Текст книги "Наш безумный мир"

Наш безумный мир
Вара Поркулевич

© Вара Поркулевич, 2023

ISBN 978-5-0056-5393-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Введение

Я бы хотела начать эту книгу с небольшого лирического отступления. Дело в том, что я считаю нужным пояснить, почему рассказы, содержащиеся в ней, расположены именно в таком порядке и сгруппированы именно так.

Первые шаги в литературе я начала делать в двенадцать или в одиннадцать, я уже точно не помню. Важно то, что прошло уже пять лет, а писала всё это время я довольно много. А поэтому и материала накопилось довольно много.

Но в 2020 году всё пошло на спад. Это был довольно тяжёлый эмоционально год, и не только для меня, а для многих людей, потому вдохновения и идей практически не было. По этой же причине не было и новых рассказов. Зато было много мыслей. В поисках хоть какого-то вдохновения я анализировала своё творчество и творчество других авторов. Это привело к тому, что я практически полностью переосмыслила свой подход к написанию рассказов. И уже в 2021 году (дата первой публикации 16.11.2021) я написала рассказ «Море волнуется», который и является для меня отправной точкой.

Поэтому мой сборник поделён на две части: то, что было в условном «до», и то, что стало «после». Я могла бы совсем отказаться от включения сюда рассказов «до», но всё-таки они являются неотъемлемой частью моего творчества. Они должны здесь быть, чтобы можно было сравнить, насколько всё изменилось за этот год.

Вполне вероятно, что через некоторое время я все же решу дать новую жизнь старым текстам и переписать их, оставив самую суть. Но это будет потом.

На этом лирическое отступление считаю завершенным. Желаю вам приятного чтения.

«До»

Крестики-крестики

Линия. Линия. В пересечении точка. Линия. Линия. В пересечении точка. Четыре точки – квадрат. Четыре квадрата – всё равно квадрат.

Не очень-то длинная цепочка. Зато можно мысленно рисовать в квадратах цифры. И мысленно по ним прыгать. Раз – квадрат, два – квадрат, три – квадрат. Четыре – гладкий бетон. Нужно возвращаться и дальше собирать линии в точки, точки в квадраты, а квадраты снова в квадраты.

Если надоедает, смотрю на стену: линии на стенах куда интереснее. Их я сделала сама. Одна линия – горизонтально, четыре линии – вертикально. Четыре точки в пересечении. А квадрата нет. Значит, квадрат – это не четыре точки? А на окне четыре точки – квадрат.

Боже, сколько я уже пытаюсь разгадать это? Раз за разом, раз за разом. Ну а что ещё делать, когда сидишь взаперти, в одиночной камере? И так уже двадцать пять лет. Ровно. Да, линии об этом говорят. А сколько мне ещё? Чёрт его знает. Пока не помру, наверное. Да, мне так и сказали: пожизненно.

За что же? А я не помню. За глупость, наверное. Я всё время попадаю впросак из-за глупости. Какой именно, уже не имеет значения. Всё равно помирать здесь.

Или нет?

Монолитная железная дверь с маленьким окошком вдруг открылась. Мне ничего не сказали, лишь взяли под руки и повели по коридору. Я уже и забыла, сколько линий в кирпичной кладке!

– А куда вы меня ведёте? На свободу? Или вы ангелы и грядёт Страшный Суд? Да, я хочу на Страшный Суд! Мне ничего не Страшно, даже Суд!

Угрюмые люди в форме молчали и шли. Ску-у-учные. Вот мои друзья куда интереснее! Они всегда отвечают на вопросы!

– Какие ещё друзья? – один из угрюмых людей в форме остановился. Они умеют читать мысли? Или я что-то сказала вслух? Но мне первая мысль нравится больше.

– А вот такие. Хорошие. Не то что вы.

– Она сумасшедшая, – перебил меня второй. – Воображаемые друзья. Идём.

Почему он назвал меня сумасшедшей? Не понимаю. Всё же вроде логично… Меня ещё долго вели по многолинейным коридорам. Слишком быстро вели, я не успевала складывать линии и точки. Я несколько раз пыталась остановить их, но меня грубо дергали. Злы-ы-ые. Очень злые!

Наконец-то они привели меня в какой-то кабинет. Стены из бетона, линий нет, квадратов тоже нет. А вот линии деревянной мебели и ковра на полу очень интересны. Куда интереснее упорядоченных линий стен и решёток. За столом сидел серьёзный мужчина в сером костюме. Тут вообще всё серое. Даже облака и небо. Даже когда нет облаков.

Мужчина в сером костюме взмахнул рукой. Угрюмые люди в форме ушли. Я осталась.

– Значит ты мисс Гиббс?

– Клара. Просто Клара. Зачем какие-то Гиббсы? Ещё и какие-то миссы.

– Это твоя фамилия, мисс Гиббс.

– А зачем фамилия? – мужчина посмотрел на меня озадачено. Покачал головой.

– Да уж, всё куда хуже, чем я думал, – пробормотал он тихо. Вернее, для остальных тихо. Я за годы тишины научилась различать тишайшие звуки.

– Сколько тебе лет, Клара?

– Должно быть, сорок четыре. Но мне не нравится эта цифра, поэтому говорю: девятнадцать. Девятнадцать – красивая цифра.

Мужчина ещё немного помолчал. Почему-то мои ответы сбивали его с толку. Я ведь честно отвечаю. Что ему не нравится?

– Клара, ты свободна. За тебя замолвили слово. Если не попадёшься на глаза психиатрам, свободна полностью. Хотя, глядя на тебя, я сомневаюсь в правильности этого решения.

– А кто такие психиатры? У них есть щупальца? Они живут в театрах?

– Нет. Это врачи. Врачи, которые сделают тебе плохо, Клара. Неужели за девятнадцать лет свободной жизни ты не выучила этого?

– Нет, – я потрясла головой. – Я не помню, что было до того, как меня привели сюда. Только линии помню. Старые линии, те, что были раньше.

Мужчина вопросительно поднял бровь:

– Линии?

– Линии. Если на окно смотреть. Линия. Линия. В пересечении точка. Линия. Линия. В пересечении точка. Четыре точки – квадрат. Четыре квадрата – всё равно квадрат. Понимаете? У меня тоже есть линия. Она была прямой. А сейчас размякает и поворачивает куда-то. Не получится квадрата. А как вас зовут?

– Джозеф. Для тебя – Джо. Линии, говоришь?… Интересно… Я подумаю над этим. А сейчас иди. Тебе выдадут вещи, документы и отвезут в город.

Я задумалась. Линия начала извиваться, идти волнами. Как змея. Не нравится.

– Не нравится, – повторила я. – Линия размякает.

– Не мне решать, Клара. Иди, не противься. – Он задумался на пару секунд. – Линия выпрямится и затвердеет.

Я хотела возразить, но не стала. Вышла из комнаты. Всё те же угрюмые люди в форме повели меня. Я молчала и думала. Не хочу я в город. Он непонятный. И линий много, слишком много. Хотя, может, я зря переживаю? Линии всё же остаются линиями.

***

Вот уже год прошёл, как меня вытащили из тюрьмы. Кто это сделал, я так и не узнала. А вот с психиатром я все-таки встретилась. Он начал меня пичкать какими-то таблетками.

Мне почему-то не дают работать. То ссылаются на моё проживание в гладкой комнате. То на то, что мне сорок пять. То на таблетки, которыми меня пичкают. Люди странные. Какое им дело, где я была, сколько мне лет, и что я пью?

Они называют меня психопаткой и убийцей. Ладно, признаю, возможно, я сглупила. И я наконец-то вспомнила, в чём именно. Но я тогда только начала видеть линии. Во всём: в стенах, в мебели, в людях. И последние меня очень заинтересовали. Ведь все остальные линии были прочные и ровные. Предсказуемые. Человеческие же вились, размягчались, крепли, а порой – обрывались.

Я же просто хотела посмотреть, насколько мелких частей можно разорвать человеческую линию… я как-то даже не подумала, что это карается законом. Не подумала, что теперь меня будут ненавидеть везде. Может, они боятся, что я и их линию обрежу?

Да уж. Лучше бы я оставалась там, в гладкой комнате. Одна, наедине с моими линиями. Они меня точно осуждать не будут. И пичкать таблетками тоже. Кстати, уже пора их принять.

Горечь. Глоток. Линии медленно растворяются, и возникают цвета.

Кстати, точки перестали складываться в квадраты. Зато линии стали перестраиваться в крестики. А крестики – в квадраты. Линии, проведённые между точками квадрата – тоже в крестики. Крестик в крестике! Как я раньше до этого не додумалась?

Лицензия

Я сижу, откинувшись на спинку кресла. На столе лежит неровная стопка документов, состоящая из разнообразных свидетельств, грамот и договоров. В очередной раз я окидываю стопку взглядом, надеясь, что ничего не забыл.

Возле стопки стоят электронные часы. Из светящихся палочек сложено время. 12:27. Через три минуты я встану и выйду из бетонной коробки, что зовется моим домом. А еще через час я, наверное, помолюсь. Если смогу.

Еще на столе стоит свечка. Я не задуваю ее. Худо-бедно, но греет.

Сквозь дырку в шторе просачивается солнечный лучик. Вокруг полно мебели, но чувство пустоты никогда не покидает меня. Равно как и моих соседей. Равно как и тех, кто живет в домах рядом.

12:29. Еще минута осталась. Всего лишь минута… Целая минута! Не хочется её тратить на какие-то дела. Лучше просто посидеть и подумать.

12:30. Резко поднимаюсь со скрипящего кресла, сгребаю стопку бумаг. В дверь стучат, я открываю почти незамедлительно. «Ничего, на этот раз пронесет», – пытаюсь утешить себя. Но с каждым разом все больше сомнений.

Этот ад повторяется каждые пять лет, в мой день рождения. Вместо юбилея – вечное ожидание, сборы документов, надежда. И если повезет, то будет дальнейшая жизнь. Мне везет. Пока везет.

На стене моей спальни висят семь сертификатов. Каждый взят в рамку. На каждый из них я смотрю с благодарностью и благоговением. Каждый из них дался мне с огромным трудом.

13:30. Я сижу в кабинете крупного начальника и смотрю, как он перебирает мои документы. На стене кабинета висят часы. Их ход сводит с ума. Тик. Так. Тик. Так. Тик. Так. А начальник все смотрит, читает, думает.

Наконец, достает еще одну бумагу и что-то там пишет. Ставит печать. Я ёрзаю на стуле, чуть не подпрыгиваю. И вот он возвращает мне документы и бумагу, которую только что подписал. Я беру её дрожащими руками и читаю:

«Федеральная служба по надзору за естественным приростом и качеством населения

ЛИЦЕНЗИЯ №992559 от «3» июля 2056 г. на дальнейшую жизнедеятельность и проживание в данном регионе физическому лицу Горобчук С. Д.»

Перепрыгиваю несколько строчек. Эту форму я уже успел выучить. Снизу стоит печать: «ПОДТВЕРЖДЕНО». От радости подпрыгиваю, рассыпаю бумаги. Начальник недовольно качает головой. Быстро собираю все документы и вылетаю из офиса.

Получилось! Я буду жить! И плевать, что большинство документов подделаны. И плевать, что зовут меня совсем не Горобчук С. Д. Лицензия у меня!

Я буду жить еще целых пять лет. Невероятно много!

Проклятье писателя

Я чувствую запах старой книги. Сдуваю пыль с обложки тетради. Этой тетради много, очень много лет.

Она местами порвана, помята. То тут, то там видны кофейные пятна. Текст частично расплылся из-за кофе, частично выцвел от времени. Все мое тело мелко дрожит. Время заключено в этих страницах.

«День первый. Я решил вести дневник. Возможно, это как-то поможет. С чего обычно начинают запись? А, вот. Дорогой дневник! Уже месяц мотаюсь по врачам, от невролога к психиатру и обратно. Никто не может сказать, что со мной: расстройство психики или физическая болезнь? Крестился. Надеюсь, что мои молитвы помогут врачам поставить диагноз».

В ушах звенит. Простые строки, без кошмарных подробностей. От самих страниц веет страхом.

«День второй. (Хотя уже неделя прошла с первой записи). Мне не хватает сил и времени, чтобы вести дневник. Врачи спорят все яростнее. Голоса в голове громче и громче, да и сама голова раскалывается все сильнее. Скорее всего, правы неврологи – болезнь физическая. От „сдвигов крыши“ голова не болит. Хотя, кто его знает? Нет ничего проще, чем обмануть мозг. Думаю: уволиться с работы или уйти на больничный? Не могу работать».

Почерк угловатый, убористый, торопливый. Писавший это явно нервничал. Или торопился.

«День третий. (По факту прошла еще неделя). Появились видения, начал их записывать. На днях ко мне заходил бывший одноклассник. Прочитал и сказал, что у меня круто получается. Что быть мне писателем. Но я ряд ли я буду выставлять это напоказ. Слишком лично. Слишком больно. Слишком страшно. Завтра иду на МРТ. Все станет ясно. Я на это надеюсь».

Поднимается ветер, колышутся занавески. Тетрадь словно пульсирует. Ничего не понимаю. Продолжаю чтение.

«День четвертый. (Уже полторы недели прошло). Подозрения подтвердились – рак. Запущенный. Лечить фактически бесполезно. Начал выкладывать свои записки в интернет. Людям нравится. Хоть что-то хорошее сделаю в этой жизни. Сорвал крестик. Один хрен не помогает. Все равно сдохну, и даже бог не спасет».

Возникают подозрения. Слишком быстро развивается болезнь. Чуть меньше двух месяцев. Хотя, рак – болезнь непредсказуемая. Может быть, и так.

«День пятый. (Прошёл месяц). Вокруг летают какие-то твари, голоса в голове не стихают. Ноги парализованы, не могу ходить. Осталось мне совсем немного. На меня подписано больше трёх тысяч человек. Предлагают сделать сборник рассказов. Деньги переводят. А мне уже плевать. Последнее, что я совершу в жизни – гадость. Пусть тот, кто читает это, станет таким же… творцом».

Бьёт молния, озаряя все синеватым светом. Дочитываю последние строки. Последняя запись.

«День шестой. Я уже не могу шевелиться, пишет мой знакомый. Я лишь диктую. Прошло два месяца еще. Я вот-вот отойду в мир иной. Проклятье прошлой записи не отменяю. Надеюсь ты, читатель, сможешь совладать с ним. Лучше, чем это сделаю я. Рассказал в Сети о своей болезни. Собирают траур. Что-то около трехсот человек приедет. И все ради меня. Неужели мой бред реально кому-то интересен?»

Чувствую ноющую боль в затылке. Перед глазами все плывет. Проклятье. Проклятье! Как можно быстрее дочитываю.

 
«И тьма стелется в глазах туманом,
Перекрывая целый мир и света торжество,
Внутри меня давно уж все мертво,
Лишь сгусток инородной твари в голове,
И её голос, гулкий, звучный, странный…»
 

Линия уходит вверх, перечеркивая предыдущие строки. Очередной приступ головной боли. Видимо, последний.

Отбрасываю дневник в сторону, выбегаю из дома. Голова болит все сильнее. И, словно внутри черепа, раздается голос: «Здравствуй, мой новый властелин».

Усталый рыцарь

Бой закончен. Израненная, уставшая кляча плетётся по ухабистой дороге. Я, её всадник, не в лучшем состоянии. Как же мне всё надоело.

Вечная погоня, битва, долг чести… Изуродованные гримасами и свежими ранами лица врагов. Тяжесть доспехов. Вечная дорога. Тупые крестьяне, которые на меня молиться готовы. В гробу я видал их благодарность. Как же мне иногда хочется оказаться на месте злодеев. Разорить пару деревень, вырезать сотню невинных жителей, например. Или же быть убитым. Тихо и спокойно. Без пафоса.

Но нет же! Я вынужден в очередной раз спасать этот опостылевший мне мир. А я домой хочу! Меня там мама ждёт. Если ждёт ещё, конечно. Когда я уходил, ей было семьдесят три.

Я хочу обратно, в сад, в котором бегал босоногим мальчишкой. Хочу вновь искупаться в холодной, бурной речке. Мне всегда запрещали это делать: там много омутов. Но я всё равно тайком купался. Хочу побегать с ребятнёй из соседнего двора. Хочу, в конце концов, вновь прочистить этот чёртов дымоход или сходить за водой к колодцу. Хочу полежать на траве в чистом поле. И никто не знает, где я. И никому ничего от меня не надо.

Но уже не выйдет. Когда я вернусь… если я вернусь, израненный, уставший, постаревший, вряд ли кто меня узнает. И будут смотреть, как на юродивого, если я присоединюсь к мальчишеским играм. Потому что я уже не маленький мальчик. Я воин. Я герой.

Проезжаю мимо мертвой дубовой рощицы. Сухие кривые деревья высятся над посеревшей землёй. Я помню о верёвке, что лежит в моей сумке. Я даже серьёзно думаю над этим. Но нет, это не выход. К сожалению. Но что тогда выход?

Плюнуть на всё и сложить оружие? Всё равно мне будут припоминать былую славу. Продолжать в том же духе, геройствовать? Я упаду раньше, чем мне нанесут последний удар. Или сорвусь, плюну. И устрою резню. Или всё-таки воспользуюсь верёвкой. Может, это всё же вариант?

– На помощь! Кто-нибудь! Грабят! – раздались откуда-то издалека крики. Тяжело вздыхаю и поворачиваю коня. Как же мне всё надоело.

Что-то исчезло

«Что-то не так, – подумала Эльза, переступив порог квартиры. Она бегло окинула квартиру взглядом.– Но что?»

Разувшись, она, почему-то на цыпочках, вошла в единственную комнату. Внимательно осмотрела её, заглянула в каждый закуток, каждую щель, выдвинула все ящики тумбы. Ничего. Все в порядке.

Гложущее чувство пустоты всё нарастало. Оно преследовало Эльзу от самого офиса. Оно шло за ней по пятам, по улицам, переулкам, было рядом даже в общественном транспорте.

Чего-то не хватает. Тревога постепенно сменялась паникой. «Наверное, у меня паранойя», – пыталась утешить себя Эльза, но ничего не выходило. Книги, телефон, ноутбук, пять тысяч в дисководе, портрет матери – всё на месте. «Где же кот?», – вслух спросила Эльза. Она поняла, чего ей не хватает. Сугубо домашнего перса Арчела.

– Арчел! – повысила голос она, заглядывая под диван.– Арчел, милый, ты где?

Обыскала кухню. Никого. Перерыла все шкафы в прихожей – тот же эффект. Лишь шерсть везде.

Эльза устало опустилась на табуретку в кухне. Тишину разорвало кошачье шипение. На окне стоял, вздыбив шерсть, Арчел. Девушка устремилась к нему, но кот полоснул её когтями по рукам и лицу и прыгнул в открытое окно. Эльза побежала к зеркалу, чтобы посмотреть на царапины на лице.

Сначала она его просто не нашла. Словно не висело оно на стене в коридоре. А потом к ней пришло осознание происходящего.

Она не отражается в зеркале. Она потеряла себя.

«После»

Дички

Он сидит, обхватив голые колени – штаны ободраны выше колен. Взгляд затравленный, напуганный. Бегает из угла в угол, по каждой складке моей одежды, ища щёлочку либо, чтобы ударить, либо, чтобы бежать. Нервно почёсывает костяшки, кусает обветренные губы со шматками кожи. Лицо грязное, волосы сальные, растрёпанные, кудрявые, уже слишком длинные. Одежда драная, в грязи, пыли и пятнах.

Присаживаюсь на корточки, глядя на загнанного в угол пацанёнка. Из его кармана торчит толстый кожаный кошелёк. Мой кошелёк. Верхняя губа поднимается как бы в оскале, показывается отколотый клычок. Боится, до смерти боится, а погляди – зубы скалит.

– На кого ты скалишься, щенок? – спрашиваю максимально резко и холодно, как только могу, хотя злиться на мальчишку не в силах. Ему на вид не больше десяти. – Правда считаешь, что сможешь меня укусить?

Молчит, не отвечает. По щекам катятся слёзы. Одну руку положил на землю, пальцы сжались с тихим скрежетом. Песка-то тут нет, но грязи хватит, чтобы ослепить. А щенок-то неплох, соображает.

– Отдай кошелёк. По-хорошему.

Мальчишка хмурит брови, поджимает губы и отводит взгляд. Молчит, как партизан на допросе. Ветер залетает в переулок, поднимает камни и пыль. Мне-то ничего, а мальчишка отчаянно трёт глаза, пытаясь их прочистить. Грязь со слезами ещё сильнее размазывается по запачканному лицу. Отмечаю, что сквозь изрядный слой грязи проглядывают веснушки.

– Отдай кошелёк, – повторяю уже чуть мягче.

– Не отдам! – отчаянно отвечает он, жмурится и отворачивается. Тяжело вздыхаю. Только приехал в город, а уже на́ тебе.

– Ну зачем тебе столько? – перевожу взгляд с веснушчатого лица на кошелёк, который у меня пару минут назад умело вытащили из кармана. – Что тебе нужно? Давай ты мне кошелёк вернёшь, а я куплю то, что тебе нужно?

– Не купишь, – всхлипывает.

– Я ведь могу и в полицию обратиться, – хмурюсь и смотрю в глаза мальчишке. Он старается не смотреть на меня.

Молчим ещё немного. Не хочу силой забирать. Ведь если украл, то явно не просто так, потому что захотел. Да и видно по нему: жизнь щенка явно помотала.

За спиной раздаются шаги. Оборачиваюсь. Шаги тут же стихают. Из-за угла выглядывают ещё двое мальчишек. Похожих, как две капли воды – близнецы. Со вздохом встаю, подхожу к воришке, за шкирку ставлю на ноги.

– Тебя спасать пришли, да? – смотрю прямо в глаза мальчишке. Он поднимает на меня наконец-то взгляд. Глаза у него голубые. Красивые глаза, но не по-детски грустные. – Отдай кошелёк, и я отпущу тебя с миром. Никому никого не надо спасать.

– Не отдам! – упрямо отвечает он, снова жмурится и опускает голову. Шаги возобновляются, и близнецы уже стоят в переулке, смотрят на меня.

– Отпусти его, – говорит тот, что повыше и стоит левее. – Ему правда надо…

– А мне не надо? – спрашиваю спокойно.

– Ну, ему нужнее. Ему правда-правда надо! А побираться не хочет – гордый он.

Парни такие же ободранные, чумазые, наверняка замёрзшие: не май на улице. Я в пальто, и то мёрзну. И вот жалко их, но прощать ошибки так просто тоже нельзя.

– Отдай кошелёк, – снова обращаюсь к воришке. Он бросает взгляд на старших товарищей, аж трясётся, то ли от страха, то ли от холода. Старшие пожимают плечами и синхронно кивают. Паренёк вздыхает, достаёт кошель из кармана и протягивает мне.

Спокойно забираю то, что принадлежит мне, убираю руку с воротника, отхожу. Парниша смотрит на меня злобно, вытирает слёзы. Был бы он собакой – кинулся бы.

– Зачем тебе столько? – спрашиваю спокойно. Молчит, руки в карманы, сгорбился, отвернулся. Гордый какой. Старшие подходят поближе.

– Да не мучайте вы его, ему и так досталось, – робко так говорят. Понимают, что я не собираюсь от него отставать.

– Мне нужно знать, – осаживаю их. А мне что? Я никуда не тороплюсь, да и им вряд ли есть куда торопиться. Был бы дом – были бы одеты поприличнее, да и не воровали бы. – Зачем тебе столько?

Старшие товарищи воришки вздыхают практически синхронно и отходят назад. Воришка поворачивается ко мне. Тоже понимает, что я так просто его не отпущу.

– Поесть купить. Мать до завтра не проснётся, – снова всхлипывает. – Есть хочу…

– Вот как?

– Да! А вам денег жалко…

Злобный какой. Аж смешно. Улыбаюсь и сажусь на корточки рядом с парнем.

– Мне – не жалко. Я просто очень не люблю, когда у меня воруют. Тебе денег надо? Ты попроси.

– Так не дадите же, – насупился.

– А ты просил?

Парнишка хмурится, явно серьёзно задумался. Смотрит на меня недоуменно. Я его не тороплю. Пусть подумает.

– У вас – нет. У других просил. Смотрят, как на неполноценного, как на калеку. Бросают какую-то мелочь из жалости. А некоторые ещё и с таким видом, будто побить хотят.

– Поэтому ты решил воровать?

– Да. Они все большие, толстые. Еды много у них, а они не делятся. Но догнать-то не могут. Не думал я, что вы не такой.

Тяжело вздыхаю. У него уже есть множество установок. Не сказать, чтобы прямо сильно неверных. Я могу его понять.

– Нужно внимательнее смотреть. И думать, что ты делаешь. Если тебя и так гонят отовсюду, то вора тем более будут гнать. Воров не любят гораздо больше попрошаек.

У мальчишки дрожат губы. Да и весь он дрожит. Но виду не подаёт, стараясь выглядеть старше и сильнее. Ему не очень помогает.

– И что будем делать? – мне уже надоело его мучить. Но если начал, то нужно доводить до конца.

– Пожалуйста, дяденька… – жалобно тянет он. – Кушать хочется. Правда-правда…

– Ага…

– Я больше так не буду, честно! Правда-правда! Пожалуйста, дяденька…

И слёзы градом. Не сдержался. Понимает ведь всё, прекрасно понимает. Встаю, хлопаю его по плечу. Из кошелька достаю несколько крупных купюр, протягиваю ему.

– Бери. Купи, что тебе нужно.

Берёт, от денег отказываться не привык. Но по взгляду видно – не верит. Старшие тоже смотрят на меня, как на святого. Прячет деньги куда-то во внутренний карман. Делаю полшага назад. Старшие рассыпаются в благодарностях, берут мелкого под руки и скрываются, оставляя меня в переулке одного, наедине с грязью, кошками и мусором.

Выхожу из переулка на относительно оживлённую улицу. Стою ещё немного. Смотрю на три удаляющиеся мальчишеские фигуры.

А ведь и я когда-то был таким – мальчишкой-дичком, беспризорником. Но вот просить – просто напрямую просить – так и не научился. Всё гордился. А потому был бит. Много раз, даже будучи взрослым. И сейчас, вернувшись домой через восемь лет, я надеюсь, что мальчишка будет умнее. Жалко его. Мне ведь просто повезло, что я смог пробиться. А вот повезёт ли ему?