Текст книги "Среди убийц. 27 лет на страже порядка в тюрьмах с самой дурной славой"

У педофилов риск подвергнуться линчеванию особенно высок. Насильников считают низшими из низших, а на Карле и так висело обвинение в изнасиловании. Если бы Мобильник узнал, что Карл сделал со своим попугайчиком, он бы его убил.

Я почти не видела Карла Джонсона после того, как мне стала известна история целиком. Его направили в ШИЗО примерно на неделю, после чего я договорилась о его переводе в тюрьму максимально строгого режима Фулл-Саттон в Йоркшире.

Перед его отъездом я следила за тем, чтобы ему ни при каких обстоятельствах не позволили завести нового попугайчика. В отчете, который я отправила в другую тюрьму, я в графических подробностях описала совершенный им поступок и свои мысли по этому поводу.

6. То, что нас не убивает, делает нас сильнее

Бедфорд, 1975 год

Яркий солнечный свет лился в окно спальни, но меня не интересовала весна. Я лежала на кровати, закинув руки за голову, и смотрела в потолок. Внутри бурлили гнев и негодование. Я была 13-летним потерянным подростком, который находился во власти гормонов. Не так давно я вернулась в Англию после девяти лет в США. Мама снова вышла замуж, и хотя я считала отчима хорошим парнем, не принимала его, потому что он не был моим настоящим отцом. Мне было жаль, что мама взяла его фамилию, Смит, а я осталась Фрейк.

В школе я чувствовала себя изгоем из-за этого, а еще из-за американского акцента и того факта, что только у меня родители были в разводе.

Сегодня у многих детей разведенные родители, но в то время меня считали ребенком из «неблагополучной семьи». Я сильно выделялась на фоне остальных.

Я никуда не вписываюсь. Никто меня по-настоящему не любит. Я совсем одна во всем мире. Смотрела на трещины в потолке. Мысли роились в голове.

Стук в дверь прервал мое погружение в отчаяние.

– Кто там? – буркнула я.

Мама просунула голову в дверь.

– Хочешь покататься, доченька?

Я подозрительно на нее посмотрела. Было воскресенье. Я обычно отправлялась в воскресные поездки по сельской местности с бабушкой или дедушкой, жившими неподалеку, но не с мамой.

– Эм-м-м, – колебалась я.

– Давай, собирай вещи, – сказала она с натянутой улыбкой. Что-то явно произошло.

Она не оставила мне иного выбора, кроме как последовать за ней, поэтому я надела кроссовки и натянула свитер. Я всегда носила джинсы, футболку и бесформенный свитер. Я не была модницей и выбирала комфортные вещи. Мне сделали короткую стрижку в стиле леди Ди после неудачной химической завивки. Опять же, это было практично, поскольку так волосы не падали на глаза. Мы жили в деревне в окрестностях Бедфорда в сблокированном доме. На подъездной дорожке стоял наш «Форд Капри» с самым длинным капотом, что я когда-либо видела в своей жизни. Он был тошнотворного горчично-желтого цвета.

– Ну, садись! – оживленно сказала мама.

Я открыла дверь автомобиля и забралась в салон. Сомнения по поводу «покататься» меня не покидали. Должно быть, я что-то натворила.

Учителя снова на меня жаловались, и мама ждала подходящего момента, чтобы сообщить мне плохие новости. Я была уверена, что меня позвали по этому поводу.

Во время поездки по извилистым проселочным дорогам мы с мамой непринужденно болтали, что встревожило меня еще больше. Это было нехарактерно для мамы, и тон ее голоса был непривычным. Я щурилась от солнца, щеки горели, тревога нарастала. «Просто скажи, что хочешь сказать!» – хотела прокричать я.

Мы подъезжали к красивому водохранилищу Графэм-Уотер, где мы с бабушкой устраивали пикники. Она баловала нас с дедушкой. У нее был полный набор для пикника: плетеная корзина с отделениями для ножей, вилок и приправ, которая всегда была заполнена угощениями, включая идеально треугольные сэндвичи с яйцами и кресс-салатом.

К моему удивлению, мама свернула туда. Мы заехали на автостоянку, и гравий заскрипел под колесами. Она заглушила двигатель и замолчала. Я потянулась к ручке двери, но мама осторожно похлопала по моей ноге, чтобы остановить.

Господи, время пришло. Меня охватил ужас. Лицо приняло суровое выражение: я готова была защищаться в случае нагоняя.

Однако мама по-прежнему не говорила ничего важного. Она продолжала болтать обо всем, начиная с прекрасной погоды и заканчивая блюдами, которые планировала приготовить на ужин. Она обсудила со мной все на свете, прежде чем перейти к сути.

Наконец, мама набрала воздуха в легкие.

– Мне нужно кое-что тебе сказать, – начала она.

– Хо-ро-шо, – у меня сердце ушло в пятки.

– Твоя фамилия, Фрейк…

– Так…

– Я хотела поговорить о ней.

Мама начала взволнованно разглаживать руками брюки. Она всегда безупречно одевалась. Когда не была в сестринской униформе – мама работала медсестрой в больнице Бедфорда – она носила юбку или брюки, блузу и кардиган. Волосы длиной до плеч были уложены крупными волнами. В своих массивных очках в синей оправе она была похожа на Дирдри из сериала «Улица Коронации».

– Продолжай.

– Мистер Фрейк, Джин Фрейк, не твой отец.

Я потеряла дар речи.

– Он удочерил тебя, когда тебе было три года, и я вышла за него замуж.

Что? Удочерил? Я побледнела.

– Господи! Я приемная!

– Нет, нет! Это он тебя удочерил. Ты мой ребенок.

Все это не имело никакого смысла. В голове внезапно возникло множество вопросов, в том числе: если Джин не был моим отцом, то кто тогда мой отец? Затем меня стали интересовать другие вещи: Где он? Он англичанин или американец? Как он выглядит? Какого роста? Мы похожи? Где он живет? Почему ты не сказала мне правду раньше?

Я задавала эти вопросы с такой скоростью, что у мамы почти не было времени ответить на них. Она выглядела ошеломленной, словно олень в свете фар.

Она сделала еще один глубокий вдох.

– Твоего настоящего отца звали Альберт Шумах.

– Он немец? – воскликнула я. – Это объясняет мои светлые волосы, высокий рост и…

– Нет, он был американцем, – сказала она и ненадолго замолчала. – Я его любила.

– Так, ясно. Что произошло?

Ее глаза наполнились слезами, пока она рассказывала, что мой биологический отец был своего рода героем войны. Он был летчиком-испытателем в ВВС США, совершившим множество смелых маневров. Однажды маневр не удался.

Ее взгляд был устремлен на горизонт, когда она сказала:

– Он погиб в авиакатастрофе. Я была убита горем.

Она повернула голову и посмотрела на меня.

– Прекрасным результатом этих отношений стала ты, – сказала мама, улыбаясь сквозь слезы.

– У тебя есть его фотографии? – Я вновь потеряла терпение, пытаясь узнать правду. После этого она стала замыкаться.

– Нет.

– Где он родился?

– В Алабаме, – начались односложные ответы.

– У меня есть родственники?

– Мало.

– Как он выглядел?

– Так же, как ты: высокий и светловолосый. Я больше не хочу говорить о нем.

– Но у меня столько вопросов! – взмолилась я.

– Я понимаю, но я не могу ответить на них в полном объеме. Я просто подумала, что тебе следует знать об этом.

Маме явно было очень больно возвращаться в прошлое. Я понимала это по ее глазам. Меня словно разорвало на куски. У меня было множество вопросов, оставшихся без ответов, которые могли положить конец моему ощущению потерянности. Правда, в то же время я не хотела причинять маме боль, открывая старые раны. Мы часто ссорились, но я очень ее любила и хотела защитить. Мне было всего 13, и я еще не умела справляться с такими эмоциональными ударами, поэтому поступила как обычно: спрятала чувства подальше и оставила их там.

По дороге домой мы не болтали. Тишина была оглушительной. Мысли плавали у меня в голове. Я пришла к выводу, что мама, должно быть, была замужем за моим биологическим отцом, а после его смерти вышла замуж за Джина Фрейка. Когда их отношения испортились, она развелась с ним и вернулась в Англию, где затем познакомилась с моим отчимом.

Как только мы вернулись домой, я выскочила из машины и побежала в свою комнату. Мне казалось, что меня сейчас разорвет от эмоций, но я не могла позволить этому случиться при маме, потому что она и так была на грани. Я легла на кровать. Мое сердце бешено билось из-за гнева и горя. Я ненавидела маму за то, что из-за нее я всю жизнь считала, будто Фрейк мой отец. Он ни разу не написал мне и не попытался связаться со мной с тех пор, как мы уехали из США, следовательно, он меня не любил. Мне казалось, что я недостойна любви. А еще я скорбела о погибшем отце, с которым мне не суждено было встретиться.

Я схватила Венди, плюшевую панду, и уткнулась лицом в ее черно-белый мех. Прежде чем уйти в себя, мама сказала, что это отец решил назвать меня Ванессой и что это он подарил мне Венди в день, когда я родилась.

Внезапно нараставшая боль вышла на поверхность. Шлюзы открылись, и я уже не могла остановить рыдания. Казалось, я целую вечность лежала на кровати, сжимая плюшевую панду – единственную вещь, оставшуюся у меня от отца.

«Как она может сталкиваться с такой жестокостью каждый день? – наверняка думаете вы. – Зачем она стала работать в тюремной системе?» Полагаю, все началось после того, как мама рассказала мне об отце. Под словом «началось» я подразумеваю то, что в тот момент я научилась преодолевать боль. Блокировать, чтобы защититься от нее. Мысль о том, что я вообще ничего не знаю о настоящем отце, причиняла мне сильнейшую боль. Она пожирала меня изнутри, словно насекомое. Я не могла и дальше думать об этом, об отце, поэтому стерла из разума все воспоминания о прошлом. Для меня отца просто больше не существовало. Это похоже на мое отношение к заключенным, с которыми я позднее стала работать.

Если они были грубыми или агрессивными, я стирала их слова из памяти. Как с гуся вода, как говорится. Это звучит банально, но я стала как титан.

Я немного рассказала вам о детстве, чтобы вы лучше поняли, почему моя жизнь сложилась именно так.

Почему я заполнила заявку на работу в тюрьме, когда мне было 22 года? Честно говоря, я не знала, чем еще мне заняться. До этого я работала с животными – точнее говоря, доила коров.

Я окончила сельскохозяйственный факультет Каннингтонского колледжа в Сомерсете и работала дояркой на молочных фермах в сельской местности, пока не случился кризис квот на молоко. ЕС ввел новый закон, согласно которому фермеров, производивших больше молока, чем нужно, штрафовали. Как вы понимаете, фермам пришлось сократить численность персонала, и первыми ушли временные работники, такие, как я, которых изначально приняли, чтобы справляться с большим объемом работы. Лишившись места, я была вынуждена подумать о карьере в другой сфере.

Я бы с огромным удовольствием продолжила работать с животными, но у меня не получилось бы стать ветеринаром. Я не смогла бы проводить эвтаназии, так как это было бы душераздирающе. Другая работа, связанная с животными, была либо волонтерской, либо низкооплачиваемой, и она не помогла бы мне осуществить мечту: стать владелицей фермы где-нибудь в селе. Итак, я вернулась к маме в Бедфорд и стала строить жизнь заново.

Я была уверена в одном: мне хотелось внести свой вклад в изменение нашей страны к лучшему. Вооруженные силы я не рассматривала. После окончания школы в 16 лет я подала заявление и была принята во флот, в Женскую вспомогательную службу ВМС, но отказалась от этой возможности, узнав, что не буду плавать по миру. В то время женщины служили исключительно на суше и в основном занимали административные должности. Я хотела покинуть Англию, отправиться на войну и быть на передовой. Работа за письменным столом меня не привлекала.

Полиция была следующей в моем списке. Я представляла, как патрулирую улицы и нахожусь на передовой, но уже в другом смысле. Затем я увидела плакат в лондонском метро, который определил мою жизнь.

«Вы можете повлиять на ситуацию», – было написано на плакате, с которого на меня указывал пальцем тюремный надзиратель в кепке.

Я могла что-то изменить. Эти слова откликнулись во мне.

Мне вспомнился постер с генералом Китченером с надписью: «Ты нужен своей стране». Дань уважения вооруженным силам. Возможно, мое внимание привлекла идея, что я могу служить своей стране, но по-другому: в тюремной системе.

«Я справлюсь с этой работой», – сказала я себе. Приняв какое-то решение, я выкладываюсь на 110 %, и в этом случае произошло то же самое. Чтобы подстраховаться, я направила сразу два резюме: одно в полицию, второе в тюрьму.

Мама, мягко говоря, отрицательно отреагировала на эту новость. Все ясно: травмированные люди травмируют окружающих. Я понимала, что мама просто расстроена и напугана. Она боялась, что мне причинят вред, и у нее были на это основания. Я пыталась ее успокоить, но разговор снова перерос в скандал, когда я попросила ее найти мое свидетельство о рождении, чтобы приложить его к документам для трудоустройства.

Я сидела за кухонным столом, заполняя анкету, которая была немногим короче «Войны и мира». Там были вопросы из серии: кем был садовник матери матери моей матери?

Мама спустилась по лестнице, сжимая в руке мое свидетельство о рождении. Ее покрасневшие глаза были полны слез, и она в буквальном смысле швырнула документ в мою сторону.

– Эй, что происходит?

Скрестив руки, словно в знак защиты, она сказала:

– Твой отец Альберт Шумах отбывает наказание, и я не знаю, жив он или мертв.

– Что? – спросила я, изумленно качая головой, словно мультяшный персонаж. Неужели это снова происходит?

– Я не знаю, жив он или мертв. Он не погиб в авиакатастрофе, но, может быть, он уже умер.

Я просто таращилась на нее. Казалось, у меня не осталось воздуха в легких.

– Ты шутишь?

– Пообещай мне, что ты никогда не будешь пытаться его разыскать.

– Но мама…

– Пожалуйста, – сказала она. Слезы катились у нее по щекам.

Я оказалась между молотом и наковальней.

– Хорошо, но на этот раз ты ответишь на некоторые мои вопросы. Это несправедливо по отношению ко мне. Девять лет я думала, что мой отец мертв, а теперь ты говоришь, что он, возможно, жив.

Она кивнула и села напротив меня. У нее дрожали руки. Она сцепила их в замок, чтобы успокоиться.

– Во-первых, – начала я, – был ли он летчиком?

– Нет, – она опустила голову и покачала ей.

– Ладно. Он вообще служил в ВВС?

– Да.

Я старалась задавать открытые вопросы, но безуспешно. Мамин барьер снова поднялся, и она не хотела впускать меня. Я могла объяснить ее поведение лишь тем, что мой отец причинил ей очень сильную боль. Мама всегда хотела для меня лучшего, но я была достаточно зрелой, чтобы понять: ее замкнутость была связана не со мной, а с ней.

Правда, от этого мне не стало легче. Все, с чем я успела смириться и во что я верила с 13 лет, разбилось вдребезги. Мой отец не был героем войны. И снова у меня не осталось другого выбора, кроме как принять ту скудную информацию, которую предоставила мне мама, и спрятать внутри себя вызванные ей чувства.

Мамины слова лишь добавили еще десять рядов кирпичей к крепости, которую я выстроила вокруг себя.

Из тюрьмы откликнулись быстрее, поэтому я пошла в этом направлении. Так получилось, что на собеседование в полицию меня пригласили только через две недели. Я уже приняла решение, а в таких случаях никогда не схожу с выбранного пути. Пока я ждала ответа, у меня была возможность поразмыслить о двух карьерных путях. Хотя они оба были связаны с законом и порядком, между ними было одно существенное различие. Когда полицейский арестовывает кого-то, его работа на этом заканчивается. Он отряхивает руки и переходит к следующему делу. В отличие от него, надзиратель присматривает за этим человеком на протяжении всего срока лишения свободы, установленного судьей. У него есть время и возможность работать с заключенными и в идеале реабилитировать их.

Не все, кто попадает в тюрьму, не подлежат реабилитации. Многие осужденные совершили глупые ошибки, часто в связи с алкоголизмом или наркоманией, и с небольшой помощью они могли бы вести лучшую жизнь после освобождения. Я искренне в это верила.

У меня было все время в мире для тех, кто действительно нуждался в помощи и хотел стать лучше. Я не была наивной, ведь я читала газеты и смотрела новости в 18:00. Я знала, что в нашей стране были проблемы с реабилитацией заключенных и что различные правительства пробовали ее решить, но безрезультатно. Я хотела попробовать что-то изменить. После всего, через что мне довелось пройти, я знала, что мне хватит сил для этой работы.

7. Балаган

Тюрьма Уормвуд-Скрабс, октябрь 2002 года

У меня это продолжалось неделю. Заключенные, не выбирающие выражений, критиковали меня.

Как правило, с приговоренными к пожизненному заключению было несложно справляться, поскольку, как я уже говорила, большинство из них смирились с приговором и вели себя относительно спокойно. Кроме того, они были гораздо чистоплотнее тех, кто находился под предварительным заключением, потому что камера должна была стать их домом на долгий срок. У них нередко развивалось обсессивно-компульсивное расстройство (ОКР): они постоянно наводили порядок в своей камере и расставляли вещи в определенном порядке. Это расстройство вызвано ощущением, что нет возможности контроля. Нахождение взаперти против своей воли нервировало даже самых хладнокровных убийц, и я предполагаю, что многие заключенные обретали внутреннее спокойствие, чувствуя, что они могут контролировать хотя бы то, что вокруг них.

Одному заключенному это не удавалось.

Джейден Скотт был почти диким.

Еще он отпускал грязные комментарии каждый раз, когда вступал в контакт с женщинами. В нашем корпусе было несколько женщин, и этот мерзкий тип использовал любую возможность, чтобы сказать пошлость.

«У вас лифчик просвечивает через рубашку, мисс», – однажды сказал он мне. На этом тема моей груди не была закрыта: «У вас она совсем маленькая, мисс».

Он оказался в тюрьме за ограбление с отягчающими обстоятельствами. Ворвавшись в дом семейной пары, он связал супругов, избил их, а затем обчистил дом. Гадкая работа. Это был 25-летний белый мужчина с бритой головой. Тощий тип, который на самом деле гораздо сильнее, чем можно подумать при взгляде на его жилистое тело.

Джейден не только был очень груб, но и в целом вел себя провокационно, доставляя мне ненужные неприятности. Его последним запирали в камере на ночь, и он всегда первым оспаривал мои приказы. У него явно были проблемы с дисциплиной и подчинением женщинам.

Я уже отправляла его в ШИЗО за тираду угроз и оскорблений. Я не делала этого с каждым, кто меня оскорблял, особенно если это случалось после прощального письма от возлюбленной или другого события, побудившего заключенного словесно сорваться. Я могла отнестись к ситуации с пониманием. Однако этот парень, как всегда, зашел слишком далеко.

Честно говоря, я уже была на пределе, когда надзирательница Джемма пришла ко мне чуть ли не в слезах и сказала, что Джейден ее терроризировал. Когда она попыталась поставить его на место, он ответил: «Да что с вами? У вас что, месячные?»

У меня внутри все забурлило от ярости. Мне стало обидно за нее и за всех женщин, в сторону которых он открывал рот.

– Все, с меня хватит! – отрезала я. – Мы переводим его на базовый.

Базовый режим означал запрет на телевизор и сокращение времени общения. Ему нельзя было выходить из камеры одновременно с остальными. Все привилегированные свидания с родными и друзьями отменялись. Траты в столовой урезались. Ограничения на сигареты и сладости должны были больно ударить по нему.

Я позвонила надзирателю со второго этажа, где находился Джейден, и объяснила, что к чему. Джейден просто обезумел: он топал ногами, кричал и разбрасывал вещи по камере. Я пошла туда, чтобы взглянуть на его истерику.

– Что, черт возьми, ты делаешь? – спросила я, осматривая беспорядок.

Он обозвал меня всеми известными ему ругательствами. Подумайте о худшем оскорблении, которое вы только можете себе представить. Получилось? Так вот, это даже не близко к тому, что он высказал мне в тот день.

Это было последней каплей. Он мог забыть о базовом режиме, потому что я собиралась написать рапорт.

Рапорт – это то, что вы пишете, когда намереваетесь отправить кого-то в ШИЗО. Это доклад о происшествии, после которого заключенный предстает перед начальником тюрьмы и признает себя либо виновным, либо невиновным в предполагаемом нарушении тюремных правил. Эта процедура представляет собой мини-судебное слушание. Заслушав показания, начальник тюрьмы определяет, виновен заключенный или нет. Если вина доказана, в качестве наказания существует целый ряд мер, от предупреждения до запрета на выход из камеры. Заключенного могут перевести из его корпуса в ШИЗО на срок, не превышающий 28 дней. Другие наказания включают запрет на посещение столовой (заключенный теряет право тратить деньги в тюремном магазине), запрет на телевизор, запрет на общение с другими заключенными, выпущенными из камер по вечерам, конфискацию заработной платы за несколько дней – по сути, это может быть потеря привилегий в той комбинации, которую начальник тюрьмы сочтет подходящей. В случае серьезных нарушений, таких как нападение на сотрудника тюрьмы или другого заключенного, начальник может передать дело в полицию для расследования и возможного судебного процесса. Во время мини-суда по бокам от заключенного находятся два надзирателя: старший надзиратель ШИЗО и надзиратель, составивший рапорт, то есть я.

Основания для вынесения судебного решения должны быть «вне всяких обоснованных сомнений». Для того, чтобы заключенного признали виновным, дело должно быть представлено надзирателем, подавшим рапорт, так, чтобы у начальника тюрьмы не осталось никаких сомнений. Очень часто заключенные поднимают руки и признают себя виновными, понимая, что у них кишка тонка противостоять.

Джейден не представлял серьезной угрозы для персонала или других заключенных, поэтому слушание было отложено до следующего утра. Он некоторое время пинал дверь в знак протеста, но затем успокоился.

Начальник тюрьмы признал его виновным и приговорил к трем дням одиночного заключения, чтобы у него была возможность подумать о своем поведении. Я сочла такое наказание справедливым. Я надеялась, что этого будет достаточно, чтобы он осмыслил свой поступок, хотя не была в этом уверена. Мне нужно было следить за ним по его возвращении. Как всегда, я была твердой, но справедливой, и относилась к нему так же, как к остальным, хотя ранее он сильно меня разозлил.

Через два дня в корпусе послышался ропот. Неспокойная атмосфера, которую создавал Джейден, вернулась. Было обеденное время, и заключенные слонялись по коридорам. Все, как обычно, играли в пул и заходили друг к другу в камеры, когда заключенный Миенго из Кувейта отвел меня в сторону для разговора тет-а-тет.

Мы стояли на лестнице третьего этажа. Я непринужденно оперлась на перила, чтобы не привлекать к нам лишнего внимания. Он сделал то же самое.

– Что случилось? – спросила я.

Миенго был полным парнем, одним из немногих заключенных, которые избегали спортзала, как чумы. Он, как и Мобильник, отбывал наказание за убийство, совершенное в составе банды. Он оказался в ненужное время в ненужном месте. Миенго был приветливым парнем с хорошим чувством юмора. Он редко доставлял мне неприятности.

Бросив на меня косой взгляд, он сказал:

– Я просто хотел предупредить вас, босс. Будьте осторожны.

Я подняла бровь от удивления.

– Хорошо, по какой причине?

– Я кое-что слышал. Остерегайтесь.

– Спасибо, – кивнула я.

Вот что происходит, если завоевать уважение. Заключенные действуют с вами заодно, а не против вас.

Я насторожилась после нашего короткого разговора. У меня глаза были на затылке, и я пребывала в состоянии повышенной готовности, ожидая опасности. Разумеется, кое-кого заподозрила: не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, кто это мог сделать. Все организовал один грубиян со второго этажа.

К сожалению, заключенные нередко нападают на надзирателей. Всего за неделю до этого одного из надзирателей ударили по голове бутылкой из-под соуса. Его экстренно госпитализировали с раной на виске размером с мою ладонь и наложили сорок швов. Еще надзирателям часто ломали челюсть бильярдным шаром, засунутым в носок.

Я гадала, что меня ждет. Мне нравилось свое лицо в первозданном виде.

В тот вечер была моя очередь дежурить, то есть следить за порядком, пока заключенные общались во время полдника.

Я сидела в кабинете с открытой дверью, прислушиваясь к происходящему снаружи. Вдруг сработала сигнализация. Звук был пронзительный, и стены огромного корпуса задрожали от вибрации. По световому сигналу в кабинете я поняла, что кнопку нажали на третьем этаже. Должно быть, это оно. Это то, о чем предупреждал Миенго, но я понятия не имела, чего ожидать.

Беспокоясь о безопасности в своем корпусе, я не раздумывая вскочила со стула и помчалась к лестнице на третий этаж.

Поднявшись по двум ступенькам, я услышала всплеск. У меня было такое чувство, что хлынул ливень. Через несколько секунд меня поразил запах… фекалий. Я остановилась как вкопанная.

Что, черт возьми, произошло?

Я посмотрела на себя: мои руки, грудь и вообще все тело были покрыты коричневыми комками в жидкости.

Меня окатили дерьмом. Оно даже стекало по моему лицу и капало с подбородка.

Я подняла глаза, чтобы посмотреть, кто это сделал, но там не было ни души. Виновный убежал в свою камеру.

Этот момент стал одним из тех невероятно тяжелых, когда мне пришлось напрячь все силы, чтобы не показать никаких эмоций. Тот, кто это сделал, намеревался унизить меня и увидеть реакцию. Я все еще могла забить ответный гол. Вытерев лицо единственным чистым участком одежды, тыльной стороной рукава, я спокойно вернулась в кабинет, чтобы отключить сигнализацию.

Этот поступок должен был сделать виновного очень непопулярным, так как он сократил время общения для всех остальных.

На сигнал тревоги сбежались старшие надзиратели из других корпусов. Когда они вбежали в мой кабинет, я поприветствовала их спокойно и вежливо.

– Добрый вечер! – сказала я. Дерьмо продолжало с меня стекать.

В тюрьме это называется «поттинг». Это популярный трюк, при котором заключенный помещает свои фекалии в пластиковую бутылку и мочится туда несколько дней. Затем он периодически все встряхивает и выбирает подходящий момент, чтобы вылить этот восхитительный коктейль на ничего не подозревающую жертву. В данном случае ей была я.

Затем в дверь вбежал дежурный заместитель начальника. В Уормвуд-Скрабс их было семь, и у каждого была своя специализация. Все они по очереди дежурили вечерами, кроме начальника тюрьмы.

Он взглянул на меня и сказал:

– Давайте подберем вам новую форму на складе.

Я помчалась туда со всех ног.

Взяв чистые брюки и рубашку, я пошла в тренажерный зал (им пользовались как заключенные, так и надзиратели, но в разное время), чтобы принять душ. Как минимум полчаса я стояла под горячей водой, натираясь мылом. Даже после этого я чувствовала вонь, исходящую от моего тела. Я вернулась в корпус с кожей, похожей на чернослив, спустя час и три сигареты.

Завершив дежурство в 23:00, я съела особенно нездоровую еду, разогретую в микроволновке, и выпила бутылку вина. К черту все. Это был один из тех дней, когда мне просто было все равно.

Следующим утром я все еще была зла. К счастью, мне не нужно было искать того, кто это сделал: Миенго встретил меня на лестнице. Он рассказал, как разозлились заключенные из-за того, что им сократили «час общения». Я понимала, что назревает бунт.

– Я говорил вам быть осторожнее, – сказал он.

– Знаю.

– Это было связано с тем, что произошло вчера вечером.

– Я поняла, – фыркнула я. – Так кто это сделал, Миенго?

– Он покосился вправо, не решаясь ответить.

– Я не могу сказать, босс.

– Миенго! – настаивала я.

Здоровяк из Кувейта глубоко вздохнул.

– Ладно, босс…

Затем он рассказал мне, кто был виновен. Угадайте с одного раза!

– Большое спасибо! – кивнула я.

Мы разошлись. Если можно быть разъяренной и радостной одновременно, то именно такой я и была. Возможно, Джейден пытался унизить меня, но я собиралась посмеяться последней. Я вернулась в кабинет и взяла телефон.

– Не могли бы вы зайти в корпус Д, сэр? – сказала я. Так я запустила процесс наказания. Поверьте мне, на этот раз оно оказалось гораздо более суровым, чем три дня одиночного заключения.

Пришел дежурный, и на этот раз я закрыла дверь в кабинет, чтобы никто нас не услышал.

Дежурный надзиратель находится на том же уровне, что и главный надзиратель (на ступень выше старшего надзирателя), но он отвечает за повседневное функционирование тюрьмы. Он несет ответственность за свободное перемещение заключенных, их переход из одного корпуса в другой и решение конфликтных ситуаций. Закрытие корпуса и перевод заключенного в ШИЗО – тоже его задачи. Он также занимается переводом заключенных в больницу и укомплектование тюрьмы персоналом.

– Итак, сэр, я хотела поговорить насчет поттинга, – начала я. – Доверенный источник сообщил мне, что виновный – это Джейден. Я хочу, чтобы его перевели из моего корпуса.

После этого я перечислила все многочисленные случаи агрессивного поведения в мой адрес.

– Я хочу, чтобы его перевели к северу от Уотфорда, – потребовала я.

Дежурный кивнул.

– Давайте поместим этого мерзавца в ШИЗО.

Мы вместе пошли на второй этаж, топая ботинками по металлическим решеткам. Каждый мой шаг был пронизан гневом. Мне не терпелось увидеть, как он получит по заслугам. Я отступила назад, когда дежурный надзиратель приоткрыл дверь. Мне нужно было соблюдать осторожность и не выглядеть так, будто организатор шоу – я, чтобы это не восприняли как месть. То была не месть, а справедливость.

Джейден лежал на постели, закинув руки за голову. Он даже не сдвинулся с места, когда дежурный вошел в его камеру.

– Ты идешь со мной!

Джейден, похоже, нисколько не удивился. Он знал, что ему этого не избежать.

– Тебя переводят в ШИЗО. Вставай и пошевеливайся!

Джейден медленно встал.

– А как же мои вещи? – спросил он.

– Не беспокойся, их соберут и принесут тебе.

На этот раз у него не случилось приступа ярости, но, проходя мимо, он пристально на меня посмотрел. Я улыбнулась и весело добавила:

– Хорошего пребывания в ШИЗО!

Не было никаких сомнений в том, что я указала на того человека. Я доверяла источнику информации, и, кроме того, Джейден не стал отрицать вину на суде у начальника тюрьмы. Я не всегда верила заключенным на слово, поскольку они тоже иногда лгут в корыстных целях, но была вполне уверена, что это Джейден все устроил, причем еще до того, как Миенго его сдал. Пока Джейден наслаждался временем наедине с собой, я связалась с коллегой из отдела по работе с заключенными, ответственной за перевод, и спросила, можно ли обменять Джейдена на кого-то и желательно направить его куда-нибудь подальше от Шепердс-Буш.