Текст книги "Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине"

Глава IX

Это владыка пиявок; лихорадке, чуме, ревматизму и подагре стоит только взглянуть на него – и они тотчас отказываются от своей власти над терзаемым ими телом.

Аноним

Медленными шагами, с видимым беспокойством, направлялся барон Гилсленд к королевскому шатру. Он мало в чем доверял себе, кроме битв на ратном поле; не полагаясь на свой ум и проницательность, он терялся перед непредвиденными обстоятельствами. Странным, однако, показалось ему поведение архиепископа, который, услышав о возвращении рыцаря Спящего Барса, ничтожнейшего, по мнению Томаса Гилсленда, из всех благородных рыцарей, забыл и о чудесном исцелении оруженосца, и о надежде на излечение Ричарда. Несмотря на обычную невозмутимость и равнодушие, барон напрягал теперь все свои умственные силы, чтобы отыскать причину такого странного явления.

Первой его мыслью была возможность заговора против короля Ричарда, в котором архиепископ как политик, на все готовый, мог участвовать. Правда, по мнению де Во, не было на свете человека совершеннее его государя. Ричард, как краса рыцарства, начальник всех христианских предводителей, был в глазах барона существом самым совершенным. Однако он знал, что, несмотря на все свои хорошие качества, король всегда служил предметом раздора среди войска. Сердца одних привязывались к нему с редким уважением и любовью, другие же своим нерасположением и укорами часто огорчали его. Даже теперь многие из христиан, связанные торжественным Крестовым походом, пожертвовали бы всеми надеждами на успех для того только, чтобы погубить или унизить короля Ричарда.

«Итак, – думал барон, – быть может, султан и лекарь, и рыцарь Спящего Барса, – все они соучастники коварного заговора, в котором участвует и архиепископ Тирский, несмотря на свое духовное звание».

Однако такое предположение не согласовывалось с испугом прелата, которого он не мог скрыть, когда узнал о неожиданном возвращении рыцаря Спящего Барса в лагерь крестоносцев. Де Во в своих догадках руководствовался интуицией, которая подсказывала ему, что коварный итальянский прелат, вероломный шотландец и язычник лекарь – сообщники всего злого, способные на подлость. Высоко ценя ум Ричарда, как и его мужество, он решился поделиться с ним своими опасениями.

Между тем случилось многое, что полностью опровергло выводы Томаса де Во. Едва он вышел из королевского шатра, Ричард то ли под влиянием усилившегося жара лихорадки, то ли по свойственному его нетерпению стал проявлять недовольство долгим отсутствием барона де Во и выразил желание увидеть его. Чтобы успокоиться, он старался чем-нибудь развлечь себя, но напрасно обращался то к молитвеннику, то к роману, то к арфе своего любимого менестреля. Наконец, часа за два до захода солнца, то есть гораздо раньше, чем ожидался подробный отчет об исходе болезни оруженосца, Ричард послал, как нам уже известно, одного из своих офицеров за рыцарем Спящего Барса с приказанием немедленно явиться к нему: он думал скоротать время, слушая рассказы сэра Кеннета о его странствиях в пустыне и о встрече со знаменитым лекарем.

Шотландский рыцарь явился к королю, нисколько не удивившись оказанной ему чести. Ричард знал его лишь по внешности, хотя сэр Кеннет и присутствовал на всех пиршествах английского короля, приглашавшего к столу лишь благороднейших рыцарей. Он подошел к постели государя, пристально взглянувшего на него, преклонил одно колено, затем поднялся, встал на приличном расстоянии от него, выражая уважение и почтение, но не раболепство и унижение.

– Тебя зовут Кеннетом Спящим Барсом, – сказал король, – кто возвел тебя в рыцарское звание?

– Меч Вильгельма Льва, короля Шотландского, государь, – ответил рыцарь.

– Достойное оружие для такого священного обряда, – сказал Ричард, – и плечо, которого оно коснулось, заслуживает этой чести. Мы видели тебя храбро сражавшимся в самых опасных боях. Ты, конечно, знаешь, что нам известны твои заслуги; но ты был так дерзок и высокомерен, что величайшей наградой тебе может стать лишь прощение твоей вины. Что ты на это скажешь?

Кеннет хотел ответить, но не мог вымолвить ни слова. Сознание высокого положения его дамы, проницательный взгляд Ричарда, который, казалось, стремился проникнуть в его душу, увеличивали его смущение.

– Однако, – прибавил король, – хотя воин должен повиноваться своему начальнику, а подданный чтить своего державного властителя, мы прощаем рыцарю его вину, гораздо большую, чем его непослушание обнародованным приказам – не держать при себе борзых собак.

Говоря таким образом, король не спускал глаз с рыцаря, который вновь смутился от слов Ричарда, придавшего разговору иной оборот. Это смущение не ускользнуло от взора Львиного Сердца, который внутренне улыбнулся.

– Не во гнев Вашему Величеству, – сказал Кеннет, – вы должны снисходительно относиться к нам, бедным шотландским дворянам. Мы находимся теперь далеко от своего отечества, доходы наши слишком ограничены, и мы не в силах, как ваши дворяне, прибегать к помощи ломбардцев. Для сарацинов же наши удары будут чувствительнее, если мы иногда будем приправлять наш скудный обед из овощей и ячменного хлеба куском дичи.

– Тебе ни к чему теперь спрашивать моего разрешения, так как Томас де Во, делая, как и все меня окружающие, всё, что ему угодно, уже предоставил тебе право охотиться на зверей и птиц.

– Только на зверей, но не на птиц, государь. Однако, если Ваше Величество позволит мне и птичью охоту, то я льщу себя надеждой, что мог бы с соколом доставлять к королевскому столу отборнейших птиц.

– Думаю, если бы у тебя был сокол, ты не стал бы дожидаться моего разрешения. Я знаю, ходят слухи, будто мы, анжуйские принцы, одинаково караем за нарушения наших указов об охоте, как и за покушение на царскую власть. Однако мы всегда легко прощаем подобные проступки людям храбрым, которых считаем достойными пользоваться исключительными правами. Но не в том дело. Я желал бы знать от вас, рыцарь, зачем и по чьему приказанию были вы на днях в степях Мертвого моря и у Энгадди?

– По приказанию Совета владетельных князей крестоносного войска, государь.

– Кто же осмелился дать вам подобный приказ, когда я, не последний, как вам известно, из числа союзников, не был уведомлен?

– Это вопрос не ко мне, государь. Я – воин креста, служу на этот раз под знаменами Вашего Величества, гордясь такой честью. Но я принял знак креста для того, чтобы поддерживать права каждого христианина и чтобы способствовать освобождению Гроба Господня; следовательно, я обязан повиноваться приказам властителей и полководцев, которые руководят святым походом, и не имею права расспрашивать о причинах, побудивших их прибегнуть к известной мере. Я искренне горюю со всеми христианами, что ваша болезнь не дает вам возможности присутствовать в Совете, где ваш голос так могуществен. Но как воин я обязан выполнять приказы тех, кто по закону может мне их давать, иначе я подал бы пример непослушания войску.

– Ты прав, не тебя я должен винить, а тех, кто даст мне ответ, когда Господу будет угодно поднять меня с этого проклятого одра болезни и бездействия. В чем же состояло твое поручение?

– Лучше ответить на этот вопрос, государь, тем, кто послал меня. Я же могу говорить только о своем путешествии.

– Не лукавь со мной, сэр Кеннет, – повысил голос раздраженный монарх, – если ты сколько-нибудь дорожишь своей жизнью!

– Мою жизнь, государь, – твердо ответил рыцарь, – я считал ничтожной вещью, когда давал обет на священный поход, и с тех пор гораздо больше забочусь о своей бессмертной душе, нежели о тленном теле.

– Клянусь, ты храбрый воин! – воскликнул Ричард. – Слушай же меня, сэр Кеннет. Я люблю шотландцев: они неустрашимы, хотя упорны и упрямы; характер их кажется мне открытым, хотя политические причины побуждали их иногда к хитрости. Я заслуживаю их признательность, потому что добровольно сделал для них то, чего они оружием не могли требовать ни у меня, ни у моих предшественников. Я восстановил Рокзсбургскую и Берикскую крепости, отданные Англии в залог. Я восстановил ваши древние границы и старался приобрести уважаемых и независимых друзей в той земле, где в старину английские короли лишь покоряли и усмиряли недовольных и бунтовавших подданных.

– Так, государь, но все это вы делали по заключенному в Кентербери договору с нашим государем. Потому вы видите меня со многими еще более достойными рыцарями под вашими знаменами, объединенными для борьбы с неверными. Если бы было иначе, мы в это время атаковали бы ваши границы в Англии. Если число моих соотечественников теперь уменьшилось, то это потому, что они не щадили свои жизни.

– Согласен, но в награду за услуги, оказанные мной вашей земле, прошу тебя вспомнить, что, как предводитель христианского союза, я вправе знать о переговорах своих союзников. Итак, расскажи мне то, что я должен знать и что от тебя узнаю вернее, чем от кого-либо другого.

– Коль вы так настаиваете, я открою вам правду, государь, я уверен, что вы все так же твердо стремитесь к раз намеченной цели, чего нельзя сказать о других членах священного союза. Итак, знайте, что мне было поручено предложить через посредство Энгаддийского пустынника, святого отца, уважаемого самим Саладином…

– Предложить, наверное, перемирие? – прервал его Ричард.

– Нет, государь, клянусь святым Андреем, мне поручено было предложить заключение прочного мира и вывод наших войск из Палестины.

– Милосердный Бог, – воскликнул Ричард, – как ни основательны были мои подозрения в их постыдных намерениях, но я никогда не считал их способными унизиться до такой степени! Как могли вы принять такое поручение? Отвечайте, сэр Кеннет.

– Я не видел никого среди наших предводителей, кроме Вашего Величества, кто смог бы вести наше войско к победе. Ваша же болезнь отняла у нас единственную надежду. В таком случае я считал благоразумным избегнуть поражения.

– На каких же условиях хотели заключить этот достославный мир? – спросил король у Кеннета, едва сдерживая свой гнев.

– Они не были мне доверены, государь; я вручил пустыннику послание в запечатанном виде.

– Кем же считают этого почтенного пустынника: безумцем, изменником или святым?

– Я думаю, государь, – отвечал осторожный шотландец, – что дурачество его – всего лишь притворство, которое служит ему для завоевания уважения и почтения язычников, считающих безумие вдохновением свыше. По крайней мере, мне показалось, что безумным он становится лишь при известных обстоятельствах, а не всегда, как то бывает с настоящими безумными.

– Хороший ответ, – похвалил монарх, снова опускаясь на изголовье. – А покаяние его?

– Оно мне кажется искренним, государь; оно, по всей вероятности, свидетельствует о раскаянии в тяжком совершенном им преступлении, за которое, по его мнению, он осужден на вечные времена.

– А какого он мнения о войне?

– Он сомневается теперь в освобождении Палестины, как и в своем собственном спасении, лишь чудо, думает он, поможет нам победить врагов. Таково его мнение с тех пор, как рука Ричарда перестала поражать неверных.

– Значит, этот пустынник придерживается тех же политических взглядов, что и князья: забыли свое рыцарское звание и веру, отвагу проявляют лишь при отступлении, и вместо того, чтобы поразить вооруженных сарацин, готовы в смятении и бегстве своем затоптать умирающего союзника.

– Простите, государь, если я осмелюсь заметить вам, что подобные разговоры, волнуя вас, могут лишь усилить вашу болезнь, которая для христиан более ужасна, чем вооруженные полчища неверных.

Действительно, лицо короля Ричарда сильно разгорелось, вид его сверкавших глаз, всей фигуры с вытянутыми руками, сжатыми кулаками, беспокойно и нервно двигавшейся, был ужасен. По-видимому, он испытывал невыносимые физические и душевные муки, хотя желание узнать правду заставляло его разговаривать, преодолевая боль.

– Вы умеете льстить, сэр Кеннет, – сказал он, – но не уклоняйтесь от ответа. Вы мне не сказали еще всего, что я хочу знать. Видели ли вы королеву во время вашего пребывания в Энгадди?

– Нет, государь, – ответил сэр Кеннет, с большим смущением вспоминая ночную процессию, виденную им в часовне на утесе.

– Я спрашиваю вас, – строго сказал король, – не были ли вы в часовне кармелитских монахинь Энгаддийского монастыря и не видели ли там Беренгарию, королеву Англии, и дам ее свиты, которые отправились туда в паломничество?

– Я скажу Вашему Величеству правду, как на исповеди. Я видел в подземной часовне, куда меня привел пустынник, хор женщин, поклонявшийся величайшей святыне, я слышал пение гимнов, но не видел лиц, поэтому не могу знать, была ли среди них королева Англии.

– Вы не узнали ни одной из женщин?

Кеннет хранил молчание.

– Я спрашиваю вас, – продолжал Ричард, приподнимаясь на локтях, – как рыцаря и как благородного человека, и по вашему ответу определю, как вас оценить. Узнали ли вы кого-нибудь из дам, составлявших хор? Да или нет?

– Государь, – отвечал Кеннет, запинаясь, – я мог ошибиться…

– Я также делаю свои заключения, – ответил король, нахмурившись. – Но довольно. Хотя вы, рыцарь, и Барс, но берегитесь попасться в когти льва. Выслушайте меня: безумец может полюбить луну, но желать перескочить через высокую башню в безумной надежде достичь ее – значит покушаться на свою жизнь.

В эту минуту послышался шум у входа в шатер. Король, вполне оправившись от долгого разговора, произнес своим обычным голосом:

– Ступайте, отыщите мне де Во и пришлите его сюда вместе с мавританским лекарем. Головой ручаюсь за честность султана. Если бы он только отрекся от Мухаммеда, я готов был бы сам способствовать изгнанию наводнивших Палестину французов и австрийцев, так как он управлял бы страной лучше любого другого монарха.

Рыцарь Спящего Барса удалился. В это время вошел дежурный офицер и доложил, что послы от Совета пришли осведомиться о здоровье Его Величества, короля Английского.

– Как я счастлив: они удостоили меня чести вспомнить, что я еще жив, – иронически усмехнувшись, произнес Ричард. – Кто же эти уважаемые послы?

– Гроссмейстер тамплиеров и маркиз Монсерратский.

– Итак, брат наш, французский король, не вспомнил о больном, – сказал Ричард. – Если бы он был болен, то он давно бы уже увидел меня у себя. Джослин, поправь мою постель, она вся смята, подай мне стальное зеркало, причеши мне голову и бороду, а то волосы всклокочены, как львиная грива. Подай мне воды.

– Государь, – сказал с трепетом Джослин, – лекари говорят, что холодная вода может принести вам вред.

– Убирайся к черту со своими лекарями! – гневно вскричал монарх. – Если они не в состоянии меня вылечить, неужели ты думаешь, что я дам им себя мучить? Теперь, – прибавил он, умывшись, – впустите почтенных послов. Надеюсь, они не скажут, что болезнь сделала Ричарда неряхой.

Знаменитый гроссмейстер тамплиеров был высокого роста, сухощавый, преждевременно состарившийся мужчина. Постоянные сражения истощили его; проницательный взгляд его был тяжелым, заботы прорезали глубокие морщины на челе. Находясь во главе священного братства, обязанного в силу клятвенных обетов при помощи оружия содействовать завоеванию Святой земли, гроссмейстер Жиль Амори между тем обвинялся общественным мнением в тайных сношениях с Саладином и в самой гнусной измене. Подозреваемый в ереси и колдовстве, несмотря на свое военно-духовное звание рыцаря храма, гроссмейстер и весь орден тамплиеров являлись в глазах крестоносцев таинственным обществом, стремившимся ради тайных, загадочных целей к увеличению своего могущества, даже в ущерб самой веры.

Гроссмейстер был в полном облачении тамплиеров: поверх вооружения на нем был белый плащ храмовников и «Abacus» – таинственный символ его сана, давший повод к всевозможным толкам о том, что орден этот исполняет некоторые идолопоклоннические обряды.

Конрад Монсерратский имел гораздо более приятную внешность, нежели мрачный, таинственный храмовник, которого он сопровождал. Он был строен, роста несколько выше среднего, всегда отважен в битвах, осторожен в совете, весел и любезен на празднествах и пиршествах. С другой стороны, его обвиняли в непостоянстве, в холодном эгоистическом честолюбии, в стремлении расширять свои владения за счет соседей. Нисколько не заботясь о благе латинского государства, он думал исключительно о своих личных выгодах, ведя тайные переговоры с Саладином, действуя зачастую во вред всему христианскому войску.

Войдя, они оба поклонились Ричарду, который вежливо им ответил. Маркиз Монсерратский начал объяснять причину их посещения: они присланы от Совета королей и князей-крестоносцев, чтобы узнать о здоровье великодушного союзника, храброго короля Английского.

– Нам известно, – отвечал Ричард, – как князья Совета дорожат нашим здоровьем, как тягостно было им сдерживать свое любопытство в течение двух недель. Быть может, своим сочувствием и расспросами они опасались усилить нашу болезнь?

Эти слова, прервавшие красноречие маркиза, сильно смутили его; гроссмейстер, не смягчая своей суровости, сухо и отрывисто уведомил Ричарда, что они направлены к нему с просьбой от всего Совета и от имени всего христианства не доверять лекарю-мусульманину, присланному султаном. Совет сам хочет рассмотреть, можно ли положиться на сомнительные уверения Саладина.

– Если гроссмейстер уважаемого ордена тамплиеров, – ответил Ричард, – и вы, благородный маркиз Монсерратский, соблаговолите удалиться в соседний шатер, то через несколько минут сами увидите, какое значение для нас имеет дружественное участие государей и князей, наших соратников в этой войне.

Маркиз и гроссмейстер вышли. Через несколько минут в шатер вошел мавританский лекарь в сопровождении де Во и рыцаря Спящего Барса; барон остановился в дверях, чтобы отдать приказания часовому.

Входя, лекарь поклонился по восточному обычаю маркизу и гроссмейстеру, богатые одежды которых указывали на их высокие звания. Гроссмейстер приветствовал его с презрительной холодностью. Маркиз же ответил на поклон с грациозной вежливостью, с которой он всегда обращался к людям всякого звания и происхождения. Последовало минутное молчание; сэр Кеннет, ожидавший Томаса де Во, не решался войти в королевский шатер.

Гроссмейстер, пользуясь временем, обратился к мусульманину и строго спросил его:

– Неверный, как ты осмеливаешься взяться за лечение христианского государя?

– Солнце Аллаха одинаково согревает назареянина и правоверного, – ответил мудрец, – и слуга его не может делать между ними различия.

– Нечестивый хаким, – сказал гроссмейстер, – каким бы именем ни назывался ты, раб тьмы, не омытый святой водой крещения, знаешь ли ты, что будешь растерзан, если король Ричард умрет на твоих руках?

– Несправедливо поступите вы в таком случае, – ответил лекарь, – ведь в моей власти только знания, доступные человеку, успех же моего лечения известен лишь книге судеб.

– Уважаемый и храбрый гроссмейстер, – обратился к нему маркиз Монсерратский, – не забудьте, что этому человеку неизвестны христианские законы, ограждающие от опасности помазанника Божия. Знай же, – сказал он хакиму, – что лучшим средством избежать ответственности тебе может служить подробное объяснение в присутствии искуснейших лекарей, перед лицом знаменитого Совета, какими средствами думаешь ты облегчить страдания больного монарха. В противном случае, взявшись за такое важное дело, ты не избежишь ответственности и наказания, не достигнув успеха.

– Я прекрасно понимаю вас, – ответил лекарь, – но моя наука, как и ваше воинское искусство, имеет свои приемы. Конечно, надо сознаться, что как там, так и здесь случаются неудачи. Я получил от моего государя, султана Саладина, приказ вылечить назареянского короля и с благословения пророка постараюсь выполнить его. Если же меня постигнет неудача, то у вас есть мечи, всегда жаждущие крови правоверных. Что же, истязайте меня, я отдам себя в ваши руки. Но вступать в споры с непросвещенными о действии лекарства, которое я изобрел по милости пророка, я не буду и прошу вас без промедления допустить меня к исполнению своего долга.

– Кто говорит о промедлениях?! – вскричал де Во, поспешно входя в шатер. – Мы и без того слишком долго медлили. А, маркиз Монсерратский, здравствуйте, здравствуйте, храбрый гроссмейстер. Прошу извинить, мне нужно пройти с этим лекарем к королю.

– Милорд, – обратился маркиз к барону де Во на франко-норманнском наречии, или уйском, как его тогда называли, – знайте, что мы присланы от имени Совета к вашему государю с просьбой не позволять лекарю-мусульманину лечить воинов-христиан, в особенности же не рисковать драгоценным здоровьем короля Ричарда.

– Благородный маркиз, – резко ответил де Во, – сам я не красноречив и поэтому не люблю выслушивать много слов. К тому же я доверяю своему зрению и слуху более, нежели возражениям всех ваших лекарей. Я уверен, что этот язычник может вылечить короля Ричарда, и я полагаюсь на его внимательный и заботливый уход. Время дорого. Если бы сам Мухаммед, – да разразится над ним проклятие Господне, – если бы он сам подошел к нашим дверям с благим намерением, я счел бы грехом задержать его хотя бы на минуту. Итак, благородные господа, пропустите нас.

– Но сам король, – возразил Конрад Монсерратский, – позволил нам быть свидетелями лечения мусульманина.

Барон обратился к Джослину, очевидно, чтобы убедиться в словах маркиза, и, недолго пошептавшись, ответил маркизу:

– Вы можете войти с нами, если вам угодно, господа, но вооружитесь терпением, так как, если вы прервете лекаря хоть единым словом угрозы, хоть единым знаком неодобрения, я буду вынужден, несмотря на ваше звание, попросить вас удалиться из покоев короля. Знайте, что я настолько уверен в благотворном действии лекарства этого мудрого человека, что если бы Ричард поколебался принять его, то я сам, клянусь, нашел бы в себе достаточно силы заставить его сделать это. Хаким, войдите.

Последние слова он произнес на левантинском языке, и лекарь повиновался. Искоса глянул гроссмейстер на совершенно не смутившегося рыцаря, но взгляд, брошенный на него маркизом, заставил его умерить свое неудовольствие, и оба они последовали за де Во и мавром в помещение, где Ричард ожидал их с большим нетерпением, прислушиваясь к шагам уже своего лекаря. Никто не пригласил сэра Кеннета войти в покои государя, но так как никто и не запретил ему этого, он последовал за высокими особами, полагая, что сами обстоятельства дают ему на это право. Однако, чувствуя себя несколько зависимым, он остановился поодаль.

Между тем Ричард, увидев входивших, воскликнул:

– О-о, какое многочисленное общество собралось, чтобы посмотреть на переход Ричарда от жизни к смерти! В вашем лице я приветствую своих благородных союзников. Либо вы снова увидите Ричарда таким же, каким он был до болезни, либо вам предстоит снести его прах в могилу. Ты же, де Во, прими благодарность своего государя, неважно, останется ли он в живых, или умрет. Но там еще кто-то остановился в дверях, у меня туман в глазах. А, это храбрый шотландец, который, не имея лестницы, хотел достигнуть неба. Добро пожаловать! Ну, лекарь, приступай же к делу!

Лекарь, уже представлявший себе характер болезни короля Ричарда, долго и внимательно щупал его пульс, а все присутствовавшие, затаив дыхание, хранили глубокое молчание. Затем он наполнил кубок ключевой водой и, вынув из-за пазухи маленький мешочек из красного шелка, опустил его в кубок, как уже делал все это в хижине рыцаря Спящего Барса. Когда вода, по его мнению, впитала достаточно содержимого из красного мешочка, он хотел поднести кубок государю, но Ричард остановил его:

– Погоди минуту, ты щупал мой пульс, дай мне попробовать и твой, хотя я не много понимаю в медицине.

Мавр тут же протянул свою руку, его смуглые длинные пальцы пролежали некоторое время в широкой руке короля Ричарда.

– Его пульс спокоен, как у ребенка, – сказал король. – Не мог бы так ровно биться пульс человека, собирающегося отравить монарха. Де Во, останемся ли мы в живых или умрем, отпустите этого лекаря с честью, не причинив ему вреда. Друг, поклонись от меня благородному Саладину. Если я умру, то без малейшего сомнения в его искреннем желании мне добра; если я останусь в живых, то отблагодарю его, как знаменитого воина. – Он сел на постель, взял кубок в руки и, обратясь к маркизу и гроссмейстеру, сказал им: – Выслушайте меня, и пусть братья мои, короли, ответят мне, наполнив чаши свои кипрским вином: «Вечная слава крестоносцу, который первый мечом своим поразит ворота Иерусалима! Вечный стыд и позор тому, кто откажется от святого дела!»

Он залпом опорожнил кубок, отдал его лекарю и в изнеможении упал на подушки. Лекарь молча, выразительными знаками, попросил всех удалиться. Лишь Томас де Во, которого никакие увещевания не могли убедить оставить своего государя, да лекарь остались с королем Ричардом.