Текст книги "Смотрящие в бездну"

– Вы неважно выглядите, с вами все в порядке?

– Слегка знобит, возможно, простыл.

– Попробуйте при мне еще пару раз завести машину, если не заведется, мы вызовем буксир, и вас довезут до техобслуживания.

Маркус кивнул, после чего проделал все то, что делал ранее: выжал сцепление и провернул ключ. Двигатель зажужжал, но не завелся. Еще раз.

Ничего.

Офицер кивнул и направился к машине, когда диакон с остатками тающей надежды провернул ключ – двигатель зажужжал, после чего взревел как раненный зверь и тихо забормотал, грозясь вот-вот вновь заглохнуть. Маркус начал лихорадочно, но мелко жать на педаль газа, чтобы заставить его крутиться дальше.

Офицер Томпсон отсалютовал юноше, на что тот высунул руку в окно.

Зеленый свет. Маркус поворачивает налево и едет домой.

Дома он раздевается (в комнате все так же стоит едва различимый запах серы), раздраженно сбрасывая вещи на кровать и все еще злясь на себя за то, что так глупо обосрался при езде за рулем. А еще из-за сраного копа, который решил справиться о его ситуации. На кой ты ляд ты мне упал, думал Маркус, направляясь в ванную умыться. Он видит себя и понимает, что ему конкретно нездоровится: помимо лопнувшего ранее сосуда в глазу, оба белка укрыла сетка мелких, изогнутых как каналы рек красных линий. По краям они пожелтели – обычно это свидетельствовало о застое желчи в организме, но ранее Маркус ничем подобным не страдал.

Его лицо побледнело, а губы стали слегка отливать синеватым цветом, как у мертвеца. В руках, как и по всему телу, гуляет мелкая дрожь, и диакону кажется, что у него даже зубы слегка постукивают.

– Да какого х… хрена, прости господи! – воскликнул он в тишину квартиры, упираясь руками в умывальник.

– Неприятно, правда? – доносится знакомый голос в ответ.

Юноша споласкивает лицо холодной водой: это его немного трезвит и заставляет сконцентрироваться и успокоиться. Спокойствие – то, чего не хватало Маркусу весь день. Он возвращается в комнату и тяжело плюхается на кресло, выставив средний палец фигуре в дальнем и самом темном углу помещения.

– Ты вообще катись в жопу, понял? Обещал меня всю жизнь оберегать и помогать, Иуда хренов. Брут ты, понял, а не друг мне.

– Неплохие познания в области истории, – ехидно отозвался мужчина в котелке, покачивая ногой, закинутой на другую ногу. – Я-то уж думал, ты на всех уроках спал, пуская слюни по парте.

– Сгинь уже, а? – Маркус скривил физиономию, на которой отпечаталось искреннее и неподдельное пренебрежение.

– То есть знать, что с тобой, ты уже не хочешь, я верно понимаю?

Маркус напрягся, вцепившись в подлокотники, и выпрямился как струна.

– Что ты сказал?

– А ты сам слышал, – юноша чувствовал, как Черный Человек загадочно улыбается, глядя на него исподлобья, все так же покачивая ногой и сложив руки на бедрах. – Происходит с тобой самое обыкновенное отравление, друг мой, и отравил тебя самый что ни на есть обыкновенный демон, – он говорил это абсолютно будничным голосом, словно подобное происходит каждый день, и это куда более нормально, чем утром справить нужду.

Маркус задумался. Шестерни в его голове, обветренные и поржавевшие от болезни, стали медленно и со скрипом вращаться. С каждой секундой диакону казалось все сильнее, что он приоткрывает ларец той тайны, которую не мог разгадать уже несколько дней. Перед глазами слегка поплыло, а желудок заурчал, предупреждая о возможной катастрофе. И тут его осенило.

– Все-таки не сон.

Черный Человек удовлетворенно хмыкнул.

– И ты все это время молчал? – Маркус взорвался, вскочив с кресла. Ноги подкосились, и он рухнул на четвереньки, ощущая металлически-кислый привкус во рту и подкатывающий к горлу ком.

Диакон сорвался с места, опираясь на стену, и вернулся туда, где был несколькими минутами ранее. Его вырвало, вывернуло весь завтрак, ленч и обед. На какую-то долю секунды Маркусу показалось, что в воде вместе с едой что-то шевелится, напоминая о дурном видении в доме у Элизабет Голд. Эта картина стала вторым толчком, заставляя юношу скрутиться в новом позыве.

Когда все закончилось, в желудке осталась тупая боль. Маркус отер губы тыльной стороной ладони, после чего умылся и смыл воду в унитазе, прочистив все ершиком. Было мерзко и холодно. Диакон выпил аспирин, вернулся и сел на кресло, прикрывшись пледом.

– Дерьмо, – сказал он, глядя перед собой. – Если ты еще здесь, не хочешь мне помочь?

– Тебе помогут и без меня, – раздалось над самым ухом юноши, а потом голос захихикал и растворился в воздухе еле слышным мушиным жужжанием. Маркус закинул голову назад.

– Какой же ты засранец, – сказал он. – Невероятно.

20

В кафе действительно было куда теплее. Маленькое помещение всего с несколькими столиками хранило в себе приятную атмосферу отдыха; на стенах, отделанных под кирпичную кладку, красовались рисунки выпечки и овощей, а меню было написано разноцветным мелом на нескольких черных досках. Элари выбрала эрл-грэй без сахара и круассан с шоколадной начинкой, Эдди заказал кофе и кусок мясного рулета, добавив, что за все платит сам, и Элари может выбрать все, что хочет.

Но она не испытывала особого голода, а даже если бы испытывала, то все равно заказала бы чай и круассан. Потому что ее главной задачей сейчас было наблюдение, а уверенное погружение в ленч могло рассеять внимание, что было непозволительно – упускать даже самые незначительные детали было никак нельзя.

Они сели друг напротив друга за маленький столик у стены, рассчитанный на двух персон. Заказ принесли почти сразу же, вся посуда была белая с нарисованными подтеками синей и черной краски. Элари здесь нравилось.

– Так куда ты собирался, если не секрет? – спросила она у Эдди, грея руки о свою кружку. – Просто хочу знать, что точно не отвлекаю тебя от дел.

– Да, в общем-то, никуда, – ответил Эдди, разрезая большой кусок рулета на четыре части. – Сначала хотел встретиться с Дэном, но он сказал, что сегодня занят охренеть каким крупным сеансом. Не удивлюсь, если на самом деле этому гаду просто лень поднять задницу с дивана.

Элари улыбнулась и сделала несколько глотков чая – тот был горячим, но в меру, и приятно прогревал горло, не обжигая его. Эдди заметил эту улыбку, адресованную ему, и на мгновение решил, что попал в какую-то псевдо-реальность, где девушка, посылающая тебя куда подальше уже несколько месяцев, вдруг сидит с тобой в кафе и охотно поддерживает беседу.

– Хм, понятно, – сказала псевдо-реальная-Элари и откусила круассан. – А ты сам когда-нибудь хотел татуировку?

– Наверное, но пока вообще не знаю, что набить. А ты?

– Тоже. Вариантов масса, но мне кажется, что выберу какую-нибудь чушь, которая надоест через неделю.

– Ага, точно, – кивнул Эдди и попробовал рулет, а следом кофе. – Все-таки вкусная хрень. Точно ничего больше не хочешь?

– Не-а, я уже даже согреться успела, – Элари избавилась уже от половины круассана и четверти чая. – Спасибо… – она замолчала, но через мгновение добавила: – Спасибо за заботу.

Эдди чуть не подавился, но стойко выдержал удивление, граничащее с возгласом где-то внутри его сознания «я что, блядь, сплю», и сумел не подать вида, насколько глубоко эта фраза вторглась в его мозг и сердце.

– Да о чем ты, фигня же, – начал отрицать Эдди, но потом, впервые за все время их разговора в кафе, поднял взгляд и посмотрел на Элари.

Она почти не пользовалась косметикой – лишь изредка черной подводкой для глаз, тушью и помадой, цвет которой почти не отличался от настоящего цвета ее губ, и только иногда был темнее. Эдди знал все это, потому что часто наблюдал за ней, размышляя, согласится ли она пойти с ним на… Свидание? Нет. Это слово даже близко не стояло с Элари Браун, которая не подпускала к себе Беккера ближе, чем на пару метров.

Сейчас же она сидела напротив него за маленьким квадратным столом синего цвета и, заправив одну прядь за ухо, пила ароматный эрл-грэй. Эдди чувствовал запах бергамота, который смешивался с ее парфюмом, похожим на красное яблоко с ванилью, и что-то шевельнулось в его голове, какой-то образ возник перед глазами – но тут же исчез, оставив за собой лишь тонкую мутную дымку.

Он смотрел в глаза Элари, темно-серые и желтоватые около зрачка, всего несколько мгновений, а потом отвел взгляд, отпил кофе и сказал:

– Обращайся, если что. Всегда.

Эти слова ударились о грудную клетку Элари, зацепились за пару ребер и почему-то остались висеть там, источая странные волны, похожие на теплое подводное течение. Она даже не смогла выдавить очередное «спасибо»; лишь прислушалась к акустической гитаре, которая наполняла кафе из подвешенных под потолком колонок.

– Знаешь эту песню? – спросила Браун, машинально опустив в чай крохотную ложку и медленно помешивая его, будто там был сахар.

– Ага, – отозвался Эдди. В музыке не было слов, играла инструментальная версия, но он дождался той ее части, когда должен был звучать припев, и мягко протянул, идеально попадая в ритм:

Let

my

heart

go.

– Metallica, – закончил он.

– Ага, в точку. Не знала, что ты их слушаешь, – Элари была удивлена, но Эдди ничего не ей не ответил, размешивая свой кофе. Теперь его мысли были заняты этой спокойной, приятной музыкой, растекающейся по венам вместо крови и наполняющей не только помещение кафе, а его самого, грозясь вот-вот переполнить этот сосуд и вылиться наружу. И, когда песня дошла до середины, и Эдди, и Элари синхронно, вслух произнесли ее слова, безупречно следуя гитарным аккордам:

never I ask of you

but never I gave

but you gave me your emptiness

that I'll take to my grave

Два голоса, потонувших в общем шуме, смешались и вытянулись в одну хрупкую цепь, обвивающуюся вокруг их столика, кружек и тарелок, шеи, запястий и щиколоток. И, когда песня сменилось другой, более подвижной музыкой, Элари решила, что ничегошеньки не знает об этом человеке, до сегодняшнего дня казавшимся ей полнейшим отбитым идиотом.

– Слушай, – сказала она, первой нарушая повисшее молчание, – а на тебя дома не наедут, что не возвращаешься так долго? Штормовое предупреждение все-таки.

– Не, – ответил Эдди. – Мои родители живут в другом городе, да и контролировать перестали лет с шестнадцати, – он глянул в окно: горизонт действительно темнел, из-за него бесконечной армией в черных доспехах ползли тучи, не предвещающие ничего хорошего. – А твои? Наверняка весь город перевернут нахрен, если вовремя не вернешься.

– Моя мать умерла несколько лет назад, – сказала Элари без тени скорби. Она посмотрела в свою кружку и на самом ее дне вдруг увидела роскошный дом, объятый пожаром и криками десятков людей вокруг, но быстро избавилась от видения. – А тетя живет в другом городе и редко приезжает.

Эдди стало дурно от своего вопроса, и он поспешил извиниться и выразить свои соболезнования, но не успел: во рту что-то хрустнуло. А потом хрустнуло еще раз.

Не думая о том, что сидит посреди людного кафе, да еще и напротив девушки, к которой так долго не мог даже подойти, он выплюнул то, что издало этот отвратительный звук, коротко вибрирующий где-то в висках.

На его ладони оказалось два абсолютно здоровых коренных зуба, перемазанных в крови и с какими-то ошметками на корнях, будто их выкорчевали и вырвали плоскогубцами вместе с кусками десен. Из уголка его губ тоже капнула кровь и вытянулась бордовым пятном посреди белоснежной тарелки.

– Что… – Элари нахмурилась и привстала, чтобы подать Эдди салфетки, но тот мотнул головой, сжал выпавшие зубы в кулаке, встал и тяжелыми шагами направился в уборную.

Когда за его спиной хлопнула дверь, Элари, объятая дурным предчувствием, окинула взглядом кафе. Ничего необычного: такие же люди, которых непогода застала врасплох, сидели за квадратными синими столиками, отогревались, улыбались и смеялись, болтая о своем. Однако что-то здесь было не так. Звук вдруг начал удаляться, будто официанты могли регулировать громкость голоса посетителей и сейчас сделали их тише вместе с музыкой и бьющими в окна потоками ветра, который начал набирать силу и не предвещал ничего хорошего. Десятки ртов вокруг открывались и закрывались, как в кукольной постановке, но сейчас ведущие забывали их озвучивать. Тишина. Элари будто оглохла.

Оглохла всего на несколько мгновений, как и тогда…

Стоп. Когда?

Девушка зажмурилась. Курсы, дом, звонок, больница, лифт, палата…

Палата. Семь, один, девять.

Элари поняла, что медлить нельзя.

Эдди вернулся спустя пятнадцать минут и, сев за стол, рассказал, что никак не мог остановить кровь.

– А раньше такое было?

– Первый раз, – Эдди не видел смысла скрывать что-то от Элари: она своими глазами видела, что он не ел ничего жесткого и черствого, что могло бы сломать зубы, только мясо и кофе. Вопрос «что-за-нахер» тоже был написан на его лице большими печатными буквами с неоновой подсветкой, поэтому он честно ответил: – С зубами всегда все было нормально. Наверное, пришло время сходить к стоматологу.

– Да, надо бы, – девушка сочувственно покивала, умолчав, что стоматолог, да и любой другой специалист здесь, кажется, не поможет. – Если честно, мне и самой пришла идея показаться врачу. Последний раз проверяла зубы еще в школе.

– Ну тогда… – Эдди задумался, стоит ли это говорить, но потом все же решил. – Можем вместе записаться. Постараюсь не визжать, как пятилетняя девчонка.

– Я возьму беруши, – Элари хихикнула, приложив ко рту кулак.

– Тогда по рукам.

Эдди тоже улыбнулся и подозвал официанта. Рассчитавшись, двое покинули кафе, оставив в своих тарелках и кружках как минимум по половине недоеденных порций – аппетит окончательно пропал. На улице уже начал накрапывать мелкий дождь, но Элари не стала доставать зонтик. Она вытянула руки вперед, подставив небу открытые ладони: ей нравилось ощущать прохладу еще совсем слабых капель, только намекающих на ураган, который должен был обрушиться этой ночью на Герширд.

Поддавшись приятной меланхолии, такой, какая бывает только в дождливую погоду, Элари совсем забыла, что должна следить за своей походкой, сводя хромоту к минимуму, и Эдди заметил, что она ощутимо заваливается на одну ногу.

– Сильно болит? – он указал в сторону левого ботинка Элари.

– Что? А, ты об этом. Ничего серьезного, просто на стекло наступила. Скоро пройдет.

«Ну вот, смотри-ка, Браун, ты даже почти не врешь. Ну, разве что самую малость», – подумала девушка, немного печалясь о том, что вынуждена лгать чуть ли не каждому человеку на своем жизненном пути.

– Вот оно что. Ну, бывает, – ответил Эдди. – Я могу чем-то помочь?

– Не-а.

– А, по-моему, все-таки могу.

Элари не успела спросить, о чем он говорит, когда Беккер резко остановился, одним запястьем обнял ее за плечи, закинув ее локоть себе на шею, второе положил под колени и поднял девушку на руки. Теперь он в упор смотрел на Элари, и его лицо было очень, очень близко, настолько, что девушка ощутила его дыхание.

– Лучше?

– Ну ты и дурак! – она рассмеялась.

– Зато сильный, – он подмигнул, и Элари рассмеялась еще громче.

Эдвард Беккер нес девушку на руках до самой автобусной остановки, не ощущая ни тяжести в спине, ни ломоты в руках, которые могли бы возникнуть, но так и не появились – под рубашкой играли натренированные мышцы, и для него Элари весила не больше пары килограммов, которые при желании он мог поднять и двумя мизинцами. А сама Элари почему-то напрочь забыла о том, что можно сказать «отпусти меня» или «руки оторву, если сейчас же не поставишь меня на место».

Когда подошел нужный автобус, желтый, старого образца, как раз такой, какие Элари нравились больше всего, Эдди внес ее наверх, усадил на место у окна, заплатил за ее билет и со словами «до завтра» вышел обратно на улицу.

Там, под знаком общественного маршрута, он еще какое-то время смотрел на свои руки, а потом усмехнулся и проследовал в сторону дома, даже не думая о выпавших зубах, лежащих на его окровавленной ладони всего полчаса назад.

Зато о них думала Элари.

Когда автобус с шумом и скрежетом отъехал достаточно далеко, и район с так и не посещенной булочной скрылся из вида, улыбка сползла с лица и скрылась за облачением мрака, которое девушка носила, не снимая и никогда не отправляя в стирку, сушилку или под утюг. Тьма всегда была рядом, и она отчаянно не хотела втягивать в нее Эдварда Беккера, который уже несколько месяцев пытался сблизиться с Элари. Однако тьма была коварна, как хищник, меняющий обличие, но все же остающийся хищником: пусть другим способом, но она все же добралась до юноши. И, скорее всего, не только до него.

Элари пристально наблюдала за Беккером с того момента, как увидела рядом с ним странного мужчину, и все опасения, которых она боялась – и, конечно, в какой-то степени ожидала – подтвердились. Но они дали ей крупную зацепку, с которой девушка спешила домой, покинув автобус на знакомой остановке.

Добравшись до своего дома, а затем и до квартиры, Элари первым делом написала сообщение тете Вилл: «Уезжаю на экскурсию от факультета, меня не будет пару дней, не беспокойся, все в норме и под контролем». После чего отключила телефон, приняла душ, собрала мокрые волосы в пучок и переоделась в домашнюю одежду.

На кухне Элари вскрыла консервированные бобы, переложила их в большую тарелку и поставила на компьютерный стол вместе с ложкой, литровой бутылкой питьевой воды, парой банок энергетика, готового кофе в жестяной упаковке и пластинкой обезболивающих.

Она включила компьютер и монитор, ввела основной пароль и несколько паролей для скрытых папок. На улице уже стемнело, близилась ночь, и завывающий где-то в трубах и меж стекол ветер давал понять, что ураган совсем близко. Элари слышала шум нарастающего дождя и радовалась ему – такая погода расслабляла разум, а значит очищала мысли от ненужного хлама, которые препятствовали анализу фактов и ситуаций.

Девушка открыла блокнот с коричневатой бумагой на пружине, перекинув его обложку назад, чтобы она не мешала открывшемуся чистому листу. Постучав черной ручкой по столу и формулируя крутящиеся в голове обрывки и видения, она выдохнула и написала: «рана на ноге», после чего обвела эту фразу в кружок.

21

После бодрой ночи, которая принесла не только хорошую встряску, но и такую же хорошую сонливость, с которой девушке приходилось бороться весь день, Лизи сделала себе кофе, позволила покурить на кухне, распахнув окна и включив вытяжку. Если бы родители Элизабет Голд узнали о ее выходке, то не обошлось бы без грандиозного скандала.

Френсис Голд был заядлым курильщиком, но он никогда не позволял себе даже пачки открыть в помещении. Он считал, что курить можно только на улице, либо в гараже, где все и так пропахло соляркой, маслом, выхлопными газами и пылью.

Но сейчас она была одна. Лизи по-женски сжимала сигарету, оттопырив два пальца от себя. Стандартные сигареты марки «Lucky Strike», которые курили только люди, либо не щадящие свои легкие, либо такие, как отец Эл Джи.

В данном случае это были сигареты, которые вчерашним вечером Бенедикт в сердцах вышвырнул из своего кармана в поисках ножа. От пачки пахло табаком и одеколоном это странного юноши, который с первыми проблесками утреннего солнца, проникающими сквозь жирные серые тучи, тихо удалился из дома, заботливо прикрыв ее и убрав устроенный ими беспорядок.

Она мило улыбнулась своим мыслям, прокручивая их снова и снова; это напоминало езду на лошадке в детской карусели под веселую музыку. Лизи размышляла, глубоко затягиваясь горьким дымом, и сама не заметила, как докурила первую сигарету уже до самого фильтра. Девушка достала новую и прикурила от окурка, вновь вернувшись в свои размышления.

Ночь была прекрасной, думала Эл Джи, давно не было так хорошо и так свободно одновременно. Этот юноша…Бенедикт, так он себя называл, верно? Он был с ней учтив и аккуратен, в меру груб, когда надо, но главное – податлив, как масло, простоявшее несколько минут в тепле.

Так, как она любила.

И Голд это понравилось. Нет никакой нужды кого-то упрашивать, под кого-то подстраиваться, когда тебя вот так беспрекословно слушают. В отличие от Беккера, которому, кажется, нужно было удовлетворить только себя и который не слушал никого, кроме своей похоти.

Лизи раздраженно фыркнула себе под нос, выпустив струю серого смога. Ей показалось, что, познав сравнение, ее глаза раскрылись, и она увидела себя нелепой дурочкой, которая плясала под чужую дудку.

«А ведь всего бы этого не произошло», – думала светловолосая девушка, – «если бы я не…»

Если бы не – что?

Тонкие брови Лизи Голд сошлись воедино, как два противоборствующих отряда, и уперлись друг в друга, выпучив складку кожи над переносицей. Все события, произошедшие до ее падения, превратились в череду рваных картин, подернутых сумрачной дымкой. Девушка помнила, что у нее был с собой нож, но зачем – не могла понять. Они спорили у баков на заднем дворе бара, упоминая то, что она шла по бару с ножом в руке и, вроде как, намеревалась кого-то убить. Кого? Лизи не помнила. Но нож тогда так никто и не нашел. Может, действительно Бен что-то напутал, а она выпила лишнего во время концерта? Может-может.

Мысли крутились на одном месте, так же назойливо и беспрерывно, как жевание старой жвачки в автобусе – вроде, и пожевать еще можно, а, вроде, и выкинуть некуда. И каждый раз ее размышления о том, что все закончилось благополучно, упирались в острие ножа.

Ее ножа.

Эл Джи задержала кофе прямо перед лицом, после чего поставила чашку на место и встала из-за стола. Сигаретный дым сизым шлейфом тянулся за девушкой, направляясь прямо на второй этаж – в ее комнату.

Лизи стояла перед прикроватной тумбой и завороженно смотрела на нее, явственно ощущая, как от гладкого лакированного дерева с резными боками и ножками веет таинственностью и страхом. Страхом перед сокрытым за черным занавесом того, что ее там ждет. Эл Джи сама не понимала, почему подошла именно к этой тумбе, и почему ей казалось… нет. Она была уверена, что там что-то есть. Если еще точнее, то она даже знала – что.

Пепел мелкими горстками срывался и падал на ковер, но Лизи не замечала этого. Только когда табак дотлел до самого фильтра и обжег пальцы, она отпрянула от забытья и, ойкнув, кинула окурок в открытую балконную дверь. Порыв ветра подхватил сигаретный бычок и унес его.

В доме стояла полнейшая тишина. Такая густая и тяжелая, что, казалось, она давила на девушку, сжимая ее в пространстве. Лизи тряхнула головой, отгоняя наваждение, и ее светлые длинные волосы рассыпались по шелковым плечам и спине. Одним резким движением, пока тишина опять не стала ее сковывать, Эл Джи выдвинула нижний ящик.

Он лежал на месте в своем сложенном состоянии. Рукоятка цвета слоновой кости с выгравированными инициалами «Ф.Г.», внутрь которых набилась грязь, и выемки стали черными. Ее руки задрожали, а колени слегка подкосились. Эл Джи присела, опираясь на кровать. Взгляд девушки вцепился в отцовский охотничий нож, и никакими своими силами Элизабет Голд уже не могла его сдвинуть с места.

Не могла до тех пор, пока не взяла бы его в руку.

И она взяла.

Черная завеса сорвалась с места, обнажая всю ту сокрытую тайну, которая пряталась эксгибиционистом и поджидала момента. В голове Эл Джи шелестел голос, тот самый голос из бара, но сейчас слов она не могла разобрать, хотя была уверена, что знает их. Лизи видела фигуру мужчины, который стоит за Бенедиктом и медленно, словно подразнивая, покачивает из стороны в сторону ее нож, а потом разворачивается и уходит. Стук его трости разносится по пустой улице, но Бенедикт, который что-то говорит Лизи, словно не замечает этого – лишь говорит, говорит и говорит. Его рот открывается, но девушка не слышит ни слова, пока звук не начинает доходить, будто она поднимается со дна глубокого океана, – сначала тихо, а потом все громче и громче, покуда не становится привычным. Черты лица солиста кажутся знакомыми, точно она его уже где-то видела – подсознание убеждено в этом и убеждает ее саму.

На улице закричала ворона. Лизи Голд дрогнула, и кожа ее покрылась мурашками; девушка медленно положила нож обратно в ящик, потом встала, сбросила на застланную кровать свой махровый халат и стала натягивать первое, что попалось под руку из шкафа.

Элизабет Голд нуждалась в прогулке.

Повсюду мелькали оранжевые жилеты и проблесковые маячки, гомон стоял невероятный, словно Лизи оказалась не на улице, а на распродаже «Черной пятницы». Опечаленные хозяева машин тяжко вздыхали, глядя на побитые бамперы, разбитые стекла и килотонны грязи в салоне, капоте, повсюду.

Правительство подключило даже армию, отметила про себя Эл Джи, глядя, как парни в форме помогают оттаскивать крупные куски старой крыши, которую смыло бурным потоком и сильными порывами ветра с заброшенного здания. Видела, как эти же парни в камуфляже активно машут лопатами.

Стихия вдоволь поиздевалась над Герширдом и не собиралась останавливаться, тучи крутились на месте, сбивались в одну единую темно-серую массу, чтобы перед близящейся ночью вновь показать свою мощь.

Лизи не заметила, как, разглядывая последствия разрушительной стихии, вышла почти к самому кампусу университета. Последнее время она стала терять счет времени, что очень настораживало. Девушка словно выпадала из пространства, теряясь в лабиринте своих мыслей, а когда находила выход – могла оказаться где угодно в пределах своего города. Это случилось трижды за последние несколько дней, а трижды – это уже статистика.

Мелкие брызги дождя срывались с неба и припорашивали город, люди не спешили доставать зонты, наслаждаясь приятной прохладой. Лизи шла. Шла и старалась понять, с какого момента с ней стали происходить странные вещи, и мысли снова побежали по спиралевидной лестнице, не видя ни конца, ни края, как вдруг она увидела их, выходящих из небольшого кафетерия.

Голд застыла посреди тротуара, глядя, как Беккер и хренова Элари-мать-ее-Браун идут почти вплотную друг к другу и мило беседуют, а сама новая спутница Беккера знатно похрамывает на левую ногу. Внутри что-то предательски кольнуло и дрогнуло, как обычно покалывает при виде бывших с новыми их половинками.

Убейбраунубейбраунубейбраун

Убейбраунубейбраунубейбраун

Шепот витал вокруг нее, окутывая голову, словно шелковый мешок, постепенно сужая видимость обзора и способность мыслить. Эл Джи мотнула головой. Перед глазами были ступени ступени ступени и ни конца ни края ничего только бесконечные ступени по которым она бежит и слышит свое тяжелое дыхание вместе с топотом босых ног а когда поднимает голову, то видит, что стоит перед дверью, а в дверь эту кто-то настойчиво стучит.

Девушка тянет рукой за ручку, петли натужно скрипят и позволяют деревянной двери с колотушкой в виде головы льва отвориться.

– Привет, Лизи, – говорит стоящий на пороге старый знакомый, оперев руки на трость. – Ты оказалась куда умнее, чем я думал, – он обворожительно улыбается, а в следующий момент его рот раскрывается до невообразимых размеров и проглатывает Лизи Голд целиком. Девушка летит в пустоте, кругом ни единого звука, только вакуум и стерильность.

Эл Джи открывает глаза и видит перед собой кирпичную стену из силиката; ее правая рука держит маленький обломок красного кирпича и равномерно выводит чужим почерком «убитьбраунубитьбраун». Возле горла что-то жжет огнем, она одергивает свою левую руку, все еще толком не придя в себя, и видит в ней осколок стекла, на котором красуются алые подтеки крови. Лизи вскрикивает, выбросив его на землю – стекло разлетается на десятки осколков, где едва различимо видны такие же десятки лиц мужчины с тростью, который заметно похорошел и выглядел уже не на шестьдесят, а на сорок-сорок пять лет.

Сердце девушки бешено колотится, и она притрагивается руками к своему горлу, размазывая маленькую полоску крови по всей шее. Слезы наворачиваются на глаза, потому что она ничего не понимает. В ее памяти не осело ничего из того, что хотелось бы помнить, и эти скрытые от внутреннего и внешнего взора картины таятся за черной ширмой, которую приоткроют невидимой рукой только тогда, когда кому-то будет угодно.

Она плачет, осев на землю и упершись спиной в холодящую белую стену, на которой выведено красной полоской «убитьбраун». Она плачет, помня лишь последнее, что видела – как Эдди подхватил Элари на руки возле кампуса, а потом Лизи оказалась здесь, глядя на белый кирпич с цементной прослойкой.

Кто-то тихонько захихикал за спиной, но Эл Джи четко понимала, что там не может быть никого, там стена и только стена. Девушке так захотелось легкости, которую она испытывала ночью и утром, так хотелось ощущать себя нужной и защищенной, а не расхристанной посреди грязной подворотни, прячущейся за железными круглыми мусорными баками и плачущей, как девочка тринадцати лет из-за обидчиков.

Лизи нужен был Бен. Ей нужен был этот парень, давший непонятное тепло и спокойствие во время бури. Она утерла лицо тыльной стороной ладони и только сейчас поняла, что эта подворотня, залитая дневным светом, выглядит очень знакомо. Неведомая рука привела ее туда, откуда все начиналось, к заднему двору бара «DEEP FLOYD». Девушка тяжело вздохнула и встала, смахнув с джинсов грязь. Она знала, что ей нужно, и знала, как это получить. А еще она знала, что сходит с ума, и этому человеку, вечно берущемуся из ниоткуда и уходящему в никуда, нельзя верить. Нельзя. Что-то смутное внутри зародило и подсунуло эту мысль тайком, как крамолу. Это что-то прямо сейчас теплилось в груди и животе, разливаясь по всему телу, даруя отголосок ночного спокойствия. А еще она испытывала отвращение. К себе. И к новому знакомому с тростью.

«Ты уже знаешь, что ты сделаешь ради Эдди?», – пронеслось у нее в голове, точно в подтверждение.

«Катись ты в жопу», – сказала она в ответ этому голосу, отирая слезы из-под носа, обходя бар вдоль стены и направляясь в сторону главного входа.

Черный Человек сидел в тени неоновой вывески, покачивая ногами и глядя на девушку, которая сияла как светлячок, а в центре этого свечения вилась мгла, поглощающая с каждой секундой нанометры ее сущности. Ангел диковато ухмыльнулся, понимая, откуда взялось это свечение, видимое лишь ему. Он понимал, что Дара в Маркусе – хоть отбавляй, только достался этот Дар не в те руки, но, как говорится, Господи пути неисповедимы, и человек он, по крайней мере, хороший.

Элизабет Голд толкнула дверь бара и вошла в пустующее помещение, где два таких же одиноких официанта курили и перекидывались за столом в карты, а бармен лениво, с отсутствующим взглядом натирал блестящие бокалы. Предвечернее время без ядовито светящихся ламп и прожекторов, без грохочущей музыки и толпы прыгающих в одном месте людей делало это заведение обычным маленьким ресторанчиком с довольно уютной атмосферой. Настенные лампы излучали мягкий желтый свет, прогоняя мрак в дальние углы. Сейчас тут пахло чистотой и свежестью, словно после громогласного концерта администрация помещения вызвала клининговую компанию, которая со скрупулезностью людей, убирающий место преступления, вычистили бар до уровня медицинской ВИП-палаты. Исключая запах табака. На фоне играла какая-то расслабляющая музыка, которая очень сильно резонировала в памяти со вчерашним вечером, когда тут гремел пауэр-метал с мрачной органной музыкой.