Текст книги "Смотрящие в бездну"

Бен лежал сверху на Лизи Голд, которая раскинулась под ним, как сбитая автомобилем лань. Его правая рука оказалась на ее приятной упругой округлости, отчего он поспешил ее убрать. Сознание Бена уже вернулась на круги своя; свободной рукой, которая упиралась в пол, он резво шарил в поисках холодного предмета и, к счастью, нашел его. Точнее, вокалисту незаметно подал его Черный Человек, приглядывающий за ним всю его жизнь с того момента, как они однажды познакомились.

– Простите, я вас не убил? – Бенедикт быстро вскочил с девушки, отряхивая свою одежду, а потом протянул руку. – Тут такая жара, мне стало немного плохо, вот хотел выйти подышать, пока…

Она взяла его руку, встала, а потом расплакалась, упав парню на грудь и принявшись беспомощно колотить маленькими кулачками по его плечам.

9

Эдди Беккер шел по оживленной улице, глядя в асфальт, держа руки в карманах и раздраженно пиная мелкие камни, которые попадались ему на пути. В глазах прохожих он наверняка выглядел обиженным подростком, несмотря на высокий рост и возраст, недавно пересекший отметку «двадцать». Эдди знал, куда держит путь, но самой дороги, как и потраченного на нее времени, не замечал – ноги вели его на автомате.

С Дэном они подружились еще на первом курсе, когда на вводном занятии немецкого языка пожилая преподавательница предложила студентам вспомнить рифмованные приветствия, которые они знают, или придумать что-нибудь забавное самим. Эдди, сидящий на задней парте и не отличающийся особой любовью к иностранному, просто забил на это и слушал ответы других ребят, которые поднимали руки и озвучивали знания вперемешку с новыми идеями. Подперев голову рукой и откровенно скучая, Беккер разглядывал полосатую футболку и надетую козырьком назад кепку парня, сидящего по диагонали от него.

Тот что-то черкал в своей тетради, а потом поднес кулак ко рту, стараясь подавить приступ смеха. Заинтересовавшись, что могло рассмешить посреди максимально нудной пары, Эдди напряг зрение и разглядел надпись, выведенную крупными, но корявыми печатными буквами, которую смутно смог перевести как «эй, малышка, очень рад, у тебя потрясный зад». Это показалось Эдди настолько неуместным и тупым, что он тоже засмеялся, поднеся ко рту кулак. Автор надписи обернулся, хмыкнул, и они рассмеялись вдвоем, а со следующей пары сидели уже за одной партой.

Дэн Линч часто выкидывал подобные штуки, иногда настолько идиотские, что они вместе с Эдди сгибались пополам и смеялись до слез, а потом еще минут пятнадцать не могли отдышаться и хрипели, как вдохнувшие опилочную пыль лесорубы. Зато с тех пор оба были уверены: дружба, начавшаяся с общей придурковатости, одна из самых лучших и самых крепких во всем мире.

И сейчас Эдди бессознательно шел в дом лучшего друга, где ему были рады в любой степени потрепанности и расположении духа, даже настолько отвратительном. Этот ублюдок Маркус, размышлял Эдди, не посмеет увести у него из-под носа Элари.

Элари, которая насадила его сердце на крюк и подвесила под потолком своей спальни, а сама при этом напоминала скорее высеченную изо льда фигуру, чем живую девушку. Она могла сдавить ему горло, перекрыв дыхание, или пожарить на костре еще одно сердце, если бы оно у него было, – да сколько угодно сердец, – и Эдди не стал бы сопротивляться.

Но и отступать Беккер не планировал.

– Если нужно будет, – сказал он Дэну с порога, снимая джинсовую жилетку и развязывая шнурки, – я нахер повешу этого Лейна. Прямо при входе в универ. Веришь?

– Слушай, чувак, – отозвался Линч из самой большой комнаты, которую тот оборудовал под тату-студию, – забудь ты уже о ней. Вернись лучше к Эл Джи, она шикарная девочка, да еще и с ума по тебе сходит.

– Фарфоровая кукла без мозгов, – крикнул Эдди из кухни, фыркнув. Он уже изучил содержимое холодильника и состряпал себе бутерброд, состоящий из сосиски, криво отрезанного куска хлеба и двух литров кетчупа сверху.

– Зато фигурка, что надо, – ответил Дэн. Он вошел в кухню и, убедившись, что Эдди его видит, изобразил руками округлости в районе груди и бедер. – Блеск. А Элари плоская, как школьная доска моего младшего брата.

Эдди плюхнулся на стул и посмотрел на друга.

– Вот знаешь, есть такая собака – самоед?

– Ну? – заинтересовался тот.

– А ты – говноед, так что заткнись, – буркнул Эдди, демонстративно чавкая последним куском бутерброда.

Дэн смеялся так, что чуть не выронил из рук тату-машинку.

Эдди уважал работу лучшего друга – Линч учился мастерству татуировки, отдавая этому занятию все свободное время. Он был хорошим художником, и, при должном количестве практики, вполне мог стать мастером высшего уровня. Однако одна деталь очень сильно удивляла Эдди: как с таким корявым почерком, когда буквы расходятся и по высоте, и по наклону, то мелкие, то крупные, то вообще нечитаемые, можно было так хорошо рисовать? Будто конспекты под именем «Дэниэл Уильям Линч» писал один человек, а талантливым тату-мастером Дэном был совсем другой, возможно, брат-близнец первого. Эдди часто подшучивал над этим, и они вместе решили, что, оказавшись в аду, первым делом спросят, какой черт забыл добавить в мир хотя бы щепотку логики.

Закончив с перекусом, юноши двинулись в комнату, которая служила Дэну студией. Там располагался рабочий стол, очиститель, увлажнитель и дезинфектор воздуха, пачки с печатками, салфетками, заживляющей мазью, тату-оборудование, множество красок в небольших баночках, а на стенах висели отрисованные Дэном эскизы и фотографии его готовых работ. В основном Линч брал заказы на латинские надписи в стиле готики или треш-польки – это и сподвигло его выбрать именно курсы Роджера Силмана. Эдди, как единственный и лучший друг, согласился посещать их за компанию, в итоге преуспевая в латыни даже больше, чем сам Дэн. А еще именно там он познакомился с Элари.

Вероятно, успеваемость на курсах и Элари Браун были как-то связаны, но сам Эдди это всячески отрицал.

Пока Дэн вешал на стену пару новых эскизов и новые фото, Беккер расположился на большом белом диване при входе, закинув руки за голову и вытянувшись во весь рост. Он планировал остаться здесь с ночевкой, зная, что Дэн будет только за: они достанут приставку, закажут пару пицц и несколько бутылок пива – одним словом, хорошо отдохнут этим вечером. Мысленно выбирая, взять пиццу с острыми колбасками или просто попросить, чтобы добавили как можно больше шампиньонов, Эдди не заметил, как задремал.

Закончив с работой, Дэн не стал его будить. Можно сколько угодно подкалывать друг друга, но Линч видел, что последнее время самочувствие Эдди действительно ухудшается, и уже жалел, что повел его с собой на курсы – вряд ли в другой ситуации тот пересекся бы с Браун. Но сотворенного не вернешь, и Дэн решил, что сейчас он может сделать для друга только одно – дать ему выспаться. Линч отправился в свою комнату, надел наушники и погрузился в шутер.

Если бы Дэн зашел в свою студию примерно в то время, когда посреди «DEEP FLOYD» неприметная Лизи Голд держала наготове отцовский охотничий нож, то увидел бы, что лицо Эдди сначала перекосилось в гримасе боли и страха, а потом растянулось в несвойственном человеку оскале – оскале хищника, наблюдающего, как его жертва стоит в единственном, крошечном шаге от смерти. Из-под вспухших десен вытекла струйка крови, будто скоро там прорежется ряд новых, крепких и острых клыков.

Но Дэн не зашел, и через несколько секунд лицо Эдди Беккера вновь стало его собственным лицом. Наутро Эдди не помнил, что видел во сне, но странный металлический привкус во рту преследовал его еще несколько часов, не смываясь ни зубной пастой, ни кофе, ни жевательной резинкой.

10

В палате семьсот девятнадцать городской клиники имени Шеффилда погасили свет, как и во всех других палатах. Во взрослом отделении «отбой» проходил позже, чем в детском, но не менее строго и по собственному расписанию: в двадцать три ноль-ноль пациенты гасили свет, но могли оставить себе ночник, чтобы читать книгу, или работать за ноутбуком с меньшим ущербом для зрения, или все, что угодно – но выходить из палат и включать основной свет запрещалось. За тех, кто не мог встать, выключали свет и закрывали двери медсестры. Потом они удалялись в свои кабинеты пить чай с печеньем и дремать, периодически сменяя дежурный пост.

Медсестра, ухаживающая за Саймоном Деннетом, задержалась в проходе и посмотрела на своего подопечного: Деннет лежал, закрыв глаза и не двигаясь.

Она видела, как быстро он угасает, и даже немного переживала за этого несчастного мужчину – никто не знал, как ему помочь, даже лучшие врачи клиники разводили руками. Раньше, когда он только прибыл, они толпились вокруг него по несколько человек за раз, обсуждая кожные покровы, сочащуюся из них жидкость, рассматривая снимки и результаты анализов, перешептываясь и что-то быстро-быстро черкая в своих крохотных блокнотиках. Но позже, по мере ухудшения состояния больного и нулевой определенности диагноза, специалистов, посещающих палату, становилось все меньше, и в итоге остался лишь один лечащий врач, который был положен каждому шеффилдскому пациенту.

Никто не произносил это вслух, но все подозревали – нет, все были уверены, – что спасти его уже не удастся, и стоит просто дать Деннету спокойно проследовать в мир иной. Все, что они могли сделать для него, это обеспечить максимальную мягкость и безболезненность данного пути.

Перед тем, как закрыть дверь, медсестра прокрутила в голове, все ли она сделала. Окно закрыто, шторы задернуты, пациент накрыт, свет выключен, но это мелочи. Куда больше ее отвращала смена постельного белья: днем Саймон еще мог худо-бедно вставать, но с наступлением ночи силы, как и разум, покидали его вообще, и он постоянно мочился под себя. Всю эту кучу грязной зловонной ткани в желтых разводах она собирала и выносила в прачечную, стелила новое, чистое белье, но на следующее утро история повторялась. Да, она сама выбрала работу медсестрой и прекрасно знала, на что идет, но такой пациент, как Деннет, ей попался впервые. И ежедневные соломенные пятна на белоснежных простынях и одеяле в конечном счете стали не самым мерзким, что она познала рядом с больным из палаты семьсот девятнадцать.

Был еще звук.

Звук, который каждую ночь приходит к ней в кошмарах и доносится над ухом, если она не может уснуть. Скрежет сухих потрескавшихся ногтей по поросшему волдырями, грибком и струпьями лицу.

В первый раз медсестра услышала, как Саймон Деннет скребет свою больную кожу, когда протирала пол в его палате после обеда. Стоя спиной к пациенту и споласкивая швабру в ведре, медсестра услышала шорох, не слишком громкий, но достаточно резкий и ритмичный, чтобы перетянуть на себя внимание. Женщина посмотрела на пациента и инстинктивно отпрянула, увидев, как Саймон расчесывает пораженные болезнью щеки.

Он смотрел в никуда, и чесал, чесал, чесал свое лицо, а куски засохшей крови, мази, бородавок и полупрозрачные пластинки высохшей кожи сыпались на его подушку, грудь, и плечи, укрывали их, как слой белесого кунжута. Те, что покрупнее, были похожи на рис или геркулесовую кашу; они забивались под ногти Деннета и скапливались там, образуя мелкие катышки. Вскоре один из нарывов лопнул и выпустил ленту липкой желтой жидкости, где, как на липкой тянучке, повисло множество оторванных ногтями, но еще не спавших с лица струпьев. Гной потек по шее Деннета и пропитал ворот его больничной рубашки.

Взгляд медсестры встретился со взглядом больного, и она с трудом удержалась, чтобы не закричать – глаза Саймона Деннета нездорово блестели, а губы изогнулись в кривой улыбке, демонстрирующей чернеющие передние зубы.

Она выбежала из палаты, а когда вернулась с другой медсестрой, пациент спал мертвым сном. Мужчина не проснулся, даже когда она специальной лопаткой вычищала у него из-под ногтей слипшиеся от гноя остатки кожи. О выражении лица Саймона, смотрящего на нее в тот момент, медсестра так никому и не рассказала. Ни лечащему врачу, ни подругам, ни священникам, посещающим несчастного. Никому.

Убедившись, что ничего не забыла, медсестра закрыла дверь и удалилась, качая головой и глубоко вздыхая. Все же ей было очень жаль этого мужчину. Иногда болезни творят с телом и разумом людей поистине страшные вещи.

Саймон Деннет открыл глаза спустя час после отбоя. Он проснулся совершенно выспавшимся, но пока не ориентировался во времени, как это обычно бывает в первые минуты пробуждения, а потому просто положил подушку под спину и сел, все еще держа ноги под одеялом.

Сквозь голубые шторы пробивался свет фонаря. Саймон любил наблюдать за ним: если медсестра забывала задернуть шторы на ночь, он видел, как вокруг светлого ореола кружатся крупные мотыльки, ударяясь о лампу и друг о друга, обжигая крылья, но снова возвращаясь к необходимому им искусственному солнцу. Друзья с его прошлой работы назвали бы Саймона инфантильным: иногда он представлял, как кружится там, у фонаря, вместе с мотыльками. Как не чувствует тяжести в ногах, вечно пересыхающего языка и зуда по всему лицу; там он просто танцует с этими хрупкими созданиями, ведомый лишь ветром и собственным желанием прикоснуться к такому теплому, мягкому, исцеляющему свету. В эти моменты он завидовал самому себе – тому, кто сейчас парит среди хоровода крыльев в его собственной фантазии.

Но сейчас что-то за шиворот вытряхнуло Саймона из вымышленного мира. Отмахнувшись от наваждения, мужчина понял: фонарь погас. Внутри палаты семьсот девятнадцать воцарилась кромешная тьма.

– Тебе нравится, Сэм?

– Что? Кто это? – спросил пациент, еле ворочая пересохшим языком. Деннет не на шутку перепугался. Незнакомый мужской голос раздался совсем рядом, будто кто-то сидит на стуле рядом с его кроватью. Но ни стульев, ни людей рядом не было. Он был один.

– Тебе нравится твое новое лицо, Сэмми?

– Марта? – сказал Саймон, не веря в происходящее. Так сокращала и нарочито коверкала его имя лишь жена, которая уже несколько лет покоилась под статуей плачущего ангела на местном кладбище. Но голос Марты был мягким, и она слегка картавила, а сейчас с ним явно говорил кто-то другой. – Кто вы, что происходит? Это розыгрыш?

Мужчине хотелось встать и выбежать из палаты, лететь на тусклый свет кабинета дежурных медсестер, как мотылек, но каждую ночь у него отказывали ноги, и каждую ночь он был прикован к постели тяжестью собственного тела. Сердце мужчины, ослабевшее из-за количества потребляемых лекарств, сжалось, отчего грудную клетку сдавила боль.

– Я уверен, что тебе нравится, ты, кусок старого дерьма-а-а-а-а, – голос незнакомца взвыл и рассыпался по палате гортанным хрипом, отталкиваясь от стен и проникая глубоко в мозг Саймона Деннета. Тот хотел закричать, но не смог даже вдохнуть.

– Что, нечем дышать, Саймон? – с издевкой отозвался голос. – Нет, сейчас я покажу тебе, что такое действительно НЕЧЕМ ДЫШАТЬ.

Глаза пациента успели привыкнуть к темноте. Оглядываясь по сторонам в поисках незнакомца и судорожно хватая ртом поступающий в легкие воздух, Саймон почувствовал, как на его плечо что-то капнуло.

Потом еще раз, и еще.

Он посмотрел наверх и замер: с центра потолка и по стенам волнами стекала вода, поток становился все сильнее и сильнее, и спустя пару минут уровень воды достиг уже середины кроватных ножек.

Саймон Деннет метался по кровати. Он сбил подушку и простынь, сбросил одеяло на пол, пытался кричать и звать на помощь, по его щекам текли слезы, волосы, поседевшие от болезни и частично выпавшие, висели мокрыми клочьями, он весь вспотел, но так и не смог встать с кровати. Ноги стали чугунными и намертво приросли к ней.

Когда вода заполнила палату до самого потолка, Саймон, держась за горло и постепенно задыхаясь в бескислородной ловушке, как рыба в аквариуме, доверху наполненном оливковым маслом, разглядел какой-то предмет. Среди водорослей, тины, чьих-то вырванных зубов, волос и его собственных вещей что-то мирно покачивалось, приближаясь к Деннету.

– Трость. Мужская трость, – подумал он и потерял сознание.

Примерно в тот момент, когда в «DEEP FLOYD» Бенедикт выбил нож из рук Лизи Голд, толща воды в палате семьсот девятнадцать клиники имени профессора Шеффилда исчезла, не оставив за собой ни единого мокрого пятнышка. Она не проникала за пределы палаты, а потому ни одна из медсестер не подозревала о том, что еще больше поседевший Саймон Карлос Деннет этой ночью был на волоске о смерти.

И каким-то чудом ее избежал.

11

Она бессильно стучала по его груди своими игрушечными кулачками, и воды семи морей бежали из ее глаз, попадали на губы, которые кривились уголками вниз, и на язык, заставляя испытывать всю ту соль и горечь, которая обрушилась на ее хрупкие плечи.

Но никто не видел, как она рыдает – лицо девушки закрывала маска. Бенедикт это понял по ее тихим всхлипываниям, причитаниям и по телу, которое била мелкая дрожь. Он только слышал – но не видел, как тушь размазалась по лицу Элизабет Голд и черными трассами опустилась до самого подбородка. И черные капли эти срывались на нижнюю часть ее маски и безмолвно застывали там.

В ее душе бушевало разочарование и боль, перемежающаяся со злостью, ведь она так все хорошо спланировала. Она вернулась домой, немного перекусила салатом из свежих фруктов, которые заботливо приготовила ее мать, после чего поднялась на второй этаж и достала из отцовского сейфа, запертого на ключ, охотничий выкидной нож. Сталь завораживающе блеснула в теплом свете желтых ламп спальни. Лизи смотрела на лезвие, пока не увидела в нем свое отражение лица в узкой полоске металла, а чуть правее за собой голову мужчины в строгом костюме, который пристально смотрел на нее. Она испугалась и резко обернулась назад, выставив нож перед собой. Никто не собирался на нее нападать. Грудь Лизи быстро вздымалась, и сама она выглядела как загнанный маленький зверек, оскаливающий зубы в отчаянной попытке защититься.

«Показалось», – только и подумала Эл Джи, опустив нож и тяжело, шумно выдохнув. Она сунула лезвие в паз – прозвучал отчетливый щелчок стопорящего элемента, – после чего убрала в задний карман обтягивающих джинсов, которые она безумно любила и надела их специально для похода в бар.

Спускаясь вниз, Лизи хихикнула и покачала головой. Да, думала она, Элизабет, тебе нужно больше спать. Увидеть чужое лицо в куске железа, докатилась.

Она зашла в уборную, умелыми движениями поправила макияж, после чего достала из шкафчика с медикаментами, который висел над умывальником, пластиковую баночку и вытряхнула на маленькую ладошку две пилюли в белой желатиновой скорлупе. Лизи кинула их в рот и запила водой из-под крана. Какое-то время во рту стоял неприятный привкус хлора и металлов, делая ее слюну вязкой и неприятной, как слизь. Эл Джи с трудом проглотила возникший в горле ком, после чего посмотрела на себя в зеркало, убрала под левым глазом маленькую соринку от туши и вышла из уборной.

Таблетки должны были начать действовать через несколько минут, думала она. Все-таки тяжело быть женщиной.

Эл Джи пробежалась по дому, выключая везде свет. Ее родители были командированы по работе в другой штат, поэтому девушка могла себе позволить приходить домой, когда ей хочется, пить, что хочется, спать, с кем хочется, и вообще быть хозяйкой своей жизни.

Она открыла двери, вышла на крыльцо и стала запирать дом. Замок дважды одобрительно щелкнул, и во время второго щелчка чья-то рука мягко легла ей на плечо. Девушка вскрикнула, развернулась и уперлась спиной в дверь. Второй раз за сегодняшний вечер жизнь заставляет ее ощутить себя в западне без шанса на спасение, и ей это очень не нравилось.

Мужчина отступил на шаг, подняв руки в примирительном жесте.

– Прости, не хотел напугать, – сказал он, всем своим видом показывая, что виноват перед ней за свой проступок.

– А, это вы, – ответила Лизи, положив руку на грудь и быстро вдыхая свежий вечерний воздух. Ее сердце медленно возвращалось к привычным шестидесяти ударам в минуту, однако адреналина в крови уже было столько, что Эл Джи была готова в любой момент сорваться с места и бросить вызов самому Усэйну Болту³ или Эдди Холлу⁴.

– Даже если вы и не хотели, то у вас это получилось. Как вы меня нашли?

– Допустим, я скажу, что ваши данные есть в университете, и я ими воспользовался, – правой рукой мужчина достал из-за спины букет цветов. – Это вам, мисс.

Он обольстительно улыбнулся, делая легкий наклон вперед. Лизи обрадовалась и смутилась одновременно. Она всегда любила цветы, а тем более от такого галантного мужчины, как ее новый друг, с которым она прогуливалась сегодня после учебы до остановки.

– Я вижу, что ты куда-то собралась прогуляться. Составить компанию?

– Я… – она замялась, не зная, что ответить. – Я боюсь, что о нас могут странно подумать.

– Плевать, – снисходительно ответил он. – Я лишь составлю тебе компанию, пока мы идем к тому месту, куда тебе нужно, и заодно обсудим еще раз то, что обсуждали сегодня днем.

Он подал ей руку, после чего они вместе спустились по ступенькам и пошли по улице.

– Так куда столь юная особа собирается одна в такую ночь?

– В клуб. Там сегодня концерт, – коротко ответила Лизи словно не своим голосом. Она и сама удивилась, как он стал каким-то безжизненным и монотонным. Девушка слышала себя, точно со стороны, и ей это казалось необъяснимым.

– А ты решила, что ты сделаешь ради Эдди?

– Да, – сказала девушка, и рука ее непроизвольно опустилась на правое бедро, ощупывая содержимое кармана через тонкую материю джинсов. Ее сознание постепенно сужалось, и вскоре она видела только небольшое пятнышко асфальтированных плит, которые плыли перед глазами, словно бесконечный трап. Новый знакомый что-то спрашивал своим мелодичным и добрым голосом. Она что-то методично отвечала – коротко и грубо, совершенно несвойственно для нее.

Лизи хотела было понять, что же не так, но на душе вдруг стало настолько спокойно, что она передумала выяснять детали. Эл Джи не заметила, что из ее рук пропали розы, а человек в строгом костюме, называвшийся профессором с кафедры юриспруденции, уже шел без трости и имел размытые очертания. Казалось, что она идет с фигурой, напоминающую марево, воздушную дрожь, исходящую от асфальта или металла во время летней жары.

Но ее это сейчас не волновало. Эл Джи шла с ним, как в наваждении, а в голове ее возник шум: сначала едва уловимые и различимые буквы проскакивали среди однообразного шуршания, но с каждым мгновением она начинала разбирать:

…ить…н…ить…ар…аун…у…ть…л…ра…н…уб…ть…ла…ри…браун…убить…элари…браун…убитьэларибраунубитьэларибраунтубитьэларибраунУБИТЬЭЛАРИБРАУНУБИТЬЭЛАРИБРАУН

Перед глазами пронеслась кавалькада картин, в которых во все стороны брызгала и лилась кровь. Белые шарики глаз отделялись при помощи острия ножа, куски плоти срезались, и она кричала кричала кричала но никто ее не слышал она никому не нужна а Эдди о милый Эдди он будет со мной и все будет хорошо но нужно убить убить убить.

убитьбраунубитьбраунубитьбраун.

Сердце светловолосой девушки дрогнуло и побежало, его скорость прыгнула с места под критические двести пятьдесят ударов в минуту, грозясь в один момент не успеть затормозить и разбиться, превратив ее тело в холодный камень без души и воли. Она отчаянно махнула головой, стараясь избавить от нахлынувших шумов, вытрясти их, как насекомых из банки, но ничего не получалось.

Человек в костюме посмотрел на спутницу, и на его лице возникла озадаченность. Он забеспокоился и положил свою ладонь ей на шею, притянув к себе. Его губы зашептали:

– Спокойно, девочка моя, спокойно. Не нужно так нервничать, ты же хочешь помочь Эдди, верно?

Его рука ласково, по-отцовски начала поглаживать ее от затылка к спине, успокаивая, как маленького ребенка, испугавшегося грома.

– Ты же уже все решила, правда? Ты сама этого захотела.

Лизи Голд посмотрела на него затуманенными глазами и топорно кивнула.

– Вот и славно, – сказал мужчина, вновь взяв девушку под руку.

Сердце Эл Джи начало замедлять свой бег, смахивая пот со своего красного лба и не оглядываясь назад. Оно устало, оно вселенски устало выдерживать такие нагрузки по три раза на день, пускай это было и впервые за всю жизнь.

Двое подошли к бару, и мужчина высвободил свою руку, дружелюбно улыбаясь и глядя на ее миловидное личико. Взгляд Лизи оживился, приобрел прежний блеск, лишь маленький сосудик лопнул на правом глазу, приукрасив белок алым пятнышком, размером с иголочное ушко. Она озадаченно смотрела на спутника и не понимала, как удалось так быстро оказаться возле нужного места, ведь они только вышли.

На душе Эл Джи сейчас было легко, только в груди немного давило, словно она пробежала кросс в несколько километров без остановки.

– А вы не пойдете туда тоже? Говорят, что будет круто. Я сама не люблю, но… —мужчина отрицательно помахал вытянутой рукой, перебив Лизи.

– Это дела юношеские, – ответил он, все также улыбаясь, – а я давно вышел из этого возраста. Лучше дома включу пластинку и выпью горячего чаю. Разожгу камин, и неважно, что сейчас весна, укроюсь пледом, буду гладить кота и читать свежие вечерние газеты. До встречи, Лизи.

– До свидания! – сказала она и начала спускаться по улице. Пройдя метров сто, девушка подошла к бару «DEEP FLOYD», и ей повезло – она приметила чертову Элари-мать-ее-Браун, которая подходила в очереди к дверям, оплачивала вход и получала какую-то красную маску с мордой рогатого демона. Она ее запомнила. Запомнила и выжидала. И когда Эл Джи была готова совершить задуманное, этот клоун, этот сраный размалеванный клоун упал не нее, как чертов пропойца, и завалил на пол, разорвав рукав на плече. А еще она ощутила, как лопаются джинсы между бедер, и нож срывается с ее влажных пальцев, будто человек в попытке суицида, и летит, летит, летит в замедленной съемке, отражая желтоватый свет помещения.

А потом его это идиотское «ойизвинитеяваснеубил?». Да пошел ты нахер, сраный ублюдок! Лучше бы ты меня убил, думала она, ты сделал меня посмешищем, унизил, уничтожил, но оставил жить. И она била его кулачками и рыдала, рыдала взахлеб, как в детстве, когда отец настучал ей своим армейским ремнем по заднице за попытку покурить на заднем дворе.

Девушка в маске рогатого демона встала со стула и спросила, все ли у них в порядке. Бен помахал рукой, мол, все нормально, не обращайте внимания. Он извинился перед ней за предоставленные неудобства и приобнял Лизи за плечо, которая вообще раскисла и грозилась рухнуть, заливая слезами весь пол посреди бара. Бен мягко повел ее к черному ходу, она не сопротивлялась и шла, все еще плача, повинуясь воле чужой силы, ведущей ее в неизвестность. Ее злоба улетучилась, оставляя только необъятную печаль и горечь разочарования. Она не понимала, чем думала и что хотела сделать. Она забыла, как добралась до кафе и вообще весь промежуток от выхода из дома и до того момента, как на нее свалился, как с луны, этот длинноволосый. Он отворил ей дверь и выпустил наружу, после чего сам вышел за ней.

Лизи стояла в ночной прохладе, а свет уличного фонаря падал на половину ее тела, словно разделяя на две части: одну светлую и женственную с приятными выпирающими округлостями, которые Бен успел благополучно, хоть и не по своей воле, оценить, а вторая, стоящая в тени, казалась более грубой, подернутой дымкой, скорее напоминая мальчишку с невыраженными плечами.

Бен зажмурился и мотнул головой, после чего подошел к ней и взял за плечи: они были теплыми и нежными, словно шелк. Юноша оценил по достоинству то, как эта девчонка ухаживает за своим телом. От нее веяло лавандовым маслом и флердоранжем, заставляя вдыхать полной грудью; Бену хотелось зарыться в ее волосы и дышать. Дышать, пока легкие не станут болеть от распирающей грудной клетки, а голова не закружится от переизбытка кислорода.

Но он продолжал упрямо на нее смотреть, пытаясь наладить зрительный контакт, вглядываясь в щелочки маски. Но девушка стояла, закрыв глаза и опустив руки.

Бенедикт пощелкал пальцами перед ее лицом.

– Ты че, обдолбалась, алло? На меня посмотри, красавица, – он аккуратно взял ее за подбородок указательным и большим пальцем, но она ударила его ладонью по запястью, давая понять, чтобы он убрал свои грязные, пахнущие металлом и потом руки.

– Либо мы сейчас с тобой говорим, как умные люди, либо я вызываю фараонов, и ты катишься к чертовой матери с ними.

– Не надо, – всхлипнула она.

– Тогда сними маску и объясни мне, какого хуя.

Она повиновалась. Перед Бенедиктом предстала красивая девушка с миловидным личиком, по которому растекся макияж. Ее зрачки были слегка расширены в ночной темноте, но не закрывали собой всю радужку. Нет, подумал Бен, она трезва, как человек с язвой, которому водка могла укоротить жизнь в один миг.

Парень вытащил пачку влажных салфеток из заднего кармана и протянул девушке. Она кивнула, после чего достала одну и громко высморкалась.

– Извини.

Он кашлянул в кулак, сдерживая улыбку, после чего снова обратился к ней.

– Мне все еще интересно, зачем ты разгуливала с ножом по бару.

– Я… – сказала Лизи и запнулась. – Я не знаю.

Она видела, как на лице парня проявляется искреннее удивление. Отчего-то его лицо казалось ей знакомым. Очень знакомым, но одновременно с тем Голд осознавала, что перед ней стоит совершенно другой человек с длинными волосами иссиня-черного цвета, которые слегка колыхались при дуновении ветра, а свет луны переливался в них. Лизи могла бы сказать, что завидует ему. Светлые волосы никогда не смогут так роскошно выглядеть в ночи. Да и козлиная бородка была вокалисту к лицу, а этот устрашающий грим делал его черты лица более мужественными. Лизи подумала, если бы его волосы были рыжими или цвета блонд, то она, не задумываясь, посчитала бы его норвежцем, который собирается идти на смертный бой, чтобы попасть в Вальгаллу.

– То есть, как это – не знаю? – удивился Бенедикт, дернув плечами и подняв брови. – Нет, ты однозначно хочешь в каталажку.

Она дернулась в его сторону, выставив руки.

– Постой, нет, не надо!

На личике девушки отражался испуг. Она подобрала руки к груди и принялась грызть ногти, а когда подняла глаза, то увидела своего друга в черном костюме, который стоял за спиной у парня и улыбался. Мужчина показывал Лизи, чтобы она продолжала говорить, открывая и закрывая руку на манер наручной куклы из театра, а сам тем временем подошел вплотную к парню и обвил его грудь своей рукой, пока вторая скользнула по бедру. Лизи этот жест показался максимально странным, словно она наблюдает за любовной сценой из гей-порно.

Но длинноволосый парень словно и не замечал его, стоя все так же, вперившись в нее взглядом и требуя ответов. Мужчина в костюме злостно глянул на Лизи и снова показал рукой: «говори». Ей почудилось, что она даже слышала, как он это сказал где-то там, внутри ее черепной коробки.