Текст книги "Эволюция стиля мышления в исследованиях Вселенной. От древнейших времен до конца ХХ века"

В космологии Платона в столь ощутимой степени прослеживается влияние ключевых идей пифагореизма, что злые языки из его современников даже утверждали, будто «Тимей» написан в результате переработки «купленного за большие деньги» астрономического труда Филолая. Читатель «Тимея», однако, видит, насколько этот труд Платона глубже пифагорейского учения в любой своей части, как в нем органично слиты теория государства, мораль, эстетика, натурфилософия.

Платон был не просто гениальным учеником великого Сократа, его философия впитала в себя буквально все достижения предшествующей мысли, включая, помимо пифагорейцев, физиков-досократиков, киников, киренаиков, а также софистов, философия которых, при всем резком отношении к ним Платона («купцы знания») и его учителя, оказалась значительным импульсом для возникновения блестящего продукта учения Сократа – его диалектического метода, развивавшегося и оттачивавшегося как майевтника, повивальное средство нахождения истины, призванное, в частности, преодолеть релятивизм и скептицизм софистов (но уже хотя бы этим учитывающее нащупанные ими проблемы).

П. П. Гайденко замечает, что подобно тому, как в древних традиционных общественных отношениях была крайне малой потребность в экономическом посредничестве между разными сословиями, столь же малой поначалу была необходимость в духовном посредничестве – в сфере знаний. Естественноисторическое появление «торговцев знаниями» – посредников между создателями знания и теми, кто нуждается в нем, явилось столь же верным признаком разложения традиционного общества, как и растущее опосредование экономических отношений171171
  См.: Гайденко П. П. Эволюция понятия науки, с. 121 – 122.


[Закрыть]. Не случайно софисты, по существу, выступили с критикой всех оснований старой цивилизации, основной порок которых – в нравах, устоях, представлениях – усматривался в их непосредственности172172
  См.: там же, с. 131.


[Закрыть].

В когнитивной сфере философия софистов (Протагора, Горгия, Гиппия, Проднка) в значительной степени выступает естественной реакцией на догматизм «физиков», в противовес которому софисты, выявив опосредованность знания, субъективные предпосылки его выработки и оценки («человек – мера всех вещей), вынудили к изучению не только результатов натурфилософского мышления, но и – не в меньшей степени – самого процесса мышления и его оснований, сделав неизбежной в развитии науки ее саморефлексию173173
  Гайденко П. П. Эволюция понятия науки, с. 112 – 114.


[Закрыть]. Вслед за софистами необходимость само– рефлексии и любого познания глубоко диалектически выявил Сократ. Софисты также привлекли пристальное внимание к проблемам доказательства, даже при всех издержках их подхода, согласно которому доказать означало не просто заставить увидеть (такое понимание характерно для античного мышления, и не случайно греческие слова театр, теория, тезис имеют общий корень – «видеть»), но «заставить увидеть» и то, чего нет вовсе, делая подобные доказательства уже самоцелью (например, в диспуте). Так или иначе, к «несомненным заслугам софистов» относятся, в частности, то, что они «применили технику образования антиномий против элеатов столь же успешно, как элеаты – против эмпирического научного познания мира»174174
  Leiniuller W. Die Enlslehung der Theorie. Freiburg, Munchen, 1966, S. 53.


[Закрыть].

Греческая софистика (а вслед за ней и Сократ) выступила как «греческое Просвещение»175175
  Лосев А. Ф. История античной эстетики. Софисты, Сократ, Платон. М., 1969, с. 13.


[Закрыть]. Переключение же интереса с природы на человека (сократовское «познай себя – и ты познаешь весь мир») произошло вовсе не в ущерб исседованию природы, поскольку оно, совершенно естественноисторически назрев в тот период, в значительной степени оказалось связанным с развитием теории познания, исследованием его предпосылок. Заметное влияние на философию Платона оказала также этика софистов – равно как и киников, и киренаиков. Что касается последних, то несомненно влияние на Платона, в первую очередь, их рассуждений в области законодательства, различение ими законов природы и общества с последующим выводом о том, что люди бывают вынуждены подчиняться таким общественным установлениям, которые противны природе (Гиппий). Киренаику Гиппию, кстати, принадлежат и капитальные геометрические исследования кривых, сыгравшие большую роль в математике и космологии Архита.

Таким образом, для гения Платона уже была подготовлена исключительно обогащенная почва, которая могла щедро питать любого рода исследования.

Какими же принципами руководствуется Платон при построении своей космологии? Как замечает А. Кожев, Платон начал философствовать, уже зная (благодаря Гераклиту и Пармениду), что истинное бытие должно быть «сразу двойственным, чтобы о нем можно было говорить, и единым, чтобы то, что о нем говорят, имело бы один-единственный определенный смысл и было бы, таким образом, дискурсивной истиной»176176
  Kojeve A. Essays d'une histoire raisonnee de la philosophie paienne. Vol. II. Platon-Arislolcl. P. 1972, p. 53.


[Закрыть]. Платон требует, чтобы наши представления о космосе были сформулированы как строгая, последовательная цепь аргументов, справедливость которых очевидна для любого «ясно рассуждающего» ума. Такая возможность не признается им за традиционной натурфилософией, во-первых, потому, что она имеет дело с беспредельными, с неопределенными качественными характеристиками, не связанными мерой (упрек достаточно справедливый), а еще больше потому, что космос слишком прекрасен, чтобы допустить его причиной неразумную, подчиненную сплетению необходимости и случая природу, фюзис. Слишком примитивно для Платона и пифагорейское рождение космоса из «единицы». В Едином он видит гораздо более высокий смысл. Платон ищет нечто самотождёственное, неизменное, вечное, абсолютно высшее, находящееся, безусловно, за чувствами. Такова в системе Платона идея, при этом такая, которая объединяет в себе понятия единого и благого. Бытие подобной идеи объясняет единственность мира как наилучшего из возможных. Вся концепция Платона строится на своеобразном этическом, аксиологическом телеологизме. Существование мира, как и его постижение, несет в себе единство блага, красоты и истины. Идеей блага пронизана у Платона вся диалектика мирообразования и миропостижеиия. Насколько ключевым для диалектики Платона является «благо», настолько ключевую роль диалектика как таковая играет в образовании платоновского космоса.

Блестящая, хотя, вероятно, спорная в некоторых деталях, реконструкция платоновской диалектики образования космоса, оформления космоса диалектикой предложена крупнейшим советским знатоком античности, А. Ф. Лосевым177177
  Лосев А. Ф. Античный космос и современная наука. М.. 1927: см. также Лосев А. Ф. История античной эстетики. Софисты, Сократ, Платон, с. 607 – 615.


[Закрыть]. Не имея возможности воспроизвести ее здесь сколько-нибудь подробно, ограничимся некоторыми важнейшими моментами. Вместо пифагорейских чисел как самодовлеющей сущности порождающей причиной космического порядка являются, по Платону, эйдосы (идеи), определяющие связи вечно постоянного мирового строя. Эйдосы Платона – это общие понятия, переведенные в онтологический план. Числа же выступают как принцип оформления вещи внутри самой себя, равно как имя вещи – принцип оформления ее среди других вещей. Языком чисел, находящихся во взаимнооднозначном соответствии с эйдосами, выражается логическая схема, связывающая онтологию с феноменологией. При этом у Платона формальная логика рассматривается как логос о логосе, диалектика же – логос об эйдосе. Благодаря такому своеобразному «совпадению логики, диалектики и гносеологии» мир идей как вечного образования, иерархизированного идеей блага, выступает как мир умопостигаемый.

Схема образования космоса такова. Синтез сущего и не-сущего производит становление. Единое раздваивается на первообраз (целевую причину) и причину действующую – демиурга, который оформляет космос в соответствии с этим образом178178
  См. об этом также: Гайденко П. П. Эволюция понятия науки, с. 228.


[Закрыть]. При этом построение космоса, руководимое идеей блага, наталкивается на сопротивление необходимости, по каковой причине удалось обратить в лучшее лишь часть того, что рождалось. Как пишет Платон, демиург, приступая к построению космоса, начал с того, что организовал четыре стихии (заметим, уже существующие) с помощью образов и чисел, «приведя все это в правильную соразмерность, упорядочивая все тщательно и пропорционально, насколько это допускала позволявшая себя переубедить природа необходимости»179179
  Платон. «Тимей». Соч., в 3-х т., т. 3, ч. I, М., 1971, с. 499.


[Закрыть]. Характернейшее высказывание! Материя, которая при этом понадобилась демиургу для образования космоса, не должна привносить ничего «своего», в ней лишь должен воплотиться образ космоса, поэтому она рассматривается как неопределенный субстрат, «восприемница и кормилица всего сущего». Как подчеркивает А. Ф. Лосев, в системе Платона материя – «не метафизическая вещь, а диалектическое понятие, принцип алогического оформления эйдоса». В связи с этим концепция четырех стихий выступает как учение о различной организации пространства, а атомы приобретают своеобразную логическую необходимость как «буквы мира вещей», которым у Платона ставятся в соответствие, как и элементам, определенные числа и геометрические фигуры.

Таким образом, мир вещей – это низший мир, мир несовершенного воплощения идеи как онтологизирующегося общего понятия. Вместе с тем именно иерархическая структура эйдетического мира, пронизывающая космос Платона, делает возможным его постижение. Правда, Платон оговаривает, что постижение мира через наиболее бледные отпечатки высшей идеи и с привлечением идей нашего несовершенного разума ставит нас в положение узников пещеры, строящих предположения о предметах вне пещеры по их смутным теням на ее стенах. Это делает понятным, почему Платон, допуская умопостигаемость мира, считает ту картину мира, которую мы строим, всего лишь «правдоподобным мифом».

Умопостигаемый мир находится между феноменальным миром и миром высшей идеи. Мы постигаем единое, раздробленное многим, и постижимо оно как раз через многое: именно как отношение между единым и многим выступает отношение между идеей и чувствами. Чрезвычайно существенно, что, в связи с таким подходом, «правдоподобный миф» – все-таки не просто продукт субъективности наших рассуждений, а результат того, что в космосе объективно существуют, согласно рассмотренной схеме, два порядка, выражающие соответственно природу «тождественного» и природу «иного».

Не менее существенно то, что особая рдль в постижении мира отводится у Платона астрономии, в которой указанные два порядка как бы пересекаются и которая в наивысшей степени выражает воплощение идеи. Астрономия выступает у Платона как часть диалектики, которая конструирует инобытие вещи, и служит, как и математика, наилучшим средством перехода от предметов, данных непосредственному ощущению, к предметам, постижимым только в мышлении180180
  См.: Гайденко П. П. Эволюция понятия науки, с. 199 – 200.


[Закрыть]. Понятая таким образом астрономия рассматривается как предпосылка философии. (По космическому образцу строится у Платона и теория государства, так что даже стражам государства у Платона строжайше предписывается изучать астрономию). Платон пишет: «…Мы не смогли бы сказать ни единого слова о природе Вселенной, если бы никогда не видели ни звезд, ни Солнца, ни неба. Поскольку же день и ночь, круговороты месяцев и годов, равноденствия и солнцестояния зримы, глаза открыли нам число, дали понятие о времени и побудили исследовать природу Вселенной, а из этого возникло то, что называется философией и лучше чего не было и не будет подарка смертному роду от богов»181181
  Платон. «Тимей», 47а.


[Закрыть].

Согласно Платону, демиург, строя космос из соединения космического тела, ума и души, распределяет все эти компоненты «не как придется», а в строгих математических пропорциях. Форма космоса и Земли – шар, находящийся в центре мира, а движения небесных тел происходят по кругам, ибо только в круге вечное движение сочетается с вечной неизменностью, требуемыми совершенством космоса. «Тождественное» воплощается в круге неподвижных звезд, наиболее близком к высшей совершенной идее, а «иное», материальное образует круг планет, которые характеризуются довольно беспорядочными движениями, находясь в менее «умной» части. Наименее же умную область в разделенном на надлунную и подлунную части мире составляет та, что ближе всего к Земле (хотя мировая душа распространяется из центра – Земли).

В пропорциях, в каких представляются в платоновской картине мира расстояния и движения небесных тел, явно влияние пифагорейской «мистики чисел», однако, в отличие от пифагорейцев, Платон вовсе не пытается избежать несоизмеримых. Напротив, для него вполне естественно то обстоятельство, что в рядах чисел, приводимых им для орбит планет, Луны и Солнца (1:2:4:8; 1:3:9:27), содержатся и арифметические, и геометрические, и гармонические пропорции – тем самым в смеси, образованной демиургом, сказывается присутствие и «тождественного» (имеющего предел, которому, как и у пифагорейцев, причастны нечетные числа), и «иного» (беспредельного и неопределенного, выраженного рядом четных чисел)182182
  См.: Гайденко П. П. Эволюция понятия науки, с. 232 – 234


[Закрыть]. Такой подход был в дальнейшем развит в целую концепцию в неоплатонизме, Е особенности Плотином (204 – 269 н. э).

Таким образом, в «Тимее» Платона налицо исключительно своеобразный пример корреляции спекулятивно, «диалектически» выведенного из высшей идеи космоса с наблюдаемой в астрономии картиной и даже обоснования определенных ее деталей. Известно также, что в более ранней работе, «Государстве», а именно в ее последней, десятой книге, Платон еще более детально разрабатывает «правдоподобный миф» о небесных движениях, используя там не просто математические соотношения, а самую настоящую геометрическую пространственную модель (что, например, С. Тулмин рассматривает как полное снятие проблемы несоизмеримых)183183
  См. Toulmin S., Goodfield J. The Fabric of the Heavens, pp. 79-80.


[Закрыть]. В этой модели на «веретене необходимости» вращаются посредством своеобразных блоков сферы, с которыми связаны небесные светила, чей порядок, кстати, в основном совпадает с истинным, установленным позже184184
  См.: Рожанский И. Д. Развитие естествознания в эпоху античности, с. 252.


[Закрыть]. Для объяснения механизма независимого и непрекращающегося вращения небесных сфер Платон был вынужден прибегнуть к помощи Ананке, богини необходимости, вращающей «веретено», а также ее дочерей – Лахезис, Клото и Атропо, которые своевременным вмешательством (подталкивая различные сферы) обеспечивают стабильность их вращения. Вероятно, именно эта вынужденная дань мифологии удерживала Платона в дальнейшем от объяснений подобного характера. Тем не менее, хотя в «Тимее» Платон, сосредоточившись на общих принципах образования и сущности «космоса», воздерживается от разработки детальных моделей, хотя даже в «Государстве» заявляет, что «мы будем изучать астрономию так же, как геометрию, с применением общих положений, а то, что на небе, оставим в стороне»185185
  Платон. Государство, VII. 530 в-с.


[Закрыть], именно Платон остается создателем первой «математико-мехаиической» схемы космоса. Почин, как говорится, был сделан, и дальнейшая, уже по– настоящему детальная ее разработка была проведена учеником Платона Эвдоксом Книдским (406 – 355), причем, по некоторым сведениям, по инициативе самого Платона186186
  См.: напр., Рожанский И. Д. Античная наука, о. 99.


[Закрыть].

В модели Эвдокса, достигшей высокой степени математического совершенства, обращает на себя дополнительное внимание, в плане исследования эволюции стиля мышления, то, что ее геоцентричность обусловлена скорее не аксиологическими, а сугубо математическими соображениями. Они же вынудили Эвдокса представить движения каждой из планет, в наблюдениях вовсе не круговые, в виде комбинаций, суперпозиций из четырех различных круговых движений. Характерно, что в системе Эвдокса двадцать семь (а затем тридцать три) сферы, трущиеся между собой и передающие друг другу движения, рассматриваются уже не как миф или даже геометрическая спекуляция. Проявляя значительный интерес не только к астрономическим расистам, но и к «физике», Эвдокс склонялся к тому, чтобы считать небесные сферы материальными, утверждая, что они скорее невидимые, чем воображаемые (правда, это стоило ему больших сомнений, вынуждая порой обходить возникающие при таком подходе вопросы, связанные именно с физикой)187187
  См.: Toulmin S., Goodfield J. The Fabric of Ihe Heavens, pp. 87-88.


[Закрыть]. Зато уже у Аристотеля, следующего по тому же пути, никаких колебаний в этом вопросе пет, и сферы в его небесной механике вполне реальны.

Таким образом, в наиболее наглядном воплощении вклад Платона в астрономию заключается в том, что, так или иначе, именно с него, через Эвдокса и Аристотеля, начинается первый шаг к системе Птолемея, на долгие века прочно утвердившейся в астрономии. Еще более существенным для развития не только астрономии, но и науки как таковой, для генезиса научного стиля мышления в исследованиях природы оказалось то, что Платон знаменует сознательный переход от чисто качественных натурфилософских догадок, равно как от чисто спекулятивных, в пифагорейском духе, манипуляций с числами, к целенаправленному поиску математических выражений закономерностей природы. В значительной степени этот сдвиг оказался возможным благодаря тому обоснованию математического познания Вселенной, которое было проведено, хотя и в рамках объективно-идеалистической системы, Платоном. Как замечает Б. Г. Кузнецов, в гносеологии Платона имеет место предвосхищение математизации физики и физикализации математики, а также критерия внутреннего совершенства естественнонаучных теорий (единство истины и красоты)188188
  Кузнецов Б. Г. История философии для физиков и математиков. М., 1974, с. 117.


[Закрыть]. Отметим также, что, Платон по-своему предвосхитил даже идею гравитации (что делает особенно понятным интерес к платонизму Галилея, Ньютона, Лейбница), однако развитие идей Платона в соответствующем направлении оказалось заблокированным концепцией естественных мест Аристотеля189189
  См.: Рожанский И. Д. Античная наука, с. 95 – 96.


[Закрыть].

Ученик Платона, великий Учитель античности и средневековья, Аристотель Стагирит (384 – 322) является в значительной степени антиподом Платона в самих основаниях своей научной программы. Легендарное «Платон мне друг, но истина дороже», свидетельствуя о научной честности и непреклонности Аристотеля, могло быть отнесено отнюдь не только к вопросу о существовании Атлантиды. Принципиальные различия во взглядах Аристотеля и Платона главным образом относятся к пониманию природы и, соответственно, науки о природе, к представлениям об образе науки, ее статусе и задачах. Аристотель – физик в том широком смысле слова, что для него причины и объяснения всех явлений заключены в природе, в «фюзис». В трудах «Физика», «О небе», «Метеорологика», «История животных», «О частях животных», «О возникновении животпых», «О душе» Стагирит осуществляет грандиозную программу синтеза всех наук, производимого таким образом, чтобы знание, выводимое из принципов, в то же время последовательно опиралось на опыт. Аристотелевскую программу отличает содержательная направленность теоретической мысли па все многообразие явлений, когда каждый факт служит кирпичиком теоретически обосновываемой картины мира. Вместе с тем, в отличие от более поздней александрийской науки, где уже явственно профес" сиональное размежевание представителей различных паук, в которых исследования проводились чаще всего без какой– либо руководящей идеи, даже собственно естественнонаучной, у Аристотеля естественнонаучные воззрения неотделимы от его философских принципов.

В основе философии Аристотеля лежит убеждение, что истинным бытием обладает любая конкретная, единичная, изменчивая вещь, а не только первооснова явлений физического мира. Это в корне отличает философию Аристотеля не только от идеализма Платона или пифагорейцев, но и от предшествующего материализма со столь же вечными и неизменными, как платоновские эйдосы, первоначалами, будь то огонь, атомы, апейрон или «единое бытие». Любая вещь, по Аристотелю, представляет собой сочетание формы и материи как бытия в возможности, любая вещь под влиянием четырех классифицируемых Аристотелем причин (материальной, формальной, действующей и целевой) рождается, изменяется и гибнет. Именно объяснение процессов изменения, движения – одна из главных задач аристотелевской натурфилософии.

В отличие от Платона, который признает достоверным только знание вечного и неизменного, Аристотель допускает достоверность знания также единичных и изменчивых вещей. Именно такое знание доставляет физика. Соответствующим образом представляется и различие между методами математики (геометрии) и физики. Математическое исследование явлений не было для Аристотеля важнейшим методом проникновения в их суть и, скорее всего, ему был в определенной степени чужд девиз платоновской академии «да не войдет сюда не знающий геометрии». На аристотелевской лестнице наук математика находится ниже не только метафизики, но и физики, и никак не может быть основой для нее. Конечно, размежевание физики и математики, на путь которого, по существу, вступил Аристотель, не могло не обернуться серьезными потерями, особенно ощутимыми в дальнейшем, однако упор на «физические» объяснения явлений изменчивого мира оказался исключительно плодотворным, (особенно если учесть, что математика не покрывала все виды движения в аристотелевском понимании). Именно фактическая плодотворность аристотелевской программы позволила ей в значительно большей степени, чем атомистическая или, если здесь так выразиться, пифагорейско-платоновская программа, определить – на долгие века – направление научного поиска и эволюцию стиля научного мышления. Это не противоречит приведенной выше оценке платоновской программы, поскольку аристотелевская физическая программа сохраняла все позитивные результаты, достигнутые с помощью математики. В первую очередь это относится к астрономии, и характерно, что система Птолемея явилась как бы результатом синтеза определенных моментов исследовательских программ и Аристотеля, и Платона.

Астрономия в метафизической системе Аристотеля занимает не менее важное место, чем у Платона. У Аристотеля также (хотя и по соображениям иного характера) астрономия в наибольшей степени выявляет структуру мироздания, космоса, связь между вечным и изменчивым. Астрономия причастна и физике (по предмету), и математике (по методу). Космология Аристотеля строится на общефилософских основаниях с привлечением соображений физического характера и с постоянной опорой на наблюдательные данные. При этом идея природы (фюзис) используется Стагиритом как для выработки концепции космоса в целом, так и, впервые, для объяснения конкретных механических движений.

Важнейшим фактором, определяющим построение картины космоса по Аристотелю, является разработанная им концепция естественных мест (и движений). Согласно этой концепции, если тело находится в месте, соответствующем его природе, то оно остается неподвижным, но, оказавшись там, где ему не свойственно быть по природе, непременно будет двигаться к отведенному ему месту (место как целевая причина). Такое движение квалифицируется как естественное, в отличие от «насильственного», которое, наоборот, уводит от естественного места. Это положение, сыгравшее исключительную (и довольно противоречивую) роль в развитии механики и астрономии, Стагирит аргументирует эмпирическими данными (что чрезвычайно характерно для его физики). Так, например, Земля неподвижна, находясь в отведенном ей природой месте – центре Вселенной (причем это место положено вовсе не по аксиологическим, а по физическим соображениям – в силу тяжести Земли), а вот если бросить ком земли вверх, то он вернется к своему естественному месту; точно так же огонь, находясь на периферии Вселенной, неподвижен, между тем как огонь, зажженный на поверхности Земли, стремится вверх. Соответственно и различия в движении элементов имеют причиной не различия геометрических форм (как считалось в атомистической концепции), а различия в их естественных местах. Кстати, концепция Аристотеля делает недопустимой столь необходимую в атомизме пустоту, поскольку она подрывала бы непрерывность движения (для передачи которого необходима среда) и поскольку «не существует протяжения, отличного от тел, отделимого от них и существующего актуально»190190
  Аристотель. Физика. IV, 6, 213а.


[Закрыть] (хотя Аристотель и оговаривает, что «место не пропадает, когда находящиеся в нем вещи гибнут»191191
  Там же, 1, 209а.


[Закрыть]). Столь же несовместимо с его концепцией и допущение актуальной бесконечности, ибо условием движения может быть только нечто определенное, каковым является замкнутый, конечный, имеющий границу космос. Заметим, однако, что в аргументации против пустоты («если существует пустота, то почему движущееся тело останавливается»), против представлений об относительности места (в которых место предмета определяется относительно положения других предметов) Аристотель, по сути дела, пришел к принципу инерции, что, впрочем, никак не могло быть соответствующим образом оценено в его концепции192192
  См.: Гайденко П. П. Эволюция понятия науки, с. 343 – 344.


[Закрыть]. В свою очередь, анализ насильственных движений привел Аристотеля к первому наброску динамики, основными понятиями в которой выступают сила, скорость и сопротивление193193
  См.: Рожанский И. Д. Античная наука, с. 114.


[Закрыть].

Развитие концепции естественных мест и естественных движений неизбежно приводит к вопросу о первоисточнике движения. Аристотель рассуждает так, что если движущая часть сама движется, то вся система неспособна к непрерывному движению и рано или поздно остановится. Отсюда следует необходимость допущения неподвижного перводвигателя, движущего как целевая причина «подобно предмету мысли или предмету желания»194194
  Аристотель. Метафизика. XII, 7.


[Закрыть]. При этом движимое, дабы обеспечить вечность и непрерывность движения, должно быть круговым. Таким перводвижимым у Аристотеля является небо, и небесный свод выступает посредником между «конечными» движениями подлунного мира и вечно неподвижным перводвигателем. При этом равномерным движением небесного круга измеряется время – посредник между актуальным и потенциальным, неподвижным и вечно движимым.

Иерархической лестнице, на которой движения планет находятся в столь же низком, подчиненном положении к обращению небесной сферы, как она сама – к перводвигателю (или как растения и животные – к человеку), соответствует и разделение космоса на принципиально различные области. Высшая из них – надлунный мир, в котором движения звезд, состоящих из пятой, божественной сущности (quinta essentia) – чистого, нетленного, нематериального эфира, вечны и неизменны, геометрически совершенны (они «несутся подобно богам»). Что касается движений Солнца, Луны и планет, находящихся в областях, где эфир менее чист, будучи ближе к огню и другим элементам, то эти движения не так совершенны, и, как видно из наблюдений, неравномерны н даже не всегда происходят в одном направлении. Низший же – подлунный мир, с тленной Землей, мир постоянных изменений, рождений и гибели, произрастания и увядания, что особенно ощутимо в живой природе. Надо сказать здесь, что Аристотелю принадлежат блестящие наблюдения над живой природой. В этой области (наинизшей) Стагирит менее всего стеснен метафизическими ограничениями своей системы, что позволило ему сделать даже ряд глубоких обобщений, в каком-то смысле предвосхищающих концепцию эволюционизма (в то время как в отношении других областей природы идея эволюции совершенно не допускается). Свобода в рассуждениях о подлунном мире привела Аристотеля также к очень интересным рассуждениям о соотношении в нем возможности и действительности, случайности и необходимости.

Чрезвычайно существенно, что вся аристотелевская наука о природе в объяснении любых явлений ориентируется на поиск естественных причин. Это в полной мере относится и к аристотелевской космологии: несмотря на то, что в ее основе лежит много положений, совершенно ненаучных, с современной точки зрения, нельзя отрицать, что космологическая картина последовательно выводится из тех принципов, которые, по мнению Аристотеля, присущи самой природе. В космологии Стагирита с его метафизикой тесно связаны астрономия и физика. Именно поэтому аристотелева наука о небе направлена, с одной стороны, на приобщение к нетленной вечности, к высшим истинам, а с другой – выполняет совершенно практическую функцию исследования небесной механики.

Схема планетной системы, развиваемая Аристотелем, является одним из наиболее ярких примеров воплощения его методологического принципа корреляции метафизических рассуждений о природе и наблюдательных данных. У Аристотеля эвдоксова геометрическая схема кинематики планет используется как базис для выведения планетарной динамики – программа, в более или менее завершенной форме реализованная лишь Ньютоном. Во всеобщей системе космоса, диктуемой метафизическими соображениями, Аристотель ищет конкретный механизм передачи движения от перводвигателя через сферу неподвижных звезд, равномерно обращающуюся вокруг своей оси, к планетам, Луне и Солнцу, движущимся уже неравномерно. В разработке конкретных деталей этой исключительно сложной в техническом плане задачи Аристотель уже не скован соображениями метафизического характера (необходимыми ему для объяснения движения неба), и в совершенно прозаическом усовершенствовании модели Эвдокса-Калиппа он руководствуется, по существу, лишь чисто техническими соображениями, в том числе учетом особенностей, которые остались незамеченными его предшественниками195195
  См.: Рожанский И. Д. Античная наука, с. 112 – 113.


[Закрыть]. Так, он обращает внимание на весьма существенную деталь: считая все сферы в схеме Калиппа материальными, мы должны учесть, что в этом случае через вращения четырех сфер Сатурна следующей планете, Юпитеру, будет передаваться не только движение звездной сферы, но и, по цепочке, собственные вращения внутренних сатурнианских сфер, которые между тем никак не должны влиять на движения следующей планеты и т. д. Чтобы избежать этой неувязки, Аристотель добавляет между внутренней сферой Сатурна и внешней Юпитера еще три, которые повторяют вращения внутренних сфер Сатурна в обратном направлении, компенсируя их. Такие добавления производятся вплоть до последнего перед Землей небесного тела, Луны. В итоге в аристотелевской системе получается уже целых 56 сфер, реальность которых не вызывает у него сомнений.

Космологическая система Аристотеля определила дальнейшее развитие планетарной астрономии до Коперника, т. е. на целых 1800 лет. Наиболее значительные усовершенствования в нее вносили уже не философы, а так сказать, астрономы-профессионалы, Гиппарх, а затем Птолемей. Характерно, что этих крупнейших астрономов древности практически не интересовала метафизическая подкладка системы Аристотеля, которая представляла для них практический интерес лишь как чисто математическая, механическая модель, требующая многочисленных усовершенствований в целях непротиворечивого описания планетных движений по принципу «спасать явления». И только значительно позже нарастание все новых неувязок в ходе многочисленных модификаций модели Аристотеля-Птолемея вынудило в конце концов Коперника «спасать явления» с помощью гелиоцентрической системы.

Столь длительная «живучесть» модели Аристотеля в значительной степени объясняется тем, что даже после ее догматизации и канонизации в средние века эта модель по своей структуре и, если можно так выразиться, по своему духу оставалась открытой для последовательно вносимых в нее корректив (такая открытость характерна и для физики и философии Аристотеля). Вместе с тем принятию и утверждению космологической системы Аристотеля способствовало то, что она выступала как органичный элемент центральной для античности идеи единства, гармонии человека и мира. На основе задаваемых общими космологическими представлениями стандартов, придающих прочность основаниям науки и мировоззренческим положениям, не только сводятся в единую картину любые движения, но и обосновывается мысль, что вселенская гармония неизбежно включает в себя и способность человека к ее познанию, обеспечиваемую самим устройством космоса (позволяющим наблюдателю воспринимать мир именно таким, каков он есть). Это положение было не менее важным фактором в поддержку геоцентрической системы, чем ее канонизация церковью.