, что диктовала тетя Люси, включая почту, на которую нужно было прислать скан результатов. Они еще немного поговорили, а потом тетя Люси с несвойственной ей серьезностью в голосе спросила:

– Девочка моя. Последний раз, когда ты приезжала, у тебя были страшные синяки под глазами. Все точно в порядке?

– Не беспокойся, – Элари лгала без единого намека на дрожь в голосе. – Просто усердная учеба отнимает много сил. Нужно больше спать.

– Надеюсь, крошка, все действительно так.

Где-то в доме залаял Юпитер – откормленная такса карамельного цвета. Тетя Люси распрощалась с Элари, сказав, что ей нужно бежать к этому маленькому бесенку, пока он не сгрыз ее любимый комод. Элари передала Юпитеру привет, и они попрощались.

Убрав листок с данными в карман джинсов, девушка вернулась в комнату, размышляя, много ли в мире таких же внимательных и светлых людей, как ее родная тетя по линии матери. Нет, наверное, их единицы. Вместе с этой мыслью Элари кое-что вспомнила и решила на обратном пути заскочить в соседнюю лавочку с фруктами.

Она выключила компьютер, снова надела куртку, другую пару обуви и вышла на улицу.

3

На автобусной остановке толпились люди в тягостном ожидании машины. Маркус числился среди них и уже несколько раз пожалел, что не приехал на своем собственном автомобиле. Его старенький «сто двадцать четвертый» мерседес девяносто шестого года был не в лучшем состоянии, но, парень думал, что тот бы уверенно довез его до курсов, а потом до следующего места назначения.

Диакон нервно посмотрел на часы. Стоящие рядом люди бросали на него косые взгляды и перешептывались. Тяжело быть святошей в двадцать первом веке, подумал Маркус, щурясь и глядя куда-то вдаль, сквозь проносящиеся мимо автомобили; в век, когда богами становятся цифровые приборы и интернет, а по телевидению только и говорят, что очередной священник совокупился с маленьким мальчиком в своей келье.

Подъехал переполненный автобус. Толпа ополоумевших от давки людей, с выпученными глазами и красными, обтекающими потом лицами, вывалились из него, обмахивая себя газетами, руками, шляпами, веерами.

Маркус дождался, когда все зайдут, и вошел последним. Не любил он стоять посреди транспорта в самой гуще людей, даже если ему выходить на конечной. Куда проще было выпустить пассажира и зайти обратно, чем толкаться и прижиматься к сидящему напротив человеку, меняясь местами с выходящим.

А еще лучше, подумал Маркус, когда дверь закрылась, ехать на своем автомобиле. Автобус тронулся.

Диакон вышел на остановке вместе с многочисленным потоком пожилых людей, быстро направляющихся к клинике имени профессора Шеффилда. Территория государственной больницы располагалась в северо-западной части города, обширная и почти всегда многолюдная, с асфальтированными дорожками, вдоль которых стояли ряды могучих вязов и кленов, создающих прекрасную тень и сдерживающие прохладу во время летнего зноя. Живописные клумбы расположились на широких полянках между частоколом деревьев, окаймленные разноцветными камнями в тон соцветия тюльпанов, маков, роз и пионов.

Наслаждаясь прохладой, Маркус неспешно шел к центральному отделению, куда вела самая широкая дорожка, оканчивающаяся гранитными ступенями, восходящими к крыльцу с металлопластиковыми дверями санитарной белизны. Диакон поднялся по ним и ступил в обитель медицины. В помещение, где запах пенициллина, казалось, был неотъемлемой частью всего происходящего.

Несмотря на это, думал юноша, Бога тут поминают намного чаще, чем весь приход во время мессы.

Маркус надел бахилы, сунул шляпу подмышку, поблагодарил девушку-регистратора за информацию и направился к лифту. Диакон не мог объяснить, но внутри у него еще по пути к главному отделению зародилось чувство тревоги, на которое он старался не обращать внимания. Мало ли, думал он, может, перепады погоды так влияют на организм, или предстоящая работа, которую он так не любил.

Диакон нажал клавишу седьмого этажа, которая загорелась желтоватым светом. Двери лифта закрылись за ним, отрезав последний путь к отступлению. Переживания холодным стальным тросом скрутили желудок, заставляя подкатить к горлу недавно съеденный завтрак.

Лифт неспешно двигался вверх. Люди на каждом этаже заходили и выходили, сменяя друг друга, а тревога все росла, заставляя Маркуса переминаться с ноги на ногу и облизывать губы.

На шестом этаже лифт резко дернулся, заскрипел и горестно взвыл, словно кто-то вогнал себе иглу под ноготь. Какая-то девушка вскрикнула в темноте и ухватилась за Маркуса, чтобы устоять на ногах. Парень придержал ее за талию, чтобы она не упала окончательно на него и не сбила с ног; мужчина, стоявший рядом, раздраженно выругался и принялся жать на клавишу вызова диспетчера, понося его, на чем свет стоит.

Длилось вся вакханалия не больше полуминуты, но казалось, что прошла вечность. Лифт снова загудел и, дернувшись, поехал медленно вверх. Табло высветило светодиодное «семь», двери распахнулись, и диакон вышел в длинный коридор с бесконечным количеством дверей.

Комната семьсот девятнадцать была по правую сторону. Маркус постучал внутрь и легко толкнул дверь. Раздалось спокойное «войдите», и юноша повиновался.

Внутри было чисто и уютно. На подоконнике стоял гербарий из листьев и полевых цветов, казалось, словно даже пыль не мелькает в лучах солнца, и лишь едва уловимый запах чего-то сладковатого витал в помещении.

– Добрый день, Маркус.

– Отец Виктор, – диакон услужливо кивнул. Священник сидел к нему вполоборота, глядя на юношу. Лицо больного, лежавшего на кровати, скрывалось за могучими габаритами проповедника в черной сутане.

– Как ты знаешь, сын мой, – обратился он к Маркусу, – мы помогаем нашему приходу, как можем.

Лейн кивнул.

– И …– он на мгновение замялся, вперив взгляд в больного. – Твоя Сила, Маркус, данная тебе от Бога, является одной из видов помощи нашим прихожанам.

Маркус закатил глаза и тяжело вздохнул.

– Не ерничай, мой мальчик, – сказал отец Виктор. – Ты – истинное проявление Божьего чуда и его Замысла. Как Иисус лечил больных, так и ты это можешь делать. Ты – рука Бога.

– Какая я рука, Святой Отец, если я могу только царапины лечить и синяки, да горячку снимать, с которой, между прочим, прекрасно справляется парацетамол.

– Самая истинная рука, – менторским тоном настаивал священник. – Талант раскрывается постепенно, как лотос. Тебе просто нужно больше практики. И именно за этим ты здесь. Подойди ко мне.

Стальной узел еще сильнее стянулся на животе парня, а кости в голенях и бедрах стали мягкими, как пластилин на солнце. Собрав всю волю в кулак, Маркус, полный ощущений, что грядет что-то нехорошее, медленно подошел к священнику.

– Наш прихожанин, раб божий Саймон Деннет. Уже несколько дней врачи борются за его выздоровление, но ему становится только хуже.

Юноша подошел ближе, и ему стало понятно, что за едва уловимый запах был в этой комнате. Пред ним предстал мужчина средних лет, с белой, как мел, и обтянутой, точно на скелете, кожей. Под глазами запали глубокие синяки. Тут и там по всему лицу гноились нарывы, которые прямо на глазах у Маркуса лопались, и из них стекали желто-белые капли гноя. Запах гниения.

Комок в горле вновь дал о себе знать.

– У него рак?

– С его слов, врачи не нашли ничего подозрительного или даже похожего на онкологию.

– Тогда что же это? Корь? Ветрянка?

– Я не врач, Маркус. И Саймон тоже. Его лечащий врач разводит руками, а он сам тем временем угасает, – отец Виктор замолчал, сцепил пальцы в замок, зажав в них четки с распятием, и опустил руки меж бедер. – Я здесь нахожусь почти неделю, каждый день с двух пополудни до четырех, потому что он боится умереть в одиночестве. Он говорит, что чувствует, что скоро умрет.

– Какое отношение я имею к этому, кроме как помощи вам, Отец?

– И я подумал, – продолжал священник, – что, возможно, настало твое время, сын мой. Настало время применить твою Силу в нужном направлении, в нужном русле. Тем более что Саймон один из тех, кто вносил самые большие подаяния нашей церкви.

«Ясно», – подумал Маркус. Он вновь вздохнул и молча подошел к бледному и бедному мужчине, которого ему было искренне жаль. Юноша закрыл глаза, потер руки и подул в ладони, разогревая их. Он ощущал, как в руках медленно, невидимым шаром скапливается энергия, теплая, как мокрый песок, слепленный на берегу пляжа. А потом прикоснулся ладонями ко лбу.

Но что-то было не так. Не так привычно, как это бывало все разы до этого.

Дар целительства юный Лейн открыл в себе годам к четырнадцати, когда его любимый кот вернулся с прогулки с пораненной лапой. Порез образовался чуть выше того места, где были черные, мягкие подушечки, и углублялся настолько сильно, что кожа почти болталась.

Маленький Маркус так сильно переживал из-за любимца, что взял его лапку и хотел подуть, как дула его мама, когда он ударялся обо что-нибудь, и боль проходила. И он подул.

Рана все еще была на месте, но визуально стала меньше, и шерсть с кожей уже болтались не так явно. Животное удивилось не меньше своего хозяина, но все же пожелало быстро удалиться и самостоятельно заниматься своими повреждениями.

Со временем спонтанные всплески врачевания руками Маркуса переросли в целенаправленный и полностью контролируемый процесс. И все последующие разы были простыми и понятными: желание, концентрация, молитва и тепло в руках. А главное – спокойствие. Этот процесс всегда заставлял быть максимально спокойным.

Но сейчас… Сейчас казалось, точно стены комнат начали сдвигаться на Лейна и давить, словно отовсюду на него смотрели тысячи глаз и тянулись тысячи рук, дотрагиваясь своими склизкими от желто-белого гноя и зловонными пальцами. А диакон только и мог, что греть ладони и пытаться сбросить оцепенение и ужас, находящий из ниоткуда. Что-то капнуло на его черную рубашку с потолка. Так ему показалось, судя по звуку.

Маркус открыл глаза и увидел зеленовато-черную субстанцию, отдаленно напоминающую желе. Его рука все еще лежала на лбу больного, а губы медленно шептали молитву, которую он придумал в том же возрасте.

Диакону казалось, что Саймон стал заметно горячее, потому что правую ладонь уже с трудом удавалось удержать на лбу. Лейн хотел было убрать ее, как вдруг что-то вновь упало на его правое плечо. Юноша перевел взгляд, не прекращая шептать, и вновь увидел все то же самое, только чуть в большем количестве и с маленьким пучком волос.

Рука уже не пекла, она горела.

– Маркус.

Юноша посмотрел на источник звука в виде лежащего на больничной койке пациента.

– Печет?

По телу диакона пробежали мурашки, делая его кожу гусиной:

– Ч-что?

– Я говорю: печет?

Глаза Деннета были широко распахнуты, а на лице замерла улыбка, как у собаки, больной чумой: широко растянутые губы и ужасающий оскал. С края его губ стекала слюна, как у умалишенного.

–Я не слы-ы-ышу, Маркус, – протянул он утробным и заискивающим голосом.

Маркус кивнул – и в этот момент Саймон схватил его за руку с таким усилием, словно хотел пригвоздить ладонь диакона к своему лбу.

Деннет засмеялся. Его голос стал еще ниже, а с каждым грохочущим хохотом из его рта вырывались клубы пара и вылетали полчища насекомых. Руку нестерпимо жгло, словно предплечье пронзило раскаленным гвоздем.

– Тогда подними голову, грязный мальчишка! – прокричал пациент, брызжа обжигающей слюной в лицо Лейна.

И Маркус поднял, не в силах противиться приказному тону.

Над его головой висел вверх ногами наполовину разложившийся Отец Виктор. Его сутана была изодрана в клочья, колоратка пожелтела от времени, а на тех местах, где должна была быть кожа, копошились опарыши и жужжали мухи.

– Маркус, мой мальчик, – влажная от гниения рука потянулась к его лицу. Перед глазами диакона были скрюченные пальцы, на которых местами были видны кости.

– Маркус, – сказал священник еще раз.

– Маркус! – гаркнул он. Рука Отца Виктора коснулась его плеча и с силой дернула.

Диакон открыл глаза. Еще раз. А потом осознал, что очень громко стонет, чуть ли не срываясь на крик, руку все так же печет, а на гладковыбритом подбородке ощущается капля чего-то теплого.

Лейн отдернул руку и опасливо прижал ее к груди, словно маленький ребенок, обжегшийся о горячее блюдо. Сердце гулко ухало в ушах и колотилось с невероятной скоростью; если бы в этот момент врач приложил стетоскоп к его груди, он бы констатировал скоропостижный инфаркт.

– Что с тобой, мальчик мой? – спросил священник, кладя руку ему на плечо.

Маркус вытер подбородок левой рукой и увидел красное размазанное пятнышко.

«Что со мной?» – подумал диакон, но в ответ соврал, тяжело дыша:

– Ничего. Такое бывает при особо тяжелых случаях.

По лицу Отца Виктора было понятно, что он не верит ему ни на грош. Но Маркус плевать хотел на это. Все, что ему сейчас было нужно – как можно быстрее выбраться из этого проклятого места и попасть на улицу. Рука болела, но он не подавал вида. Начинала раскалываться голова, как после тех моментов, когда он злоупотреблял своим Даром.

Наружу. Прочь, прочь отсюда, как можно скорее.

– Я могу идти, Отче?

– С тобой точно все в порядке, Маркус?

На мгновение юноше показалось, что лицо священника исказилось, передернулось в сизой дымке и опять стало разложившимся; как правая часть его медленно стекала вниз с остекленевшим глазом, собираясь в зеленовато-синее папье-маше.

Маркус моргнул. Лицо было на месте в привычном виде.

– Точно, Отец Виктор. Я могу идти?

– Можешь. Но перед уходом лучше зайди в сестринскую палату, пускай проверят твое давление – у тебя сосуд лопнул.

«А могло сердце», – подумал Лейн.

– Слушаюсь, Святой Отец.

– До встречи, Маркус. Надеюсь, ты действительно в норме.

«Я тоже», – подумал юноша, но не ответил. Через полминуты он галопом мчался по лестнице вниз, не дожидаясь лифта. Через полторы минуты он вылетел наружу, словно за ним гнались адские гончие, а потом выдохнул, опершись ладонями на колени и сразу же зашипев от боли.

Только сейчас он обратил внимание на свою правую ладонь, на которой уже вздулся внушительный волдырь, как после ожога.

– Что за херня? – прошептал он себе под нос, внимательно изучая руку. – Этого дерьма мне еще не хватало.

В очередной раз, закатив глаза, и поймав себя на мысли, что он слишком часто это делает, Маркус поймал автобус и добрался до своей квартиры. Обработав рану, он, не раздеваясь, упал на кровать и заснул.

И сон его был спокойным.

Как был спокойным сон Саймона Деннета, у которого язв на лице стало на порядок меньше, а кожа приобрела розоватый оттенок.

Пускай и ненадолго.

^***

Цифровые настольные часы фирмы «Sony» показывали четыре минуты девятого после полудня, когда Маркус Лейн открыл глаза и тупо уставился на красные цифры с мелькающим двоеточием между ними.

Он моргнул два бесконечно долгих раза, балансируя на границе сознания и сна, после чего шлепнул себя рукой по щеке, сел на край кровати и несколько мгновений тупил в стену, окончательно приходя в себя.

Солнце уже скрылось за макушками многоэтажек и догорало желто-красным огоньком заката. Маркус подошел к окну и раскрыл его нараспашку: город дышал свежестью, медленно нарастающей ночной прохладой.

Лейн пошел в ванную. Проходя мимо зеркала, он увидел лицо. Свое лицо. И было этому необычайно рад. Он потянулся рукой к крану и тут же зашипел от боли, схватившись за изувеченную руку; холодная вода брызгала в разные стороны и возмущенно шумела, потревоженная понапрасну.

Значит, не пригрезилось, подумал юноша, набирая воду в подставленную под струю ладонь, согнутую лодочкой.

– Значит, не пригрезилось, – повторил он, глядя на свое отражение в зеркале. На щеках уже проступила щетина, хотя брился он этим утром. Лейн поскреб щеку пальцами, закрыл кран и вышел в комнату.

Его жилище было относительно скромным, и, скорее, приближалось к спартанскому: однокомнатная квартира, в которой была махонькая кухня, уборная и спальня. Телевизора не было – вечера Маркус коротал за изучением библейских текстов, чтением беллетристики и игре на гитаре. Иногда – бестолково шатался по окружающим кварталам, заглядывая в витрины магазинов.

Стены спальни были обвешаны плакатами с эмблемами рок-групп. Никаких портретов – не сотвори себе кумира. В правом углу, за кроватью, стояла электрогитара с усилителем, на деке, обняв гриф, лежали наушники, шнур которых был воткнут в гнездо внизу инструмента.

Маркус вновь посмотрел на свою руку, выругался, перекрестился, опять выругался и ушел на кухню, сварив себе крепкого кофе. Здоровой рукой диакон покрутил ползунок, выставляя его на цифру «восемь» (максимум), после чего нажал большую кнопку, горящую зеленоватым светом. Кофемашина загудела, перемалывая зерна, пару раз щелкнула и начала наливать напиток.

Юноша повернулся к шкафу, стоящему за спиной, открыл верхнюю полку, достал оттуда бутылку с виски, хлюпнул немного в чашку, добавил меда, который вытащил из холодильника, после чего вернулся в комнату, поставил чашку на стол и подошел к книжному шкафу.

Его здоровая рука плавно пробежалась по корешкам и остановилась на одной массивной книге с толстым кожаным переплетом и тиснеными буквами: «Malleus Maleficārum». Ловко ухватившись за верх, парень вытащил книгу, перехватил поудобнее, и вернулся к креслу, стоящему возле кровати. Включил лампу, сделал пару мелких глотков и открыл книгу.

Ночь будет длинной, думал он, но ошибся. Сон сморил его через двадцать минут.

4

Дверь в лекционный кабинет открылась без особого труда, как и в первый раз. Юноша мягко толкнул ее ногой, после чего поддержал плечом и неуклюже вошел в кабинет.

Над его местом вновь нависал Эдвард Беккер, что-то залихватски рассказывая Элари, активно при этом жестикулируя. Маркус закатил глаза и неспешно двинулся. Он мягко постучал Эдди кончиками пальцев по плечу.

– Это мое место, – спокойно сказал он. Эдвард ответил, не оборачиваясь:

– И что?

– А это значит, что я тут сижу. Логично, не правда ли?

– Ну, ничего, подождешь, – бросил Беккер, осклабившись через плечо.

Маркус спокойно поставил свой дипломат возле парты, после чего взял здоровой рукой Беккера за предплечье и уверенно повернул к себе.

Эдди Беккер не любил, когда его трогали незнакомые люди. Тем более, он не любил, когда его трогали какие-то типы, которые ему не нравились своей вылизанной внешностью и слащавой, педиковатой мордой. Он развернулся и дернул рукой, но хватка святоши оказалась чуть более уверенной, чем Эдди ожидал.

– Я тебе понятным языком сказал – отвали, – зло бросил парень, глядя на юного диакона, который смотрел прямо ему в глаза.

Маркус измученно улыбнулся, чувствуя, как боль начинает пульсировать в его голове, а Дар медленным и ленивым ручьем, не таким прытким, как обычно, словно отравленный и загрязненный, густой и плотный, двигается из его левой ладони, сквозь кофту в тело Эдварда Беккера.

– Беккер, – сказал он, глядя с напущенной искренностью и чистым, как у всех священников, взглядом, – мы же взрослые люди, верно? Сейчас начнутся занятия, а мне нужно к ним подготовиться.

Дар неохотно медленно действовал на стоящего напротив юношу, размерами напоминающего гардеробный шкаф, и с лицом, не обезображенным интеллектом. И диакон это чувствовал.

– Достать ручку, тетрадь, книгу. Сам понимаешь. К тому же я еще и руку поранил, – он картинно пожал плечами и скосил взгляд на бинт. – Буду очень признателен.

Он еще раз вымучено улыбнулся и посмотрел Эдди прямо в глаза.

И Эдди поддался.

Он был зол и не хотел отступать, но этот святоша. Он… он… Беккер не мог подобрать слова, чтобы описать то чувство, которое возникло после его прикосновения. Сначала хотелось ему хорошенько врезать, чтобы челюсть закрутилась до затылка, а потом… потом возникло секундное замешательство и… спокойствие? Очень медленно, но уверенно заполняющее тело спокойствие, которое вытесняло злобу, как задолжавшего квартиранта.

– Ладно, – бросил он, отступая на шаг, обескураженный и сбитый с толку. – Только не лезь к ней, понял? Она моя.

– Конечно, – ответил Маркус, все так же напущено искренне улыбаясь, после чего развернулся к Эдди спиной, медленно сел за стол и едва заметно скривился от головной боли. Его зубы тихо скрипнули. Он открыл глаза и увидел перед собой яблоко, лежавшее на его дипломате, прямо по центру креста.

– Яблоко, – сказал он. – Символ дьявола.

Спазм, сдавивший голову железными иглами, отпустил, но после него остался неприятный осадок в виде постоянного гудения и мелких пульсаций, отдающих в виски. Юноша взял яблоко, отложил в сторону, открыл дипломат и положил фрукт внутрь, неспешно выкладывая нужную канцелярию на стол.

– Спасибо. И… – он замялся, испытывая нормальное смущение перед девушкой в таком вопросе, – у тебя, случайно, обезболивающего нет?

– Есть, – ответила Элари и потянулась к стоящему на полу рюкзаку. Она извлекла оттуда наполовину пустую пластинку с таблетками салатового цвета и протянула ее Маркусу. – Кулер с водой в коридоре, у второй лестницы.

Маркус кивнул, поднялся и вышел из аудитории. До начала занятий оставалось еще минут пятнадцать, поэтому Элари открыла книгу. Однако, пропуская абзац за абзацем, она понимала, что совершенно не усваивает прочитанное – смысл текста просто ускользал от нее. Девушка знала, что такое часто бывает у читателей: глаза машинально бегают по тексту и поглощают его, но если разум в этот момент занят размышлением о чем-то другом, смысл прочитанного не запомнится вообще, будто страницы были пустыми или переворачивались сами собой в произвольном порядке.

Не закрывая книгу, Элари задумалась в попытке найти нужное воспоминание, которое не давало ей сосредоточиться. Да, это была тревога. Тревога, возникшая вчера, в этот и без того сумасшедший день с новыми знакомствами и телефонными звонками.

Эта гребаная клиника гребаного Шеффилда.

Вчера Элари пересекла ее порог, держа наготове запись с данными некой Эммы Кэтрин Сью, и направилась к информационной стойке.

– Здравствуйте, – светловолосая девушка в медицинском халате с улыбкой поприветствовала ее, отвлекаясь от каких-то бланков. – Чем могу вам помочь?

Элари положила на стойку листок с именем пациента, лечащего врача, номером больничной карты, датой сдачи анализов и электронной почтой, после чего объяснила, что ей нужно получить результаты этих лабораторных исследований. Девушка-регистратор взяла листок и повернулась к компьютеру, несколько минут стуча по клавиатуре и кликая мышкой.

– Сожалею, – огорченно сказала она, – но на моем компьютере доступ к ним заблокирован. Поднимитесь на седьмой этаж, там находится пост дежурных медсестер, думаю, они смогут вам помочь.

– Спасибо, – ответила Элари и проследовала дальше по коридору, набросив на плечи медицинский халат. Когда в белоснежном помещении ты и сам облачен в белое, ощущение, что ты какое-то грязное чужеродное пятно среди всей этой стерильности, отступает на второй план, а потом и вовсе исчезает.

Табло с цифрой «семь» загорелось, и лифт открылся. Элари ступила в коридор, держа накинутый медицинский халат у воротника, чтобы тот не спадал, и двинулась на поиски дежурных медсестер. Девушка внизу подсказала, что тот находится справа, на стороне нечетных номеров, а именно между палатами «семьсот двадцать три» и «семьсот двадцать пять».

Элари медленно шла вперед, разглядывая стоящие у некоторых дверей металлические носилки на колесах и такие же металлические подносы с остатками обедов – видимо, у некоторых пациентов сейчас проводилась уборка. Но не было слышно ни единого звука, будто она пересекала коридор заброшенного дома, а не центральной больницы, в которой ежедневный поток врачей, больных и посетителей порой превышал все известные нормы.

Вслушиваясь, чтобы уловить хоть какое-то движение и присутствие, Элари замедлила шаг. Над головой висели огромные квадратные лампы, рассеивая холодный свет по всему этажу. Некоторые из них потрескивали, и в нависшей тишине этот звук пробирался сквозь одежду и плоть, пульсировал в висках, в костях и мышцах, отрезая собой всякие мысли о любом другом шуме, о лифте, который должен был грохотать, спускаясь вниз, о медсестрах на низких каблуках, стук которых должен был раздаваться по всей площади коридора, о разговорах людей внутри и вне палат и обо всем остальном, что должен слышать обычный посетитель центральной городской клиники профессора Шеффилда.

Стараясь не обращать внимания на какую-то странную чертовщину, Элари следовала дальше. Она миновала палату семьсот пятнадцать, шестнадцать и две следующих, когда лампы мигнули, а желудок вдруг сжался в жалкий беспомощный комок. Подавив желание согнуться пополам, девушка посмотрела на номер палаты, около которой остановилась – три цифры на овальной табличке. Семь, один, девять.

Ей вдруг захотелось зайти туда, наплевав на правила посещения клиники и на любые другие главенствующие здесь правила. Даже не подходя к палате и не касаясь металлической ручки, Элари ощутила в своих ладонях ее прохладу, ощутила плавное движение механизма, щелчок замка и тяжесть медленно поддающейся двери. Кто-то ждал ее там, кто-то, кто знал ее имя и сейчас повторял его все громче и громче, приглашая войти, нет, требуя, чтобы она вошла, чтобы она выбила дверь с петель и наконец оказалась внутри, у измятой больничной койки.

– Вы кого-то ждете?

Элари вздрогнула и обернулась. Рядом с ней стояла молодая медсестра, держа в руках овальный поднос со шприцами и ватой.

– Нет, – Элари покачала головой. – Простите, я плохо вижу и пыталась разглядеть табличку на двери. Мне сказали, что пост дежурных должен быть у палаты семьсот двадцать три. Это дальше?

– Да, вы почти на месте, – медсестра улыбнулась, указала рукой направление и скрылась за спиной Элари. Раздался скрежет подъезжающего лифта, следом – удары каблуков в конце коридора, звяканье инструментов, шум колес на каталках и чей-то смех из палат впереди.

Элари нахмурилась.

Забрав нужную распечатку, она вернулась домой, всю дорогу проведя где-то глубоко в своих мыслях.

^***

Воспоминание рассеялось, когда рядом скрипнул стул – на соседнее место опустился Маркус. Он вернулся из коридора, держа в руке пластиковый стакан с водой. Приняв обезболивающее и опустошив стакан, молодой диакон еще раз поблагодарил Элари и протянул ей пластинку с таблетками. Девушка заметила, что правая кисть Маркуса плотно забинтована, но сквозь повязку все равно проступали какие-то желтоватые пятна, похожие на заживляющую мазь или какой-то другой медикамент.

– Что-то серьезное? – спросила Элари, кивнув на руку диакона.

– Да так, ожегся, – ответил Маркус, пожав плечами.

Вместе с уколом какого-то чувства, отдалено напоминающего сомнение, Элари ощутила кислый вкус на языке, будто откусила половинку сочного лимона, и ей тоже захотелось выпить стакан воды. А лучше целую литровую бутылку, предварительно бросив туда пару ягод малины, чтобы это странное наваждение точно прошло и больше никогда не возвращалось. Она не стала расспрашивать Маркуса о подробностях свалившегося на него недуга, а потому просто вернулась к чтению. К счастью, смысл текста больше не ускользал, и проблем с этим занятием не возникло.

Роджер Силман вошел в кабинет ровно в десять двадцать пять – как раз в ту минуту, когда начинались занятия. Профессор славился своей пунктуальностью и вполне успешно прививал ее своим ученикам: на занятия по латыни никто не опаздывал, вся группа, за исключением отсутствующих по болезни и другим важным причинам, уже ждала его в аудитории.

– Nemo omnia potest scire, – обратился Силман к студентам, садясь за стол.

– Nemo omnia potest scire.

– Верно, но мы с вами постараемся узнать как можно больше, – ответил профессор и достал из своего портфеля стопку тетрадных листков. – Поздравляю, все хорошо справились со вчерашним тестом. Ошибки есть, но незначительные, сейчас каждый получит свое задание назад и сможет над ним поработать, чтобы устранить эти небольшие слабости и закрепить знания.

Роджер Силман хотел поручить раздачу проверенных тестов старосте, но, взглянув на Эдди, понял, что эту идею придется отложить – парень был мрачнее тучи. Пока Дэн развернулся вполоборота и разговаривал с какой-то девушкой, сидящей за его спиной, Эдвард Беккер крутил меж пальцев карандаш и, хмуро сдвинув брови, явно что-то обдумывал. Такое настроение было для Эдди редкостью: учитель знал характер своих учеников, особенно выдающихся, и по возможности старался понять, что послужило причиной их дурного самочувствия.

Силман поручил раздавать тесты другому студенту, а сам обратил взгляд на Элари Браун. Только слепой не заметил бы, что Эдди она небезразлична, хоть тот и всячески маскирует это под обычное желание расширить свою компанию. «Любовь не скроешь», – подумал профессор и, заметив, что место рядом с Элари теперь на постоянной основе занимает новенький, Маркус, понял причину скверного расположения духа старосты группы. Однако здесь он был бессилен и решил просто не дергать помрачневшего Беккера по пустякам.