Текст книги "Мастер ужасок"

Ужасковая луна

Установились душные ночи, и Эхо было сложнее, чем прежде, засыпать после обильной еды. Если ему не удавалось заснуть вовсе, то он пробирался на крышу, проходя через всегда открытую секретную дверь в лаборатории и через осиротелый мавзолей кожемышей, которые ночами отправлялись на охоту.

Там он прямиком направлялся к убежищу Фёдора, чтобы поболтать со старым филином, если тот не слонялся по дымоходам замка или не охотился где-нибудь в застенках на мышей. Он был гораздо более интересным собеседником, чем молчаливый Рубашка. У него был широкий круг интересов, который охватывал не только биографию Айспина, но и историю Следвайи, цамонийскую биологию, старые и новые языки, немного астрономии, юстицию, ужасковедение и еще много другое. Его самым любимым и одновременно самым ненавидимым объектом изучения был сам Суккубиус Айспин, мастер ужасок.

– Я унисервальный ученый, – любил говорить Фёдор. – Спроси меня что хочешь, если тебе нужен ответ на этот ворпос.

Эхо как раз пребывал в меланхолическом настроении и с печальной физиономией смотрел на луну, которая в последнее время, на его взгляд, слишком быстро нарастала. К сожалению, это отчасти объединяло их с искусственным спутником земли.

– Что ты знаешь о луне? – спросил Эхо, чтобы уйти от своих печальных мыслей.

– Гм… – произнес Фёдор. – Собственно говоря, все. Как ты думаешь, на каком расстоянии от нас находится луна?

– Это просто, – сказал Эхо. – Примерно на таком же, как и те горы позади нас.

Филин долго смотрел на Эхо.

– Почему ты так считаешь? – спросил он, наконец.

– Потому что самое отдаленное из всего, что я вижу, – это горы. Луна висит точно над ними, значит, она находится на таком же расстоянии от нас, как и горы.

Филин опять внимательно посмотрел на Эхо.

– Это твое физическое мироощущение? – спросил он.

– Ну да, я ведь не разносторонне образованный ученый-филин, я всего лишь глупый царапка. Я знаю только то, что мне рассказывала или читала моя хозяйка, а эти книги были не особенно толстыми, и в них было множество картинок со смешными животными. От Айспина я узнал много об алхимии, но ничего об астрономии. Он больше любит заниматься исследованиями малых форм.

– Я понимаю, – сказал Фёдор. – А если я скажу тебе, что луна находится примерно в двадцать тысяч раз дальше от нас, чем эти горы?

– Тогда я сочту тебя чудаком. Ни одно живое существо не может видеть так далеко.

– Уф, – застонал Фёдор. – В таком случае нам придется начать с самых основ. Итак… Луна – это небесное тело, которое ближе всех расположено к нашей Земле. Находясь приблизительно на расстоянии 385 080 километров от Земли, что составляет 60,27 радиуса Земли, она совершает оборот вокруг земли за 29 дней, 12 часов, 44 минуты и 11,5 секунды, одновременно принимая участие во вращении Земли вокруг Солнца. Поэтому ее фактической орбитой в космическом пространстве является расположенная частично внутри, частично снаружи земной орбиты эципиклоида, которая всегда повернута к Солнцу вогнутой стороной. А так как экстренциситет ее орбиты составляет 0,05491, то расстояние до Земли варьируется от 407 110 до 356 650 километров. Сможешь запомнить?

– Конечно, нет! – рассмеялся Эхо.

– Попробуй повторить!

– Э-э-э… луна – это небесное тело, которое ближе всех расположено к нашей Земле. Находясь приблизительно на расстоянии 385 080 километров от Земли, что составляет 60,27 радиуса Земли, она совершает оборот вокруг земли за 29 дней, 12 часов, 44 минуты и 11,5 секунды, одновременно принимая участие во вращении Земли вокруг Солнца. Поэтому ее фактической орбитой в космическом пространстве является расположенная частично внутри, частично снаружи земной орбиты эципиклоида, которая всегда повернута к Солнцу вогнутой стороной. А так как экстренциситет ее орбиты составляет 0,05491, то расстояние до Земли варьируется от 407 110 до 356 650 километров.

– Вот видишь, – сказал Фёдор. – Молодец!

– Невероятно! – удивленно воскликнул Эхо и зажал рот лапкой. – Я сделал это!

– Ты можешь сделать еще больше. Потенциал мозга царапки выше всех пределов. Скажи-ка, как ты думаешь, насколько далеки от нас те звезды? Они так же далеки, как и луна, или ближе?

– Ты имеешь в виду дыры в небе? Их проколол в луне человек своей лунной иглой, чтобы могло светить солнце, которое спит за небом.

Фёдор застонал.

– Это тебе тоже прочитала твоя хозяйка?

Эхо старательно закивал.

– И в том, что на луне живет человек, – спросил Фёдор, – ты наверняка тоже убежден, да?

Эхо склонил голову набок.

– А это не так? – спросил он осторожно.

– Ведь на луне нет атфосмеры! – воскликнул филин. – Там, наверху, нет во‐о-оздуха! Твой человек на луне сразу же задохнулся бы!

Эхо стал напряженно думать.

– Но кто же тогда сделал в небе дыры? – спросил он.

Филин прикрыл одним крылом свой глаз, а другое поднял вверх. Он подыскивал слова.

– Ты думаешь, что на луне нет ни одного человека? – озабоченно спросил Эхо.

– Конечно, – воскликнул филин. – На луне нет ни одного мужчины, ни одной женщины! Там нет никаких лунных телят! Нет вулканических гномов, кратерных драконов и лунных игл! И светит она так ярко не потому, что состоит из серебра и припудрена алмазной пылью!

– Нет? – переспросил Эхо. – А из-за чего же?

– Я вижу, – вздохнул Фёдор, – нам нужно подойти к этому еще более фуданметально. Батюшки… с чего же нам начать?

– Я так мало знаю о мире здесь, внизу, – вздохнул Эхо, – но о мире там, наверху, я знаю еще меньше.

– Итак, – начал Фёдор, – сначала о дырах. Это вовсе не дыры. Это – звезды. Солнца. Такие же, как у нас, только они находятся значительно дальше. Понятно?

– Солнца, – сказал Эхо. – Понятно.

– Хорошо. Это то, что есть во вселенной. Солнца, планеты, гакалтики – все, что можно видеть. Все, что можно измерить. Все, что существует.

– Все, что существует, – повторил Эхо.

– А ты видишь что-нибудь между звездами? – Фёдор указал крылом на небо.

– Черноту? Да, я вижу ее.

– Но ведь там пустота. Как ты можешь это видеть?

– Я не знаю… – ответил неуверенно Эхо. – Я это вижу.

– Правильно. Там ничего нет, но ты это все же видишь. Это все, что могло бы существовать во вселенной. То, что нельзя измерить. Неизвестность. Для этого есть много слов. Судьба. Любовь. Смерть…

– Смерть… – повторил Эхо мрачно.

– Но нас это пока не должно беспокоить. Давай сначала остановимся на том, что определенно существует во вселенной. Давай лучше поговорим о свете, а не о темноте. И еще о звездах.

– Вообще-то я совершенно не интересуюсь звездами, – сказал Эхо. – А вот луной… это совсем другое дело.

Филин бросил на царапку косой взгляд.

– А ты знаешь, почему, собственно, царапок так занимает луна? Особенно полная луна? Ужасковая луна? – спросил он настороженно.

– А почему на самом деле полная луна называется ужасковой луной? – ответил Эхо вопросом на вопрос. – Какое вообще отношение имеют ужаски к луне?

– Собственно говоря, никакого. Это – средневековая чепуха, которая сохранилась до сегодняшних дней. Ты ведь знаешь, что в полнолуние часто случаются необычайные вещи. Люди совершают поступки, которые им в принципе чужды. И так как в Цамонии испокон веку все, за что люди не хотят нести ответственность, сваливается на ужасок, стали утверждать, что ужаски в полнолуние заколдовывают луну, поэтому ее стали называть ужасковой луной. И ужасковая луна, как говорят, в свою очередь, околдовывает людей. Она заставляет их совершать безумные поступки. В средние века ты мог делать все что угодно: поджечь дом твоего соседа, разрисовать его корову или танцевать в обнаженном виде на крыше – виноватыми в этом всегда были ужаски, разумеется, если все это происходило в полнолуние.

– Честно говоря, – сказал Эхо, – когда появляется ужасковая луна, у меня тоже часто возникает чувство, что она меня околдовывает.

– И это связано с моим первым вопросом! Как ты думаешь, почему царапки в таком восторге от полной луны?

– Я точно не знаю… но если луна становится полной, то… то я всякий раз становлюсь особенно царапистым, как я это обычно называю.

– Ты хочешь сказать, что ты чувствуешь в себе особую энергию, не так ли?

– Да, именно так. В это время я почти не сплю, а если засыпаю, то мне снятся странные сны. И у меня возникают странные чувства.

– Странные сны, странные чувства, так, так, – сказал Фёдор. – Это мы уже попали в сферу вещей, которые могли бы существовать. Чернота между звездами. В этом случае – любовь. Она может настигнуть тебя в жизни. А может, и нет.

– Любовь? – переспросил Эхо. – Это – та самая вещь, в которой я ничего не понимаю.

– Ты еще очень юный царапка. В путербатном периоде.

– В путербатном периоде?

– Ну да, как бы тебе это объяснить… – Фёдор запнулся. Он, кажется, сказал лишнее. Эхо был еще не готов к такой теме. – Да-а-а-а, – спросил он, растягивая звуки, – разве твоя хозяйка тебе ничего об этом не рассказывала?

– Рассказывала? Что именно?

– Ну, о… о таких вещах.

– О таких вещах? Да о каких вещах?

– Я говорю о любви, о… ах ты, боже мой, как же это сказать?

Фёдор понял, что он попал в сложную ситуацию, и попытался выпутаться из нее:

– Проще говоря, это имеет отношение к царапкам. – Он облегченно выдохнул, как будто дал исчерпывающий ответ и таким образом сбросил с себя тяжелый груз.

Но Эхо не отступал.

– К царапкам? – спросил он.

– Да. К царапкам женского пола.

– А есть еще другой вид царапок?

– Ну конечно. Это совсем другой вид. Но скажи мне, ты вообще не имеешь никакого понятия о том, как ты появился на свет?

– Имею. Моя хозяйка рассказывала мне, что она нашла меня в кусте царапковой мяты.

– Батюшки мои, – простонал Фёдор.

– Ты хочешь сказать, что она меня обманула?

– Да. Нет. То есть да! Я имею в виду… Послушай, я не буду вдаваться во все биологические подробности и изложу тебе все в так называемой сжатой форме, сконцентрировавшись на самом главном. Хорошо?

– Хорошо. – Эхо навострил уши.

– Итак, слушай: здесь, в Следвайе больше не существует царапок женского пола, но там, за горизонтом, с той стороны гор, возможно, они еще сохранились. И они знают ответы на все твои вопросы, касающиеся любви.

– Тогда я этого никогда не узнаю, – печально сказал Эхо и опять посмотрел вверх на луну. – Потому что Айспин еще до этого перережет мне горло.

Филин, для которого этот разговор становился все более неприятным, взмахнул крыльями и поднялся вверх.

– Наступил вечер! – крикнул он. – Время охоты! Как я уже говорил, я сам должен заботиться о своем ужине.

С этими словами он стремительно понесся в глубину ночи.

Эхо еще долго сидел на крыше и смотрел на Синие горы, возвышающиеся на горизонте, вершины которых освещались из темноты бледным лунным светом. Правда ли, что там, за горами, живут еще царапки другого вида? Те, которые смогли бы избавить его от беспокойства, которое всегда охватывает его в полнолуние? Слова старой ночной птицы были настолько ему непонятны, что Эхо находился теперь в еще большем смятении, чем раньше.

Он опять посмотрел на луну, и, хотя она уже давно не была полной, ему пришлось побороть в себе страстное желание громко и пронзительно замяукать.

Подвал пыток Айспина

Чувство, которое охватывало Эхо всякий раз, когда он наблюдал за Айспином во время его кулинарных действий, состояло из удивления, восторга и отвращения. На территории своего господства мастер ужасок был властным тираном, Следвайя была его империей, его дом был крепостью, лаборатория – тронным залом, а кухня – подвалом пыток. Рубильные и разделочные ножи, молоток для отбивания мяса и толкушка, сковороды, заполненные кипящим маслом, – все это составляло его пыточный инструментарий. Продукты являлись его безвольными рабами, которые ради него отправлялись в кипящую воду или на раскаленную решетку. Яйца смиренно ждали, когда их разобьют, птица предвкушала, когда ей отрежут ноги или четвертуют, мясо безропотно позволяло себя отбить, а омары жаждали быть сваренными заживо.

– Взбей нас! – кричали сливки.

– Увари меня! – пыхтел соус.

– Добавь в меня кислоты! – стонал салат.

Айспин с такой самоотдачей резал мясо для жаркого или месил тесто, что казалось, будто он имеет дело с живыми существами. Словно палач, бегал он от одного пыточного инструмента к другому, от гриля к доске для рубки мяса и от доски к кастрюле, чтобы опалить, расчленить или обварить своих осужденных. Бешеные языки пламени жадно лизали сковороды и раскаляли горячее масло. Желтое пламя полыхало, достигая метровой высоты, и освещало мастера ужасок, придавая происходящему некую драматичность. Ветер врывался в открытые окна, разбивая пелену тумана, поднимавшегося из кастрюль, и раздувал мантию Айспина. С таким номером у плиты старик вполне мог бы выступать в цирке.

– Тому, кто не переносит жару, – кричал он Эхо через шипящее пламя, – нечего делать в кухне. – Голыми руками он вынимал из печи раскаленные кастрюли, опускал свой палец в кипящий суп, чтобы его попробовать, и опять же прямо руками доставал из кипящего масла картофель.

– Конечно, я чувствую боль, – сказал он, увидев пораженный взгляд Эхо. – Но я не уважаю ее.

Когда Айспин спешил от одного места своих кулинарных действий к другому – и не просто спешил, а несся сломя голову, – то он не делал при этом ни одного лишнего шага и ни одного лишнего движения. У него никогда ничего не сгорало и не выкипало. Мастер ужасок в своем Ресторане Айспин одновременно исполнял роль шеф-повара, специалиста по соусам, официанта, сомелье и посудомойщика и не гнушался никакой работой, выполняя все с равным достоинством, тщательностью и на самом высоком уровне. Если Айспин работал ножом, то делал это с такой быстротой, что за этим едва можно было уследить. Было слышно лишь стаккато клинка на разделочной доске, на которой вскоре уже лежала горка тончайших нарезанных колечек лука, нашинкованного длиной в миллиметр зеленого лука или превосходный тартар из тунца.

Готовое мясо он разрезал со спокойствием и точностью нейрохирурга, не допуская, чтобы развалился хотя бы один ломтик мяса. С ловкостью ярмарочного жонглера он не глядя переворачивал омлеты, подбрасывая их вверх. С невероятной высоты он бросал в кастрюлю рубленую зелень, и при этом ни один листочек тимьяна не пролетел мимо цели. Эхо видел, как Айспин манипулировал с зубчиком чеснока, используя при этом скальпель и лупу для шлифовки алмазов. Абрикос он намазывал взбитыми сливками и очищал лезвием безопасной бритвы, потому что их пушок казался ему слишком грубым. Однажды Эхо стал свидетелем того, как мастер с помощью раскаленной иглы жарил под микроскопом икру.

В кухне Айспина царила строгая дисциплина, как на пожарной станции Буххайма, точность соблюдалась, как в часовой мастерской, и чистота – как в операционной. Ножи начищались до блеска, стерилизовались, натачивались и ежедневно подтачивались дополнительно. Любая вилка для мяса, каждый венчик сверкали и искрились в свете свечей. Очищенные картофелины в кастрюле с водой как две капли воды походили друг на друга. Лук-шалот был нарезан совершенно одинаковыми кубиками, баночки с пряностями всегда были заполнены и стояли строго в ряд, как оловянные солдатики. В кухне Айспина можно было есть хоть с пола, не опасаясь подцепить какую-нибудь бактерию. Случайный единичный возбудитель заболеваний был бы здесь сродни одинокой блохе на чужой планете, обработанной средствами для уничтожения насекомых. Каменный пол был натерт специальным воском. Слив, разделочные доски, поручни, каждый квадратный сантиметр кухни были протерты уксусной эссенцией и нашатырным спиртом. Айспин орудовал здесь с тем же ажиотажем, что и в своей лаборатории. Он смешивал травы, растирал в ступке перец, готовил соусы для салатов, варил бульоны на мясных и рыбных костях, солил масло, взбивал сливки, снимал жир с мясного бульона или варил про запас яйца. И эта работа не прекращалась ни на секунду.

Если Айспин готовил какое-нибудь блюдо, его движения были настолько плавными, что напоминали какой-то танец. Различные звуки, которые раздавались вокруг, – клокочущее пение супа, шипение пламени, шкворчание жарящегося мяса, шуршание сока в горячем жире – смешивались с его грохочущими шагами, превращаясь в ритмичную мелодию, являя собой так называемую кулинарную музыку, под которую дружно плясали крышки на кастрюлях.

Но Эхо больше всего поражало то, что он никогда не видел, чтобы мастер ужасок сам что-то ел. В лучшем случае Айспин изредка откусывал от яблока или жевал горбушку черствого хлеба. Он никогда не пробовал блюда, которыми потчевал своего гостя. На его теле не было ни одного лишнего грамма жира, как будто он защищал себя от той субстанции, которую так поощрял у других.

Кроме того, Айспин тщательно изучал теорию потребления пищи и поварского искусства. Он был ходячей энциклопедией в этой области и знал все о рецептах, времени приготовления, содержании витаминов, технике разделки, консервировании продуктов, уходе за ножами, травоведении, мариновании, смешивании и мацерации. И, несмотря на столь активную деятельность в пространстве между плитой и столом, мастер ужасок всегда находил возможность чему-то поучить Эхо. Царапка узнал, что продукты можно панировать, чистить, пассировать, пошировать, покрывать шоколадом, прокалывать и пилировать. А дрессировать курицу не означает научить птицу по команде нести яйца, а с помощью кухонной нити облечь ее в форму, которая будет оптимальной для приготовления курицы в духовке. Эхо изучил все, что касалось ухода за медной посудой, высочайшего искусства приготовления суфле и раннецамонийских техник приготовления пищи на пару в пропитанных водой глиняных сосудах. Любая тема была близкой, каждый продукт был интересен, все сведения – актуальны, и Айспин превратил это в увлекательный рассказ. Он долго собирал эти знания, все свои рецепты, идеи и мысли о поварском искусстве и гурманстве, пока не облек их в толстую книгу в переплете из копченой шквары болотной свиньи. Если Эхо не наблюдал за мастером ужасок во время его кулинарного действа, то он с удовольствием листал это чудо-произведение по кулинарии, полное рецептов, от которых у царапки текли слюни.

Однажды вечером – они как раз стояли вместе перед одним из кухонных шкафов – Айспин вдруг перестал чистить яйцо, отложил его в сторону и наклонился к царапке. Потом он открыл одну из дверок нижнего стола и спросил Эхо, не мог бы он заглянуть внутрь и сказать, что там находится. Царапка выполнил его просьбу и увидел там лишь нагромождение покрытых пылью непонятных кухонных приборов.

– Не могу понять, – ответил Эхо, – какой-то хлам.

– Это, – сказал дрожащим голосом Айспин, – склад бессмысленных кухонных инструментов. Такой склад есть в каждой хорошо оборудованной кухне. Ее обитатели содержатся там, как особо опасные пациенты сумасшедшего дома.

Айспин протянул руку и достал из шкафа прибор причудливой формы.

– У какого повара, – воскликнул он, – нет такого режущего прибора, с помощью которого простую редиску можно превратить в миниатюрную розочку? Он был приобретен на воскресной ярмарке в момент помрачения рассудка, когда было просто невозможно представить себе жизнь без прибора для вырезания миниатюрной розочки.

Он швырнул прибор назад в темноту и вынул оттуда следующий.

– Или вот этот, которым можно из картофелины сделать спираль длиной пять метров! Или вот еще – выжимное приспособление для отжима сока из кольраби! А это – сковорода, на которой можно печь четырехугольные блины.

Айспин один за другим доставал из шкафа кухонные приборы и совал их под нос Эхо, при этом враждебно глядя на них.

– Что толкает людей на то, чтобы делать подобные приобретения? Что можно сделать с картофельной спиралью? Не украшать же ею празднично убранную комнату! Какой безумный голос нашептал, что, возможно, когда-нибудь к нам придут гости, которые испытывают непреодолимую страсть к пятиметровым картофельным спиралям, четырехугольным блинам и соку из кольраби?

Мастер ужасок с отвращением бросил приборы назад в место их заточения. Пыль взметнулась вверх, и Эхо начал чихать.

– Спрашивается, почему эти приборы нельзя просто выбросить? И я тебе отвечу. Их хранят по одной-единственной причине – из мести! Их держат, как средневековые князья держали своих плененных противников в тюремных башнях. Быстрая смерть на свалке была бы слишком мягким наказанием. Нет, они должны томиться в темных застенках, обреченные на вечное бездействие. Только это будет единственным справедливым наказанием для соковыжималки для кольраби.

С этими словами Айспин захлопнул дверцу стола и трижды повернул ключ в замке. Потом он опять вернулся к своему кулинарному процессу, как будто ничего не произошло.

С этого дня Эхо совершенно другими глазами смотрел на кухонный шкаф, особенно на его нижнюю часть. Он больше не был для него простым шкафом, а стал средневековой крепостью, застенки которой скрывали страшную тайну. Часто, проходя мимо, в полной тишине он прикладывал ухо к дверце шкафа и прислушивался. И иногда ему казалось, что он в самом деле слышит жалобные стоны бедных пленников Айспина, которые молят своего мастера сжалиться над ними и подвергнуть коррозии на какой-нибудь свалке.