Текст книги "Рыцарь темного солнца"
Автор книги: Валерия Вербинина
Жанр: Исторические любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава 12,
в которой появляется невиданный зверек
Все заговорили разом, и, как всегда бывает в подобных случаях, возникла полная неразбериха. Епископ Флориан издавал бессвязные восклицания; князь требовал объяснений; восторг, недоумение, изумление выражались в речах шляхтичей, а тот, что торговал только что у Мадленки мизерикордию, в порыве благодарности бросился перед юным воителем на колени и стал целовать его руки, орошая их слезами. Август стоял с горделиво вскинутой головой и плотно сжатыми губами, рук у ошалевшего шляхтича, невнятно клявшегося в своей вечной преданности, не отнимал и вообще всем своим видом словно бросал вызов присутствующим, в том числе и Мадленке. Она жадно впилась взором в его лицо, но ничего, кроме упоения собственной удалью, на нем не видела. Даже если Август и впрямь напал на крестоносцев из засады, как утверждал рыцарь с солнцем на доспехах, совесть его была совершенно ничем не замутнена.
– Быть беде! – вскричал Флориан, воздевая руки. – Верно, это те самые рыцари, что должны были доставить выкуп за анжуйца. И ты сам выписал им охранное свидетельство, князь!
– Да, с ними и впрямь был сундук с деньгами, – подтвердил Август, блестя глазами. – Я думаю, хорошая мысль это была – дать им пропуск и выманить зверя из его берлоги.
Вмешался князь Доминик, заявив, что будет говорить с племянником наедине, и попросил всех, кроме Августа и епископа, удалиться. На виске у статного князя дергалась жилка.
– Потому что дело слишком важное, – добавил он, – мы должны обсудить его без помех. – Взгляд, которым он наградил Августа, не сулил последнему ничего хорошего. – Оставьте нас.
Слово князя Диковского было законом, и вскоре зала опустела. Мадленка очень хотела остаться и послушать, о чем будет разговор, но епископ с таким неудовольствием воззрился на нее, что она была вынуждена поклониться и проследовать к дверям, как прочие.
Предоставленная самой себе, Мадленка отправилась полюбоваться на «огнеплюй», который ей чрезвычайно приглянулся. Никто не обращал на нее внимания, и, присев в тени пушки и обхватив колени руками, она предалась нелегким размышлениям.
В части, касающейся Боэмунда фон Мейссена, расследование можно было считать законченным. Крестоносец не нападал на караван матери Евлалии. У него было дело гораздо важнее: он вез выкуп за собрата, томящегося в замке, и имел охранное свидетельство на проезд по землям князя (которое, однако, его не охранило, мысленно скаламбурила Мадленка). Князь Август со своими людьми подстерег его, разбил отряд наголову и отобрал выкуп. Мадленка затруднялась определить, прав Август или нет. Разумеется, некрасиво нападать так на неприятеля, который не ожидает твоего появления и вдобавок имеет грамоту от самого князя Доминика, но, с другой стороны, о грамоте Август мог и не знать. И потом, противником его были крестоносцы, а с ними особо церемониться нечего. Гораздо больше Мадленку интересовал вопрос: мог ли Август быть тем, кто истребил в лесу ее спутников и приказал убить Михала.
Но зачем? Она думала, напряженно наморщив лоб. Зачем? Ведь настоятельница была его крестной матерью. Или он позарился на добро, которое Мадленка везла с собой? Если так, то отчего же бросил его у дороги, где его нашли нищие?
Да, но ведь кому-то надо было для отвода глаз посылать лже-Мадленку, которая без запинки показала, что нападавшими были именно крестоносцы. И этот кто-то наверняка знал, что же в действительности произошло в лесу. Либо он был виновным, либо покрывал его, что в данном случае одно и то же.
Первое: надо хорошенько приглядеться к самозванке Магдалене Соболевской, постараться приблизиться к ней, чтобы побольше разузнать. Рано или поздно она себя выдаст.
Второе: не выпускать из поля зрения князя Августа.
Третье: отыскать кузнеца, который кует те самые тяжелые наконечники. Глядишь, может, от него узнается что-нибудь полезное.
Четвертое: скрываться ото всех, сколько возможно. Никто не должен знать, зачем она здесь и кто она на самом деле… По крайней мере пока.
Мадленка воспрянула духом. Сама себе в тот момент она казалась ужасно умной, чрезвычайно храброй и невероятно находчивой. Сознание собственной правоты вдохновляло ее, побуждало к немедленным действиям. Девушка разрывалась между желанием найти самозванку и свернуть ей шею, дождаться окончания беседы Августа с князем, чтобы попытаться что-нибудь вытянуть из него, немедленно отправиться на поиски мастера, выковавшего смерть для ее брата. Мадленка уже почти решилась заняться шеей самозванки, когда перед ней неожиданно предстал Дезидерий.
– Госпожа Анджелика просит пожаловать вас к себе, – церемонно объявил он.
Мадленка насупилась. Она знать не знала никакой госпожи Анджелики и не собиралась идти к ней. На всякий случай спросила:
– А кто она такая?
В глазах Дезидерия мелькнуло удивление, тут же, впрочем, сменившееся пониманием.
– Ах да, ведь ваша милость недавно при нашем дворе. Панна Анджелика сирота.
– И? – поторопила слугу Мадленка, чувствуя, что тот чего-то недоговаривает.
– Она из Литвы, – пояснял Дезидерий, явно испытывая неловкость, – и… очень хорошо принята князем Домиником.
– Его невеста? – загорелась любопытством Мадленка.
Дезидерий покосился через плечо – не слушает ли кто, потом наклонился к рыжему отроку и конфиденциально шепнул:
– Некоторые говорят, что да, а некоторые – что свадьбы никогда не будет. Панна Анджелика, спору нет, не лишена достоинств, но князю Диковскому все равно не чета.
– Ага! – выдохнула Мадленка. – А сам-то князь, что он думает об этом?
На сей раз Дезидерий озирался гораздо дольше.
– Неравнодушен, – еле различимо пробормотал он. – Но мать искала для него княжну из рода Мазовецких, а он весьма чтил волю покойной госпожи Эльжбеты, так что вряд ли панна Анджелика когда-нибудь станет нашей повелительницей.
– Я, пожалуй, погляжу на нее, – объявила Мадленка, но на прощание оглянулась на «огнеплюй». – Что за пушка у вас – чудо! А она стреляет?
– Пока нет, – отозвался Дезидерий, видимо, испытывая облегчение от того, что не надо больше объяснять про таинственную панну Анджелику, – но наш мастер, Даниил из Галича, говорит, что скоро уж ее можно будет испытать.
– А кто он, Даниил? – заинтересовалась Мадленка.
– Главный кузнец их милости. Правда, епископ Флориан утверждает, что «огнеплюй» – суета сует и нам вовсе ни к чему, но князь Доминик так не думает.
«Ага! – значительно подумала Мадленка. – Кузнец!»
– А что он еще делает, кроме пушек? – допытывалась она. – Мечи кует?
– О, – Дезидерий закатил глаза, – мечи у него – загляденье, и легкие, и не ломаются. Князь наш Даниилом очень дорожит, не смотрит, что тот православной веры, хоть епископ на него и ворчит за это.
– А-а, – протянула Мадленка, – так Даниил – русин? А стрелы он тоже делает?
– Он, все он, – подтвердил Дезидерий. – Я же говорю: кузнец, каких мало. И стрелы-то у него не простые, а такие, что с двадцати шагов доспехи насквозь бьют.
Мадленка побледнела, наморщила нос. «И человека тоже», – не удержавшись, подумала она.
– Что ж, дело хорошее, – степенно заметила она на слова Дезидерия.
Они пересекли двор, прошли череду полутемных зал, где толкалось множество самого разнообразного люда, поднялись по лестнице и оказались на женской половине замка, где сновали ловкие, уверенные, сдобные горничные и тонко пахло какими-то восточными благовониями. Мадленка чихнула.
У дверей им встретилась довольно молодая еще – лет двадцати четырех – дама в безвкусном платье желтой парчи.
– А, привел… – протянула она и, взяв лицо Мадленки за подбородок, развернув его к свету, весело воскликнула: – Экий заморыш! Как птенец ощипанный.
– На себя лучше погляди, сударыня, – огрызнулась Мадленка, которой такое обращение с ее персоной очень не понравилось.
Дама тяжело задышала и покрылась свекольными пятнами.
– Что? – просипела она, разом утратив голос. – Да как ты смеешь, невежа!
– Я – шляхтич, – отрезала Мадленка, – и, слава богу, могу отличить благолепную внешность от образины, которую ныне имею несчастье лицезреть.
Дезидерий со смущенным видом кашлянул в кулак. У дамы же, теперь и вовсе малиновой, было в точности такое выражение лица, какое покойный дед Мадленки имел обыкновение называть «адским».
– Мария! – донесся из покоев ленивый голос. – Что там?
Дама повернулась к двери и тихим от бешенства голосом выдавила из себя несколько слов по-литовски, которые Мадленка не поняла, ибо вовсе не знала этого языка. Из покоев донесся серебристый смех.
– Все равно, веди его сюда, – велел голос.
И Мадленка, не дожидаясь приглашения, шагнула через порог.
Ее обдала волна жара. В небольшой комнате вовсю горел камин, дрова полыхали и весело потрескивали, и отблески яркого пламени плясали на стенах, увешанных коврами. В деревянном кресле полулежала женщина, лицо которой показалось Мадленке знакомым. Узкие руки вытянуты вдоль подлокотников, алое платье распустилось диковинным цветком, глаза полузакрыты. Ах да, это же та самая дама, что давеча у князя Доминика порезалась мизерикордией, которую «Михал» предъявил в качестве трофея. Мадленка почувствовала разочарование: мало того что любовь князя оказалась неловка, она еще и некрасива. Лицо худое, губы тонкие, брови выщипаны в ниточку, светлые, соломенного оттенка волосы заплетены в несколько кос и уложены на затылке в сложную прическу – словом, ничего, решительно ничего особенного. На коленях у панны Анджелики сидел, зевая, какой-то диковинный пепельно-сизый зверек навроде ласки, лобастый, с хмурой мордочкой и черной точечкой на самом кончике хвоста. Завидев незнакомца, зверек вскочил и насторожился. Глаза панны Анджелики медленно отворились, так же медленно скользнули по Мадленке, и последняя окончательно уверилась в том, кого ей напоминает литвинка. «Похожа на вялую рыбу», – неприязненно подумала Мадленка.
– А, это ты, мальчик, – протянула Анджелика. – Подойди ближе.
Мадленка спохватилась, что не приветствовала знатную даму, как должно, неловко сняла шапку и отвесила запоздалый поклон. Зверек яростно фыркнул. Левая рука литвинки – та, что не была перевязана, – соскользнула с подлокотника, и длинные пальцы стали чесать у зверька за шеей.
– Так, так… – произнесла литвинка после томительной паузы, во время которой она пристально разглядывала рыжего мальчика. – Значит, ты – Михал?
– Да, ваша милость.
– Хорошо. Садись.
Мадленка села. Из-за занавеси, за которой, очевидно, скрывались внутренние покои, выглянула вторая служанка – помоложе, чем зануда в желтом, и посимпатичнее. Она вполголоса осведомилась у госпожи о чем-то по-литовски, получила короткий ответ и исчезла.
– Это правда, что ты сказал Марии? – спросила Анджелика.
– О чем? – удивилась Мадленка.
– Что она… э… не слишком хороша собой. Правда?
– Она сама напросилась, – заметила Мадленка, пожимая плечами.
По правде говоря, в присутствии Анджелики она чувствовала себя не слишком уверенно. Может быть, дело заключалось в пытливом взоре литвинки, в ее глазах – они были черные, такие черные, что зрачок сливался с радужкой. В них поблескивали странные огоньки, и это тоже не слишком успокаивало. Речь у Анджелики была размеренная, плавная, с медлительными интонациями, и безжалостно резала слух Мадленке, привыкшей к стремительному говору своих соотечественников.
– Ты дурно воспитан, – бесстрастно заметила Анджелика. Мадленка вспыхнула, но ничего не сказала. – Откуда ты?
Мадленка немного подумала.
– Я расскажу вам, если вы обещаете, что никому не скажете. Хорошо?
– Почему я не должна ничего говорить? Разве ты преступник? – склонив голову набок, лениво осведомилась Анджелика.
Мадленка и сама не понимала, почему у нее руки чешутся схватить собеседницу за волосы и потрепать ее с наслаждением, как кошку.
– Нет, я не преступник, – ответила девушка. – А что за зверь у вас такой?
– Просто зверь, – отвечала Анджелика. – Хочешь подержать его?
– Хочу.
Мадленка взяла зверька на руки. Он был пушистый и теплый, с черными, как у Анджелики, бусинками глаз.
– Я знаю, кто это, – объявил лже-Михал. – Это горностай.
Панна Анджелика тихо засмеялась. Мадленка скосила на нее глаза, пытаясь понять, что тут смешного, – и в то же мгновение умильный ручной зверек лениво повернул голову и что было сил вцепился зубами в ее руку.
Боль была такая, что Мадленка взвыла, а на глазах у нее выступили слезы. Панна Анджелика, закинув голову, хохотала. Мадленка вскочила с места и тряхнула рукой, на которой повисло треклятое животное, однако зверек не ослабил хватки. Тогда Мадленка стиснула зубы, свободной рукой нашарила глотку у горностая и сдавила ее. Зверек стал хрипеть и извиваться, Мадленка сжала пальцы сильнее – но в голове у нее внезапно зашумело, комната отчего-то накренилась и полетела вверх тормашками. В следующую секунду девушка неожиданно для себя обнаружила, что лежит на полу. А дело было вот в чем. Когда она стала душить окаянное животное, Анджелика вскочила с места и, схватив со стола подсвечник, бросилась своему любимцу на выручку. Удар у нее получился не очень сильный, но, падая, Мадленка задела еще головой об угол камина. Зверек, целый и невредимый, облизнулся и проворно вскочил на колени к Анджелике, которая снова спокойно уселась на свое место.
– Это будет тебе уроком, – заявила литвинка как ни в чем не бывало. – Никто не смеет трогать моего зверя.
Мадленка, лежа на полу, потрогала волосы в том месте, где саднило. Укушенная рука болела, голова раскалывалась от двойного удара – подсвечником и о камин. Анджелика смотрела на поверженного рыжего мальчишку сверху вниз и, казалось, не испытывала ни капли раскаяния. Мадленка кое-как поднялась, держась рукой за стену. От бешенства, горечи, унижения и боли у нее потемнело в глазах.
– Почему ты стоишь? – осведомилась Анджелика с издевкой. – Я же сказала, ты можешь сесть.
Мадленка убила бы ее, если бы могла. Ручной зверек блаженно потягивался и, казалось, напрочь забыл о ее существовании. Мадленка прикусила губу и медленно пошла к указанному месту, стараясь делать как можно меньше движений. Убивать литовскую змею, конечно, неблагоразумно. Благоразумнее всего удалиться, и как можно скорее, ибо одному богу ведомо, что еще таится на уме у черноглазой ведьмы. Но Мадленка не привыкла спускать обиды. Когда между нею и Анджеликой был всего один шаг, она внезапно прянула вперед, схватила за шкирку омерзительное животное и с размаху швырнула его об стену. Раздался пронзительный визг. Горностай перекувырнулся в воздухе и упал на пол, где остался лежать без движения. Анджелика вскочила с места, вся дрожа и побелев как полотно.
– Да, совсем забыл сказать. Я из Кракова, – прохрипел рыжий лже-Михал прямо ей в лицо. После чего сел и, оторвав зубами лоскут от рубашки, стал перевязывать укушенную руку, не обращая на литвинку никакого внимания.
– Ты ответишь за это! – закричала «вялая рыба» вне себя от гнева. – Богом клянусь!
Она метнулась к комку серой шерсти, неподвижно застывшему на полу, и со слезами схватила его, прижала к груди, шепча по-литовски разные ласковые слова. Горностай был жив, его бока мерно раздувались и опадали, но большой пушистый хвост свисал неподвижно.
– Посмотри, что ты наделал! – закричала Анджелика, и Мадленка с удивлением увидела в ее глазах слезы.
Горностай дернулся и жалобно пискнул. В дверь протиснулось тревожное лицо дамы в желтом.
– Госпожа, что случилось? Мы слышали…
– Не ваше дело! – отрезала Анджелика, и дама тотчас спряталась. Литвинка обернулась к Мадленке: – А ты… ты… Прочь с моих глаз!
Та поднялась с места.
– Как вам будет угодно, – произнесла девушка подчеркнуто вежливо и, не кланяясь, пошла к дверям.
– Стой! – крикнула Анджелика. – Подожди, юноша.
«Юноша» наморщил нос и взялся за ручку двери. Анджелика догнала его и положила ладонь на его руку, которую рыжий отрок тотчас же отдернул и даже на шаг отступил. Повязка выше его запястья стала совсем красной.
– Прости меня, – вдруг кротко сказала литвинка. – Я просто хотела пошутить. Я не знала, что он так сильно тебя укусит, и не думала, что ты так рассердишься. Пожалуйста, не держи на меня зла, я вовсе не хотела ничего дурного.
– Я тоже, – лже-Михал изобразил кривую улыбку. – Я случайно его ударил о стену. Я…
Он умолк и осекся. Горностай, целый и невредимый, лежал на кресле и как ни в чем не бывало вылизывал шерсть на боку. Уловив на себе взгляд Мадленки, он, однако, злобно тявкнул и отвернулся.
– Вот видишь, – сказала литвинка. – С ним все хорошо. Дай мне теперь взглянуть на твою рану.
Глава 13,
в которой Мадленка недоумевает
– И не подумаю перед ней унижаться! – говорил рыжий взъерошенный отрок Дезидерию часа полтора спустя. – Шляхтич я или нет, в конце концов? А шляхтич никому не позволит измываться над собой!
Мадленка была сердита, и, надо признать, было отчего. После того, что произошло с горностаем, панна Анджелика сделалась до того сахарна и медоречива, что Мадленке даже подумалось, уж не вселился ли бес в ее новую знакомую, а выражаясь языком современным, все ли у нее дома. Панна Анджелика винила себя в излишней резкости, кротко просила прощения и обещала, что больше так не будет. Она даже унизилась до того, что собственноручно стерла кровь с головы Мадленки и заботливо перевязала укушенную руку, почти не причинив боли. Потом они разговаривали о Кракове, о том, как трудно жить в монастыре, и о крестоносцах, которых Мадленка видела на дороге. «Михал» терпеливо повторил все, что давеча рассказывал князю Доминику, не забыв и о вороне, который будто бы клевал графу Мейссену глаза (последняя деталь казалась Мадленке особенно яркой, и в глубине души она немало гордилась ею).
Отделавшись наконец от панны Анджелики с ее неуместным любопытством, Мадленка отправилась было восвояси, но во второй зале, которую она пересекла, ее поймал Дезидерий и стал пытать ее, о чем у них шла речь. Выслушав сбивчивый отчет о происшедшем, он посуровел лицом, схватился за голову и объявил, что дела Михала Краковского плохи.
– Э, да что она мне сделает! – пробурчал лже-Михал, пренебрежительно махнув рукой.
– За серую крысу? – ужаснулся Дезидерий. – Да ты что! Ты же не знаешь, как панна Анджелика ею дорожит – словно невесть каким сокровищем! Сатанинское животное никого к себе не подпускает и кусает всех без разбору, но ты – первый, кто сумел его проучить. Берегись, Михал, здесь к панне Анджелике очень многие благоволят. Конечно, из меня советчик никакой, сам понимаешь, но тебе я говорю, как другу: лучше бы ты не делал этого. Может, пока не поздно, образумишься и покаешься перед нею? А то ведь со свету сживет, недаром наши про нее шепчутся – ведьма.
Тут-то Мадленка и высказала все, что думала по этому поводу.
– Я не холоп какой-нибудь, чтоб во прахе перед ней валяться! – закончила она.
Дезидерий только рукой махнул:
– Ладно, может быть, бог милует, тем более что крысе ничего не сделалось. Смелый ты парень, Михал, дай бог всякому, как ты, быть.
– Я только одного не пойму, – проворчала Мадленка. – Что в литвинке такого, что сам князь к ней неравнодушен?
– И не говори! – горячо зашептал Дезидерий. – Я и сам дивлюсь! И добро бы он один оказался так слеп, так ведь нет, и князь Август к ней не ровно дышит, да и многие другие ясновельможные паны, я знаю. Самое странное, что особенного-то в ней ничего и нету, и рождения она не столь уж высокого, и лицом не вышла, а вот поди ж ты…
– Приворожила она их, не иначе, – вздохнула Мадленка, с тоской вспоминая зеленые очи князя Доминика.
– Очень может статься, – подтвердил Дезидерий, переходя на почти неразличимый шепот, – только, заклинаю тебя, вслух ничего такого ни-ни, иначе несдобровать тебе. Состоит при ней одна особа, сама невеличка, космы седые, из себя вся страшная. Тоже литвинка, креста на себе не имеет и в церковь никогда не ходит. Язычница, одним словом. – Дезидерий умолк и пытливо поглядел на Михала, но лицо у юноши было такое честное, открытое, что слуга решился. – Была у меня возлюбленная сердца, именем Изабелла, из служанок госпожи княгини, так ведьма ей нагадала, что после свадьбы со мной она и года не проживет. Все уже было у нас с Изабеллой сговорено, и вдруг – отказ. Бился я, бился, и таки вызнал у нее, почему. Была моя воля, я бы этой… ведьме литовской шею свернул! – Дезидерий сжал руку в кулак так, что побелели костяшки пальцев. – Подневольный я человек, Михал, убоялся господского гнева. А ведь стоило, Михал, стоило.
– Ничего, – сказала Мадленка мягко, коснувшись его плеча, – ты на бога уповай, и он пошлет тебе утешение. А козни дьявольские сами собой захлебнутся, не могут они долго длиться, Дезидерий. Ты уж поверь мне, я точно знаю.
Лицо Дезидерия просветлело, он опустил руку.
– Вот видишь, – сказал он уже спокойнее, – мудрый ты человек, сразу видать – из образованных, и слово у тебя веское, как у нашего епископа. Поговорил с тобой – и на душе полегчало, право слово. – Дезидерий поглядел куда-то поверх плеча Мадленки, и та, обернувшись, увидела приближающегося князя Августа. – Ну, с богом, а если понадоблюсь, ты всегда меня найдешь.
– Хорошо, – кивнула Мадленка покорно.
– Эй, ты, как тебя там, Михал… – крикнул Август. – Это ты чуть не зашиб насмерть любимое животное светлейшей панны Анджелики?
Хотя Мадленка была не из пугливых, по позвоночнику ее прошел озноб. «Вот, начинается, – подумала она обеспокоенно. – Неужели уже натравила его на меня?»
– Ну ты и молодец! – промолвил Август в восхищении. Затем кинулся к Мадленке, растопырив руки. – А по виду – этакий монастырский разиня… Дай же обниму тебя за то, что ты сделал!
– Я? – испуганно пискнула Мадленка, которую стиснули крепкие княжеские объятия.
– Ну да, ты! – подтвердил счастливый Август. – Я давно мечтал прикончить зловредное создание, а ты, выходит, едва не исполнил мою мечту. Молодец! – Он отстранился и вгляделся в лицо своего протеже. – Ты давно ел? Пошли перехватим чего-нибудь, я умираю от голода.
Вспомнив пункт второй своего плана – втереться в доверие к князю Августу как к наиболее вероятному подозреваемому, – Мадленка не сказала ни слова и покорно пошла за ним.
– А что твой дядя? – осмелилась она спросить, когда они устроились за столом в небольшом зале, стены которого были сплошь увешаны дурно сделанными гобеленами. – Небось бранил? Жаль, меня там не было.
– Бранил, еще как бранил, – промычал Август, вгрызаясь в холодную баранью ногу, которую ему принесли. – На чем свет стоит бранил, Михал. И епископ, каналья, туда же. Даже отлучением от церкви пригрозил. Отлучением – мне! – Август свирепо фыркнул. – Предки мои пять костелов в Кракове выстроили да еще четыре – на своих землях, во славу божьей церкви, и меня от нее отлучать? Ха!
Мадленка приняла задумчивый вид.
– Да, моя вина, Август, – сказала она смиренно. – Не стоило мне болтать про того крестоносца. Дурак я, олух монастырский, ничего не соображаю. Ты уж прости меня, горемычного.
Август великодушно махнул рукой.
– Нечего мне тебе прощать, – заявил он. – К тому же люди мои, те, что со мной были, тоже хвастуны предостаточные, и потом, только что я видел купцов из Смоленска. Они ехали той же дорогой, что и ты, и тоже наткнулись на мертвых рыцарей. Будь здоров!
Они чокнулись кубками и выпили: Мадленка – для виду, Август – до дна. Опрокинув кубок, он заметно помрачнел.
– Ненавижу их, псов поганых, – тяжело сказал он. – И не жалею, что напал на них, хоть у них и была грамота от дяди моего. Не жалею и жалеть не буду! – Он стукнул кулаком по столу. – Никогда!
– Кто же их любит, – ввернула Мадленка, пристально наблюдая за ним.
Август покосился на нее.
– Они отца моего убили, Михал, и троих братьев моих. Земли мои отняли. Вот я их и ненавижу и поклялся, где бы они ни были, истреблять их. До последнего вздоха. И богу моя клятва угодна, я знаю.
Мадленка была потрясена – этот человек буквально дышал ненавистью. И все же, непонятно почему, ей странным образом было жаль молодого князя. Но не крестоносцы ее интересовали, а совсем другое, и поэтому, сделав над собой усилие, она спросила:
– Да уж, рыцари… Ты о матери Евлалии слыхал? Думаешь, они ее?
– Да что тут думать, – пробурчал Август, – коли свидетельница есть. Да ты ее видел небось у князя утром. Магдалена Соболевская, из Каменок. Она и была там.
«Не она», – подумала Мадленка, но все же кивнула.
– Князь меня еще спрашивал, не мог ли тот отряд, который я разбил, быть тем самым, что днем раньше напал на крестную, – продолжал Август, не подозревая, насколько внимательно его слушает рыжий востроглазый отрок – даже дыхание затаил. – Я ему честно сказал, что вряд ли. Они ехали из Мальборка через Торн, а Каменки совсем в другой стороне. Да мне все едино, Михал. Будь они хоть от самого папы римского, я бы все равно их не пощадил.
Он продолжал говорить, но Мадленка уже не слушала его, чувствуя, как тяжесть, давившая на ее сердце, мало-помалу рассасывается. Если бы князь Август по каким-то причинам расправился с матерью Евлалией, он ни за что не стал бы выгораживать крестоносцев, наоборот – постарался бы убедить всех в их виновности, как делал тот, кто подослал самозванку. Значит, князь Август – не убийца. Да, он напал из засады на рыцарский отряд, но тому были личные причины, а Мадленка, как и все люди ее эпохи, уважала месть и право на нее свободнорожденного человека.
– Эй, Михал, о чем задумался? – окликнул собеседника Август, заметив наконец, что его не слушают.
– О панне Магдалене, – объявил рыжий отрок, потупясь.
– Что, послушник, приглянулась она тебе? А? – развеселился Август. – Да ты не робей, не так уж велика птица, чтоб этого стыдиться.
«Дурак», – подумала Мадленка оскорбленно. А вслух сказала:
– Мне бы еще одним глазочком на нее поглядеть. Разве нельзя?
– Можно, наверное, – согласился князь Август, – только она не оправилась пока, сам понимаешь. Но я тебя к ней свожу, с ней мать моя сидит и другие дамы. Понравилась, значит, да?
Услышав, что мать Августа пребывает при самозванке, Мадленка ощутила, как подозрения ее вспыхнули с новой силой. С чего вдруг со стороны княгини Гизелы такое внимание, а? Да и сам князь Август – так ли уж он прост, как кажется?
– Ей повезло, – продолжал меж тем Август, беззаботно щурясь куда-то в угол, – она хоть разум свой в целости сохранила, когда при ней спутников ее убивали. – Мадленка крепко сжала зубы, но ничего не сказала. – Бог миловал, можно сказать. А то тут, при дворе, живет одна помешанная – Эдитой Безумной зовется. Ты еще ее увидишь, она иногда выходит погулять на рассвете, когда никого нет. Очень она солдат боится и вообще всякого, кто в доспехах ходит. Сам епископ Флориан бился с ней, бился, да не смог бедную душу в разум привести, а жаль: такая хорошая была девушка, и красивая, и добрая, и все при ней. А теперь – тень одна. Все в воле божией, Михал, только в ней одной.
– А что с ней сталось? – спросила Мадленка с жалостью в голосе. – Отчего же она… помешалась? – последнее слово она произнесла совсем тихо, словно боялась, что оно может повредить ей самой, сорвавшись с ее губ.
Август нахмурился. Когда он хмурился, две морщинки пролегали на переносице, и юноша казался совсем взрослым.
– Вот одна из причин, почему я рад, что убил того крестоносца, – нехотя сказал он. – Ты слышал, что произошло с Белым замком? – Мадленка несмело кивнула; еще бы, ведь об этом ей рассказал сам Боэмунд фон Мейссен, только тогда она не обратила на его слова никакого внимания. – Они взяли его и никого не пощадили, ни одного человека. Одной Эдите удалось спрятаться, и ее не нашли, но от того, что ей довелось увидеть – а на глазах девчонки резали родных, детей, старых слуг, – разум ее помутился. С тех пор она и стала такая.
Мадленка перекрестилась.
– Сохрани господи.
– Да уж, ты верно сказал, – подтвердил князь Август.
Мадленка подумала, что к сказанному больше нечего добавить. Но один вопрос жег ей губы, и она, не удержавшись, выпалила:
– И все это сотворил тот, с солнцем на знамени?
– Он, – устало подтвердил юноша, – он самый. Теперь-то он точно в аду, где ему самое место.
Мадленка вовсе не была в том уверена, однако же задала следующий вопрос:
– А зачем? Зачем он взял замок и истребил всех его жителей?
– Не знаю, – проворчал Август, поднимаясь с места. – Довольно и того, что замок мешал крестоносцам. Вот они и разрушили его. Много ли нужно бешеной собаке, чтобы лишний раз взбеситься? Кстати, завтра мы отправляемся на поиски тел. Епископ настоял. Панна Соболевская поведет нас туда, где убили настоятельницу, а мы с тобой – туда, где валяются наши рыцари. Скажешь Дезидерию, чтобы он определил тебе хорошего коня. В седле-то держаться умеешь?
– Я? – обиделась Мадленка. – Да я кого хочешь на лошади обскачу!
– И слава богу. Сразу видно, в своем монастыре ты не только молитвы читал!
Князь Август удалился, а Мадленка осталась сидеть за столом. Неожиданно она схватила кубок, припала к нему и, допив вино, вытерла рот рукавом.
Так-так. Держись, самозванка! Ну, явишься ты на место, а тел-то там больше нету. Все под курганом лежат, честь по чести. Мадленка прищелкнула пальцами и рассмеялась. И что ты будешь делать, дерзкая рожа, похитительница чужого имени? Что? Что?
Не-ет, такое зрелище нельзя пропустить. И тут на чело Мадленки набежал туман.
Синеглазый! Вот уж не везет так не везет. Ведь, когда они заявятся туда, никакого рыцаря с выклеванными глазами там не окажется, потому что Мадленка сама помогла ему убраться восвояси. Лже-Михал даже поежился.
А! Она скажет, что, видимо, не все крестоносцы были убиты. Допустим, двум кнехтам удалось бежать, а потом им стало стыдно, они вернулись и забрали тело своего командира. И не только тело, но и знамя в придачу. Негоже терять знамя на поле битвы, это всякий знает. Вот так, и попробуйте уличить во лжи Михала Краковского, что из монастыря Святого Евстахия…
* * *
Надвигался вечер. Три фигуры в засыпающем замке склонились над потухающими угольями.
Шипящий старческий голос выводил:
– Живой придет из страны мертвых… Живой уйдет к живому мертвецу – но не отступится. Вижу опасность, великую опасность… Горе нам, горе! Неуязвим наш враг, не страшны ему ни вода, ни меч, ни веревка, ни козни человеческие. От всех ушел, к себе на похороны пришел. Горе нам, горе!
– Он умрет? – прошелестел второй голос. Настойчивый, тихий, западающий в душу.
– Ничего не вижу… Ничего не слышу… А! Вот! Берегись тех, кто тебе ближе всего… Берегись тех, за кого и душу не жаль положить… Предательство вижу. Двое сплотятся против нас: живой мертвец и мертвый живой.
– Вздор, – твердо сказал третий голос. И еще раз повторил: – Вздор.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?