Текст книги "Зима, холода"

 
«Однажды баба заказала мне сазана.
Как никогда вдруг натянулася блесна.
Со дна я вытащил живого партизана.
Не знал он бедный, что закончилась война
 
 
А тут случайно я крючком поймал русалку. Я это помню, это было как вчера.
Крючок я бросил, бросил леску, бросил палку. А в результате я поймал лишь три пера
 
 
Намедни я ловил с рассвета до рассвета.
Поймал мешок я кистеперых окуней.
Пришел домой под утро, бабы дома нету. И партизан, подлец, ушел, конечно, с ней»
 

Когда Чарльз выловил своего первого карпа (?), а Тоня уже второго, было единогласно, а, вернее, единолично решено, что Тибо должен убить рыбку и аккуратно сложить в ведёрко. Освободив ведро от своей пятой точки, Антонина вручила его в руки Планеля со словами:

– Put the fish here. (Положи рыбу сюда).

Следом Харламова кинула в ведёрко живую рыбку, которая желала вернуться в родную стихию и… выпрыгнула из ведра, ударив клавишника в лицо.

Вот ору было… Сначала орал один Тибо, потом к нему присоединился Чарльз, потому что он решил, что с товарищем что-то стряслось. Потом ударник уже просто орал, точнее, орал на Планеля, желая выяснить – почему он орёт? После к ним присоединилась и Антонина…

Дурдом… на повторе.

И всё уже было почти хорошо, и все уже почти успокоились (а одна рыбина даже сама выскочила из воды и плюхнулась на лёд), но Тибо вновь совершил ошибку, роковую ошибку…

Когда Тоня, подумав, что француз утихомирился, подняла со снега уже еле шевелящуюся рыбу и вручила её Тибо, рыбина вдруг воспряла духом и снова затрепыхалась. Планель отреагировал молниеносно, а вот Харламова замешкалась… и потому рыбина прилетела к ней. И пусть бедняжка, которая желала плавать, а не летать, попала Тоне в грудь, а не в лицо, это всё равно было роковой ошибкой уже почти покойного месье Планеля…

Результат был предсказуем, и из-за этого результата Чарльза чуть не стошнило, а Тибо чуть дух не испустил. И результат этот был таков – Тоня, будучи дамой темпераментной, схватила рыбину и принялась лупить ею бедного Планеля. Видя это, Лагранж побледнел, позеленел и чуть было не грохнулся в обморок.

Тибо опять орал. Орал так, что у Чарльза в ушах звенело, а вот Антонине всё было нипочём. Она видела цель и с уверенностью ракеты Тополь-М шла за ней, зло сверкая глазами, и удивительно легко маневрируя на снегу и льду.

– Ce patient me tuer! Je vais poursuivre en justice! Ceci est une tentative de la vie! Et l’honneur! Vous le regretterez pas! Au secours!… (Эта больная меня убьёт! Я подам в суд! Это покушение на жизнь! И честь! Вы пожалеете! Спасите!…) – орал Планель, пытаясь убраться подальше от Тони.

Поняв, что спасать товарища – дело гиблое, Чарльз подхватил ведёрко и рыбу, которую в него так и не загрузили, и побежал вслед за товарищами по рыбалке, надеясь, что они бегут к дому, а не к беде и погибели. А ещё француз надеялся на то, что лёд окажется не слишком тонким и одна из их трагичных песен не сбудется…

– Морда твоя бесстыжая! – донёсся из сеней крик Тони. Настенька и Бернард дружно обернулись в сторону звука. – Я тебя сейчас закопаю! Нет, я тебя даже закапывать не буду! Я тебя просто убью и под дверью брошу! Ковриком будешь, скотина ты такая!

– Enregistrer! – орал в ответ Тибо. – Elle est malade! Elle avait une forme! Appeler un médecin! Les médecins! Et la police! (Спасите! Она больная! У неё припадок! Позовите врача! Врачей! И полицию!)

Не успели кулинары выйти в сени, как источник шума явился сам – сперва в большую комнату влетел красный от бега и мороза Планель, а следом за ним, продолжая размахивать уже мёртвой рыбой, вбежала Тоня. Оба скрылись в спальне девушек. Дверь захлопнулась, и из-за неё послышались глухие удары и крики на французском: «Спасите!».

– Не спасут… – зловеще отвечала Харламова.

Кулинары переглянулись и дружно уставились на вошедшего Чарльза, который был тише воды, ниже травы и, отчего-то, стыдливо прятал глаза.

– Charles, ce qui est arrivé? – взволнованно спросил Бернард. – Qu’est-ce qui leur est arrivé? Quel est le problème avec vous? (Чарльз, что случилось? Что с ними? Что с вами?)

– Il est une longue histoire… Tonya voulait Thibault l’a aidée. Et moi, je pêche aussi. A Thibault l’a jeté dans le poisson… mais il est le premier départ. Et puis… il a commencé à le battre un poisson. Ils se sont enfuis. Et je courais après eux. Ca y est, en un mot. (Это долгая история… Тоня хотела, чтобы Тибо помог ей. И мне, я тоже рыбачил. А Тибо кинул в неё рыбой… Но она первая начала. А потом она… начала бить его рыбой. Они убежали. И я побежал за ними. Вот и всё, если вкратце), – ответил Лагранж и снова потупил взгляд, добавляя: – Je portais un seau de poissons… et perdu du poisson. (Я нёс ведро рыбы… и потерял рыбу).

– Je reste poissons manger ne sont pas peur que vous l’avez perdu. (Я всё равно рыбу не ем, не страшно, что ты её потерял), – ответил Жаккар и поморщился.

Бернард был убеждённым вегетарианцем и старался не есть ничего животного. Правда, рыба всё же бывала в его рационе, но очень редко и только морская.

– Je ne suis pas tout perdu seulement trois. Et les deux poissons étaient. Et pourtant, celui qui bat Tonya Thibault… (Я не всю потерял, только три штуки. А две рыбины остались. И ещё та, которой Тоня бьёт Тибо…), – попробовал оправдаться Чарльз.

– Fu… (Фу…), – поморщился Бернард.

– Кто-нибудь объяснит мне, что, вообще, происходит? – подала голос Настасья, смотря то на Чарльза, то на Бернарда.

Французы не поняли. Но Настенька недолго мучилась догадками. Сперва за дверью девичьей спальни воцарилась пугающая тишина, а, затем, в гостиную вышла Тоня, несущая улыбку садиста на своих губах. Тибо не вышел…

– Тоня, что случилось? – кинулась к подруге Тихая. – Почему ты его била? Где рыба? Что они сделали тебе? Или с тобой?

– Попробовали бы, – хмыкнула Тоня и расстегнула ватник, скинула его на диван. – Просто, я ему объясняла, в чём он не прав…

Настасья недоверчиво покосилась на подругу, затем на дверь, из-за которой так и не явился подбитый француз. Она вздохнула и спросила:

– А рыбу словили?

– Словили, – кивнула Антонина. – У этого, с волосами длинными, у Чарльза.

Болтая, подруги удалились на кухню, а французы, пересмотревшись, направились в женскую спальню. Аккуратно открыв дверь, парни заглянули внутрь и позвали:

– Thibault, tout va bien avec vous? (Тибо, с тобой всё в порядке?)

Ответом им стала тишина, а, затем, тихий звук, означающий «Да».

Нахмурившись, парни зашли в комнату и узрели картину своего товарища, который в странной позе и с закрытыми глазами лежал на полу.

– Je médite… J’ai besoin encore vingt minutes, et je serai en mesure de se calmer. Et pourtant, je besoin d’une bouteille d’eau chaude, à mon avis, quelque chose que j’imagine… figea. (Я медитирую… Мне нужно ещё двадцать минут, и я смогу успокоиться. А ещё мне нужна грелка, по-моему, я что-то себе отморозил), – не открывая глаз и почти не размыкая губ, промычал французский клавишник.

Бернард и Чарльз переглянулись, потом снова тревожно посмотрели на товарища и решили не уходить, а подождать здесь, пока он придёт в себя. Заодно, младший Жаккар решил рассказать об их с Настей успехах в делах домашних и о своих опасениях по поводу брата, который ушёл в лес.

Оказалось, что успехи на кухне и в доме были так себе: картошка разварилась, разносолов новых не достали – ни Бернард, ни Настя не согласились лезть в погреб. Спросите, а куда делись те банки, что приносила Клава? Всё просто – их содержимое съел Чарльз, уж очень ему приглянулись наши соленья. А дом… Дом помыли. А младшего Жаккара даже заставили залезть на печь и вытереть там пыль, вымыть всё. Ору было много, но в результате француз согласился и вымыл печь, а потом дважды помылся сам.

Но эти успехи были лучше, чем потерянная рыба и выведенный из строя клавишник TCAS, чем могли похвастаться рыбаки. Когда последний вернулся к людям, единогласно было решено, что добытчики заслужили обед. Только картошкой сильно сыт не будешь, огурцов и прочих вкусностей для Чарльза никто не принёс (он начал скучать по Клаве), а ещё надо было что-то делать с рыбой, которая наконец-то отправилась в рыбий рай. В то, что рыба мертва, Тибо не верил и потому отказался подходить к ведру. А Тоня, ехидно улыбаясь, напротив, верила… Верила в то, что рыба сумеет воскреснуть и снова прыгнуть в лицо пугливому месье Планелю. Как раз теперь, находясь в доме в окружении сковородок и прочих орудий прицельного поражения и ближнего боя, Тоня была уверена, что, начни клавишник опять орать и выпендриваться, она сможет его заткнуть… возможно, навсегда.

«Эх, жаль, что продюсер их меня по головке не погладит за это, – думала Антонина, глядя на Планеля. – Хотя… – она прищурилась, продолжая смотреть на парня. – Может быть, и погладит. Я бы на его месте желала избавиться от этого нервно-припадочного. Очень желала».

Глава 4 «На дворе трава, на траве дрова…»

– Давайте готовить рыбу, – изрекла Настасья светлую мысль и, взяв ведро, пошла на кухню.

Бернард, который уяснил посыл «Быть рядом с Настенькой», поплёлся следом за девушкой. Остальные французы последовали за товарищем.

Настя, которая, пожалуй, была самой матёрой в делах деревенских из трёх девушек, поставила ведро на стол (Бернард поморщился) и, закатав рукава, запустила руку в ведёрко, намереваясь выудить из неё рыбину. Но действие девушка не закончила и, отдёрнув руку, взглянула на Чарльза и Тоню.

– А рыба мёртвая уже? – настороженно спросила Настасья, косясь на ведро.

– Должна быть, – пожала плечами Антонина. Она заглянула в ведро и добавила: – Уже минут сорок прошло с того момента, как мы её выловили. Сомневаюсь, что она может так долго жить без воды. Нет, конечно, я не ас в биологии, но, всё же…

– Qu’allez-vous faire? (Что вы будете делать?) – спросил Чарльз, пробиваясь к столу.

Тоня открыла было рот, но передумала и, махнув рукой на порядком надоевших ей французов, передала «эстафету» Тихой. Настасья за словом в карман лезла редко, но сейчас был тот самый случай. Но девушка не растерялась и, подключив к языку мимики язык жестов, взяла рыбину, подошла к плите и плюхнула её на сковороду, изображая процесс приготовления.

– Verstehen? (Понимаете?) – спросила Тихая.

Тоня покосилась на французов, затем на подругу и, подойдя к блондинке, шепнула ей:

– Аська, они французы, а не немцы. С ними мы раньше воевали.

– Какой знаю язык, на таком и спрашиваю, – насупилась Настасья.

– А английский? – уточнила Тоня.

– А английский я – nicht verstehen, – ответила Настенька, подкрепив свои слова жестами. – Если только немного…

– Так и я немного, – хмыкнула Антонина. – Но они-то немецкий вообще не понимают.

– А вдруг…

Решив, что попытка не пытка, Настасья вернула карася в ведро и, вытерев руки об кухонное полотенце, подошла к французам, обращаясь к ним:

– Jungs, verstehst du Deutsch? (Парни, вы понимаете по-немецки?)

Французы пересмотрелись между собой, потом дружно уставились на Настеньку. Через пару минут до Тихой дошло, что парни ничего не поняли. Вздохнув, девушка вернулась к карасям (или кто это был?).

– Не понимают, – сообщила результаты «исследования» Тоне Настя.

– Я же говорила, – хмыкнула Тоня.

– Говорила-говорила. Скажи им лучше, чтобы помогли мне. Рыбу я чистить умею, а… А готовить не очень. Точнее, вообще никак.

– Я тоже не умею. Мне мама или бабушка всегда жарили. Эх… – Антонина мечтательно прикрыла глаза. – Вкусно это было: жаренная рыбка, да с жаренной картошечкой…

Настя терпеливо ждала, пока Харламова предавалась пищевому онанизму.

– Чёрт, – Тоня вернулась в нашу реальность. – Где же Клава? Она, вроде как, у нас неплохо готовит…

– Я тоже, вообще-то, – обиженно отозвалась Тихая, начиная чистить рыбу. – Просто, я лучше готовлю в духовке, а не на плите. Я запекаю хорошо. А ещё сырники могу, а ещё запеканку творожную, а ещё…

– А ещё у нас нет коровы и, стало быть, молока. Так что, деточка моя, не раззадоривай мой аппетит. А то ещё немного и я начну подумывать о канибализме… – Харламова покосилась в сторону французов. Настя прыснула смехом. – Хотя, нет. Не буду я их есть, стрёмные они… и неприятные. Лагранж этот нормальный самый.

– Но я сомневаюсь, что он вкусный.

– Вот я о том же, – вздохнула Тоня. – Так что, готовим, что есть.

В ответ на слова Харламовой у Настасьи громко заурчал живот. Девушка всегда ела на завтрак немного, и потому сейчас её желудок уже выдавал песни одинокого синего кита.

Пока Тихая чистила рыбу, французы просто морщились и медленно зеленели. А вот когда она взяла нож и, вспоров рыбине брюхо, начала её потрошить, за спинами девушек послышался топот ног – Тибо убежал в ванную, чтобы не опустошить желудок прямо на месте. Чарльз пока что держался, но оттенок его лица подруг не радовал и настораживал.

– Слушай, может быть, сказать им, чтобы в комнату шли? – спросила у подруги Тихая. – Всё равно помощи от них никакой, а, если их вырвет, нам ещё и убирать…

– Щас! – возмутилась Антонина. – Я за этими, извините, паскудливыми созданиями убирать не буду. И, вообще, где этот их… самый неприятный?

– Я так понимаю, что ты про Бернарда?

– Кажется, его именно так и зовут…

Настасья обернулась и тоже обнаружила отсутствие французского солиста. Отложив рыбу и нож, девушка нахмурилась.

– Как думаешь, куда он мог уйти? – спросила Тихая.

– Не знаю – куда, но надеюсь, что навсегда, – ответила Тоня.

– Тоня, как бы тебе они не не нравились, нельзя так.

– То есть, им на всё готовое можно, а мне нельзя?!

– Тоня, – сделав голос твёрже, произнесла Настасья, – поищи Бернарда. Или ты хочешь рыбу потрошить?

– Нееее… – с отвращением на лице ответила Тоня и согласилась на «поискать».

Пройдясь по дому и не обнаружив солиста нигде, девушка вернулась к подруге и отчиталась:

– Нет его нигде. В ванной, наверное. Но я проверять не буду.

Настасья кивнула, не отрываясь от рыбы, которая была уже почти готова к жарке или варке. Через пять минут рыба была полностью очищена и выпотрошена; на столе образовалась горка чешуи и потрохов, которые пока никто не собирался убирать: Настя была занята другим, а Тоня не хотела ЭТО трогать. Французский клавишник так и не явился из ванной комнаты, потому что решил, что лучше не отходить от «белого друга», когда на кухне творится такая гадость. Французский солист также не появился. Где-то рядом ходил только Чарльз, точнее, ходил он не рядом, а сидел в гостиной на диване, потому что заданий ему не дали, а навязываться он не любил. А ещё француз начинал понемногу мёрзнуть, потому что тепло от печи уже почти растворилось в холоде сибирского дня, а растопить её вновь никому не пришло в голову…

– Что с рыбой делать будем? – подняла насущный вопрос Настасья, смотря то на рыбу, то на подругу.

– Что-что… Не знаю, – пожала плечами Тоня. – Я её готовить не умею.

– А кто умеет?

– Клава, может быть…

– Ага, только Клава в лесу. И сомневаюсь, что она обрадуется, если мы не приготовим обед к их возвращению.

– А я что? Я ничего! – развела руками Тоня. – Я всегда честно признаюсь, что я – тунеядец.

– Тоня, нормальная ты, не наговаривай на себя.

– Не знаю, не знаю… В делах домашних я точно – полный тунеядец…

В то время, пока девушки обсуждали, что делать с рыбой, из ванной высунулась голова Тибо, а затем и весь парень. Настороженно посмотрев по сторонам, он мышью подошёл к товарищу.

– Charles, ils ne sont plus impliqués dans cette saleté? (Чарльз, они больше не занимаются этой гадостью?)

– Voulez-vous dire le poisson? (Ты имеешь в виду рыбу?) – вяло поинтересовался ударник, который хотел поесть и никак не мог понять, когда будет еда?

Тибо кивнул.

– Comme vous pouvez le voir… (Как видишь…) – отозвался Лагранж и указал рукой в сторону кухни.

Тибо снова кивнул, покосился на девушек и, вместо того, чтобы пойти к ним, уселся к товарищу.

– Je veux la maison… (Я хочу домой…) – начал подвывать Планель.

Чарльз вздохнул, ему тоже уже хотелось домой, как раз, выступления в России у них были последними в туре: Москва и Санкт-Петербург, до которого они так и не доехали…

– Pourquoi ne pouvons-nous appeler les producteurs et dire que nous avons pris? Pourquoi, en général, nous avons été envoyés ici sans connaisances?! (Почему мы не можем позвонить продюсеру и сказать, чтобы нас забрали? Почему, вообще, нас послали сюда без нашего согласия и ведома?!) – к концу высказывания Планель уже почти кричал.

И тут у Тибо появилась догадка… Он открыл рот, потом закрыл его, потом прикрыл его ладонью (так надёжнее). Он в ужасе уставился на товарища по группе и, наклонившись к нему, начал быстро и сбивчиво шептать:

– Je compris tout cela, Charles. Nous avons vendu. Je veux dire, nous avons été envoyés dans ce trou… Et ce n’est pas juste un trou, il est – une émission de téléréalité, une caméra cachée, quelque chose comme ça. (Я всё понял, Чарльз. Нас продали. В смысле, нас послали в эту дыру… А это не просто дыра, это – реалити-шоу, скрытая камера, что-то типа того).

– Il me semble que ce n’est pas comme la vérité. Thibault, vous avez à nouveau la paranoïa. (Мне кажется, что это не похоже на правду. Тибо, у тебя опять паранойя).

На упрёк в паранойе Тибо обиделся, надул губы и, сложив руки на груди, демонстративно отвернулся от товарища. Чарльз не стал настаивать на общении и извиняться. Вздохнув с видом обречённого на смерть, ударник начал по привычке искать пульт от телевизора, но не нашёл его. И только потом парень заметил, что и телевизора-то никакого в комнате нет… и в доме тоже.

«И зачем нам этот русский курорт? – подумал Лагранж, поднимая глаза к потолку. – И русская культура мне зачем… Я же француз и вполне счастлив этим».

– Короче, – произнесла Настасья. Девушка была близка к точке кипения. – Давай парней спросим, может быть, они умеют готовить рыбу?

– А если отравят?

– Тоня, бл*, это не смешно!

Увидев, что подруга не в духе, Антонина вздохнула и направилась к французам. Зайдя в гостиную, она поёжилась.

– Charles, Thibaut, do you know how to cook fish? (Чарльз, Тибо, вы умеете готовить рыбу?)

– Yes! No! (Да! Нет!) – одновременно ответили французы.

«Да» принадлежало Чарльзу, «нет», соответственно, Тибо. На самом деле клавишник умел готовить и очень неплохо, но только в определённых условиях, настроении и так далее.

– You can? (Ты умеешь?) – переспросила Тоня.

Ударник кивнул.

– Can you help us? We do not know how to cook fish. (Ты можешь нам помочь? Мы не умеем готовить рыбу).

Ударник снова кивнул и встал, перемещаясь на кухню. Прежде, чем уйти, Тоня поинтересовалась у Тибо:

– Do you know where is Bernard? (Ты не знаешь, где Бернард?)

– No, (Нет), – ответил француз.

Пожав плечами с видом «Я сделала всё, что могла», Тоня тоже удалилась на кухню – благодаря плите, там было тепло.

Как все знают, французы – отличные повара, и Чарльз был не исключением. Но, как и любой француз, он хотел всё сделать красиво и изысканно. А предложить ему могли только лук… И то, на поверку оказалось, что его тоже нету. Тут все начали думать – кто же съел весь лук? Целую связку? Плохо подумали на Лагранжа, которому полюбились наши разносолы. Потом на Тибо, но Тоня со знанием дела заявила, что ему лучше есть чеснок, чтобы наверняка… Русские девушки посмеялись, французские парни не поняли. Чарльз приступил к готовке, Тибо остался на диване, Бернард так и не объявился…

***

«Если мы пройдём ещё хоть метр, я убью себя, – думал Матис, плетясь вслед за русскими. – Хотя, нет. Я лучше убью их, – парень прищурился и посмотрел на спины впереди идущих. – Ч-чёрт… А кто меня потом выведет из этой глуши, если их не будет? Нет, нельзя от них избавляться, я же здесь не выживу… Нравы у них странные, законы дикие…».

Решив, что с русским духом лучше не шутить, парень прибавил скорость и догнал Клаву и Андрея.

– Hé, combien nous avons encore aller? (Эй, сколько нам ещё идти?) – спросил Матис.

Клава глянула на француза, догадываясь, что он возмущается. В принципе, причины для недовольства у гитариста были – они уже и так прошли четыре километра до леса, а теперь шли уже по лесу, но дрова колоть так и не начинали. Правда, формулировку «колоть дрова» француз понял неправильно… В его понимании «колоть дрова» означало – «купить дрова», «взять дрова», на худой конец «украсть дрова», но никак не превратить в дрова дерево. Потому старшего Жаккара ждал немаленький сюрприз…

– Пришли, – объявил Андрей, после чего перевёл это и для француза.

Матис кивнул и огляделся, ища прилавок с дровами. Прилавка не было, оно и не удивительно.

– Où bois de chauffage? Quand ils apporter? (Где дрова? Когда их принесут?) – поинтересовался уже порядком замёрзший, проголодавшийся и, вообще, озлобившийся на весь мир француз.

И тут ему открыли глаза…

– Non, non! – орал француз, размахивая руками. – Je ne vais pas le faire! Quoi?! Je vais Bûcheron ou quelque chose?! (Нет-нет! Я не буду этого делать! Вы что?! Я вам дровосек, что ли?!)

Андрей попытался успокоить гитариста, вновь наплести ему про «русский курорт», но не тут-то было. Матис орал и возмущался так, что сова, спящая рядом в дупле, испугалась и выпала из своего домика.

– Переведи мне, что ему не нравится, – потребовала Клава у переводчика.

– Клава, Матис не хочет рубить дрова. Точнее, он не будет этого делать. Он так сказал.

– Ах, он так сказал, – покачала головой Швиммер. – Я ему сейчас скажу… Ты начинай пока, Андрей, а я поговорю с этой наглой французской задницей…

Пока Клава приближалась к Матису, парень спокойно стоял, полагая, что его сейчас начнут успокаивать, упрашивать, извиняться за неудобства. Но он плохо знал Швиммер…

– Значит так, Матис, listen to me (слушай меня), – заявила Клава, вставая вплотную с французом. – Ты будешь рубить дрова, потому что мы все находимся здесь в равном положении и равных правах. Пока ты здесь, забудь про горничных в коротеньких платьицах и с длинными ногами. Здесь только снег, лес и никаких шансов выжить, если мы не будем топить печь! А топить мы её не сможем, если ты, твою ж бабушку, не поможешь нам!

Вывалив всю эту информацию на бедного гитариста, девушка круто развернулась и вернулась к Андрею.

– Давай мне топор, – сказала девушка.

– Ты будешь колоть дрова?

– А что ты мне предлагаешь?! Сам всё хочешь сделать?

– Нет, но…

– Вот и всё, – оборвала парня Клава и отобрала у него топор, замахиваясь и втыкая его в дерево.

Андрей побоялся отнимать у неё своё орудие. Достав второй топор (их было в доме всего два), парень аккуратно пристроился к дереву с другой стороны и тоже начал рубить.

– А с Матисом что делать? – спросил уже порядком запыхавшийся парень. Он расстегнул куртку.

– Пусть стоит, – не отрываясь от процесса, отозвалась Клава.

– Он же замёрзнет, если не будет двигаться.

– Пусть мёрзнет, – фыркнула Швиммер. – Если он ведёт себя, как зазнавшаяся гнида, то и я о нём думать не буду.

– Ты злая…

– Я добрая. Или ты сомневаешься? – поинтересовалась Клава, делая шаг к Андрею.

С учётом того, что у девушки в руках был топор, это выглядело устрашающе.

– Эм… Нет, не сомневаюсь… – неуверенно ответил переводчик, смотря на орудие в руках девушки.

– Точно? – она подняла топор выше.

Нет, конечно, Андрей понимал, что Клава его не тронет, но инстинкт самосохранения твердил, что лучше на всякий случай испугаться и согласиться. Мало ли, он же её совсем не знает… вдруг она и есть тот самый маньяк, которого искали и так и не нашли около года назад?

– Клава, может быть, вернёмся к дровам? – попытался перевести тему Андрей. – Нам ещё целое дерево срубить нужно, потом порубить…

– Вот, вы мужчины, вы бы этим и занимались, – фыркнула Клава, тоже расстёгивая куртку и возвращаясь к дереву.

Подумав, девушка решила вообще снять куртку, которая только мешала, и занесла топор, бубня себе под нос:

– А заниматься этим приходится мне. Нет, вбивать гвозди мне нравится, но дрова… дрова…

Так, выдерживая темп: удар-ругательство, удар-ругательство, девушка «наслаждалась» процессом. Хотя, на самом деле, определённое наслаждение здесь было – Клава, как психолог, прекрасно знала, что это отличный способ сбросить негативную энергию. Особенно хорошо это работало, если представить на месте дерева недругов… а их сейчас было аж четверо. А, нет, пятеро – Андрей Клаве тоже не очень нравился.

Увлёкшись процессом, девушка не заметила, как к ней сзади подошёл Матис. Андрей тоже не увидел француза. А сам Жаккар, стоя и наблюдая за работой, решил, что раздетая Клава замёрзла. И решил это исправить…

Почувствовав прикосновение сзади, Швиммер, как истинная леди, подскочила на месте и, обернувшись, замахнулась топором. Через две секунды послышался крик Матиса, а белый снег украсили капли алой крови…

– Аааа! – раздался крик Матиса. Француз, ошалело вытаращив глаза, отскочил назад, смотря на свою рассечённую руку.

Несмотря на то, что Клава, как и Настасья, и Антонина не была поклонницей творчества TCAS, ей довелось услышать по радио и телевизору не одну их песни. И потому девушка была в курсе того, что у младшего Жаккара голос сильный и орать фальцетом он умеет долго и качественно. Но то, что Жаккар старший делает это не хуже, а того и лучше, для неё было шоком. А он умел. Очень хорошо умел. Братья, ничего не скажешь…

Так как крови было много, а оценить рану старший Жаккар так сразу не дал, русские решили, что француза серьёзно покалечили. Андрей побледнел, перед глазами у него пронеслась вся жизнь и логически закончилась принятием смерти от рук продюсера TCAS. Клава же просто была в шоке и даже почувствовала вину перед покалеченным парнем, который, как оказалось, не хотел ничего плохого, а просто решил надеть на девушку свою куртку, чтобы та не замёрзла. Да, благими намерениями… Но, и это логично, больше всех в шоке был сам Матис, который не то, что не привык к подобному обращению – он не мог представить, что на него могут поднять даже руку, а уж руку с топором и подавно…

– Pour quoi?! (За что?!) – орал Матис, держась за окровавленное запястье и упорно не даваясь в руки русским – добьют ещё. – Je voulais juste mettre une veste sur vous! Qu’est-ce que tu me frappé avec une hache! (Я просто хотел надеть на тебя куртку! Какого чёрта ты меня топором ударила?!)

– Mathis, Claudia ne voulait pas te blesser, (Матис, Клава не хотела тебя ранить), – вступился Андрей, пытаясь успокоить француза. Он обратился к девушке: – Так ведь, Клава?

– Что ты ему сказал, бабушку твою! – криком ответила Швиммер. – Я не понимаю французского!

– Я сказал, что ты не хотела ранить Матиса, – перевёл переводчик. – Так ведь?

– Конечно, так! Я просто инстинктивно его того… долбанула… Не надо было подкрадываться со спины!

– А тебе не надо было бить топором, не глядя! – таким же ором ответил Андрей.

Про раненного Матиса временно все забыли.

– Если с ним что-то случится, – пригрозился переводчик, – сама будешь объяснять их продюсеру, почему Матис стал инвалидом!

– Ой-ой, нежные какие! – огрызнулась брюнетка. – Кто это умер от раны руки?

– Ты головой, вообще, думаешь?! А если у него заражение будет?! Тут же полная антисанитария!

Жаккар, который уже перестал орать и теперь, молча, офигевал от произошедшего и происходящего, переводил взгляд с парня на девушку, пытаясь понять – а не сочиняют ли они план по тому, как добить его, расчленить и закопать где-нибудь в лесу?

«И на кой чёрта мне сдался этот русский курорт?! – думал Матис, зло сверкая глазами и пережимая раненное запястье. – Всё, вернусь домой, в суд подам! И плевать, что Про наш хороший человек! Такой подлянки я от него не ожидал! Точно, антифанаты наши подсобили…».

– Если с ним что-то случится, ты головой отвечать будешь, – на полном серьёзе пригрозил Андрей, который нёс за музыкантов ответственность и не желал, чтобы полетела лишь его головушка.

– А я виновата, что он так подкрадывается?! – возмутилась Клава, упирая руки в бока. Но тут русским пришлось прервать свою дискуссию на тему того – «кто прав, а кто виноват?» и обратить внимание на француза…

Матис, которому, мало того, что категорически не понравилось, что его не просто завели в лес и попытались заставить рубить дрова, но и приложили топором, решил, что, раз уж такая песня пошла, то пусть русские попляшут и попугаются того, что наделали.

Замолкнув, француз отковылял чуть в сторону, театрально охнул и осел прямо на снег, точнее, на пень, который был под снегом. Без куртки, с окровавленной рукой и зажмуренными от боли и шока глазами парень выглядел жалостливо. Даже Клаве стало его жалко, и она поспешила подойти к контуженному. Андрей же вновь побледнел и мысленно передал привет покойной прабабушке Вале, полагая, что они скоро встретятся.

– Матис, что с тобой? – участливо спросила Швиммер, присаживаясь на корточки перед парнем. – Дай руку, я посмотрю… Матис…

Девушка беспомощно перевела взгляд на Андрея. А эта паскуда, именуемая переводчиком, вместо того, чтобы броситься на помощь, стоял на месте и, казалось, беззвучно молился.

– Может быть, ты мне поможешь?! – прикрикнула Клава на переводчика.

Андрей отрицательно покачал головой и отошёл на шаг назад.

– Только не говори, что ты тоже крови боишься… – помрачнев, произнесла Клава.

– Я совершенный ноль в медицине, все занятия по ней в школе и университете прогуливал, а потом списывал… И, да, боюсь… Точнее, я боюсь не крови, а увечий из-за который она проливается…

– С такими заявлениями, Андрей, ты не гей, – поджав губы, изрекла Швиммер. – Ты, прости меня, пидарас. Полный причём.

Фыркнув, девушка махнула рукой на переводчика и переключилась на раннего француза, который за это время успел побледнеть и начать выглядеть куда хуже, чем обычно. Точнее, невероятно привлекательным и обаятельным Матис продолжал оставаться, но теперь его было ещё и жалко… А Клава была девушкой впечатлительной, убогих жалела и потому сердце её ёкнуло и растаяло.

– Матис, – максимально ласково обратилась к парню девушка, – пожалуйста, покажи мне свою руку… О, чёрт… Matis, please, show me your hand.

Удивительно, но Жаккар послушался и, отняв окровавленную руку от груди, протянул её Клаве. Девушке было, мягко говоря, стрёмно и страшно, но раз уж Андрей оказался таким слабохарактерным, придётся ей спасать раненого товарища по несчастью. В конце концов, девушка не привыкла пасовать перед трудностями и сейчас не желала этого делать.

«Так, – думала Клава, аккуратно задирая распоротый рукав Матиса, – только в обморок не упасть. Главное, руку я ему не отрубила… А если артерию перебила? – глаза её округлились и она испуганно посмотрела на парня. – А, нет, крови было бы больше. Он бы умер уже, наверное… не дай Бог. Нет, пусть живёт. Я не хочу на своей совести грех этот тащить. Каким бы он не был, он – живой человек. Тварь Божья, что-то типа того…».