Текст книги "Среди убийц. 27 лет на страже порядка в тюрьмах с самой дурной славой"

10. Эйс Вентура: тюремный детектив

Холлоуэй, 1987 год

В Холлоуэй наркотики никогда не были серьезной проблемой. Да, они были, но если вы находите кусок конопли размером с ноготь на мизинце, это значит, что дела идут хорошо. Я связываю это с фундаментальными различиями между мужчинами и женщинами. Женщины-заключенные так не стремятся зарабатывать деньги. Торговля наркотиками в тюрьме – это потенциальный источник большого дохода, и мужчины гораздо более заинтересованы в том, чтобы извлечь из этого выгоду. Женщины больше сосредоточены на выживании в тюрьме, и они мысленно пребывают с семьей, оставшейся на свободе.

Однако, когда мы все же находили наркотики, они в девяти случаях из десяти были спрятаны в пакетах с едой.

Сейчас законы изменились, и заключенным можно передавать только одежду, книги в мягкой обложке и журналы, но где-то до 1988 года родственники могли передавать заключенным, находящимся в следственном изоляторе, еще и еду. Это могло быть что угодно, от плитки любимого шоколада до куриной кормы. Это был бонус к их трехразовому питанию и возможности тратить заработок в столовой.

Передачи с едой уходили корнями в Викторианскую эпоху, когда заключенным приносили еду родственники и друзья, находящиеся на свободе. Если у осужденного никого не было, ему приходилось выживать на хлебе и воде.

Естественно, этот закон был настоящей головной болью для персонала, потому что каждый продукт питания, каким бы маленьким он ни был, приходилось проверять на контрабанду. Мы проверяли даже шоколадные батончики, потому что открытую упаковку можно снова запечатать так, что манипуляции не будут заметны. Нам нужно было достать батончик, разрезать его пополам, заглянуть внутрь и немного потыкать его. Удостоверившись, что он чист, мы отправляли его в корпус.

В то время в Холлоуэй было непропорционально много заключенных из Западной Африки и Нигерии. Большинство из них были наркокурьерами. Одну из женщин арестовали в аэропорту Хитроу с телом ребенка, начиненным наркотиками. Ее звали Прешес. Ее задержали, когда кто-то заметил, что ребенок не двигался. Я сочувствовала тем женщинам, поскольку большинство из них были жертвами насилия и находились в рабстве у какого-нибудь африканского наркобарона, который угрожал убить их семью, если они не доставят наркотики в Великобританию. Вероятно, им обещали заплатить несколько тысяч фунтов стерлингов за риск, но в итоге они получали лишь пару сотен и двадцать лет тюремного заключения за контрабанду килограмма героина. Какими бы ни были их обстоятельства, они преступили закон и не могли остаться безнаказанными. Однако это не мешало мне с сочувствием относиться к их ситуации.

Еще мне было жаль себя и других надзирательниц, которым приходилось копаться в их национальных деликатесах. Карри из козлятины и рыбьих голов – фу! Я никогда не забуду этот рыбный запах и остекленевшие глаза, смотрящие на меня из похожего на болото супа. Только представьте, какой была наша рабочая нагрузка, если в Холлоуэй содержалось около двухсот заключенных и половина из них получали передачи. В итоге нам каждый день приходилось проверять по сто передач. Настоящая головная боль!

У нас не было специального помещения для этой цели. Группа надзирательниц копалась в еде в кабинете с несколькими столами. Ни перчаток, ни надлежащей гигиены. Мы помещали ложку сначала в одно блюдо, затем в другое. Вполне возможно, что после проверки у шоколадного батончика появлялся рыбный привкус.

Часто это превращалось в своего рода состязание: кто найдет больше всего наркотиков за день? Я всегда любила соревноваться и с удовольствием сообщала о своих находках. Это была паршивая работа, и элемент игры позволял нам не принимать все слишком близко к сердцу, когда мы стояли по колено в рыбном карри.

Приз за самую ловко замаскированную контрабанду, вне всяких сомнений, достается человеку, который спрятал наркотики в «КитКат».

Снаружи любимый батончик британцев выглядел безукоризненно, как будто его только что взяли с полки магазина. Я, как обычно, разорвала фольгу и сломала батончик пополам. Ничего. Я уже хотела его пропустить, как вдруг кое-что показалось мне странным. Я поднесла конфету к лампе дневного света. Почему цвет шоколада сверху был не таким, как снизу?

У меня возникло предчувствие, что это может быть главная находка за весь день. Внутри разгорелось пламя соперничества. Я взяла нож и разрезала батончик не поперек, а вдоль.

Бинго.

Там находился сплюснутый шарик серебряной фольги размером с горошину.

Я знала, что другие надзирательницы позеленеют от зависти. Развернув фольгу, я, как и ожидалось, увидела небольшое количество белого вещества, которое оказалось героином.

С каким же мастерством это было сделано! На батончике даже отпечатали надпись «КитКат». Я внутренне светилась, оглашая новость присутствующим в кабинете.

– Посмотрите, что я нашла! – объявила я.

Как я и думала, все зашептались и начали отпускать комментарии типа: «Как жаль, что он не достался мне!»

Единственным недостатком моей победы стала бумажная работа. Это была настоящая головная боль, потому что о каждой находке нужно сначала написать отчет, а уже потом сложить ее в пакет для улик. Как только это было сделано, меня ждала еще одна маленькая награда: сообщение новостей предполагаемой получательнице батончика, которая, без сомнения, знала, что его принесут, и ждала его с нетерпением.

Это была не первая проблема Карли Джонс с передачами. Почти каждую неделю ее мать пыталась передать ей наркотики контрабандой. Она была невероятно изобретательна: больше всего ей нравилось разрезать стебли цветов и прятать героин в красивом букете фуксий. Мы столько раз пресекали ее попытки контрабанды, что было удивительно, как ей вообще не надоело пытаться.

Карли Джонс была колоритной заключенной. Она материлась как сапожник, и ее присутствие в корпусе всегда ощущалось. Она то попадала в тюрьму, то выходила из нее, за преступления, связанные с наркотиками, и магазинные кражи. Она не совершала особо тяжких преступлений и не проводила в тюрьме достаточно времени, чтобы избавиться от наркотической зависимости. К сожалению, в Холлоуэй было много таких женщин, как Карли. Женщин, которым система не помогала. Я позднее поделюсь своим мнением о преступлениях, связанных с наркотиками, и проблемах реабилитации, а пока вернемся к Карли Джонс и ее батончику…

Она сидела на кровати, когда я пришла. Сначала я заглянула в люк, а затем отперла дверь.

– О, здравствуйте, мисс! – сказала она, испуганно глядя на меня.

– Мне нужно сказать тебе пару слов, Карли, если ты не возражаешь.

Она играла с манжетой свитера, натягивая ее на кисть руки. Карли была нервной, как и многие наркоманы. У нее были впалые глаза, острые, как стекло, скулы и спутанные черные волосы, лежавшие на костлявых плечах. Она выглядела хрупкой и больной, словно одержимая, и так действительно можно было подумать, если бы не ее высказывания. Несмотря на ее состояние, Карли всегда было что сказать. Она неизменно находила какой-нибудь остроумный ответ.

– Тебе сегодня пришла посылка.

У нее загорелись глаза, хотя ей удалось сохранить нейтральное выражение лица.

– К сожалению, – продолжила я, – там был запрещенный предмет, поэтому ты ее не получишь.

– А, ясно, – ответила она, продолжая делать вид, что ей ничего не известно. Конечно, она все знала.

– Можешь больше не ждать еду.

Потом она закатила глаза. На ее лице появилось выражение ужаса.

– Черт возьми! – выпалила она.

Карли ударила кулаком по матрасу. Я оставила ее биться в истерике и вернулась в кабинет, где мы проводили досмотры. Поймать Карли с поличным было не такой уж трудной задачей, кроме того, это был сверток размером с горошину, и Карли нельзя было назвать крупной торговкой наркотиками. Однако все это было частью более глобальной задачи: сбора разведданных. Теперь мы знали, что «Карли Джонс систематически пытается получить наркотики». Рядом с ее именем в системе поставили пометку. За ней было установлено более пристальное наблюдение, как и за ее связями с другими заключенными, которые могли попытаться сделать то же самое. Это были маленькие мазки, которые в итоге объединялись в большую картину. Сбор разведданных является ключом к обеспечению безопасности тюрьмы. В то время я даже не подозревала, что это сыграет настолько важную роль в моей жизни.

Что касается передач с едой, их в итоге запретили из-за угрозы безопасности. Кроме того, проверки занимали слишком много времени, и заключенных вполне неплохо кормили: на питание каждого из них выделялось Ј2,02, что немногим меньше Ј2,87, выделяемых на одного пациента больницы. Помимо книг и одежды, родственники и друзья заключенных могут передавать деньги, которые поступают на личный счет. Семьи также имеют право оформить и оплатить доставку газет.

Если я, не отходя от темы еды, скажу «гигантские африканские улитки», о чем вы подумаете? Возможно, не о том, что они станут вашим ужином.

Мне это даже в голову не пришло, когда я увидела, как одно из этих огромных существ ползет по моему столу, оставляя за собой след слизи.

Был 1991 год, и я работала в приемном отделении тюрьмы, где сотрудники «приветствовали» заключенных, проверяли ордеры, обыскивали личные вещи, выдавали все самое необходимое, включая зубную щетку, дезодорант, зубную пасту, шампунь и бритвенный станок (это предусмотрено законом), а также предоставляли тюремную униформу, если у новоприбывшей не было своей чистой одежды. В отличие от заключенных мужского пола, которые были обязаны носить тюремную униформу, женщинам, уже осужденным или находящимся в предварительном заключении, разрешалось носить свою одежду. Нам часто приходилось выдавать униформу, поскольку многие женщины, оказавшиеся в Холлоуэй, были бездомными, одетыми в лохмотья и зараженными вшами.

Через приемное отделение заключенные выходили на свободу. За один день мы могли принять 80 человек и выпустить 90. Это был огромный человеческий поток. Была еще одна группа заключенных, которая проходила через приемное отделение: женщины, которые пользовались расширенными привилегиями. Они были на хорошем счету. Да, они совершили преступления, но не были опасными для окружающих. В целом они хорошо себя вели. Неудивительно, что среди них было много женщин из Западной Африки, которых посадили за наркоторговлю.

Каждое воскресенье им предоставляли отгул на пару часов, во время которого они могли пойти в город – Холлоуэй – и купить еду. Вечером они устраивали большое застолье.

Мы не беспокоились о том, что они сбегут во время пребывания в городе, поскольку, откровенно говоря, куда им было идти? У большинства из них не было родственников в Великобритании. У них не было денег, кроме Ј20 на покупки, но они на них долго бы не протянули. Кроме того, все они прошли оценку риска. Если бы кто-то из них все же решился сбежать, мы бы вызвали полицию, которая обнаружила бы их с легкостью.

К тому времени я проработала в тюрьме более четырех лет и была повышена до старшей надзирательницы (я стала одной из самых молодых старших надзирательниц в стране). Из полутора лет, которые я провела в приемном отделении, к тому моменту я проработала там всего несколько недель. В рамках обучения вы работаете в разных подразделениях тюрьмы и потом можете попросить перевести вас в другое место, если захотите сменить обстановку. Единственный перевод, о котором я просила, был перевод на свежий воздух. Я полгода косила газоны в саду, и это было великолепно. Это напомнило мне о тех временах, когда я доила коров в деревне.

Из-за движения людей в обоих направлениях приемное отделение было оживленным местом. Только по воскресеньям ничего не происходило, кроме того, что заключенные с расширенными привилегиями уходили в город.

Однажды в воскресенье я руководила обысками личных вещей заключенных. Это очень похоже на досмотр ручной клади в аэропорту. Женщины, пользовавшиеся расширенными привилегиями, только что вернулись с рынка с полными пакетами. После обыска с раздеванием сумки обнюхал натренированный собачий нос, способный учуять запах наркотиков за километр. Каким бы доверием ни пользовались заключенные, их все равно всегда обыскивали.

В дверях кабинета появилась новая надзирательница с пакетом в руках. Ее глаза были большими, как блюдца.

– Все в порядке? – спросила я.

Это была стройная блондинка с волосами, собранными в пучок. Она была не старше 22 лет. Как говорится, у нее еще молоко на губах не обсохло. Не говоря ни слова, она поднесла пакет к столу, поставила его и посмотрела на меня глазами, которые кричали: «Сделай что-нибудь!»

Мой взгляд метался между ней, пакетом и гигантской улиткой, высовывавшей голову из пакета. Говоря «гигантской», я имею в виду размер небольшого футбольного мяча.

Это огромное существо выползло на мой стол.

Я в ужасе отпрянула.

– Что это? – спросила меня надзирательница.

Первые несколько секунд я не могла проронить ни слова от удивления.

– Я не знаю! – в итоге ответила я. Очевидно, это была улитка, но я никогда не видела ничего подобного. – Где, черт возьми, ты ее взяла?

– Одна из женщин принесла ее с рынка. Она утверждает, что собирается съесть ее на ужин.

– Что, прости?

– Она хочет ее съесть.

Когда я оправилась от первоначального шока, на меня нахлынула волна сопротивления жестокому обращению с животными.

– Она не будет это есть! – сказала я твердо. – Это живое существо. Заключенные не понесут его на кухню и не убьют!

– Так что же мне делать?! – воскликнула надзирательница.

– Не знаю. Позвони в Лондонский зоопарк, может, они что-то подскажут.

Улитка оставляла за собой следы из слизи.

– А пока убери ее с моего стола! – добавила я.

Бедная надзирательница осторожно засунула улитку обратно в пакет, стараясь свести контакт с ней к минимуму.

Она вернулась быстрее, чем я ожидала.

– Зоопарк просит привезти улитку! – сказала она. Не знаю, чего я ожидала от сотрудников Лондонского зоопарка, но точно не этого.

Господи! Я пыталась работать, и потеря сотрудницы в условиях жесткой нехватки персонала была крайне нежелательной. В то же время я не хотела, чтобы улитке причинили вред.

– Хорошо, я вызову тебе такси, – согласилась я.

В конце концов, зоопарк находился в Камдене, всего в пяти минутах езды отсюда. Я не думала, что это займет много времени. Мы положили улитку в большую картонную коробку, чтобы она источала слизь там.

Надзирательница и улитка уехали, а мне пришлось иметь дело с разгневанной нигерийской женщиной.

Заключенная, купившая улитку, была вне себя от злости. Разъяренная тем, что у нее забрали деликатес, она кричала и бушевала.

Это была полная женщина с длинными и острыми ярко-красными ногтями.

– Что это такое? – пыталась я получить ответ до того, как его дал бы зоопарк.

– Еда на ужин, – ответила она, даже не задумываясь о благополучии улитки.

– Ни в коем случае! – воскликнула я. – Вас временно отпускают не для того, чтобы вы покупали животных и готовили их живьем!

Она плохо говорила по-английски, но ее жесты было легко понять. Она пожимала плечами и размахивала когтистыми руками. Она не видела в этом проблемы. Наверное, в ее культуре улитки были такой же нормальной едой, как рыба с жареной картошкой.

«Ужин» оказался очень редкой гигантской африканской улиткой, которая может достигать 20 сантиметров в длину и жить до 10 лет.

В Нигерии они считаются деликатесом, и их часто называют «конголезское мясо». Я узнала об ужасающем процессе их приготовления. Сначала их варят живьем, извлекают из раковины, разрезают и либо жарят до появления хрустящей корочки, либо тушат с перцем и подают с рисом. Они оказались под угрозой исчезновения из-за вырубки джунглей.

Я запретила той женщине выходить в город. Ее перевели в другой корпус. Я не могла позволить заключенным покупать на черном рынке животных, находящихся под угрозой исчезновения.

Это само по себе было преступлением. Она явно купила улитку у какого-то недобросовестного торговца.

Тем временем гигантская улитка обрела замечательный дом в Лондонском зоопарке. Кто знает, может, она нашла себе партнера и теперь их дети ползают по зоопарку, оставляя за собой следы слизи? Мне бы хотелось в это верить.

11. Кто спустил собак?

Уормвуд-Скрабс, сентябрь 2003 года

– Если мы нашли это, кто может гарантировать, что больше ничего нет? – сказал Джордж Максвелл об обнаруженной леске. Он был прав. Мы должны были действовать быстро.

Охрана Хаммерсмитской больницы сотрудничала с нашей. Мы находились в постоянной коммуникации. Они перестали пускать людей на крышу и установили на ней сигнализацию, после чего крыша перестала быть нашей главной заботой. Этот путь доставки наркотиков был мертв. Теперь нам нужно было сконцентрировать все усилия на поисках наркотиков, полученных по зиплайну.

Был только один реалистичный способ достичь столь важной цели – облава на наркоторговцев. Мы должны были застать их врасплох. Если бы заключенные узнали, что мы собираемся обыскать их камеры, мы бы услышали, как половина крыла спускает воду в унитазах одновременно. Как мы могли застать их врасплох? С помощью собак.

Активные и пассивные собаки. Два совершенно разных типа служебных носов. Активные собаки шумны. Учуяв запах контрабанды, они начинают лаять и сходить с ума, и их используют для обыска территорий. Пассивные собаки обнюхивают людей и не поднимают шум. Что-то обнаружив, они тихо сидят. Такие собаки гораздо менее агрессивные и более спокойные. Часто в качестве активных служебных собак выбирают гиперактивные породы, например спрингер-спаниелей, а в качестве пассивных – лабрадоров, хотя это не установленное правило.

В Уормвуд-Скрабс было два прекрасных служебных пса. Альфи, бело-коричневый спрингер-спаниель, был активным псом, а черный лабрадор Монти – пассивным. Позднее у нас появился черный лабрадор Гарри. За время моей работы в Уормвуд-Скрабс у нас было много служебных собак, искавших наркотики. В среднем они служили от четырех до шести лет, после чего выходили на пенсию и либо находили новый дом, либо оставались жить с тем, за кем они числились на работе. За все эти годы я ни разу не встретила кинолога, который не захотел бы оставить собаку. Некоторых из них ждали дома сразу четыре или пять собак. Они очень привязывались к своим питомцам и не могли расстаться с ними.

Какими бы хорошими ни были служебные псы, «мощности» их носов было недостаточно, чтобы охватить весь корпус Д. Нам нужно было собрать «войска», то есть кинологов и надзирателей из ближайших тюрем.

В тюрьмах царил дух единения. Я помогу тебе, а ты – мне.

Нам приходилось трудно, если мы не могли положиться друг на друга в кризисные моменты. Возможно, в крыле Д не было эпидемии наркомании, но наркотики были серьезной проблемой. Не забывайте, проблема может начаться в одном месте, но пройдет лишь немного времени, прежде чем она распространится на всю тюрьму.

Была половина шестого утра. На улице было темно и очень холодно. Около сорока надзирателей из Уормвуд-Скрабс и близлежащих тюрем Пентонтонвилл и Уондсуэрт, национальные кинологические группы, восемь собак с кинологами, старший надзиратель, ответственный надзиратель и надзиратели ночной смены, которые изъявили желание остаться, а не поехать домой, ютились в комнате для свиданий, где, как это понятно из названия, проходят встречи заключенных с посетителями. Это было единственное место в Уормвуд-Скрабс, где надзиратели могли остаться незамеченными. Если бы кто-то в корпусе увидел толпу сотрудников и собак, он предупредил бы всю тюрьму, ударяя по решеткам и крича. В таком старом здании звук разносится беспрепятственно.

Надзирателей распределили по парам. Первый обыскивал одну сторону камеры, а второй – другую. Хотя в нашем распоряжении было гораздо больше сотрудников, чем обычно, их все равно было недостаточно, чтобы охватить все 244 камеры. Для этого понадобились бы 488 мужчин и женщин. Нам пришлось составить шорт-лист: выбрать «крупных игроков», или заключенных, которые с наибольшей вероятностью могли быть замешаны в наркоторговле и контрабанде. Часто они передавали наркотики какому-нибудь простофиле, чтобы тот за ними присматривал. Нам нужно было мысленно составить блок-схемы того, что и где происходило. Одни надзиратели лучше справлялись с этой задачей, чем другие. Не хочу хвастаться, но мне казалось, что я неплохо разбиралась в схемах движения наркотиков. Это связано с тем, как я общалась с заключенными. Я находила время поговорить с ними, выяснить, что их провоцировало, и оценить атмосферу в корпусе. У меня была вторая пара глаз на затылке. Мы сократили список подозреваемых примерно до 30 человек.

Я уже выкурила как минимум четыре сигареты и выпила две чашки кофе, чтобы не заснуть. Будучи старшим надзирателем корпуса, я была в числе сотрудников, отвечавших за облаву под руководством Джорджа Максвелла. Мои нервы были натянуты под действием адреналина, кофеина и никотина. Мы не могли все испортить, ведь мы собрали целую армию надзирателей. Цель состояла в том, чтобы до последнего момента оставаться незамеченными.

– Прошу внимания, – начал Джордж свой брифинг. – Сегодня наша задача заключается в том, чтобы найти как можно больше контрабанды. Мне не нужно напоминать вам, что следует обыскивать каждый уголок камеры. Приложите все усилия, – сказал он, потирая усы. – Обыщите заключенного с раздеванием, прежде чем приступить к обыску камеры, и, если у вас возникнут проблемы, обратитесь за помощью. Мы одна команда.

Все кивнули и пробормотали:

– Да.

– И еще кое-что: ни звука, пожалуйста, – добавил он. – У нас всего одна попытка.

Легче сказать, чем сделать: около 35 надзирателей и восемь собак должны были бесшумно пройти по просторным викторианским коридорам. Вы можете себе представить, насколько это сложно?

Я допила чай и приступила к делу. По пути к корпусу Д я вспоминала о своей детской мечте служить в вооруженных силах. Я бы чувствовала себя примерно так, маршируя в составе эскадрильи? Я испытывала смесь радостного возбуждения и трепета. Велика была вероятность столкнуться с негативной реакцией заключенных, особенно если они боялись, что мы что-то обнаружим. Это были жестокие и крайне непредсказуемые преступники. Самые опасные в тюрьме. Могло произойти что угодно.

Я обернулась и прошипела:

– Хватит топать! И потише с ключами! Прижимайте их к карману.

Собаки были взволнованы, и кинологам приходилось прилагать немало усилий, чтобы не давать им лаять. Пока это неплохо удавалось.

Мы попытались еще раз. Теперь мы передвигались практически на цыпочках. Двигались так тихо, что я слышала, как собаки ступают по полу подушечками лап. Приближаясь, мы не говорили ни слова. Вся коммуникация осуществлялась знаками. Мы остановились перед дверьми корпуса Д с двойными решетками. Вот и все. Шоу началось.

Мы прокрались в корпус, пока заключенные спали. Надзиратели начали разделяться, поднимаясь по лестницам и пересекая площадки. Затем они парами встали у дверей камер, которые мы хотели обыскать в первую очередь. На счет «три» они должны были открыть замок и ворваться внутрь. Я потрепала наших служебных собак на удачу и отделилась от остальных. Встала в центре коридора первого этажа, готовясь следить за конфискованной контрабандой.

Надзиратели на четвертом этаже последними заняли свои позиции. Пока мы ждали приказа, в корпусе воцарилась зловещая тишина. Было так тихо, что мы услышали бы даже упавшую булавку. Затем начался хаос.

– Итак, начали! – прокричал Джордж Максвелл.

– Встать! Держите руки так, чтобы мы их видели!

– Черт побери! Отвалите, твари! Вы, черт возьми, прикалываетесь? – Эти и многие другие ругательства разнеслись по корпусу. За ними последовали десятки смывов воды в унитазах. Заключенные, в камеры которых не ворвались, стучали по дверям ногами и кулаками. Из-за шума псы залаяли. Хаос.

Матрасы перевернули, а все личные вещи свалили на пол. Собаки сходили с ума от учуянных запахов.

Мои глаза метались вверх и вниз, вперед и назад, наблюдая за тем, как заключенных вытаскивают из камер. Большинство делали то, что им говорят, но некоторые сопротивлялись, и их приходилось удерживать. Вы никогда не видели столько разъяренных мужчин в одном помещении одновременно, если не считать очередной проигрыш команды Англии в послематчевых пенальти. Я была рада, что не оказалась в гуще событий. Дело было не в том, что я боялась нападения, а в том, что практическая сторона рейда интересовала меня гораздо больше. Я с нетерпением ждала, когда найдут контрабанду и я выясню, кто что прятал. В Холлоуэй меня особо не волновали подобные вещи. Я делала то, что от меня требовалось, и шла домой. Что-то в работе в Уормвуд-Скрабс побуждало меня чувствовать себя более живой и погруженной в работу. Внутри меня пробуждалось то, из-за чего я действительно беспокоилась о положении дел в тюрьме. У меня было желание очистить ее от наркотиков.

Пара надзирателей помогали мне со сбором доказательств. Как только кто-то что-то находил, он помещал это в пакет и приносил мне. Первый улов прибыл довольно скоро.

Наша задача заключалась в том, чтобы пометить доказательство. Мы должны были составить описание найденного, сделать запись в журнале и поставить свои подписи. Благодаря этому у нас появлялся целый ряд документов, которые можно было использовать на суде у начальника тюрьмы или, если бы возникла такая необходимость, в уголовном суде.

Мы нашли две крайне опасные заточки (вид ножа), сделанные из пластиковых зубных щеток. У первой щетки ручка была заточена до острия, а в ручку второй были вплавлены бритвенные лезвия. Под подушкой одного из заключенных мы обнаружили шары для пула, которые пропали еще несколько месяцев назад. Шары для пула или снукера, а также большие батарейки, помещенные в носок, – популярное оружие для нападения на других заключенных или даже надзирателей. Если сложить их в носок и начать размахивать ими, можно сломать челюсть, размозжить скулу или выбить зубы. Еще мы нашли много марихуаны и героина, а также около дюжины мобильных телефонов.

Некоторые тайники поражали своей оригинальностью. Внутри Корана с вырезанным куском были найдены три свертка с героином. Телефоны и наркотики приклеивали скотчем под раковину и ободок унитаза, а еще засовывали в подушку. Один из заключенных даже умудрился спрятать наркотики в каркасе кровати.

К ноге одного заключенного было примотано скотчем оружие. Должно быть, ему было некомфортно спать так ночь напролет!

Наркотики также были найдены в банке крема для тела и за фальшивой задней стенкой шкафа. Сверток героина с прикрепленным грузом был опущен на дно бутылки сквоша. Как и в случае с зиплайном, воображение и изобретательность этих ребят просто поражали. Если бы заключенные задействовали свой ум для добрых дел, из них могло бы выйти что-то хорошее.

Рейд занял бо́льшую часть дня, но оказался плодотворным. Тех, кого поймали с поличным, как вы уже могли догадаться, направили в ШИЗО. Чем серьезнее была контрабанда, тем больший срок заключенный должен был провести в одиночной камере. Мы были на седьмом небе от счастья от успешности операции и заработали баллы в копилку от начальника тюрьмы.

Наш день омрачила только одна вещь. Мы осознали, что в корпусе Д была еще одна проблема, которая оказалась даже серьезнее контрабанды наркотиков. Это было то, что вынюхал один из псов. Вероятно, сейчас вы не догадываетесь, что это. Вы думаете, что ничто не сравнится с тяжелыми наркотиками, ножами и заточками.

Однако то, что нашел старый спаниель Каспер, имело гораздо более серьезные долгосрочные последствия. От этой находки пахло кое-чем еще более опасным, чем контрабанда: коррупцией.

Это была бутылка виски. Виски «Джек Дэниелс», если быть точнее. Пес нашел ее в шкафу Кевина Уайта на третьем этаже. Наркотики, оружие, телефоны – все это можно перебросить через забор тюрьмы, но стеклянную бутылку – нет. Это означало только одно: среди сотрудников был взяточник.

Как старший надзиратель я не имела непосредственного отношения к расследованию. Его проводила служба безопасности. Однако я знала, кем был подозреваемый сотрудник и почему он вдруг стал главной мишенью: дело было в том, что заключенный, в камере которого обнаружили виски, донес на него. Вскоре после возвращения из ШИЗО Кевин постучал в дверь моего кабинета и попросил о встрече с кем-то из сотрудников службы безопасности. Он утверждал, что у него есть информация, которую охране будет интересно услышать. Я предположила, что он собирается что-то сообщить о бутылке виски. Парень хотел пожаловаться о том, что сотрудник, которого мы подозревали, был продажным и испортил ему сделку.

Кевин рассказал службе безопасности, что два дня назад «товарищ» перебросил через забор сверток с наркотиками и деньгами. Его подобрал кто-то из «красных повязок», доверенных заключенных, которых каждый день отправляли убирать мусор с территории. Этот человек из лучших побуждений передал сверток тому нечестному надзирателю, который вскрыл его и забрал деньги себе. Кевин Уайт сказал, что он потерял голову от злости, когда надзиратель в итоге передал ему сверток. «Он стащил у меня 300 фунтов! – пожаловался он службе безопасности. – Я хочу, чтобы его наказали!» Кевин совершенно упустил из виду тот факт, что он подставил сам себя. Он не отличался большим умом. Это хороший пример эгоизма, столь распространенного в мужских тюрьмах. Ничто не имело для Кевина большего значения, чем его деньги.

Разумеется, надзиратель все отрицал, и, к сожалению, заявления Кевина было недостаточно для его увольнения. Это было обвинение заключенного в адрес сотрудника. Чтобы уволить сотрудника за коррупцию, нужно доказать, что он брал взятку. После длительного расследования служба безопасности так и не смогла найти доказательства его вины. Я не завидовала их работе: она была сложной и изматывающей. В итоге надзиратель уволился по собственному желанию, но я этого не застала, поскольку вскоре после рейда меня вызвали к начальнику тюрьмы.